Книга: Что мой сын должен знать об устройстве этого мира
Назад: Что тебе нужно знать о Боге и аэропортах
Дальше: Что тебе нужно знать о наших расхождениях с мамой этой Фелисии
Что тебе нужно знать о судьбе поющего жирафа
Нет, сейчас ты этого, конечно, не поймешь.
Но потом узнаешь, что вещи, которые остаются у нас в памяти с детства, – это очень странные вещи. Пожалуй, самые странные на свете.
Вот, скажем, время 03:45. Ночь, вторник, год 2012 от Рождества Христова. И вот мы с тобой сидим. Ты и я. Опять. Ну почему нельзя быть хоть капельку человеком и заснуть? А? Понимаешь, папа немножко устал. Папа не спал два года. И у него такое ощущение, что дедушка везет его в машине, круг за кругом, круг за кругом…
Нет, ясное дело, ты не понимаешь. Ты совершенно ничего не понимаешь. Но у папы болит голова, окей? Так вот, было бы супер, если бы ты, по крайней мере, не орал капслоком, если тебе так уж необходимо самовыражаться в такое время суток, которое даже стриптизерши и наркодилеры не рассматривают как рабочее.
И да. Папа видит, что ты ищешь пластмассового жирафа. Папа знает, как ты любишь этого жирафа. Который еще так забавно танцует, если нажать ему на спине кнопку. И при этом поет и играет Oh my darling. На предельной громкости. Всякий раз, стоит задеть его ногой. Ровно пятнадцать минут тому назад я после семи часов изнурительного участия в боях без правил, площадкой которым служила вся наша чертова квартира, наконец уложил тебя, сонного, в кроватку и уже собрался выключить свет и через гостиную прокрасться в спальню. Эта скотина валялась на полу. И я об него споткнулся! Загремела музыка. Ты проснулся и завопил: «Рафик!»
Папа знает, что ты любил Рафика.
Нет-нет, папа его не… одним словом… я его не убивал. Ну что ты!
Папа ни за что не поступил бы так с тем, кого ты любишь.
Но, видишь ли, Рафику пришлось уехать. Рафик живет теперь за городом, на природе. Там ему гораздо лучше. Пластмассовые жирафы обожают природу.
Я знал, что ты спросишь почему. И я тебе отвечу. Видишь ли, у твоей мамы… понимаешь, у нее аллергия на жирафов.
И мы должны с этим считаться.
А теперь, может, все-таки пойдем в кроватку? Ну, пожалуйста!
Ты только не подумай, что мне не нравится проводить с тобой так много бесценного времени. Ты прекрасно знаешь – я делаю это с наслаждением. Просто мне хотелось бы немного приблизить его к тем часам, когда по телевизору показывают что-то стоящее. Нет-нет, я ничуть не жалею о той поре, когда ты еще не родился. Ничего подобного. Но, как бы это тебе объяснить, я тогда спал немножко больше. А мне это нравится – спать. У меня это хорошо получается.
Я люблю сон, а сон любит меня. Когда мы с твоей мамой только начали жить вместе, одним из наших любимых занятий было проснуться воскресным утром, посмотреть друг на друга, укрыться поплотнее одеялом и снова заснуть. Иногда я вставал, включал кофеварку и возвращался в постель, чтобы потом нас разбудил аромат свежего кофе.
Золотые денечки!
А дальше, в одно прекрасное утро, появился ты, а в другое прекрасное утро год спустя ты научился вылезать из кроватки. Ты подкрался ко мне, ухватил меня ручками за запястье и врезал мне по лицу моими же часами. Тот же трюк проделывали шестиклассники, когда я перешел из начальной школы в среднюю: «Гы-гы-гы! Зачем ты себя бьешь? Смотрите, Фредрик сам себя лупит! Хо-хо! Зачем ты себя лупишь?» Вот что ты вытворяешь, малыш? Чего ради? Что тебя не устраивает?
Мне приходится вставать и играть с тобой в железную дорогу или во что там еще тебе приспичит и что не может ждать до завтрашнего утра. Лучше прямо сейчас, потому что ты все равно не отстанешь. Ты упертый, как менеджер по телефонным продажам. Я знаю, знаю, я должен быть веселым уютным папой, в ком жив внутренний ребенок, кто способен играть на твоем уровне, и прочее бла-бла-бла. Но, если по чесноку… Ты не умеешь играть в железную дорогу! Я не стремлюсь уязвить твое самолюбие, но вынужден выступить с объективной конструктивной критикой. С тобой невозможно играть в железную дорогу. Кто-то должен сказать тебе правду.
Для начала: у тебя поезд едет не в ту сторону. Где, спрашивается, реализм? Если мы не опираемся на правду жизни, то зачем вообще играть в поезд? Если мы играем в чистую фантазию, то давай идти до конца, хорошо? Давай играть в троллей, великанов и единорогов, которые строчат по троллям из пулеметов. Но на это ты не согласен: «А я так не хочу! И у меня поезд едет ЗАДОМ НАПЕРЕД!»
Господи.
Играть так играть. По правде так по правде. Вот и все. Так что поставь лошадь обратно в вагон-бистро. (Да, я в курсе, твоя мама говорила, что он называется не так. Но, с другой стороны, в каком еще вагоне ехать лошади?) И кончай так на меня смотреть. Поезд стоит в туннеле, потому что у нас сбой в системе сигнализации. Тебе придется принять это как данность. Потом состав медленно, очень медленно будет тащиться до станции, потому что листопад и листья на путях. Или, если хочешь, я буду Шведскими железными дорогами, а ты – инстанцией, отвечающей за состояние инфраструктуры, и мы будем играть в перебранку в СМИ, а пассажиры будут тихо замерзать в туннеле! А что, хорошая игра!
Видишь, как славно? Тут мы друг друга поняли.
Эй, зачем ты вынимаешь человечков из вагонов? Зачем ты рассаживаешь их в игрушечные машинки? Ты слышал про парниковый эффект? Ты вообще хоть иногда задумываешься о том, как твои действия влияют на изменение климата Земли? Я, конечно, посажу человечков обратно в поезд, но они растеряют свой багаж, а это уже другая игра, называется «Скандинавские авиалинии». Постарайся иметь это в виду.
Что такое? Ты обиделся?
Ты куда?
Может, ты не уловил поп-культурных коннотаций, когда я пел тебе «Runaway Train»?
Ладно, проехали. Время 03:45 ночи, и папа не спал с дня твоего рождения, но пожалеть надо тебя. Правильно? Если бы на папу сейчас посмотрели вампиры из «Сумерек», они сказали бы Эдварду: «Не кусай его, он что-то неважно выглядит». Но потерпевшая сторона у нас, само собой, ты?
Отлично. Может, мы в таком случае все-таки ляжем спать? Все равно ты не хочешь играть в железную дорогу.
Что-что?
Нет, я серьезно.
Ну, пожалуйста!
Вряд ли ты поймешь, как папа мечтает, чтобы ты вырос и начал разбираться в монетарной системе: тогда бы папа мог сунуть тебе косарь, чтобы ты закрыл варежку и дал папе поспать. Папа долго так не выдержит. Папа до сих пор беспокоится, а вдруг твоя воспитательница наябедничала в полицию, что папа интересовался, с какого приблизительно возраста в детей можно стрелять снотворным. Какие-то странные люди обсуждают методику воспитания Анны Вальгрен, называя ее «неоднозначной». Ха-ха! Папа предпочитает книжки про австралийских охотников, в которых описано, как они усыпляют узкорылых крокодилов дротиками с седативом.
Хорошо твоей воспитательнице прикидываться обычной теткой. Я-то знаю, кто она на самом деле. Она входит в комнату с шестнадцатью двухлетками и просто говорит: «А теперь – спать!» И вы все тут же засыпаете! Я давно догадался. Она – одна из Людей Икс!
Это что, по-честному?
Эй, эй, что это ты делаешь? Нет, не надо тащить сюда гараж и машинки, иначе папа разобьет лицом окно. Папа не шутит!
Серьезно. Есть ощущение, что я пытаюсь успокоить стадо перепуганных антилоп гну с помощью стробоскопа. Ну почему бы тебе не поспать? Почему у нас это повторяется каждую паршивую ночь? А? Тебе известно, что некий эксперт, ведущий рубрики «Вопрос-ответ» в журнале для родителей, написал, что «дети хуже засыпают в присутствии того родителя, которого больше любят, потому что стремятся удерживать его рядом как можно дольше». Не скажу, что мне захотелось найти этого человека и съездить ему по физиономии. Ни за что не скажу. Но мне этого захотелось.
Господи.
Я знаю, что больше ты любишь маму. Это все знают. Я тебя ни секунды в этом не виню. Она – лучшее, что выпало в жизни и тебе, и мне. Тебе это известно. Мне тоже. Не стану скрывать, в том числе из-за этого мне и хотелось бы, чтобы ты чуточку меньше шумел.
Потому что я готов мириться с тем, что мы с тобой не спим по ночам. Правда. Готов подогревать бутылочки со смесью, и терпеть пластмассовых жирафов, и рассаживать на диване всех твоих зверушек строго по росту, пока по телевизору идет «Морская полиция». Я знаю, что назавтра у меня весь день будет трещать голова, я стану терять вещи, парковаться на чужом месте и проклинать производителей дверных замков, пока сосед не откроет мне и не поинтересуется, зачем я ломлюсь в его квартиру. Я способен перепутать упаковки с молочной смесью и с протеиновым порошком. В воскресенье после обеда, укладывая тебя спать, я могу перепутать двери и вместо спальни отнести тебя на балкон, чтобы спустя десять минут растапливать тебя своим телом, словно фруктовый лед на палочке.
Я готов на все это и на многое другое. Лишь бы не разбудить твою маму.
Не знаю, как тебе объяснить. Видишь ли, есть вполне конкретные вещи, на которые я готов пойти ради тебя и ради нее. Понимаешь? Знаю, звучит пафосно. Но она делает гораздо больше, чем я. Для нашей жизни. Для тебя. Для меня. Для нас. Мне хотелось бы дать ей хоть что-то взамен. Хотя бы это.
Как родитель она бесконечно лучше меня. Она сразу понимает, что тебе нужно, когда ты стоишь в передней и орешь дурным голосом, как пьяный эвок. Она знает, что на тебя надеть, когда на улице холодно. Она следит за всеми врачебными предписаниями и за пополнением запасов молочной смеси. Она наклоняется поцеловать меня в затылок ровно за миг до того, как я пойму, что мне требуется именно это и именно сейчас. А сколько у нее других потрясающих качеств, о которых ты пока еще даже не подозреваешь. Которых пока не понимаешь. Но, уверен, тебе понравится ее изучать. Все ее закоулки, и чуланчики, и потаенные уголки, и запутанные коридоры, и скрипучие дверцы шкафов. Ее манеру всем своим естеством проживать каждое чувство до бесконечности и обратно.
Ее способность любить нас – до предела, до самого края.
Она может на нас наорать, если мы плюхнемся на новый диван без штанов или оставим на полу в ванной мокрые полотенца. Если капнем майонезом на ковер или уроним мороженое ей в сумочку. Но твоя мама ради нас с тобой стоит на пути у бегущего стада гну. Мы должны этому соответствовать. Каждый день.
Потому что, пока она рядом, вся твоя жизнь – это сплошное воскресное утро.
Единственное, что я умею делать лучше ее, – это терпеть недосып. Понимаешь? Я от усталости могу припарковаться не на том месте, а она – поехать не на ту работу. Если хлопотливая ночь выдалась у меня, она утром обнаружит сыр в морозильнике; если у нее – я обнаружу морозильник в кладовке. Она лучше меня во всем остальном, но сразу после твоего рождения мы заметили, что в этом отношении от меня проку больше. Только в этом.
Так что мы должны дать ей поспать, и ты, и я. За все, что она дает нам каждый день, мы обязаны дать ей хотя бы это. Чтобы она, выспавшись, стала нашим воскресным утром.
Надеюсь, ты меня понимаешь.
Вот почему мы сейчас сидим и смотрим «Морскую полицию». Играем в железную дорогу. Я стараюсь изо всех сил. Я пытаюсь сохранять невозмутимость. Но в конце концов у папы тоже летят предохранители. Да, папа очень сожалеет насчет Рафика. Папа знает, как ты любил Рафика. А папа любит тебя. Но Рафик уже далеко, в грёбаной Нангияле, и ему там хорошо. И папе хорошо. Потому что, понимаешь, всему есть предел.
03:45 – это предел.
Прости. Я стараюсь изо всех сил. Я хочу быть папой, который способен уложить ребенка спать. Правильным папой. Я не хочу опозориться.
На часах 03:46. Ты засыпаешь, положив голову мне на плечо и зажав в ручке красный паровозик. Вот почему я не сплю, а во все глаза смотрю на тебя.
Когда я был маленьким, мы с твоим дедушкой иногда ездили вдвоем на машине. Мы едем, едем, едем… Не знаю куда. Мы привозили какие-то вещи. Отвозили какие-то вещи. Мы не особо много разговаривали. Когда я был маленьким, мы с твоим дедушкой вообще не особо много разговаривали. Да и сами эти поездки были довольно скучные – так я думал, когда стал постарше. Мы просто сидели рядом, молчали и ехали.
Только после твоего рождения я понял, что это были лучшие мгновения, – и для меня, и для твоего дедушки. Потому что они принадлежали только нам двоим.
Думаю, когда ты вырастешь, с самой большой нежностью я буду вспоминать именно эти бессонные ночи. Головная боль забудется, как забудутся и нехорошие слова, которые у меня порой вырывались. Зато я буду помнить поезд. Буду помнить, как, научившись открывать морозильник, ты затащил в него игрушечную палатку и забрался в нее, а когда я попытался извлечь тебя оттуда и уложить спать, кидался в меня кубиками льда. Как ты смешил меня так, что у меня пела каждая клеточка, когда мы играли в догонялки и носились по всей квартире. Как ты влез в стоявший в шкафу чемодан и не мог открыть крышку, чтобы выбраться на волю. Как ты в первый раз уронил ледышку мне под майку. Я буду помнить каждый час, принадлежавший только нам двоим.
И Рафика. Чертова Рафика.
Есть вещи, которые с детства остаются в памяти навсегда.
Иногда это очень странные вещи.
Не то чтобы я лез в твои детсадовские дела…
…но какой конкретно смысл ты вкладываешь в этот, с позволения сказать, стишок: «Ты, улитка, берегись, берегись, берегись, догоню – держись!»? Чего она должна беречься? Автомобиля? Высокого порога? Того, что кто-нибудь подожжет ее домик, если она не заплатит карточный долг? Я совершенно не собираюсь лезть в твои дела, ничего такого. Но кто стоит за этой песенкой? Тони Сопрано?
Искусство выбирать фронт работ
Когда мы с твоей мамой устраиваем уборку, я могу выбрать легкий путь. Ты его знаешь. И я его знаю. Но мы же с тобой не из таковских, а?Так что, когда мы с твоей мамой устраиваем уборку, я закатываю штаны, снимаю майку и без страха отправляюсь на самую ответственную площадку во всей квартире.Именно. Ты меня понял. Я беру на себя санузел. Добровольно. Потому что я как раз из таковских. Я не ищу легких путей.И да будет тебе известно, что я не просто «убираю» этот самый узел. «Убрать» – это сумеет любой рукожоп. Я же поднимаю это дело на уровень высокого искусства. Искусства, которое мужчины из рода Бакманов передают из поколения в поколение. На уровень виртуозного мастерства. Некоторые скажут даже, что это наше семейное призвание.Стать великим уборщиком санузла невозможно. Им надо родиться.Я начинаю со сбора мелких разрозненных предметов. Ни один из них не должен попасть под поток воды, когда в моей самодержавной власти окажется место, которое профаны зовут отхожим.Затем я последовательно обрабатываю кафель моющими средствами трех разных видов. Я полирую зеркало, пока в его чертовом зеркальном отражении не появится его собственное чертово зеркальное отражение. Я натираю краны зубной пастой, пока их созерцание не станет угрозой для зрения. Я отскребаю душевую кабину до тех пор, пока не получу запроса от МОК на разрешение провести там соревнования по фигурному катанию.Я протираю изнутри шкафчик под раковиной. Отдраиваю сточное отверстие. Чищу зубной щеткой резиновый уплотнитель. У меня даже грязная предвыборная кампания будет сверкать, как в рекламе Cillit Bang.А знаешь, что я делаю после этого? Знаешь? Я повторяю процедуру еще раз. Просто для надежности.После чего наша ванная комната чиста, как помысел. Ну, или вымысел. И вот, когда все позади, когда я выхожу из нашего санузла точно воин, покидающий поле сражения, когда я возвращаюсь, выполнив галактическую миссию по мужской уборке санузла, тогда…. Тогда я встречаю в гостиной твою маму. Женщину, ради которой я живу и ради которой готов умереть. И она смотрит на меня и говорит:– Ну конечно! Пока ты три с половиной часа нежился по душем, я ОДНА убрала всю квартиру! Ты хоть понимаешь, Фредрик, до чего это несправедливо!
Я не утверждаю, что люблю ее только за это
Мы стоим в очереди в тайском ресторане, чтобы взять еду навынос. Вдруг появляется компания мужчин средних лет в актуальных в прошлом году пиджаках и блютуз-наушниках и протискивается впереди нас.Я злюсь. Твоя мама просит меня не скандалить. Я злюсь еще больше.Один из мужчин оборачивается. Смотрит на нас. Встречается взглядом с твоей мамой, и в его глазах отчетливо читается: он прекрасно сознает, что влез без очереди. Миг спустя он как ни в чем не бывало отворачивается.Я стучу его по плечу. Он не реагирует. Мне хочется ему врезать. Но твоя мама не разрешает.Она достает телефон и выходит на улицу. Как только она возвращается, из-за прилавка кричат: «Номер шестьдесят четыре!» – «Здесь!» – отвечает мама, проталкивается вперед, забирает еду и расплачивается. Пробираясь назад, она по очереди смотрит в глаза каждому из мужчин. И улыбается.– Ты что, сделала заказ по телефону? – спрашиваю я.Она изумленно пожимает плечами:– А что, нельзя?Я не утверждаю, что люблю ее только за это.Но это мне в ней тоже нравится.
Я не говорю, что ты должен любить папу больше, чем маму. Конечно нет. Я просто привожу факты
«Только без драк».
Только. Без. Драк.
Это кем надо быть, чтобы в Новый год за пять минут до закрытия магазина послать любимого человека за мандаринами с таким условием?
А?
Назад: Что тебе нужно знать о Боге и аэропортах
Дальше: Что тебе нужно знать о наших расхождениях с мамой этой Фелисии
