Глава 16
К железнодорожному узлу Ломжа «парасоль» Бартоша подлетел с запада. Для этого поручику и его летному наблюдателю Котову (для друзей просто Котыч), пришлось встать затемно, взлетать в темноте и преодолевать линию фронта, выведя мотор на самые низкие обороты, чтобы не тарахтел сильно. За разведывательными аэропланами германцы охотились яростно. Можно, конечно, взять эскорт из истребителей, и те разгонят «альбатросов», но тогда разведки не получится. Пока будут лететь к Ломже, германцы уберут поезда в тупики и прекратят разгрузку. А приказ у Бартоша недвусмысленный: узнать, что германцы доставляют на ближайший к фронту железнодорожный узел.
Хитрость удалась. На одинокий самолет, летящий с запада, германцы не обратили внимания. Еще издали Бартош увидел в лучах рассветного солнца стоявший под разгрузкой эшелон.
— Котыч! — крикнул в переговорную трубу. — Готовь аппарат! Снижаюсь.
Он обернулся и увидел, как прапорщик, встав с сиденья, возится с фотоаппаратом, вывешенным на ажурной конструкции за борт. Дорогущая техника, из Франции привезли.
Снимки делает не на пластины, а на целлулоидную пленку, смотанную в рулон. Сделав кадр, Котыч крутит ручку, перетаскивая ее для нового, поэтому снимков удается сделать больше, и они получаются отменного качества. Не то, что ранее, когда аппараты для воздушной разведки собирали у любителей фотографического дела по всей стране. Были те громоздкими, и снимки делали на стеклянные пластины, которые непросто заменить в воздухе. Теперь дело другое.
Над станцией Бартош прошел на высоте сотни метров и на самой низкой скорости. Опасно, конечно, даже из винтовки достанут, но зато снимки получатся четкие — мышь рассмотришь. К тому же германцы их не ждали. Работавшие на разгрузке солдаты, услышав тарахтенье «рона», поначалу задрали головы к небу и только затем, разглядев опознавательные знаки на крыльях, стали разбегаться, как тараканы. Стрельба из пулеметов и воздухобойных орудий началась, когда «парасоль» уже миновал станцию.
Бартош прибавил оборотов и полез вверх. От радости он даже запел. Получилось! Хитрость сработала.
Радовался он рано. Неподалеку от линии фронта их перехватили германские «альбатросы» — наверное, навели по радио. Немецких аэропланов оказалось сразу шесть, и быть бы Бартошу на земле, если 6 германцы в яростном желании сбить врага не мешали друг другу.
Атаковали бестолково, с разных углов, давая возможность русскому летчику уклониться.
Пилотом Бартош был лучшим в отряде, поэтому вертелся умело, а потом снизился до бреющего и, выписывая «змейку», потянул к своим. За спиной рокотал «гочкис» Котыча — летнаб отгонял стервятников. Те, однако, не обращая внимания на огонь, лезли и лезли, и, конечно, стреляли. Бартош ощутил, как «парасоль» стал хуже управляться и зарыскал по курсу. Попали… «Сесть на вынужденную?» — мелькнула мысль, но поручик отогнал ее.
Расстреляют на земле и, что хуже, повредят фотографический аппарат. Они не выполнят приказ…
К счастью, напор немцев внезапно ослаб.
— Наши! — крикнул в переговорную трубу Котыч.
Бартош поднял «парасоль» выше, и только потом завертел головой. Ага! Увлекшись атаками, германцы прозевали появление русских аэропланов. Теперь стремительные одноместные «парасоли» клевали «альбатросов» и, похоже, с успехом. Один, таща за собой дымный след, снижался к земле. Пилот попытался посадить поврежденный аппарат, но не сумел — грохнулся, разбросав по сторонам обломки.
— Так вам! — закричал Котыч…
Приземлились они нормально. «Парасоль» прокатился с сотню метров по траве аэродрома и остановился. Бартош, выключил мотор, отстегнул привязной ремень и встал в кабине.
— Георгий! — окликнул его Котыч и указал в сторону хвоста. — Глянь!
Бартош посмотрел и ощутил, как под мундиром похолодело. От хвостового оперения остались ошметки. Киль, рули высоты — все в лохмотья. То-то, аппарат плохо управлялся.
— Как собаки драли, — прокомментировал Котыч. — Я тебе в воздухе не говорил, чтоб не пугать. Чудом доползли.
— Фотоаппарат цел? — хриплым голосом спросил Бартош.
— Ни царапины! — заулыбался Котыч.
От ангаров, представлявших собою огромные палатки, к ним уже бежали. Но первым подскакал на своем Буяне командир отряда. Штаб-ротмистра Куницына перевели в авиацию из кавалерии, и он притащил с собой в отряд строевого жеребца. Буян быстро освоился на аэродроме: презрительно косился на тягловых меринов, игриво поглядывал на кобыл и не пугался рокота моторов.
— Целы? — крикнул командир.
— Так точно, ваше благородие! — доложил Бартош.
— Брось, Георгий! — отмахнулся Куницын. — Не до чинов сейчас. Снимки привезли?
— Вот! — Котыч показал фотоаппарат, который успел отсоединить от конструкции.
— Молодцом! — кивнул штаб-ротмистр. Затем посмотрел на хвост «парасоля» и скривился.
— Перед линией фронта «альбатросы» зажали, — объяснил Бартош. — Шестеро их было. Если 6 наши не подлетели — конец.
_ В рапорте укажи, — сказал Куницын и ускакал.
Набежали техники, солдаты из аэродромной обслуги, летчики. Разглядывали покалеченный аэроплан, ахали и крутили головами. Подошел прапорщик Вонсович, которому Котыч вручил фотоаппарат. Вонсович небрежно кивнул и ушел к зданию штаба. Бартош проводил его хмурым взглядом. В отряде Вонсовича недолюбливали. До войны он держал фотоателье в Могилеве, был мобилизован, когда армии понадобились специалисты его профиля, получил чин прапорщика и определен в отряд. Бартош и другие офицеры считали, что это чересчур — хватило бы и унтер-офицерских лычек. Разве это служба для офицера: проявлять пленки и печатать снимки? Другие летают, рискуя жизнью, а это непонятное благородие сидит в уюте и пользуется такими же привилегиями. К тому Вонсович задирал нос. Дескать, управлять аэропланами могут многие, а вот снимки печатать — он один.
Дав поручение техникам, Бартош, прихватив Котыча, отправился в столовую. Там попил чаю с белым хлебом, после чего сходил в штаб, где написал рапорт. Выйдя из него, увидел Вонсовича, передающего посыльному пакет из прорезиненной ткани. Бартош знал, что в нем фотографии — еще влажные, переложенные вощеной бумагой, чтоб не слиплись.
Посыльный отвезет их в Гродно в штаб фронта. Пакет выглядел толстым, и Бартош порадовался — снимков получилось много. Проводив верхового взглядом, поручик зевнул и побрел к офицерскому общежитию. Хотелось спать…
Разбудил его посыльный.
— Их благородие зовут, — сообщил недовольному офицеру. — Велели мигом.
В штабе он увидел сонного Котыча — его тоже подняли. В кабинет Куницина они вошли вместе.
— Поедете в штаб фронта, — сообщил штаб-ротмистр. — Отчего-то затребовали вас.
Возьмете грузовик и фельдфебеля Кузьмина — заодно получите запчасти на складе.
«Парасолю» хвост нужно менять. И приведите себя в порядок! А то будто из берлоги выбрались.
Аэродром располагался в пяти километрах от Гродно, доехали они быстро. В штабе доложились дежурному. Тот велел идти в приемную командующего, где летчиков встретил адъютант в чине капитана. Велел подождать, сам скользнул в кабинет, откуда явился почти сразу.
— Заходите, господа! Командующий ждет.
Недоумевая, зачем они понадобились Брусилову, Бартош с Котычем вошли в кабинет.
Помимо Брусилова там оказался Деникин, Бартош его сразу узнал. Отряд входил в состав армии, которой командовал генерал. Командующие уставились на офицеров, и те вытянулись.
— Здравия желаю ваши высокопревосходительства! — отрапортовал поручик. — Пилот третьего разведывательного авиаотряда поручик Бартош и наблюдатель Котыч… прапорщик Котов. Прибыли по вашему приказанию.
— Вольно! — скомандовал Брусилов, сделав вид, что не заметил оговорки поручика. — Проходите ближе, господа! У нас с Антоном Ивановичем есть вопросы.
Офицеры подчинились. Подойдя к столу, Бартош увидел разложенные на нем снимки.
«Наши», — догадался он.
— Нам доложили, что это вы привезли, — подтвердил догадку Брусилов. — Хочу спросить, что вы разглядели на станции? — он посмотрел на Бартоша.
— Ничего, — смутился поручик. — Не до того было, ваше высокопревосходительство. Аппарат вел.
_ Авы, прапорщик? — генерал повернулся к Котычу. — Видели? Ничего не удивило?
— Было, — ответил прапорщик, помедлив. — На лицах германцев имелись маски. В них они походили на чудовищ. Я этому удивился, но потом забыл. Не до того было — от германских аэропланов отстреливался. А вот вы спросили — и вспомнил.
— Молодец! — похвалил Деникин. — Глазастый!
— Других в летнабах не держат, — довольно сказал Котыч. — Специально отбирают. Да и командир аппарат низко вел, потому рассмотрел.
— Говорят, вас едва не сбили? — спросил Брусилов.
— Перед фронтом «альбатросы» насели, — подтвердил Бартош. — Сразу шестеро. Если бы не наши… И без того еле приземлились. Хвост в мочало превратился.
— Ясно! — сказал Брусилов. — Вопросов более не имею. Антон Иванович?
— Аналогично, — ответил командующий армией. — Отпускаем молодцов. Думаю, награды они заслужили.
— Согласен, — кивнул Брусилов и полез в ящик стола. Достал из него две коробочки красного бархата и вручил их офицерам. — Носите с честью!
— Служим престолу и Отечеству! — отрапортовали Бартош с Котычем, повернулись кругом и вышли из кабинета. В приемной они первым делом открыли коробочки.
— «За отвагу!» — восхищенно выдохнул Котыч, и Бартош его чувство разделил. Появившаяся недавно медаль была желанной у офицеров, поскольку вручалась за личную храбрость.
Авиаторов ею не слишком баловали, больше — пехотных. В отряде «За отвагу» не было ни у кого, так что они первые.
Офицеры прикрепили медали друг другу на кители и вышли из приемной.
— Вечером отметим у мадам Шиманской? — спросил Котыч в коридоре.
— Непременно! — кивнул Бартош.
— Пригласим всех?
— Конечно.
— И Вонсовича?
— Его тоже, — ответил поручик, подумав. — Без его снимков не видать нам наград. Он, конечно, гусь еще тот, но пусть будет…
А вкабинете Деникин спросил у Брусилова:
— Значит, газы?
— Не вызывает сомнений, — кивнул генерал. — Здесь, — он указал на снимки, — отчетливо видны батареи баллонов. Добавь маски у солдат… Решились супостаты! Твоя армия готова?
— Передовые части, — ответил Деникин. — Масок не хватает. Но тех, у кого есть, обучили.
Пропустили через палатки с хлорпикрином.
— Ну, и как? — заинтересовался Брусилов.
— Кто-нибудь да попадется, — улыбнулся Деникин. — Или маску плохо подгонит, или схитрит, чтобы легче дышалось. Кашляет потом и блюет. Другие смотрят и на ус мотают. Выдержим!
Пусть пускают.
— Выдержать — полдела, — сказал Бурсилов. — Следует использовать.
— Как? — Деникин с любопытством уставился на командующего фронтом.
— Представь себя на месте германского командующего. У тебя есть оружие, незнакомое противнику, и ты ждешь от него чуда. Как бы ты поступил?
— Применил бы, а затем бросил войска в наступление.
— Правильно. Но для этого нужно привезти баллоны на передовую, выставить их на передовом крае, сосредоточить позади изготовленные к наступлению войска. Смекаешь?
— Они станут уязвимы для огня артиллерии, — сказал Деникин.
— Именно так, Антон Иванович! Нам остается воспользоваться. Сумеешь? Не промахнутся боги войны?
— Снаряды кладут, как пулю в яблочко, — успокоил Деникин. — С тех пор как встали в оборону, постоянные стрельбы. Боеприпасов, слава Богу, хватает. В бой рвутся.
Он внезапно запел, немилосердно фальшивя: Артиллеристы, Брусилов дал приказ!
Артиллеристы, зовет Отчизна нас!
Из многих тысяч батарей За слезы наших матерей, За нашу Родину — огонь! Огонь…
— Вся армия распевает, — сказал, поймав ироничный взгляд командующего фронтом. — Говорят, привезли из Москвы. Пехота тоже поет. Хорошая песня, боевая.
— Я присутствовал при ее первом исполнении, — улыбнулся командующий. — Только никакого Брусилова в ней не было.
Деникин развел руками: дескать, не при делах. По лицу командующего фронтом было заметно, что поправка в тексте песни ему понравилась. О том, что в его армии поют «Деникин дал приказ», Антон Иванович благоразумно умолчал.
— Нужно знать точное место наступления германцев, — сказал, поразмыслив. — Иначе не выйдет.
— Для того у нас и есть эти молодцы, — Брусилов кивнул на дверь. — Пусть летают над линией фронта, все видят и замечают. Артиллерии у нас, слава Богу, много, в том числе трофейной. Снарядов в избытке. Огневым налетом разобьем баллоны, газ потечет на самих немцев. Пока будут суетиться, прочешем шрапнелью изготовившиеся к наступлению колонны. А затем перейдем в наступление.
— В отраву?
— Там нас не ждут, — улыбнулся Брусилов.
— Рискованно, — покачал головой Деникин. — Артиллерией всех не выбьешь, а германцев МНОГО.
— Зато встретят нас в чистом поле, а не в траншеях, откуда их еще попробуй выковырять.
Пустим броневики, от них пехоте спасения нет. Пробьем оборону и растечемся по флангам, расширяя место прорыва. Введем в него второй эшелон и артиллерию — и марш на Варшаву.
— Решились, значит! — кивнул Деникин. — Будем брать Польшу?
— Скорее, истреблять германца на ее территории.
— Я понимаю так, что план утвержден Ставкой?
— Да. Мы начнем первыми. Задача — прорвать оборону противника, броском выйти к Висле и взять Варшаву. В случае если противник завяжет уличные бои, окружить город, блокировать его, но внутрь не лезть. Наша задача не захват территорий, а уничтожение армии супостата. Поэтому — стремительный маневр, окружения и котлы.
— Германец попытается ударить с флангов.
— Разумеется, — кивнул Брусилов. — Но как только перебросит части с других участков, перейдут в наступление Северный и Южный фронты. У них задача скромнее — очистить русские земли от врага. Мы с тобой это уже сделали.
— И что дальше? Перемирие?
— В Ставке рассчитывают на капитуляцию.
— Вильгельм не согласится, — покрутил головой Деникин. — Будет сражаться до конца.
Германцы — упорный народ.
— Увидим, — Брусилов пожал плечами. — Решать будут в Москве. Мы с тобой люди военные и делаем свое дело.
— Вдруг германцы опередят нас? Пустят газ, до того, как изготовимся?
— Вряд ли. Применить отраву не так просто. Один умный человек объяснил мне, что нужна сухая погода и ветер с запада. Я спрашивал ученых, изучающих погоду, и они рассказали. В июне в Белоруссии преобладают юго-западные и северо-восточные ветра, часто дождливо.
Немцы завезут баллоны на передовую и станут ждать. И вот тут мы их подловим! — Брусилов потряс кулаком. — К тому же чудо-оружие, этот человек назвал его по-немецки «вундерваффе», опасно не столько противнику, сколько применяющей его стороне. Слишком сильные надежды на него возлагает на него противник, забывая о прочем. Остается воспользоваться.
— Откуда он столько знает? — покачал головой Деникин.
— Сам удивляюсь, — сказал Брусилов. — Но нам это помогает, потому мотаем на ус и пользуемся. Валериан Витольдович — уникальная личность. Если бы не он, потеряли бы государыню.
= Думаете, немцы взорвали? Что-то не верю я в революционеров.
— Узнают. В Ставке говорили: жандармы и полиция в Москве свирепствуют. Обыски, аресты… Разберутся. Ну, а мы с тобой должны доказать, что русских этим покушением не сломить. Только злее будем.
— Это точно! — согласился Деникин. х*ж* Чем любовь отличается от секса? Последний — фастфуд, набил брюхо — и забыл. Попытка разнообразить секс — это все равно, что на домашней кухне пытаться приготовить изысканное блюдо. Если и получится, все равно жратва. Любовь — это состояние души, когда даже думать об избраннице приятно. А уж ловить ее взгляд, касаться, целовать… Душа наполняется восторгом, ты словно летишь. В своем мире я об этом забыл, а вот здесь пришло…
Секса у нас с Ольгой этой ночью, считай, не было. Когда женщина в первый раз, это не удовольствие. Страх и боль с одной стороны, опасение их причинить — с другой. Хлопоты по устранению последствий… Зато было море нежности. Воробушек пригрелся у меня на груди, закрыл глазки, и мы оба плыли в волнах наслаждения, не желая прерываться. Но жизнь жестока, с рассветом Ольга наладилась уходить.
— Побудь! — попросил я.
— Не могу, — вздохнула она. — В Кремле уже ищут. Не хочу огорчать маму — ей и без того досталось.
— Будет ругать?
— Наверное, — пожала она плечиком. — Хотя свидания с тобой разрешила. Помоги мне одеться!
— Чаю выпьешь? — спросил я.
— Пожалуй! — согласилась она. — Есть хочется зверски.
Никодим, стараясь не смотреть на Ольгу, накрыл нам стол. Мы пили чай, заедали его булками, смотрели друг на друга и улыбались.
= Первое наше семейное чаепитие, — сказала Ольга. — Так забавно.
— Жаль что ты не медицинская сестра, — вздохнул я. — Представляешь, никакого Кремля, строгой мамы, только ты ия. И никуда не нужно спешить.
— Вставать все равно бы пришлось, — покачала она головой. — Но ты прав. Мне нравится медицина и то, что с ней связано. Из меня вышла бы хорошая сестра.
— Лучше врач. В моем мире миллионы женщин-врачей, и многие из них отличные специалисты. Почему здесь не принимают женщин на медицинские факультеты? Ладно, хирургические специальности, но стоматологи, педиатры, гинекологи, терапевты… Я подавал записку твоей матери, но ответа нет. Это глупо — не использовать такой ресурс. Началась война, и сразу обнаружился недостаток врачей. Мужчин призвали в армию, гражданских лечить некому. Спешно стали открывать курсы сестер и фельдшеров, но проблему это не решит. Не желаете принимать в университеты, создайте женские медицинские институты.
— Узнаю Валериана! — засмеялась Ольга. — Вместо того чтобы говорить о любви после первой ночи с женщиной, он о делах.
Я смутился.
— Но ты прав, — сказала она, тряхнув головой. — Скажу маме. Я знаю, почему она не спешит.
Мы не учим женщин на врачей не потому, что консерваторы. Такого нет нигде в мире, общество к этому не готово. Женщине показаться врачу-мужчине нормально, а вот наоборот… Хотя война многое изменила. Проводи меня!
Мы вышли во двор. Там стоял «Руссо-балт», у которого маячили дюжие гвардейцы с офицером во главе.
— Да-а… — сказал я. — Вот такое свидание. Стоило таиться?
— Привыкай! — хмыкнула Ольга. — Это тебе не с медицинской сестрой. Не разочарован?
— Нет, — сказал я. — Аты?
— У меня в душе райские птички поют, — улыбнулась она. — Спасибо тебе за все. За ласки, нежность, даже за этот чай с булками. Мне никогда не было так хорошо. Я благодарна Богу, что он свел нас. Если 6 этого не случилось, я сейчас бы умирала от белокровия, и никогда не познала бы счастья. Прощай! Увидимся!
Она чмокнула меня в щеку и пошла к автомобилю. А я вздохнул и отправился в дом. Ехать в госпиталь было рано, и я пролистал газеты: свежие и не очень, вчера до них руки не дошли.
Репортеры обсасывали покушение на императрицу. Многого они не знали, хотя подробности спасательной операции сообщали точно — свидетелей хватало. Хвалили цесаревича, дескать, несмотря на юный возраст, не растерялся и взял на себя руководство работами.
Приводили число жертв: 59 погибших и 17 раненых, включая императрицу. Суки! Закопать бы этих террористов живыми — головами вниз. Немало внимания уделили моему конфликту с Гучковым. В интерпретации отдельных репортеров он мешал проведению спасательных работ, за что был бит и выброшен за пределы Кремля. Отдельные издания, видимо, близкие Гучкову, помехи отрицали, утверждая, что он, наоборот, стремился помочь, но его не поняли и поступили бесчестно. Ага! Было у нас время о чести думать… Все издания требовали скорейшего розыска виновных в теракте и примерного их наказания. Правительственный вестник опубликовал указы о награждении участников спасательной операции. В списке отмеченных медиков я нашел Елаго-Цехина, которому даровали чин тайного советника. Вот и замечательно! Будет повод обратиться с просьбой.
Мишу я встретил в госпитале. Выглядел он эпически: стоял в коридоре неподалеку от входа в зал, весь из себя отутюженный, в надраенных до блеска сапогах, в орденах и погонах. При этом смотрел на всех пустым взором и блаженно улыбался. Все ясно.
— Здравствуй, герой-любовник! — хлопнул я его по плечу.
— А! Что? — встрепенулся он. — Это ты? Извини, не заметил.
— Ты сейчас слона не увидишь. Вижу, что дело сладилось.
— Нельзя утверждать! — замотал он головой. — Елизавета Давидовна выказала свое расположение, но есть ее родители.
— Думаю, они не будут возражать.
— Уверен?! — он схватил меня за руку.
— На сто процентов. Они хотели выдать дочь за аристократа, а ты барон, к тому же статский советник, в перспективе — генерал. Имение опять-таки… Отвыкайте, ваше сиятельство, от прежних привычек, вы теперь завидный жених — и не только для Поляковой. Хочешь, с фрейлиной сведу?
— Что ты? Что ты? — замахал он руками. — Не нужна мне фрейлина. Я Лизу люблю.
— Люби! — согласился я. — На фронт, как понимаю, ты уже не рвешься.
Ответом был глубокий вздох.
— Идем! — сказал я.
Елаго-Цехин оказался у себя и принял меня без промедления. На его плечах красовались новенькие погоны тайного советника.
— Поздравляю, ваше превосходительство! — сказал я.
— Спасибо, Валериан Витольдович! — заулыбался он. — И давайте без чинов. Это все благодаря вам. В долгу не останусь, увидите!
Ага! Куем железо пока горячо.
— Вам нужен хороший хирург, Порфирий Свиридович?
— Хм… — он испытующе посмотрел на меня. — Вакансий не имеется, но для хорошего человека можно поискать. Кого рекомендуете?
— Барона Засса, — я вытолкнул Мишу вперед. — Не одну сотню операций вместе сделали.
Государыню, опять-таки, спасли. Грамотный и умелый врач. Ручаюсь, как за себя.
— Что ж, — произнес новоиспеченный тайный советник. — Ваша рекомендация дорогого стоит. Не возражаю. Но барон, как понимаю, служит в действующей армии?
— Да, — подтвердил я.
— Уволить его от прежней должности не в моих силах. Это вы сами, господа. Получится, за мной дело не станет.
Я поблагодарил и вместе с Мишей отправился искать Бурденко. Тот выслушал и сморщился:
— Лучшего командира медсанбата хотите забрать, Валериан Витольдович. Где замену сыскать?
— Есть она! — подключился Миша. — Красников, например, или Загоруйко. Оба замечательные хирурги. Николай Семенович еще и отменный руководитель. Это ему с его опытом следовало медсанбат возглавить, а не мне.
— Сделаем так, — сказал Бурденко. — Вы, Михаил Александрович, вернетесь в медсанбат.
Передадите коллегам полученные здесь знания — зря, что ли, учились? — определитесь с заменой и пришлете мне рапорт. Я его подпишу. Согласны?
— Да! — сказал Миша и заулыбался.
Вот и хорошо, Миша нужен здесь. Сам я не разорвусь, а он обучен моим приемам и методам.
Будет кому внедрять новации в медицине. Мы отправились в зал, где фронтовые врачи делились опытом. Слушал я с удовольствием. Переливание крови и раствора Рингера, можно сказать, вошли в практику. Выступавшие в один голос говорили об их полезности.
Хвалили лидокаин и еще больше — сульфаниламид. В госпиталях стали применять капельницы — пока самые простейшие: стеклянная бутылка, резиновый шланг и игла. Экая невидаль, скажете? А вы знаете, что в нашем мире они появились только в 30-х годах прошлого столетия, а в массовый обиход вошли и того позже? При всей примитивности устройства — эффективное средство для внутривенных инфузий. Это вам любой алкоголик, которого выводили из запоя, подтвердит. Сарказм…
После завтрака-обеда мы с Мишей отправились в курительную комнату, где дружно задымили. Состояние души у меня было радужным — не в том смысле, которое придают этому символу в моем мире, конечно. Возродившаяся любовь, отличный результат применения привнесенных в этот мир новинок, наконец, удача с устройством Миши в главный военный госпиталь страны — все это настраивало на благодушный лад. Но не зря говорят: не спеши радоваться! Обязательно найдется тот, кто нагадит…
Поначалу я не обратил внимания на незнакомого подполковника, который вошел в курительную комнату. Мали ли? Подполковник обвел присутствующим взглядом и уверенно направился к нам. Пока шел, я успел его рассмотреть. Лет тридцати пяти, с усами, не фронтовик. На отглаженном, щегольском мундире ни единой награды. Выражение лица заносчивое. Неприятный тип…
— Господин Довнар-Подляский?
Онещеи хам…
— Перед вами, подполковник, действительный статский советник, князь Мещерский.
Извольте обращаться, как положено!
Это Миша. Молодец! Ловко срезал штабного.
— Извините, ваше превосходительство, — делано смутился щегол. — Я не знал, что вы князь.
— Высочайший указ напечатан в газетах.
— Не читал.
— Погон тоже не видели?
Так его! Топчи, Миша!
— Еще раз прошу меня извинить, — склонил голову штабной. — Позвольте отрекомендоваться: подполковник Керножицкий. Я здесь по поручению члена Государственного Совета Александра Ивановича Гучкова. Третьего дня, ваше сиятельство, вы нанесли ему оскорбление действием.
— Я к нему пальцем не прикоснулся.
— Это сделали гвардейцы по вашему указанию, что не меняет дела. Александр Иванович уполномочил меня передать вам вызов. Он требует сатисфакции.
— Ему что, нечего делать?
— Ваше сиятельство! — вспыхнул штабной. — Вы забываетесь!
— Авы? — вмешался Миша. — Валериан Витольдович — действительный статский советник.
Генералы не дерутся на дуэлях.
— Зато князья — вполне. Если у них есть честь, конечно.
АХ, ТЫ, СВОЛОЧЬ…
— К тому же ранг Александра Ивановича не ниже генеральского. Он член Государственного Совета!
Пора прекращать этот балаган. И без того на нас все смотрят.
— Александра Ивановича устроят мои извинения?
— По принятым правилам их приносят перед началом дуэли. Но сначала на нее нужно ЯВИТЬСЯ.
— В таком случае я принимаю вызов.
— Кто будет вашим секундантом?
— Барон Засс, — кивнул я на Мищу. — Устроит?
— Вполне, — кивнул подполковник. — Нам с ним следует обсудить условия.
— А чего обсуждать, раз стреляться не будем? Впрочем… Оружие — пистолет или револьвер, у каждого свой. Полный барабан или обойма. (В этом мире еще не прижилось слово «магазин».) Двадцать шагов. По команде сходимся или стреляем.
— Где и когда?
— Место выбирайте сами, мне все равно. Время… В шесть вечера заканчивается работа конференции фронтовых врачей. Подъезжайте к госпиталю после этого часа. По традиции дуэли назначают на утро, но вечер не хуже, к тому же летний день долог. Быстрее начнем, быстрее закончим. У вас все?
— До встречи вечером, господа!
Все-таки нахамил напоследок… Я бросил потухшую папиросу в урну и пошел к выходу. В зал, однако, войти мне дали. Прибежал адъютант Елахо-Цехина и потащил меня к тайному советнику.
— Что это вы затеяли, голубчик? — набросился на меня начальник госпиталя. — Знаете, с кем связались? Гучков — известный дуэлянт и отменный стрелок. Вы можете погибнуть. Это я вам как коллега и как старший по чину говорю. Какая потеря будет для медицинской науки!
— Успокойтесь, Порфирий Семенович! Стрельбы не будет. Я принесу извинения, и покончу с этим делом.
— Если так… — вздохнул он. — Сволочной тип этот Гучков! Сам же виноват. Зачем было перечить цесаревичу?..
Я вернулся в зал. Конференция продолжалась, я ловил на себе взгляды коллег, в них читалось сочувствие и сожаление. Да что они все?..
Подполковник не обманул: за воротами госпиталя нас ждали два автомобиля. Ну, да, к месту дуэли противники едут в разных экипажах, не то еще подерутся по дороге. Шутка… Мы с Мишей сели и покатили следом за «Руссо-балтом» Гучкова. Ехать оказалось недалеко.
Внезапно булыжная мостовая сменилась отсыпанной гравием дорогой, автомобили миновали каменные столбы ворот и замерли у обширной поляны.
— Где это мы? — спросил я шофера.
— Нескучный сад, ваше превосходительство, — ответил он.
Мы с Мишей выбрались наружу. Я оглянулся по сторонам. У края поляны виднелась группа мужчин. При виде нас они оживились и достали из карманов блокноты. Некоторые засуетились у камер на треногах. Репортеры? Что они здесь делают?
Из первого «Руссо-балта» выбрался Гучков с подполковником. Последний устремился к нам.
— Зачем здесь эти люди? — указал я на репортеров.
— Вы нанесли Александру Ивановичу оскорбление публично. Пусть таковым будет и извинение. Репортеры об этом сообщат.
Я ощутил, как изнутри поднимается гнев, но загнал его внутрь усилием воли. Хрен с ними!
— Прошу за мной! — пригласил подполковник.
Мы вышли к поляне, где встали друг против друга: я — рядом с Мишей, Гучков — с подполковником.
— Явившись сюда, господа, вы подтвердили свою готовность драться, — торжественно объявил Керножицкий. — По дуэльным правилам до начала схватки предлагаю решить дело миром. Что скажете, господа?
— Не против, — кивнул я. — Надеюсь, Александра Ивановича устроят мои извинения.
— Испугались, князь? — рисуясь, ухмыльнулся Гучков.
Ах, ТЫ, СВОЛОЧЬ!
— Я фронтовой врач, господин Гучков. И крови видел больше, чем вы чернил.
Стоящие в стороне репортеры зааплодировали. Лицо Гучкова перекосила гримаса.
— Никаких извинений! Будем стреляться!
Репортеры оживляются. Одно дело стать свидетелями извинений, другое — дуэли.
— Выбор сделан, господа! — объявляет подполковник. — Прошу предъявить оружие!
Достаю из кармана шаровар «браунинг». Все та же карманная модель образца 1910 года.
Маленькая, но смертоносная игрушка, если уметь ею пользоваться, конечно. Из такого я стрелял в бандитов в Минске, а после подарил Мише. Себе купил другой, но калибра.380, то есть 9 мм. Патронов в магазине на один меньше, зато останавливающее действие сильнее.
Гучков предъявляет к осмотру «маузер», знаменитую модель К-96. На мой «браунинг» смотрит с пренебрежением. Ну, да, большим мальчикам — большие игрушки. Ты бы еще «КОЛЬТ анаконда» со стволом в восемь дюймов притащил…
Миша недоволен: пистолет у Гучкова мощнее, и обойма больше — десять патронов против шести. Упреждающе жму ему локоть — пусть. Не успеет мой противник расстрелять обойму… Секунданты начинают готовить поединок: устанавливают барьер из воткнутой в землю шашки (подполковник притащил две, похоже, ему очень нравится этой действо) и начинают отсчитывать шаги. Наблюдаю. Меня охватывает ледяное спокойствие. Все эмоции ушли, осталась сосредоточенность. Секунданты втыкают в землю вторую шашку.
— Противники — к барьерам! — объявляет подполковник.
Иду. По пути пересекаюсь с Мишей. Он бледен и смотрит на меня с тревогой.
— Все будет пучком! — подмигиваю ему.
Вот и шашка. Встаю, и смотрю, как у барьера напротив занимает место Гучков. Наши приготовленные к бою пистолеты смотрят стволами в землю. Время становится вязким и тягучим.
— Вни-и-имание! — как сквозь вату доносится крик подполковника. — На-ча-ли!
«Маузер» Гучкова ползет вверх, но медленно, медленно. Даже не пытаюсь вскинуть «браунинг», просто поворачиваю его стволом к противнику.
Банг! Банп!
Гучков роняет «маузер» — пуля угодила ему в плечо — куда и целил. Достаточно с него? Нет!
Гучков быстро наклоняется и хватает пистолет левой рукой. А вот это зря. Я хотел обойтись ранением соперника, но теперь — извините! У меня — любимая, и я не хочу ее огорчать.
Хватит с меня осколка в лоб…
Банг!
Вокруг головы соперника возникает кровавое облачко. Гучков втыкается лицом землю.
— Прекратить стрельбу! — истошно орет подполковник.
Ставлю «браунинг» на предохранитель и сую его в карман шаровар. Отхожу в сторону.
Секунданты бегут к Гучкову, склоняются и ворочают тяжелое тело. Затем выпрямляются и идут к репортерам. Лица серьезны, у Керножицкого дрожат губы.
— Александр Иванович мертв! — объявляет подполковник.
— Пуля угодила прямо в темя, — дополняет Миша. — Он умер сразу.
Репортеры устремляются ко мне.
— Ваше сиятельство! Несколько слов. Что вы чувствуете?
— Горечь, — говорю, делая сокрушенный вид. — Два достойных человека вместо того чтобы трудиться на благо Отечество в тяжелый для него час, выясняют отношения на дуэли. Вы сами свидетели, господа, я сделал все, чтобы кончить дело миром. Не моя вина, что соперник не принял извинения.
— Ему вообще не стоило вас вызывать! — замечает высокий репортер с лошадиным лицом.
— Как только посмел! Спасителя государыни…
— Где вы научились так стрелять, князь? — подскакивает другой, маленький и круглый. — Вы ведь даже не целились.
Я, знаете ли, воевал. Извините, господа! Трудно говорить…
Иду к автомобилю. Следом в салон забирается Миша. Называю шоферу адрес. Дорогой молчим. «Руссо-балт» подкатывает к моему дому. Выбираемся из салона.
— Зайдешь? — спрашиваю Мищу. — Выпьем, поговорим.
Мнется.
— Извини. Меня пригласили на обед. Я уже опаздываю.
Вот так и теряют друзей. Киваю и вхожу в открытую Ахметом калитку. Оп-па! Это что за явление? На ступеньках крыльца маячит гвардейский поручик.
— Ваше превосходительство? — он прикладывает ладонь к фуражке. — Я к вам по поручению ее императорского величества. Вам надлежит немедля явиться в Кремль.
Приплыли. Ничего хорошего от этого вызова ждать не стоит. Ладно, прорвемся. Дальше фронта не пошлют…
Конец второй книги. Спасибо всем, кто читал, комментировал, спорил, указывал автору на ошибки и помогал ему материально. Когда будет третья книга? Работа над ней только началась, поэтому не быстро. Скорее всего, уже в новом году. Время пролетит незаметно.
