Катамаран поймал ветер пузырём паруса и словно полетел над заливом под припорошенным облаками небом. Леандра, обычно безразличная к морской романтике, оценила, насколько точно и изящно паруса были развёрнуты к ветру, а корпус – к волнам. Скорость тоже впечатляла.

Матросы вроде бы разделяли её чувства, а может, сами излучали их, когда споро занимались своими делами, громко перекрикиваясь. Даже Дрюн выглядел вполне довольным и не артачился, выполняя приказы Холокаи.

Стоя на верхней носовой палубе катамарана, Леандра улыбалась, вспоминая то, чем они с Холокаи занимались на острове. Отвлекал только сильный ветер, приходилось то и дело поправлять платок и вуаль. Недуг сделал Леандру крайне чувствительной к солнечным лучам: даже краткое пребывание на солнце вызывало сыпь, а длительное – ужасный приступ болезни.

Катамаран накрыла тень облаков, и синева воды утратила ослепительный блеск. Это изменило ход мыслей Леандры, она задумалась о Шандралу и о том, что им предстояло. Интересно, когда именно Франческа прибудет в город?

Визгливо засмеялся матрос. Леандра обернулась и увидела, что тот перегнулся через правый борт катамарана. Дугообразная струйка между его ног была, без сомнения, мочой. Остальные, в том числе Дрюн, издавали одобрительные или критические возгласы.

Леандра решила быть снисходительной, она понимала этого матроса. В конце концов, на него влияли чары моря: предвкушение жалованья, лёгкое плавание, порт, где он сможет обменять рупии на каву и женщин. Леандра провела всё детство в облавах на неодемонов. Она помнила длинные змеи караванов, пересекающих лорнские равнины, дикую охоту, ломящуюся сквозь леса Драла, морские каноэ, скользящие по иксонским водам. По опыту она знала, что мужчины, посвятившие жизнь путешествиям, несмотря на всё их разнообразие, скроены из одной и той же грубой и вульгарной материи. Она умела ценить радость, которую они получали от опасностей и добычи. И всё же эта струйка матросской мочи усилила её нынешнюю неприязнь к человечеству с его бесплодным томлением духа.

Она равнодушно смотрела на позёра. Не поразил её ни его пенис, ни моча. Другой матрос подошёл к правому борту и задрал лангот, намереваясь посрамить первого, и тут перехватил взгляд Леандры. Быстро одёрнув набедренную повязку, он сделал вид, что осматривает такелаж. Тут уже вся команда перевела взгляд на Леандру. Через несколько мгновений они дружно потянулись к канатам и парусам.

Леандра отвернулась. Вдали, по ходу катамарана, показалась череда пышных холмов полуострова Шандралу. Милях в четырёх вздымалась гора Ялавата, потухший вулкан, на склонах которого раскинулся город.

Гора тянулась к самому подбрюшью вспененных морскими ветрами туч, почти постоянно висевших над ней. Где-то там, скрытый облаками, находился павильон Неба, откуда её отец накладывал на архипелаг свои метазаклинания.

В кратере вулкана располагалось холодное озеро, чья глубина известна была одним богам. На его глади лежал Плавучий Город, обиталище иксонского пантеона.

Восточный склон вулкана пронизывали многочисленные туннели. Вода из кратера по системе каналов и шлюзов стекала по склону, изрезанному террасами, где выращивали тарро и рис.

В окружении рисовых полей блистал Шандралу, окружённый двадцатифутовыми стенами. Город, как и весь склон горы, состоял из террас. Шестнадцати, если быть точным. Каждая – двадцати футов высотой и восьмидесяти шириной. Лёжа между двумя высокими грядами, террасы, выпирая одна над другой, образовывали подобие гигантского амфитеатра.

Почти все постройки были типичными для Облачной культуры: цилиндрические башни, окружённые вплотную стоящими двухэтажными домами с односкатными крышами и медными водосточными желобами, подёрнутыми патиной. Стены были побелены, так что в полдень на сверкающий город больно было смотреть.

Холокаи привёл катамаран в бухту, и Леандра смогла рассмотреть город лучше. Далеко не все дома оказались одинаково белыми: некоторые посерели, другие пожелтели на солнце, третьи загрязнились. На самом деле, лишь малая их часть сияла ослепительной белизной. В более богатых кварталах двери, ставни и перила были окрашены в яркие цвета: фиолетовый, пунцовый, жёлтый. На верхних парадных террасах вдоль улиц росли прекрасные пальмы, жакаранды, плюмерии и баньяны, а белые здания утопали в тенистой зелени садов.

Единственным архитектурным исключением были три знаменитых известняковых храма-горы. Построенные в изощрённой лотосской манере, они холодно темнели на фоне блистающего города.

Пришвартовав катамаран, Холокаи отправился докладывать о прибытии портовым властям, а Леандра осталась беседовать с Дрюном. Божественная совокупность, спрятав свои мечи, стояла на палубе в одном коротком ланготе. Полуобнажённый Дрюн был примечательным зрелищем. Несколько докеров на берегу во все глаза таращились на бога рукопашной борьбы. Дрюн улыбнулся им, наслаждаясь восхищением и предвкушая новых верующих к следующему турниру.

– Ты настоящий павлин, – почти неодобрительно заметила Леандра.

– Самка или самец? Они ведь очень отличаются друг от друга.

– Не цепляйся к словам. Когда люди говорят о павлине, они имеют в виду роскошное оперение самца, – она указала на его обнажённую грудь.

– Может быть, они ошибаются? – ухмыльнулся Дрюн.

– Ты не собираешься брать мечи в город?

– Всем известно, что безоружный я куда опаснее, – он пожал плечами. – Одних только деревенских дурачков надо отпугивать мечами.

– Дурачков и в городах хватает.

Тут как раз вернулся Холокаи и начал раздавать жалованье команде.

Леандра с облегчением заметила, что материнского корабля в бухте нет. Вскоре они с Холокаи и Дрюном покинули док и двинулись через бурлящую площадь Припортового рынка. День был замечательно людный, отменный базарный денёк. Торговцы рыбой выложили на прилавки всё богатство океана: водоросли и тунцов, золотистую макрель и желтохвостов, морских и рифовых окуней. Все твари были аккуратно обезглавлены, выпотрошены и разложены на круглых подносах. На солнце сушились щупальца осьминогов, словно развешенное на верёвках бельё.

На крышах близлежащих домов расположились орды знаменитых макак Шандралу, столь же беспощадных, как и городские бандиты. Длиннохвостые, широкомордые мохнатые бестии знали все мыслимые уловки, позволявшие стащить еду. Целый отряд мог внезапно налететь на лавочку, за которой приглядывал мальчишка или старик, и круша всё и вся, дочиста её обчистить. Макаки тоже умели сыграть в «подранка». Или же какая-нибудь хвостатая мамаша предлагала погладить своего очаровательного малыша. Пока мягкосердечный простофиля умилялся, остальная банда стремительно подбирала, как говорится, всё, что не приколочено.

На западном краю Припортового рынка находился крошечный, не более двадцати футов в поперечнике, храм под открытым небом. Внутри его играл оркестрик-гамелан. Четверо мужчин стучали молоточками по многочисленным медным гонгам и ксилофонам, играя в стиле, свойственном одному только Шандралу. Каждый музыкант исполнял свою партию, которые то звучали в унисон, то диссонировали, создавая звенящий музыкальный круговорот, а временами – почти какофонию.

В детстве Леандра считала музыку гамеланов слишком экзотической и грубой. Теперь же она получала от неё удовольствие, как от частицы культуры Лотоса, напоминавшей о том, что она – дома. Священник в разноцветной мантии нараспев призывал толпу молиться Тримурил и другим богам иксонского пантеона.

За этим храмом начиналась Жакарандовая Лестница, ведущая к Храму Воды у верхней границы города.

Серые каменные ступени Жакарандовой Лестницы были широкими и длинными, чтобы по ним могли подняться слоны, которых здесь использовали для перевозки тяжестей. Где-то начиная с трети пути, вдоль Лестницы выстроились магазинчики и лавочки, чем выше – тем роскошнее, а у самой вершины их сменяли обширные и красивые поместья. Жакарандовые деревья, давшие имя лестнице, росли через каждые десять футов. В это время года их ветви были усыпаны фиолетовыми цветами.

Жакарандовая Лестница была чудо как хороша. За исключением нижних террас, конечно. Здесь гнездилась беднота: кто-то продавал латунные безделушки, разложив их на одеяле, рядом трясли своими чашками и жалобно скулили нищие, демонстрируя разнообразие страданий и мытарств. Мужчины, потерявшие конечности. Голодающие матери с пустыми глазами, баюкавшие хнычущих или бессильно лежащих младенцев, у лиц которых роились мух.

Леандра, как и прочие обитатели Шандралу, давно научилась безучастно смотреть на эти банальные страдания. Лишь отметив, что среди бедноты не было чарословов, она вдруг что-то почувствовала. А именно – гнев. Издревле чарословы были избавлены от подобной участи. И чем больше Леандра об этом размышляла, тем сильнее разгорался её гнев.

Станет ребёнок чарословом или нет – дело случая, однако образование в этом деле отнюдь не излишне. В Империи, где тётка Леандры одну за другой открывала гимназии и печатни, число чарословов росло, и много их было выходцами из низших сословий. Прогресс налицо, что и говорить, однако он не отменял того факта, что магически неграмотные были наиболее уязвимы.

Капризное своенравие вселенной всегда злило Леандру. Одни рождались для того, чтобы стать чарословами, другие – для бедности, третьи, как она сама, – для страданий длиной в жизнь. Ощущение несправедливости этих устоев закипало в ней, подобно ребяческой злости.

Глядя на замурзаных людей, Леандра попыталась подавить свой гнев и сосредоточиться. Идти по нижним ступеням было нелегко. Наверняка среди бедноты были и жалкие божки, покинутые своими верующими, калеки, пострадавшие от других богов или могущественных людей. Зачастую эти убожества сливались в божественные совокупности, дабы увеличить свои силы.

И действительно, пробираясь сквозь толчею, она заметила восьмирукого, многоголового Барувальмана, прозванного Бару. Его тело светилось желтоватой аурой.

Сердце Леандры сжалось. Бару соединял в себе столько ничтожных божков, что его речь зачастую бывала бессвязна, а многоразличные ипостаси представляли опасность для него самого. Каким-то образом, скорее всего за подкуп, Бару смог разместить свой каменный ковчег в Плавучем Городе и войти в иксонский пантеон, а потому имел право на защиту Леандры.

Леандра несколько раз уже сталкивалась с ним, и все эти встречи были неприятны, а одна – вообще кошмарной. Сейчас Бару занимался тем, чем занимались все боги-неудачники. Он клянчил молитву.

– Пойдёмте быстрее, – бросила через плечо Леандра Дрюну и Холокаи.

Холокаи, пристально наблюдавший за толпой, не убирал руки с леймако. Акульи зубы жемчужно сверкали на солнце. Дрюн, безмятежно, почти тупо улыбаясь, вглядывался в густые ветви жакаранды. Там сидела голубая птичка, распевавшая ликующую песенку, так не похожую на музыку гамелана.

Дрюн и Холокаи, два сапога пара. И их обоих нашла Леандра. Она ускорила шаг, стараясь смотреть только на ступени. А проходя мимо Барувальмана, надвинула платок поглубже на лицо. Но, как она и боялась, жалкий божок взвыл:

– Блажен Альцион, защищающий нас от заокеанских демонов! – заорал он густым мужским басом. – Блаженна его дочь, – Бару перешёл на детский фальцет, – защищающая обездоленных Шандралу от неодемонов! – закончил он надтреснутым голосом старой карги. – Блажен тот, кто несёт погибель неодемонам, блажен начертатель кругов. Блаженна сия щедрая, благочестивая и добродетельная жена!

«Что же, речь идёт явно не обо мне», – усмехнулась Леандра и прибавила шагу, однако успела уголком глаза заметить, как убогая божественная совокупность с трудом поднимается на ноги. Его дряблое тело андрогина было, как обычно, обнажённым. От одной из восьми рук осталась только культя. Мутная аура потрескивала. Это было чем-то новеньким и не сулило ничего хорошего. Голова Бару представляла собой цилиндр, на котором проступали лица доминирующих инкарнаций. Сейчас на Леандру глядела старушечья физиономия, но можно было заметить лица ребёнка, воина со шрамом, а также башку богомола.

– А среди них самая благословенная Создателем Хранительница Иксоса, особливо если помолится она, хоть коротенько, горемычнейшему божеству, божеству, прекрасно знающему город! – проскрежетал Бару голосом богомола.

Холокаи остановился перед бедолагой, и тот попятился, двумя руками заслонив своё вращающееся лицо, а две других молитвенно сложив перед грудью.

– Извини, Бару, – бросила Леандра, не сбавляя хода, – у нас срочное дело.

– Конечно-конечно, – ответило детское личико, что произвело жутковатый эффект. – Разумеется такой важной госпоже, начертательнице кругов, не до какого-то там жалкого Барувальмана. На её плечах – тяжкая ноша ответственности перед всей общиной… неразделённой общиной.

Леандра развернулась и в упор глянула на божественную совокупность, тут же рухнувшую на колени и умоляюще простёршую все руки.

– Бару, – тихо проговорила Леандра, – у меня нет времени. Что ты хотел сказать?

– Ничего, совершенно ничего, – низко склонился он. – Если бы я только мог помочь могущественной госпоже! Наверняка её вызвали сюда для расследования прискорбного насилия, свершившегося на улице Каури. И наверняка она захочет узнать о том, что скромнейшие обитатели сего города, как боги, так и человеки, живут в страхе.

– Бару, тебе известно, что случилось прошлой ночью?

– Добродушный Бару хотел бы помочь сиятельной начертательнице кругов, но он так ослаб. В городе слишком мало молящихся! Ах, если бы у Бару было побольше молитв, чтобы он мог позаботиться о голодных детках и немощных стариках.

«Вернее, о курильщиках опиума и мелкой шпане», – подумала Леандра. У обездоленных детей и стариков был другой официальный покровитель.

– Скажешь мне что-то полезное, и я поручу одному из своих слуг помолиться тебе сегодня вечером, – пообещала она.

Леандра могла бы и сама помолиться, но это грозило новым приступом.

– О, госпожа хранительница, начертательница кругов, Барувальман очень хотел бы сказать. Но он так ослаб, так ослаб… – божок склонил голову, на сей раз старушечью, уткнувшись носом в ступеньку.

– Поднимайся, – поморщилась Леандра. – Почему ты называешь меня «начертательницей кругов»? И на что именно ты намекаешь? Люди опять болтают о культе Неразделённой общины?

– Так ослаб, так ослаб, – продолжал бормотать Бару, стукаясь лбом о камень.

– Ладно, – Леандра вздохнула. – Каким твоим ипостасям молиться-то?

Бару тут же вскочил на ноги и затараторил:

– За улучшение жизни сирых, убогих и чесоточных, обитающих в нижних доках на второй террасе.

Леандра опять вздохнула. Бару должен был найти такую молитву, чтобы быть уверенным, что ковчег не отдаст её тому божеству, чьи ипостаси больше подходили для исполнения чаяний.

Леандра решила, что в конце концов нет ничего плохого, если какой-нибудь бедолага получит небольшую помощь от Бару. Поднесла сложенные ладони ко лбу на манер людей Лотоса и произнесла молитву, почувствовав, что часть силы в её мускулах превратилась в божественный текст одного из городских ковчегов. Молитва будет находиться в ковчеге до тех пор, пока бог не удовлетворит чьих-нибудь чаяний.

Открыв глаза, Леандра обнаружила, что Барувальман бочком-бочком пятится от неё. Без сомнения, торопится к знакомому нищему из восточных доков, которому почешет спину и отработает молитву.

– Кай, напомни, пожалуйста, нашему божественному приятелю о его обещании.

Не успела она договорить, как Холокаи преградил Бару путь. Жалкая божественная совокупность посмотрела на Леандру детским ликом, на котором была написана жестокая жажда наркомана.

– Люди говорят, что в заливе Стоячих островов завёлся лорнский неодемон. Этого достаточно, сиятельная госпожа?

– Об этом нам уже известно.

– Некоторые утверждают, что слабых божеств нашего города убивает неодемон, а другие – что это культ Неразделённой Общины раздирает божественные совокупности на куски и кормит ими собственного неодемона. Но все согласны, о, да, все! – что скромным душам вроде меня следует остерегаться. Иначе нас могут обидеть.

Леандра задумалась. За последние десять лет слухи о культе Неразделённой Общины, стремящейся приблизить Разобщение и служить демонам, когда те пересекут океан, возникали не раз и не два. Прежде Леандра не обращала внимания на этот бред. Однако прошлой ночью контрабандист из Триллинона тоже расспрашивал её об этом культе.

– Ещё какие-нибудь слухи? – поинтересовалась она.

– О, нет! Нет-нет! – Бару замотал богомольей башкой. – То есть, да. Болтают, что на Империю наступает Тихое Увядание. Неурожаи, то да сё. Богатые купцы уже потирают руки в предвкушении огромных барышей, они…

– Слышала, – оборвала его Леандра. – Скажи, почему ты называешь меня «начертательницей кругов»?

– Все так называют могущественную госпожу, – недоумённо взглянул Бару. – И её саму, и её отца.

– Никто нас так не называет. С чего ты взял? Небось сам только что выдумал?

– О, да, сиятельная госпожа! То есть, нет. Я бы никогда не посмел ничего выдумывать. Дозволено смиренному Барувальману теперь удалиться? Я всё скажу так, как захочется госпоже, только отпустите бедного Бару!

Леандра ещё на секунду задержала на нём пристальный взгляд, потом кивнула Холокаи. Тот шагнул в сторону, и Барувальман шмыгнул в узкий проулок между двумя белёными стенами.

– Треклятое отребье, – проворчала Леандра и двинулась дальше.

– Слушай, Леа, а тебе не повредит эта молитва? – спросил Холокаи, догоняя её. – Ты как-то говорила, что молитвы тебе опасны.

– Вряд ли, – ответила она, прижимая руку к животу. – Хотя если верить богозаклинанию на моей голове, через час боль в животе усилится. Кстати, я вспоминаю теперь, что час назад почувствовала, как мои будущие «я» чем-то смущены и огорчены.

– Лично меня Барувальман всегда смущает и огорчает, – сказал Дрюн с улыбкой, словно его это забавляло.

Они возобновили подъём. Леандра поправила платок, солнце стояло уже высоко. Она оглянулась на залив, высматривая корабль матери. Взгляд случайно зацепился за грязную аллею квартала Наукаа. Между домами натянуты были верёвки, на которых трепыхалась постирушка, под нависающим скатом крыши притулились оборванные фигуры двух спящих нищих. Однако её внимание привлекли не они, а то, что для Леандры являлось символом Шандралу.

Футах в пяти от неё, у входа в аллею, валялась кожура манго. Внезапно мировосприятие Леандры расширилось. Изогнутая манговая кожура была почти геометрически правильной идеализацией искривлённого пространства. На её внутренней поверхности сохранилась лишь толика яркой, жёлто-оранжевой мякоти. Обратная, тёмно-зелёная сторона, испещрённая чёрными точками, становилась к краю густо-красной. Сама по себе кожура не значила ничего. Но не заметить эту было невозможно: она лежала в лужице жидких фекалий.

Пустяковая деталь, грязный мазок на бескрайнем полотне чудесного дня в прекрасном городе. Другие и внимания бы не обратили, но Леандра не могла отвести глаз.

Подстёгнутые богозаклинанием на её голове божественные аспекты разума Леандры вышли на первый план. Тело, ослабленное недавней молитвой, охватил приступ. Текстуальный мозг заработал так быстро, что восприятие Леандры продолжало неуклонно расширяться.

Леандра ощутила каждую ниточку ткани своей мантии, своего платка, кожу сандалий. Затем Холокаи, Дрюна и их богозаклинания.

Божественное мировосприятие протянулось всё дальше и дальше. Оно вобрало в себя окружающие дома, грязь в переулках, манговую кожуру и дерьмо. Оно поглощало город до тех пор, пока Леандра не начала терять самоё себя.

Теперь она ощущала не только белёные стены города, но и горячее солнце над ними. Она не только видела отдалённый храм-гору, но стала прохладным камнем его коридоров. Она была причалом, деревянными досками, стонущими под грузами и ногами. Она была прилавками на Висячем рынке, заваленными мешками с тёмными зёрнами кофе, блюдами с корнями земляного тарро, стопками сигар и горками соли; пирамидами плодов хлебного дерева, личи и ямбозы; рулонами шёлка, коваными бронзовыми амулетами, нефритовыми ожерельями и дешёвыми безделушками.

В Храме Воды она сделалась оранжевыми бархатцами на ожерельях юных невест. В Нижнем Баньяновом квартале – лозами бугенвиллии, оплетшими стену кухни. Она была дымом очага, деревянным кольцом мужчины, ударившего жену, одинокой медной рупией на дне чашки нищего. Она была вонючей лачугой в квартале Наукаа, опустевшей после эпидемии холеры, и приземистой плюмерией, роняющей свои белые лепестки на старую чёрную собаку.

– Леа!

Холокаи схватил её за правую руку. Леандра медленно оседала на землю. В глазах потемнело… взять его за руку… удержаться… Над ней склонился Дрюн, его смуглое лицо казалось маской тревоги.

– Ты не дышишь! – закричал Холокаи ей прямо в ухо, принимаясь её трясти. – Неужели я не могу даже на секунду от тебя отвернуться? Давай, не дури, начинай дышать. Дыши, тебе говорю!

Он отвесил ей пощёчину. Всё сдвинулось. Щека горела. Наконец, восприятие Леандры уплотнилось.

– Ты начала дышать, Леа! – кричал Холокаи. – Молодчина, а теперь без фокусов.

Его слова казались абсурдными до тех пор, пока… пока… Он размахнулся, словно намереваясь вновь ударить Леандру, и тут воздух с шумом вырвался из её лёгких.

– Не надо! – пискнула она, судорожно хватая ртом воздух. – Я… дышу…

Её переполняли эмоции. Ужас, головокружение, отрешённость от мира, как будто она была пьяной. Тяжело дыша, Леандра вцепилась в руку Холокаи. Они вдвоём ждали. Наконец, дыхание успокоилось.

– Это опять случилось, да? – спросил он. – Ты опять стала городом?

– Да.

– А знаешь, что я скажу? Ты как-то говорила, что твои приступы заставляют людей, оказавшихся рядом, лучше понимать магические языки, помнишь? Я тут посмотрел на четырёхрукого, – он кивнул в сторону Дрюна, – и смог понять его текст. Я у тебя большой умник, верно?

Леандра только кивнула. Из её глаз потекли слёзы. Она поднялась и утёрлась. Подумала о прекрасных и омерзительных вещах, которыми только что была. О дерьме, о деревянном кольце на пальце мужчины, бьющего жену. Слёзы жгли глаза.

– Создатель, прокляни их всех! Я так ненавижу этот отвратительный город! – крикнула она, хотя на самом деле её сердце болело за город, за её город.

Леандра тёрла глаза, пока слёзы не высохли. Оставалось надеяться, что этот случай не вызовет новую вспышку болезни, и ей не придётся принимать гормон стресса.

Холокаи и Дрюн терпеливо ждали, пока Леандра не придёт в себя.

– Это всё молитва Барувальману, – сказала она. – Ну, и заклинание вокруг моей головы. Вот что меня подкосило.

– Значит, больше никаких молитв, – заключил Холокаи.

Дрюн бережно коснулся её плеча нижней правой рукой.

– Ну, что? Идём? – спросила Леандра.

– Мы-то идём, – ответил Дрюн. – Но незачем нестись в твоё поместье, сломя голову. Это может тебя убить.

– Верно, – согласилась она и несколько раз глубоко вздохнула. – Верно, – и она направилась вверх по Жакарандовой Лестнице. – Всё, я в порядке, идём.

– Леа, с тобой действительно всё в порядке? – шепнул Холокаи так тихо, что даже Дрюн не услышал. – Если ты выкинешь такое вновь, а меня не окажется рядом, тебе конец.

– Да в порядке я, в порядке, – ответила она, осторожно ощупывая ноющий живот. – Существуют куда более отвратительные способы умереть. Так что пошли, отыщем один такой.