Никодимус поморгал и зажмурился, почувствовав слёзы и резь в глазах. Попытался протереть их, но смог дотянуться только до груди. Похоже, он всё ещё лежал на полу в чайной комнате поместья, с трудом приходя в себя после отравления тетродотоксином.

– Борьба с парезом приводит лишь к усилению пареза, – назидательно произнёс голос Дории.

– Какого ещё пареза, пылающая преисподняя тебя забери? – проскрипел в ответ Никодимус, голос был хриплым из-за заклинания дыхательной трубки.

– Неужели милорду хранителю неизвестно это слово?

– А ты и рада?

– Формально это невозможно.

– Так что за парез такой?

– То есть ты действительно не знаешь?

– Ты стремишься довести до белого каления всех пациентов, которых спасаешь от верной смерти?

– Только тех, о ком очень беспокоюсь.

– Что же, звучит обнадёживающе, – Никодимус улыбнулся старой приятельнице.

– Парез – это частичный паралич, который тебе надо будет перетерпеть, пока тетродотоксин окончательно не разложится. Даже не пытайся с ним бороться.

– Кажется, я слышал от Фран поговорку, весьма подходящую под твои рассуждения о парезе.

– Результатом операции по избавлению от боли является та же боль, только зияющая пустотами, – процитировала Дория. – Эта идея популярна среди врачей старой закалки.

Никодимус приоткрыл глаза. На миг ему удалось сфокусировать взгляд на улыбающемся лице в обрамлении серебряных волос. Из-за плеча Дории хмуро взирала Эллен. Затем картинка вновь расплылась.

– Можешь порадоваться своим успехам, – продолжила Дория. – Ты избавляешься от яда куда быстрее, чем я ожидала. Похоже, владение праязыком изменило твою физиологию.

– Можно мне немного воды?

– Не в этой жизни, – ответила Эллен своим обычным невыразительным тоном. – То есть в буквальном смысле. Пока вы не окрепнете настолько, чтобы глотать, ничего, кроме воздуха, не должно попадать вам в рот.

Никодимус застонал. Дория хмыкнула:

– И горазд же будущий спаситель человечества распускать нюни. Всегда этому поражалась.

– Я бы меньше распускал нюни, будь у меня менее прагматичная целительница. Или если бы я сам не потерпел поражение как отец, подтолкнув человечество на край пропасти. Так что теперь я скорее Буревестник, нежели Альцион.

Эллен неодобрительно фыркнула.

– Милорд, позволите говорить с вами откровенно?

– Хотелось бы мне ответить согласием, но это будет ложью.

– Леандра совершила нечто куда худшее, чем то, что можно объяснить дурным воспитанием.

Никодимус промолчал, вдруг с мучительной живостью вспомнив, как падал, парализованный, на спину. Ему стало страшно. Его дочь… До чего она дошла…

– Ну, у нас имеются более насущные проблемы… – дипломатично начала Дория, но Эллен её перебила:

– Разумеется. Однако нам всем придётся столкнуться с той, кем решила стать Леандра. Пылающие небеса! Женщина добровольно накладывает на себя заклинание, чтобы лишиться способности любить. Кому такое может понадобиться? Надеюсь, что по возвращении госпожи Франчески мы обсудим, не лучше ли в подобных обстоятельствах обойтись вообще без Леандры.

– Благодарю вас, магистра, – холодно произнесла Дория. – Нам всем известна текущая ситуация, а у нашего пациента и так забот хватает. У нас ещё будет время обсудить эти материи.

Никодимус лежал с закрытыми глазами, но был уверен, открой он их – и увидит двух целительниц, сверлящих друг друга взглядами. Его келоидный рубец заныл. Может, это и хорошо? Признак возвращения чувствительности?

– Простите меня, лорд хранитель, я беспокоюсь о вашей жене, – в ровном голосе Эллен прозвучала нотка раскаяния.

Всё ещё пытаясь избавиться от воспоминаний о первых мгновениях паралича, Никодимус часто задышал, борясь с желанием сесть. Если он только попробует, слабость вгонит его в ещё большую панику. Он заставил себя дышать размереннее.

– Прибыло донесение из Плавучего Города, – сказала Дория тоном человека, намеренно меняющего тему разговора. – Тримурил объявила военно-молитвенное положение. Все иксонцы обязаны молиться богам войны как минимум три раза на дню.

– Звучит разумно, – одобрил Никодимус, открыл глаза и с удовольствием понял, что может теперь фокусировать взгляд несколько дольше.

Хмурая Эллен стояла, отвернувшись к окну. Чёткость изображения опять пропала, Никодимус сморгнул слёзы. Дория кашлянула.

– Есть ещё новости. На рассвете Святой Регент выступил с речью в Плавучем Дворце. С обличительной речью, насколько мне известно. Он заявил, что Иксос подвергся нападению тиранического режима Империи, уничтожающего своих богов и богинь. Что императрица спит и видит, как бы разрушить метазаклинание Никодимуса – это о тебе, если что, – позволяющее каждой человеческой душе лично влиять на судьбу Архипелага, молясь тому или иному божеству. Регент утверждал, что императрица желает истребить всех богов и создать правящее сословие волшебников. Он спросил у слушателей, предпочтут ли они сделаться рабами иноземных чарословов или встать плечом к плечу с божественным воинством.

Никодимус сжал губы и с облегчением понял, что онемение прошло.

– Ну, регент малость преувеличил, хотя в общем и целом он не далёк от истины.

– Будь здесь Леандра, – засопела Эллен, – она бы сказала, что не видит никакой разницы между Империей и Лигой, а боги такие же тираны, как и волшебники.

– Думаю, мы должны позволить госпоже хранительнице Иксоса говорить за себя саму, – сухо заметила Дория.

– И как была встречена речь Святого Регента? – спросил Никодимус, упреждая дальнейшую склоку.

– Все горожане усердно молятся, – ответила старая гидромантка.

– Надеюсь, этого окажется достаточно, – Никодимус хотел почесать нос, но рука лишь неуклюже дёрнулась и безвольно упала на лицо.

Стоявшая у окна Эллен ахнула и пробормотала:

– Пылающие небеса!

– Что там ещё? – спросила Дория.

– В заливе, где…

Её слова были прерваны криками и топотом. Никодимус открыл глаза и кое-как повернул голову к двери. Шаги делались всё громче.

– Нико! Нико! – послышался голос Джона.

Дверь отъехала в сторону, и на пороге появился сам Джон, а за ним – Рори.

– Нико, бегом на крышу!

– Джон, – поморщилась Дория, – лорд хранитель едва ли сумеет встать сейчас на ноги. В чём дело? Что случилось?

– Не знаю! И никто не знает.

– Объясни.

– Не могу. Он должен увидеть всё своими глазами.

– Повторяю, он не в состоянии… – начала Дория, однако Никодимус уже рывком приподнялся на локтях и закончил за неё фразу:

– Но он может попытаться. Кто-нибудь, найдите мне трость или просто поддержите.

Пришлось соорудить импровизированные носилки из копий и ковра, скрепив конструкцию заклинаниями на магнусе. Рори и Джон подхватили их и потащили на крышу.

Никодимуса усадили у восточного края здания. Он принялся медленно, с трудом качать ногами, то и дело смаргивая слёзы и протирая глаза.

– Никто не заметил, когда именно всё началось, – рассказывал Джон, присаживаясь рядом. – Сперва можно было подумать, что это просто… ну, рассвет такой, что ли. Да ты сам глянь. А, тут ещё и извержение! Что-то новенькое. Когда я направился за тобой, его не было.

Никодимус разлепил веки и увидел знакомые террасы Шандралу, уходящие к заливу, синие волны которого омывали Стоячие острова. Горизонт был затянут серой пеленой, напоминающей дым пожарищ на лорнских равнинах. Над восточным мысом вставало невероятное, багровое солнце.

Однако взгляд приковало не оно, а то, что поднималось над серыми островами. Страх и смятение наполнили сердце. Никодимус не мог поверить, что зрение его не обманывает.

Далеко над заливом из воды поднималась тёмная гора, извергая клубы черноты. Никодимус прошептал первое, что пришло ему на ум:

– Лос.