Мореплаватели оказались в опасной близости от северо-африканского побережья, поэтому шкипер отдал команде приказ следить в оба, не появятся ли пираты. Когда примостившийся на снастях впередсмотрящий издал крик, рука каждого инстинктивно опустилась на эфес меча, потому как это были закаленные в боях воины, возвращавшиеся из Утремера после заключенного на три года перемирия с султаном Египта Салах-ад-Дином, известным крестоносцам под именем Саладин. Все облепили борта, но на горизонте не было видно парусов, только свинцово-серое море да небо с крапинами зимних облаков.

Не обнаружив признаков пиратов, рыцари обратили взгляды на человека, стоящего на носу корабля. Ему всегда доставалось внимания больше обычного, потому как ростом он был выше многих и выделялся красными как золото волосами и бородой. Однако его шевелюре не помешало бы вмешательство цирюльника, а накинутый на плечи тонкой работы шерстяной плащ обтрепался по краям и был в пятнах от пота и морской соли. Долгие недели плавания сказались, конечно, на путнике, но впалые щеки и бледность были следствием тяжкой борьбы с четырехдневной лихорадкой. Этот гигант был практически неодолим в рукопашном бою, но и ему не под силу оказалось противостоять смертельным хворям и миазмам Святой земли. В Утремере он дважды едва не умер от болезни, и в те дни судьба крестового похода колебалась, как на весах, с каждым его хриплым вздохом, ибо все знали, что без него предприятие обречено. Это осознавали даже французские бароны, ненависть которых к Саладину меркла в сравнении с той злобой, которую питали они к Ричарду Львиное Сердце, королю английскому.

Костер раздора между королями Англии и Франции пылал жарче, чем пламя вражды к сарацинам. Неспособный состязаться с Ричардом в качестве полководца и бесстрашного бойца, Филипп Капет нарушил данную Богу клятву и после взятия Акры покинул крестовый поход и вернулся во Францию, увозя с собой поруганную честь и сердце, полное желчи. Вскоре он заодно с Джоном, младшим братом Ричарда, начал плести интриги в расчете воспользоваться отсутствием английского государя и завладеть его доменами в Нормандии. Узнав об их коварных умыслах, Ричард отчаянно рвался домой, чтобы спасти свое королевство, пока не поздно, но вынужден был оставаться в Утремере, ибо священный обет сковывал его крепче любой цепи. И лишь когда ему удалось вернуть крестоносцам Яффу, вырвав ее у значительно превосходящей числом армии сарацин, Саладин согласился заключить перемирие.

Ричард заставил султана пойти на значительные уступки. Когда Львиное Сердце прибыл в Утремер, все королевство Иерусалимское состояло из города Тир да осадного лагеря в Акре. Когда шестнадцать месяцев спустя он покидал Святую землю, королевство уже протянулось по побережью от Тира до Яффы, Саладин лишился мощной крепости Аскалон, а христианские паломники вновь получили право посещать Священный город. Однако вырвать Иерусалим из лап неверных не удалось. Над самым почитаемым во всем христианском мире местом по-прежнему реяли желто-оранжевые знамена Саладина, и потому еще до того как Ричард покинул Утремер, его враги раструбили о провале крестового похода.

О чем они не догадывались, так это о том, что король и сам считал, что не справился. Он был одним из немногих, кто отказался посетить Иерусалим и поклониться Гробнице Господней. Своей супруге Ричард признался, что не считает себя достойным. Новому правителю Иерусалимского королевства, своему племяннику Генриху Шампанскому, он обещал, что вернется как только сведет счеты с беспринципным французским королем и вероломным братцем. И в тот октябрьский вечер, когда его корабль взял курс в открытое море и Акра растаяла вдали, Львиное Сердце пылко молил Господа сохранить Утремер в целости и сохранности до его возвращения.

Шкипер перекрикивался с сидящим на снастях дозорным, из учтивости переводя содержание разговора английскому государю. Повернувшись к своим рыцарям, Ричард немногословно сообщил, что приближается шторм. Глухой ропот отчаяния прокатился по толпе, потому что многим из этих людей потребовалось гораздо больше мужества, чтобы ступить на мокрую и раскачивающуюся палубу «Святого Креста», чем сотню раз сразиться с врагом. До поры им везло, и они не встретились ни с одной из свирепых бурь, превращающих зимнее плавание в столь рискованное предприятие. Но у всех сохранились живые воспоминания о жестоких штормах, разметавших королевский флот на пути в Утремер, и поэтому многие поспешили осенить себя крестным знамением.

Молва утверждает, что моряки нутром чуют грядущее ухудшение погоды, вот и на этот раз исполнение предсказания не заставило себя ждать. Ветер стал крепчать, он надул корабельные паруса и испещрил темную поверхность моря белопенными барашками. Горизонт затянули черные тучи, свет дня вскоре померк. Матросы карабкались по снастям, исполняя приказы шкипера, рулевой склонился над румпелем как священник перед алтарем, стараясь удержать корабль носом к волне. Епископ Солсберийский и еще некоторые пытались найти сомнительное убежище под парусиновым навесом. Ричард оставался на палубе, потому что всегда предпочитал встречаться с врагом лицом к лицу. Его валлийский кузен Морган ап Ранульф и фламандский лорд Балдуин де Бетюн преданно держались рядом. Они цеплялись за планширь, чтобы не свалиться с ног, когда судно ныряло в провал между валами, а затем с трудом всходило на очередной вал. Шкипер сказал, что, по словам местного лоцмана, близ Шакки расположена безопасная гавань. Пока корабль пробивался к ней через шторм, все больше пассажиров старалось разыскать на борту клириков, чтобы получить отпущение грехов, пока это еще возможно.

Ветер завывал, как рыщущая в поисках добычи волчья стая. Моряки взяли паруса на рифы, но «Святой Крест» продолжал опасно крениться. Когда они попытались совсем убрать паруса, одна из растягивающих нижний угол полотнища снастей отвязалась. С отвагой, которая поразила даже Ричарда, двое матросов ринулись наверх и как-то ухитрились снова закрепить конец. Даже с обеими пустыми мачтами корабль мчался под напором бьющего в рангоут и корпус ветра, но теперь хотя бы не прыгал по волнам, как готовящаяся взлететь птица.

Пошел дождь, капли которого врезались в кожу как иглы; всего за пару минут палуба стала мокрой. Перекрикивая рев ветра, шкипер сообщил Ричарду, что до Шакки им не дойти, поэтому они идут в бухточку в паре лиг от этого города. Собравшимся на борту «Святого Креста» много раз приходилось смотреть в лицо смерти. Большинство считало себя покойниками еще тогда, когда в Яффе их обложила семикратно превосходящая числом армия сарацин. Тогда Ричард спас их, вырвав казавшуюся невероятной победу. Много радости доставило то чудесное избавление, но они ощутили еще большее облегчение теперь, когда корабль бросил наконец якорь в маленьком заливчике, укрывшем их от шторма, ибо риск утонуть страшил этих людей гораздо сильнее гибели от вражеского клинка.

Поутру путников разбудил сицилийский восход, окрасивший небо в цвет белого золота, на фоне которого редкие облачка отливали медью и бронзой. Предвидя благоприятный для плавания день, они воспрянули духом, а телесные силы подкрепили хлебом, сыром и фигами. Но тут с мачты раздался тревожный оклик, и вскоре крестоносцы заметили латинские паруса двух крупных галер, направляющихся к бухточке. Шкипер, седой пизанец, большую часть жизни проведший на корабельной палубе, сыпал вполголоса проклятиями. Произойди встреча с пиратами в открытом море, был бы хороший шанс оторваться от них. Но паруса «Святого Креста» были спущены, превращая судно в легкую добычу для морских бродяг, корабли которых разворачивались так, чтобы перекрыть выход из гавани.

Ричард подошел к стоявшему у борта пожилому капитану и стал напряженно вглядываться в развевающиеся на мачтах незнакомцев флаги. Затем его лицо озарилось улыбкой.

– Не пираты, – заявил король, обращаясь к своим воинам. – Это галеры короля Танкреда.

Повернувшись к шкиперу, он велел поднять стяг английского королевского дома. Галеры находились достаточно близко, чтобы можно было рассмотреть людей на их палубах. Те заметно обрадовались, поняв, что «Святой Крест» не представляет собой угрозы. Самый большой из кораблей вскоре подошел на расстояние оклика. Получив подтверждение, что среди пассажиров действительно находится английский король, сицилийцы пригласили Ричарда к себе на встречу с их господином графом де Конверсано. Сгорая от нетерпения узнать новости о своем королевстве и о врагах, государь охотно согласился. Захватив с собой епископа Солсберийского и двух рыцарей-тамплиеров, он прыгнул в лодку, которая на веслах поспешила к галере.

Люди на палубе «Святого Креста» с облегчением выдохнули – ни один из тех, кто брал на абордаж огромный сарацинский корабль близ Тира, не горел желанием пережить новую схватку на море. Угощаясь изрядным ломтем сдобренного медом хлеба, Морган ап Ранульф наблюдал, как его царственный кузен поднимается на борт галеры, где его ожидал почтительный прием. Вскоре к валлийцу подошел соратник-крестоносец и друг Варин Фиц-Джеральд. Разделив угощение, приятели начали обмениваться остротами насчет того, кто выглядит более несуразно: рыцарь на палубе корабля или моряк в седле. Склонный к язвительному юмору Варин вскоре пустился в рассуждения о том, кому приходится хуже: девственнице в доме терпимости или шлюхе в монастыре. Морган двинул ему локтем под ребра, напомнив о шутливой договоренности не заговаривать про женщин, пока им приходится томиться на корабле, когда свербит, но не почешешься.

Этот поворот беседы навел мысли Моргана на любимую женщину, леди Мариам. Та отплыла из Акры на Михайлов день в обществе сестры короля Джоанны, овдовевшей королевы Сицилии, и супруги государя Беренгарии Наваррской. Наверняка дамы уже достигли Сицилии, откуда намеревались продолжить путешествие по суше, поскольку Джоанна очень уязвима к морской болезни. Когда в возрасте десяти лет ее повезли на свадьбу с Вильгельмом д’Отвилем, ее укачивало настолько, что посольство вынуждено было пристать к ближайшему берегу и проделать остаток пути на лошадях. Эта умиравшая от тоски по дому маленькая девочка превратилась ныне в красавицу двадцати семи лет, и Морган, очень любивший кузину, гадал, какая судьба ее ждет по возвращении во владения Ричарда. Она представляет собой ценный брачный приз, и валлиец надеялся, что английский король подберет для сестры достойного жениха.

Династические браки были, разумеется, делом государственным, и совместимость молодых не принималась в расчет, когда на кону стоял дипломатический альянс. Но если повезет, высокородные супруги могли обрести совместное счастье. Морган полагал, что Ричард вполне доволен своей королевой. Та приехала из маленького испанского королевства в обществе вызывающей оторопь матушки Ричарда, знаменитой – многие предпочли бы слово «пресловутой» – Алиеноры Аквитанской, и присоединилась к Ричарду на Сицилии. Они поженились по пути в Святую землю, на острове Кипр. Однако Морган подозревал, что Беренгария никогда не сможет завладеть сердцем короля до такой степени, как Мариам покорила его собственное. Ричард боготворил свою матушку, не уступавшую мудростью ни одному из государей христианского мира, но валлиец сомневался, что женщины много значат для Львиного Сердца, предпочитавшего военный лагерь покоям самого роскошного из своих дворцов.

Друзья обернулись, когда появился Арн, оруженосец Варина, осторожно несущий два кубка с вином. Передав напитки, он стоял, пока Морган, симпатизировавший парню, не бросил на него ободряющий взгляд.

– Можно задать вопрос, милорды? – спросил юноша. Будучи оптимистом по натуре, он счел их согласие само собой разумеющимся и присел рядом. – Мне вот непонятно. Этот Танкред – король Сицилии. Он ведь занял престол после смерти супруга королевы Джоанны? А затем отобрал у нее вдовью долю и заточил в Палермо? Тогда почему наш государь Ричард дружит с этим человеком?

Варин закатил глаза: способность Арна придавать своим суждениями вид вопроса одновременно забавляла и раздражала его господина. Морган был более снисходителен, поскольку по-французски сквайр начал говорить только после прибытия в Святую землю. Он принимал участие в осаде Акры в числе воинов герцога Леопольда фон Бабенберга, а точнее был оруженосцем у одного из рыцарей австрийского министериала Хадмара фон Кюнринга. Герцог был истовым крестоносцем, дважды принимал крест. Но его подвела гордыня. Когда в результате ссоры с Ричардом ему пришлось претерпеть сильное унижение, Леопольд отказался от дальнейшего участия в походе и, жутко разобиженный, вернулся в Австрию. Но рыцарь Арна не последовал за другими австрийцами на родину, потому что его удержала «арнальдия» – хворь, едва не прикончившая Ричарда.

Обретавшиеся при войске лекари не видели никакой надежды на излечение, и товарищи звали Арна плыть домой вместе с соотечественниками и разгневанным герцогом. Однако юноша отказался покинуть господина и преданно ухаживал за ним до самой его смерти. Такая верность тронула сердца крестоносцев, и фламандский барон Жак д’Авен принял Арна в свою дружину. После гибели Жака в сражении при Арсуфе Варин взял парня к себе оруженосцем. Мальчишка оказался добросовестным и жизнерадостным, и Варин с Морганом собирались попросить у Ричарда денег для Арна, чтобы он мог вернуться в Австрию, если захочет. Ричард был щедр, как и полагается великому правителю, и поскольку тоже симпатизировал юноше, рыцари надеялись получить согласие.

Моргану пришлось взять на себя заботу разъяснить Арну хитросплетения сицилийской политики.

– Ты все сказал правильно, парень, – начал он. – Король Танкред действительно держал королеву Джоанну в заточении и отобрал у нее вдовью долю, поскольку эти земли примыкают к альпийским перевалам, а именно через них германский император повел бы войска в Италию.

Валлиец принялся было рассказывать про то, что после кончины мужа Джоанны император Генрих заявил о своем праве на сицилийский престол, поскольку единственный сын Вильгельма умер и наследницей стала тетка короля Констанция д’Отвиль, супруга Генриха. Но вовремя вспомнил, что Арну это наверняка известно, ведь австрийский герцог принадлежал к числу вассалов императора. Отхлебнув еще глоток, Морган передал кубок Арну, который с благодарностью его принял.

– Танкред не желал зла леди Джоанне и позаботился, чтобы с ней в заточении обращались хорошо, держал ее в одном из ее собственных дворцов. Он опасался отпускать ее по причине близкой дружбы между королевой и императрицей Констанцией, но когда Ричард обрушился на Сицилию подобно местному жаркому ветру сирокко и потребовал немедленно освободить сестру и вернуть ей вдовью долю, у Танкреда не осталось выбора. Ему пришлось отправить Джоанну к брату в Мессину и предложить ей золото в обмен на отнятые земли.

Арн заинтересованно слушал, повернув набок голову.

– Спасибо, сэр Морган. Но с чего Танкред и наш король так подружились?

Морган заметил, что мальчишка употребил выражение «наш король», и подумал, что Арн едва ли захочет возвратиться в родную Австрию. Те, кому довелось сражаться бок о бок с Львиным Сердцем в Святой земле, подпадали под очарование его славных подвигов, ведь в их мире ничто не вызывало восхищения большего, чем доблесть на поле боя. Вот и этот австрийский юноша пал жертвой этих чар.

– Танкред и король Ричард обнаружили, что между ними есть много общего, – пояснил валлиец. – Оба они воины, оба склонны говорить, что думают, и оба питают глубокое презрение к французскому королю.

– Да кто ж его не питает? – хмыкнул Арн.

Все, кто слышал, расхохотались. Дезертировав во время крестового похода, Филипп Капет нанес своей репутации непоправимый ущерб. Даже иные из его французских вассалов отказались ехать с ним во Францию, поставив обет паладина выше феодальной верности государю. Оглядываясь назад, Морган жалел, что они не все уехали, потому что оставшиеся во главе французов герцог Бургундский и епископ Бовезский оказались для Ричарда не менее опасны, нежели сарацины Саладина. Бургундец понес кару за свое предательство, скончавшись в Акре незадолго перед заключением мира, но Бове отправился в сентябре на родину, рассеивая по пути ложь о Ричарде. Прелат обвинял его во всех грехах, кроме убийства святого мученика Томаса Бекета в его собственном кафедральном соборе. Не будь Ричарду всего тринадцать лет в ту пору, когда неосторожные слова его отца стали приговором архиепископу, Морган не сомневался, что и это злодеяние Бове тоже приписал бы английскому королю.

Пока они ожидали возращения государя, появился Гийен де Л’Этанг, предложивший скоротать время за игрой в кости. Поначалу многим рыцарям Гийен не понравился, потому как был настолько мочалив, что люди малознакомые часто принимали его за немого. Еще он обладал внушительными размерами: ростом выше самого Ричарда, с плечами столь широкими, что, если верить шутникам, в двери ему приходилось протискиваться боком, а его могучим мускулистым рукам мог позавидовать любой молотобоец. Великан держался сам по себе, и потому казался заносчивым и даже высокомерным. Но он обратил на себя внимание Ричарда, когда во время уличной схватки в Аматусе поднял над головой киприота и с силой швырнул в поилку для лошадей. Заметив, что Гийен в фаворе у короля, другие рыцари начали проявлять к нему большее дружелюбие и выяснили, что он вовсе не гордец, а просто человек застенчивый, с миролюбивым, мягким характером и весьма едким юмором. Словоохотливость в нем так и не развилась, и он молча наблюдал за выходками Варина, который во время игры громогласно проклинал свое невезение и оскорбил капеллана Ричарда, попросив его благословить кости.

Рыцари начинали следующий кон, когда один из моряков подал сигнал, что король возвращается. Вскочив, Морган отряхнул плащ, потом посмотрел на пассажиров в длинной гребной лодке и похолодел: лица у Ричарда и епископа были неподвижны, как у каменных изваяний, и не выражали никаких эмоций. А уж если король укрылся за официозной маской, это означало, что хороших новостей ждать не приходится.

Ричарду подали кубок, но он отставил его, даже не пригубив. Приближенные толпой набились в шатер.

– В Марселе нам высаживаться нельзя, – бросил он, поскольку не нашел иного способа высказать новость, иначе как напрямик.

Его слова вызвали некоторое волнение, тревожное и недоуменное, ведь Марсель находился на территории союзника. Рыцари обменялись озадаченными взглядами.

– Почему нет, монсеньор? – осведомился Варин Фиц-Джеральд. – Мне казалось, вы с королем арагонским друзья?

– Мне тоже так казалось, – сказал Ричард, и его тонкие губы сложились в невеселую улыбку. – В нашу бытность в Святой земле кое-кто из вас мог слышать сарацинскую пословицу: «Враг моего врага – мой друг». Только она справедлива и в противоположном смысле: «Враг моего друга – мой враг». Похоже, Альфонсо нашел общий язык с графом Тулузским.

Одного упоминания титула хватило, поскольку все знали, что Раймон де Сен-Жиль был непримиримым врагом английского королевского дома. Герцоги Аквитанские издавна заявляли права на Тулузу, а ведь Ричард был не только английским королем, но и герцогом Аквитании и Нормандии, а также графом Пуату и Анжу. Крестоносцы до сих пор не понимали, с какой стати король Альфонсо предпочел заключить сделку с дьяволом, и ждали, когда Ричард ответит на этот невысказанный вопрос.

– Сен-Жиль – злобный, пакостный хорек, – рыкнул Львиное Сердце с запалом, который обычно приберегал для французского короля и епископа Бовезского. – Когда этот подлый сукин сын отказался принимать крест, я понял, что он собирается воспользоваться моим отсутствием, чтобы грабить земли в Аквитании. Именно этим он и промышлял. И еще подбил недовольных в лице графа Перигорского и виконта де Броссе на мятеж, стоило моему сенешалю заболеть. По счастью, тесть пришел ко мне на помощь и послал своего сына Санчо подавить бунт. Санчо преуспел настолько, что Сен-Жиль решил убрать Наварру с шахматной доски, и потому подкатил к королю арагонскому, соперничество которого с королем наваррским пересилило дружеские чувства ко мне. Альфонсо принял предложение Сен-Жиля объединиться против Наварры, а это означает, что весь южный берег Франции для меня закрыт, равно как Барселона и прочие порты Арагона.

– Тогда где же нам пристать? – осведомился адмирал короля Роберт де Тернхем – человек, которого не так-то просто было испугать, но даже в его голосе прозвучало отчаяние. Он был более других сведущ в картах, и потому быстрее осознал, что лежащий перед ними выбор катастрофически сужается.

– Очень хороший вопрос, Роб, – сказал Ричард с очередной безрадостной улыбкой. – Граф Конверсано говорит, что я не смогу пристать ни в одном итальянском порту, потому что сидящий на германском троне выродок послал генуэзский флот патрулировать побережье в поисках нашего корабля. Более того, Генрих заключил пакт с моими прежними союзниками в Пизе, готовясь к вторжению на Сицилию. Так что и здесь нам дороги нет. Ну и нет нужды говорить, что мы не сможем доплыть без остановки до Англии, Нормандии или любой аквитанской гавани.

Люди закивали в знак согласия, поскольку любой, кто мало-мальски понимал в географии, знал это. Попытка выйти через Геркулесовы Столпы в Атлантический океан будет сущим безумием. Течение в проливе устремляется на восток, причем с такой силой, какую ни один корабль преодолеть не в состоянии, а за Столпами путешественников ждут зимние штормы невероятной мощи, вздымающие похожие на горы валы в шестьдесят футов высотой.

Когда рыцари осознали всю полноту постигшего их несчастья, в шатре воцарилась мертвая тишина. Затем трое братьев де Пре зашептались между собой. Наконец Жан прочистил горло.

– Сир, – начал он. – Не лучше ли будет перезимовать на Сицилии, при дворе короля Танкреда? Тебя там радушно примут, а весной мы разыщем другой путь домой.

Кое-кто скривился, видя зияющую брешь в плане Жана де Пре и зная про вспыхивающий как сухая солома темперамент государя. К их удивлению, Ричард не выказал и тени гнева.

– Если я так поступлю, Жан, то возвратившись домой, не обнаружу своего королевства. Стоит мне дать моему брату и французскому королю такой шанс, они заморят себя постом, благодаря Господа за удачу. Меня объявят покойником, а Джона провозгласят законным наследником английского престола.

Морган понимал, почему Ричард проявил столь удивительное терпение. Верно было то, что Львиное Сердце никогда не забывал причиненного зла, но и добро он тоже помнил, а Гийом де Пре спас ему жизнь в Святой земле. Ричард затянул с отплытием из Палестины дольше, чем это было безопасно, исключительно ради того, чтобы выкупить Гийома у Саладина, и Морган не сомневался, что до последнего вздоха английского короля семейство де Пре будет греться в лучах фавора. Валлиец глянул на братьев де Пре, потом снова посмотрел на своего венценосного кузена.

– Что же намерен ты предпринять, монсеньор? – спросил он, уверенный, что у Ричарда уже созрел план, ибо не знал никого другого, кто соображал бы так быстро и был так хладнокровен в миг кризиса. В этом крылась одна из причин его выдающихся успехов на поле боя.

По взгляду, брошенному Ричардом на епископа Солсберийского, Морган догадался, что они обсуждали этот вопрос между собой: либо во время визита на галеру графа де Конверсано, либо возвращаясь с нее на «Святой Крест».

– Выбор у нас невелик, – мрачно изрек Ричард. – Поскольку пристать к берегу во Франции, Испании или Италии мы не можем. Изучив карту графа, мы совершенно ясно поняли, что нам следует повернуть назад. Мы направимся в Адриатику, зайдем в порт, название которого мне не хотелось бы пока озвучивать, затем попытаемся добраться до владений моего племянника или зятя в Саксонии.

После немногочисленных возгласов удивления повисла неестественная тишина – это люди свыкались с условиями новой реальности. Смириться было не просто, поскольку от Марселя их отделяли всего три дня пути, а теперь им предстоял морской вояж, способный растянуться на недели, причем в сезон, когда даже опытные генуэзские и пизанские мореходы носа не высовывают из порта. А затем их ждало зимнее путешествие по территориям, враждебным их государю.

Один из тамплиеров, сэр Ральф Сен-Леже, спросил, нет ли карты. Клерк Ричарда достал одну и развернул пергаментный свиток, на котором были лишь грубые очертания земель, окружающих Греческое, Ионическое и Адриатическое моря.

– Я согласен, что Саксония станет для нас безопасным приютом, – медленно промолвил храмовник. – Муж твоей сестры и его сын снова затеяли мятеж против императора Генриха. Вот только как нам туда попасть?

Ричард извлек кинжал и склонился над картой, используя клинок как указку.

– Через Венгрию, король которой мой родственник по жене, затем через Богемию, герцог которой ни за что не окажет любезности Генриху.

Король помолчал, внимательный взгляд его дымчато-серых глаз скользил по лицам собравшихся. Он видел то, что и ожидал – на лицах читались не только озабоченность, но и решимость. Ричард знал, что они не подведут, ведь их братство закалилось на полях сражений при Арсуфе, Ибн-Ибраке и под Яффой; они дрались и проливали кровь за него, и если понадобится, отдадут жизнь. Проглотив ком в горле, он заставил себя улыбнуться и сказал:

– Но если у вас есть идея получше, то Бога ради, выкладывайте.

Других идей не было, да и откуда им взяться?

Когда все собрались уходить, Ричард попросил епископа Солсберийского и своего валлийского кузена задержаться. Когда они остались втроем, он молча смотрел некоторое время на Губерта Вальтера, сознавая, что прелату не понравится то, что ему предстоит услышать.

– Губерт, я хочу, чтобы ты отбыл с графом де Конверсано ко двору Танкреда. Он под охраной препроводит тебя в Рим.

Захваченный врасплох епископ решительно затряс головой.

– Я хочу ехать с тобой, милорд!

– Знаю. Но в Риме ты принесешь мне больше пользы. Я хочу, чтобы ты пообщался с папой, вдохнул в него немного твердости. Теперь, когда понтифик обещал признать Танкреда, нельзя дать ему пойти на попятный из страха перед Генрихом. А оттуда отправляйся как можно скорее в Англию. Моя госпожа матушка сделает все возможное, чтобы обуздать моего братца, но это нелегкая задача, особенно раз Джонни так глубоко и решительно впутался в сплетенную Филиппом паутину. Путешествуя с благословения папы, ты должен быть в безопасности, а защита, которую обеспечивает святая церковь принявшему крест паладину, оградит тебя. – Белые зубы короля блеснули, но открылись они не в улыбке. – Она должна покрывать и меня, но мне как-то не хочется подвергать ее проверке.

Губерт поник, но возражать не стал, осознавая бессмысленность споров. Ричард уже обратился к кузену.

– Должен сказать, что дав Джоанне слово оберегать меня на пути домой, ты взвалил на свои плечи непосильную ношу.

Морган не подозревал, что Ричарду известно о просьбе Джоанны плыть именно на «Святом Кресте». Прежде всего ею двигала, разумеется, забота о здоровье брата, который еще не оправился от четырехдневной лихорадки, но валлиец понимал, что молодая женщина переживает насчет отсутствия рядом с Ричардом их кузена Андре де Шовиньи, который один умел удерживать короля от самых бесшабашных порывов.

– Согласен, сир, – эта обязанность превосходит мои способности.

Ричард понимал, что двоюродный брат шутит, но тот при этом говорил чистую правду, так как для родичей и друзей короля оставалось загадкой, как человек, столь пекущийся о жизнях солдат, может так беспечно обращаться со своей собственной.

– Среди вороха плохих новостей у графа нашлась и одна хорошая, – продолжил Ричард и вдруг улыбнулся: – Мои сестра и жена благополучно приплыли в Бриндизи, где их с нарочитым гостеприимством встретили Танкред с супругой, явно пытающиеся загладить свою вину перед Джоанной. И правильно делают. Выяснилось, что Конверсано, он же Гуго Лапен, выполнял в Палермо роль тюремщика Джоан. Но обращался граф с ней хорошо и сказал со вздохом облегчения, что когда он прибыл сопровождать ее с Беренгарией из Бриндизи ко двору Танкреда, она встретила его весьма любезно.

Ричард помедлил, ибо Морган буквально расцвел, и королю подумалось, что это, может быть, последняя искренняя улыбка, которую им доведется увидеть на многие месяцы вперед. Отпустив епископа и кузена, Ричард опустился на койку, радуясь случаю побыть одному. Перед соратниками он храбрился, но в глубине души тоже был потрясен неудачным поворотом фортуны. Сколько еще недель предстоит им болтаться в море? Ужас, испытанный за время штормового перехода в Святую землю, был настолько свеж в памяти, что король велел не использовать моряков как свидетелей, потому что эти люди определенно должны быть чокнутыми. Экипаж «Святого Креста» зашелся от хохота, сочтя эту шутку за большой комплимент. Но рыцари Ричарда рассматривали эти слова как шутку только отчасти, поскольку ни один из них не мог уразуметь, как кто-то мог по доброй воле согласиться проводить на палубе корабля больше времени, чем заставляет жестокая необходимость.

Улегшись на постель, Львиное Сердце мрачно рассуждал о предстоящем зимнем плавании. Допустим, оно закончится благополучным прибытием в один из портов Адриатики. Ричард был далеко не так уверен в дружеском расположении венгерского короля, как старался показать. Действительно, супруга Белы была вдовой его старшего брата. Но Маргарита приходится также сестрой леди Алисе, французской принцессе, которую во младенчестве просватали за Ричарда и которую он отверг ради женитьбы на Беренгарии Наваррской. Маргарита вполне может придерживаться мнения, что с Алисой обошлись бесчестно. Повлияют ли ее чувства на мужа? Кто знает. По меньшей мере, Бела славится своей непримиримой враждой к герцогу Австрийскому и не питает симпатий к германскому императору. Череду мрачных мыслей государя нарушил приход Фулька из Пуатье, клерка казначейства. Король торопливо сел.

При виде свалившейся на палубу карты Фульк нахмурился. Он поднял пергамент, бросил на Ричарда пытливый взгляд, но ничего не сказал; аккуратно положил документ в сундук, а затем стал разбирать содержимое последнего. Король с улыбкой наблюдал за ним, потому как хорошо знал своего помощника – Фульк поступил к нему на службу еще до его восхождения на английский трон.

– Можешь даже ничего не говорить, я и так знаю, что ты тщательно взвешиваешь все те возможности, которые могут привести нас к печальному концу, – поддел он клерка. – Что ты предвидишь? Что «Святой Крест» пойдет ко дну во время бури? Будет захвачен пиратами? Представляешь меня погребенным под снежной лавиной на перевале в германских горах? Или гниющим в одной из темниц Генриха?

Клерка этот сарказм не задел.

– Все это вполне вероятно, – ответил он. – Хотя некоторые опасности вы упустили. Мы можем столкнуться с разбойниками на горной дороге. Можем угодить не только в немецкую, но и в венскую тюрьму – если пойдем через австрийские владения, хозяин которых питает к тебе лютую ненависть.

Ричард был об этом наслышан и немало удивлялся, поскольку его ссора с герцогом Леопольдом была вызвана ничтожными причинами и не стоила вендетты.

– Скажи-ка, Фульк: ты никогда не допускал, что самое худшее не обязательно должно случиться? Ну хотя бы ради разнообразия?

– Мы уравновешиваем друг друга, государь – ты ведь никогда не принимаешь во внимание возможность поражения.

Возразить Ричарду было нечего.

– Ну, тебе ведь известна римская поговорка: «Удача благоволит отважному». И везучему. Ты ведь не станешь отрицать, что я везунчик, Фульк?

Пожилой клерк оторвал взгляд от сундука.

– Да, тебе всегда везло, государь, – согласился он. А потом добавил: – Покуда.

Король тряхнул головой, разрываясь между желанием рассмеяться и выругаться. Но оба знали, что он ценит в пуатусце именно то, что делает его столь несносным, – откровенность. Фульк приносил Ричарду в дар то, что не по карману большинству правителей – не знающую компромисса честность.

Одиннадцатого ноября «Святой Крест» подошел к острову Корфу. Вид его гор и густой зелени берегов вселял одновременно радость и отчаяние. Путешественники ликовали, что пересекли полосу открытого моря между Сицилией и Грецией, но не могли не вспоминать, что приставали на Корфу всего несколько недель назад и даже не представляли, что так скоро увидят остров снова. В предыдущий визит они бросили якорь в гавани Керкиры, маленького городка, выросшего вокруг замка. В этот раз крестоносцы решили избегать пролива Корфу и взяли курс на западное побережье. Корфу, известный как гнездо пиратов, просто кишел лазутчиками, а было совсем ни к чему, чтобы пошел слух о том, что корабль английского короля был замечен в Ионическом море.

Следовало перестать жаться к берегу прежде, чем покажется замок Ангелокастро, и шкипер приказал зайти в укромную бухточку и пополнить запасы пресной воды. Якоря упали в воду, баркас пошел на веслах к земле, а пассажиры решили воспользоваться короткой передышкой от качки и ветра, чтобы поразвлечься. В их родных землях Михайлов день бывал обычно холодным и дождливым, предвещая скорое наступление зимы, поэтому путники наслаждались ласковым солнцем и теплым воздухом. Наблюдая за тем как Гийен де Л’Этанг затевает очередное состязание, многие сбросили плащи. На палубе установили стол на козлах, на котором нормандец мерился силой рук с Гуго де Невиллем, английским рыцарем. Ставок, впрочем, не было, потому что Гийен уже побил двух тамплиеров и дюжего матроса, и теперь никто не рисковал ставить против него. Гуго сопротивлялся доблестно, но вскоре его рука стала неумолимо склоняться к столу. Схватка закончилась быстро, как и другие перед ней, и де Невилл изобразил на лице неубедительную улыбку человека, делающего вид, что не расстроен поражением.

Оглядываясь в поисках нового поединщика, Варин Фиц-Джеральд ухмыльнулся, когда его взгляд остановился на опирающемся на планширь гиганте.

– А как же ты, государь? Не хочешь преподать Гийену урок скромности? Нельзя же допустить, чтобы он слишком задавался, а?

Искушение было сильным. Но для него не было секретом, что редко кто отважится побить короля: в шахматы, в борьбе на руках или в поединке на копьях. А сильнее чем проигрывать он не любил одну только вещь – когда ему поддавались. Поразмыслив и решив, что Гийен слишком честен и благороден, чтобы ему пришло в голову выкладываться не на полную, Львиное Сердце уже потянулся к застежке плаща, когда услышал крик впередсмотрящего:

– Парус!

Мигом позабыв про игру, люди вглядывались в горизонт, прикрывая глаза от солнца ладонью, до тех пор пока не различили идущие галеры. Шкипер выругался себе под нос, потому как ни один торговец не стал бы использовать галеру для перевозки товаров – этот тип корабля служил исключительно орудием морской войны. Их было три: низко сидящие обтекаемые корпуса, треугольные паруса цвета крови, бронзовые тараны, выдававшие себя блеском всякий раз, когда рассекали гребень волны. На мачтах не было флагов, а когда суда подошли достаточно близко, со «Святого Креста» стали видны толпящиеся на их палубах воины с арбалетами, мечами, секирами и абордажными крючьями. К этому времени Ричард уже успел отдать команду «К оружию!», поскольку с первого взгляда распознал враждебные намерения незнакомцев.

Юные оруженосцы Джехан и Саер ждали Ричарда в шатре и торопливо облачили его в броню, одев поверх хауберка стеганую накидку. Прочие рыцари хлынули в шатер, чтобы достать собственные доспехи, предусмотрительно убранные в сундуки, дабы избежать соприкосновения с морским воздухом. Препоясавшись мечом и закрепив ремешок на шлеме, Ричард схватил арбалет и поспешил на палубу.

Якоря подняли, матросы развернули паруса; оставшиеся на берегу члены экипажа вытаскивали баркас на пляж, явно надеясь спрятаться, если пираты захватят или потопят «Святой Крест». Арбалетчики Ричарда, взведя тетивы и наложив болты, ждали приказа. Некоторые рыцари не успели натянуть кольчужные штаны, прикрывающие ноги, но все успели облачиться в хауберки и шлемы. Это были закаленные в боях ветераны, но в отличие от матросов, не имели опыта схваток на море. Обведя взглядом их напряженные лица, король возвысил голос, чтобы его могли услышать все.

– Защищать корабль – почти то же самое, что защищать замок, парни… Если не считать шанса утонуть, конечно.

Как он и надеялся, это немного разрядило атмосферу: висельный юмор неизменно находит понимание у солдат.

Морган пробился к королю. Он все еще возился с забралом, пытаясь приладить его так, чтобы оно прикрывало горло. Обычно он чувствовал себя спокойнее, облачившись в броню, но тут не мог прогнать мысль, что достаточно поскользнуться на мокрой палубе, и доспехи утянут его на дно как якорь. Ричард вглядывался в пиратские корабли так, словно изучал поле боя, и Морган надеялся, что в мозгу у него уже зреет план новой невероятной победы. Что будет очень кстати, ведь расклад сил был явно не в их пользу.

Валлиец подошел к кузену как раз в тот миг, когда тот подозвал шкипера и сказал, что ему нужен человек, говорящий по-гречески. Пизанец кивнул: среди семидесяти пяти членов экипажа имелось с полдюжины тех, для кого этот язык был родным. Но прежде чем капитан успел позвать кого-нибудь из них, Гуго де Невилл предложил другого кандидата.

– Как насчет Петроса, сир? Ну, того моряка из Мессины, помнишь? Когда твои дамы потерпели крушение на Кипре, он выступал в качестве толмача и оказался весьма полезным. Не исключено, парень знает кого-нибудь их этих головорезов: мне приходилось слышать его похвальбу про двоюродного брата, который плавает на пиратском судне близ Кассиопи.

– Приведите его.

Едва эти слова успели сорваться с губ государя, как молодой моряк возник рядом, словно по волшебству. Черные глаза Петроса сияли – ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем оказаться в центре внимания.

– Ты звал меня, господин король? По-гречески я говорю с пеленок, а вот мой французский… не очень хорош. Когда мы были на Кипре…

– Мне нужны сведения об этих пиратах. Им известно про Саладина? Про войну в Святой земле?

– Еще бы, лорд! Их тоже волнует возвращение Иерусалима. Да что там говорить, иные из них даже приняли крест. Можно быть пиратом и одновременно добрым христианином.

– А обо мне они слышали?

Петрос ухмыльнулся.

– Осмелюсь предположить, лорд, что про тебя и в Катае наслышаны. После твоих деяний под Яффой…

Ричарду обычно льстили дифирамбы его военным подвигам, но на этот раз он вскинул руку, обрывая поток красноречия моряка.

– Надеюсь, что ты прав, Петрос. Сообщи им, что «Святой Крест» идет из Акры под командой английского короля.

Петрос недоуменно заморгал. Но подчинился без колебаний и окликнул ближайшую из пиратских галер. Вскоре над волнами эхом прокатился ответ.

– Они спрашивают, с какой стати обязаны тебе верить, лорд?

Ричард ожидал подобного. Обернувшись к шкиперу, он велел поднять свой стяг, и через минуту на верхушке мачты гордо реял королевский лев Англии. Рыцари перешептывались между собой, явно встревоженные решением государя раскрыть свою истинную личность.

– А теперь передай им, Петрос, что английского короля прозвали Львиным Сердцем, ибо ему неведомо, что значит сдаваться в плен. Он никогда не покорится. Чтобы завладеть кораблем, им придется драться насмерть.

Впервые Петрос замялся.

– Они гордые люди, лорд. Не думаю, что им…

– Передай мои слова.

Моряк подчинился. Его послание явно вызвало оживленные споры среди морских разбойников. Ричард выждал некоторое время, затем кивнул Петросу:

– А теперь скажи им, что драться не обязательно. Есть способ и поживиться, и избежать кровопролития. Сообщи их вожаку, что я желаю потолковать с ним.

Как король и ожидал, перед таким вызовом пираты не устояли, и вскоре Петрос уже обсуждал детали встречи. Рыцари тем временем обступили государя. Самые храбрые выражали свое несогласие, опасаясь, что Ричард согласится встретиться с предводителем пиратов на его галере. Им ли было не знать, что монарх вполне способен на такой опрометчивый шаг. От их протестов король отмахнулся. В итоге было решено, что он и пират встретятся на полпути между двумя судами. С берега вызвали баркас, и к огорчению крестоносцев, Ричард и Петрос вскоре уже гребли навстречу лодке пирата.

Морган и Балдуин де Бетюн стояли у борта, не отрывая глаз от высокой фигуры на носу баркаса. Оба они были верны старому королю, отцу Ричарда, и оставались с Генрихом, пока тот не испустил в муках дух в замке Шинон. И хотя прагматизм заставил их признать Ричарда законным королем, поначалу эти двое весьма настороженно относились к этому человеку, известному им только по репутации. С тех пор им пришлось бок о бок с ним сражаться в Мессине, на Кипре и в Святой земле. Теперь они с тревогой наблюдали, как он беседует с пиратом в досягаемости арбалетчиков последнего. То, что вожак морских разбойников подвергается аналогичной опасности, их утешало слабо. Разговор шел оживленный, и Петрос без отдыха переводил с французского на греческий и обратно. Но не прошло много времени, как ветер донес до слушателей обнадеживающий звук: раскаты хохота. Морган и Балдуин переглянулись, пораженные тем, что Ричарду снова удалось выхватить победу из самой пасти поражения.

Взобравшись по трапу, Ричард рывком перелез через планширь и широко улыбнулся толпившимся на палубе людям:

– Все улажено. За двести марок я нанял две их галеры с командами.

Тут же послышались возгласы, выражавшие удивление, возмущение и тревогу. Вскинув руку, призывая к тишине, король пояснил причины своего поступка. Врагам известно, что он плывет на «Святом Кресте», и те высматривают судно. Пересев на галеры, он собьет их со следа. Рыцари вняли доводу, но им не так-то легко было проникнуться к вожаку пиратов тем доверием, которое явно питал к нему Ричард. Но возражать никто не осмелился, потому как ставить под вопрос решение государя не рекомендуется.

Ричард пошел в шатер, Балдуин и Морган следовали за ним. Остальные просто смотрели, в надежде, что знатный лорд и родич осмелятся на то, на что им самим не хватало духу: выскажут свои возражения против союза с морскими бродягами. Джехан и Саер сразу принялись снимать с короля хауберк. Государь пребывал в прекрасном настроении и охотно ответил на вопрос Балдуина о том, как можно доверяться этим пиратам.

– Петрос был прав, – сказал он. – Этим ребятам есть дело до того, что происходит в Святой земле. В минувшие несколько месяцев возвращающиеся домой солдаты не раз заглядывали на Корфу, и каждый нес весть про подлость французского короля и битвы, в которых мы дрались с Саладином. Боюсь показаться нескромным, – продолжил Ричард с ухмылкой, – но я в этих рассказах представал с лучшей стороны, и капитану Георгиосу и его парням не терпелось услышать мой собственный отчет о событиях. Пираты, уверяю вас, вовсе не прочь получить двести марок, но одновременно им хочется помочь мне ускользнуть от врагов. Услышав о моих бедах, Георгиос впал в непритворную ярость, говоря о том, что принявшие крест находятся под защитой церкви. Не правда ли, есть ирония в том, что у пирата более твердые понятия о чести, чем у королей или императоров?

Беспокойство Балдуина слегка улеглось, поскольку он доверял умению Ричарда разбираться в людях – навыку, совершенно необходимому для тех, кто носит корону или предводительствует армией. Моргана по-прежнему трясло – он целый час пребывал в страхе за безопасность монарха и не знал, как сказать Джоанне, что ему пришлось просто стоять и смотреть, как ее брат с глазу на глаз ведет переговоры с пиратами.

– Но откуда ты мог знать, что этот Георгиос окажется человеком честным, когда только спускался в баркас? – выпалил валлиец. – Неужели тебе никогда не бывает страшно за свою жизнь?

Брови Ричарда удивленно приподнялись.

– Ты ведь не забыл про тот шторм в страстную пятницу, который разметал наш флот по выходу из Сицилии? Или мне освежить тебе память, Морган? Ветер ревел тогда, как души проклятых, волны катились высотой с церковный шпиль. Все мы тогда не сомневались, что дышим последние минуты. А была еще буря в заливе Саталея, где наши корабли погнало ветром назад. Если ты укажешь на человека, который не знал в те минуты страха, я назову тебя лжецом.

Морган спрашивал не об этом – он знал, что не будучи сумасшедшим, Ричард должен был испугаться во время штормов. Но молодой человек зашел слишком далеко, чтобы отступать.

– Но как на поле боя? – осведомился он. – Мне приходилось наблюдать, как ты испытывал судьбу, когда… – Морган помолчал, потом выпалил напрямик: – Неужели тебе не было страшно за себя?

Львиное Сердце поразмыслил немного, решая, тот ли это вопрос, на какой ему хочется отвечать. Он подозревал, что ответ на него волнует многих, но единственной особой, осмелившейся его задать, была его жена. Промолчать было бы проще всего. Но Ричард симпатизировал валлийскому кузену и понимал, что его беспокойство искренне.

– Ну, – промолвил он наконец, – когда кровь быстро струится по жилам, а сердце колотится, трудно отличить возбуждение от страха.

На минуту повисла тишина.

– Странно, быть может, – сухо процедил Балдуин, – но мне никогда не составляло труда отделить одно от другого.

Ричард рассмеялся, снял и передал одному из сквайров стеганую куртку, затем предпринял еще одну попытку объяснить то, что для него казалось вполне очевидным.

– На самом деле все просто. Во время шторма мы совершенно бессильны и пребываем во власти ветра и волн. А вот на поле боя моя судьба находится в моих руках. Происходящее зависит от меня.

Морган признал, что невозможность контролировать ситуацию пугает любого, особенно короля. Только он был убежден, что Ричард – единственный на всем Божьем свете человек, который чувствует себя на поле боя господином судьбы. Сообразив, что не получит удобоваримого ответа на вопрос, который ему, по правде говоря, и задавать-то не следовало, молодой человек переменил тему и осведомился, когда состоится обмен «Святого Креста» на пиратские галеры.

– Завтра. Мне нужно снабдить наших людей деньгами на дорогу до дома. «Святой Крест» доставит их в Бриндизи, а там они могут выбрать: ехать дальше по суше, провести зиму на Сицилии или даже сесть на корабль, отплывающий в один из портов, закрытых для меня. В конечном счете, охота-то ведется не на них.

Заметив недоумение Балдуина и Моргана, Ричард пояснил, что берет с собой только двадцать человек, и отмел в сторону все возражения.

– Воинов у нас сейчас слишком мало, чтобы дать врагу отпор, но слишком много, чтобы привлечь к себе нежелательное внимание. Единственный шанс добраться до Саксонии – идти налегке и как можно неприметнее.

Первым порывом рыцарей было возразить – их пугала сама мысль о том, что их король поедет через враждебные земли, имея при себе всего два десятка спутников. Поразмыслив еще раз, они вынуждены были признать правоту Ричарда. Ну и наконец, Балдуин и Морган принялись настаивать, чтобы их включили в число этой двадцатки. Король притворился, что разгневан их дерзостью, но на самом деле был растроган готовностью этих парней следовать за ним в дальние пределы ледяного ада – в Германскую империю Генриха Гогенштауфена.

Шкипер и команда «Святого Креста» не скрывали облегчения, избавившись от необходимости совершать утомительное плавание вдоль побережья Адриатики. Зато рыцари, арбалетчики и солдаты все до единого повели себя, как Морган и Балдуин: просили разрешить им сопровождать короля.

– Болваны вы все, – окоротил их Ричард. – Никто, у кого есть голова на плечах, не предпочтет метели и скверное немецкое пиво пальмам и борделям Палермо.

К отбору двадцатки он приступил, отбросив сантименты и укрепив сердце против душераздирающих просьб собственных оруженосцев, и взял только тех, кого считал самыми умелыми в бою и хладнокровными в минуту кризиса. Исключение было сделано лишь для его духовника Ансельма, клерка казначейства Фулька из Пуатье и – к невероятной радости парня – юного Арна, в пользу которого говорило владение немецким языком. В число прочих избранных вошли Морган, Балдуин, Гуго де Невилл, Варин Фиц-Джеральд, адмирал Роберт де Тернхем, Робер д’Аркур, Гийен де л’Этанг, Валькелин де Феррер, четыре тамплиера и пять лучших арбалетчиков. Этим людям предстояло столкнуться с опасностями, трудностями, лишениями и, не исключено, со смертью, и тем не менее, они рассматривали это доверие как великую честь, а их гордость обуздывала любые проявления страха.

Из всех, кто не был избран, никто не страдал сильнее Гийома де Пре. Пока все облепили борт корабля, махая уплывающему на пиратской галере Ричарду, Гийом в гневе удалился в шатер, где и расхаживал, попеременно разражаясь слезами и ругательствами.

– Как он мог оставить меня? – жаловался он братьям Пьеру и Жану, последовавшим за ним. – Как мог усомниться в моей преданности?

– Вовсе он не усомнился, идиот, – буркнул Пьер и, предоставив Жану утешать Гийома, вышел, потому как Ричард препоручил его заботам своих сквайров, а тем тоже требовалось утешение.

Когда полог шатра опустился за Пьером, предоставив братьям малую толику уединения, Жан порылся в вещах, нашел флягу и бросил ее родичу.

– Пьер прав. У государя и в мыслях нет сомневаться в твоей преданности или отваге. Ты ведь и сам знаешь.

– Тогда почему он не взял меня с собой?

– А ты как думаешь? Твоя преданность обошлась тебе почти в год жизни, и хотя ты об этом даже не заикнулся, нам ли не знать, как тяжело пришлось тебе в плену. Мы все обязаны блюсти долг верности Ричарду, нашему сюзерену. Просто он не пожелал дважды взыскивать с тебя плату.

Гийом пристально вглядывался несколько секунд в лицо брата, потом хорошо приложился к фляге.

– Я бы охотно уплатил ее.

Жан похлопал его по плечу.

– Знаю, парень, – сказал он вполголоса. – Знаю. И король тоже знает.

– Он так прямо и сказал? – Услышав эти неожиданное утверждение, Гийом вскинул голову.

– Да. Препоручая нашим заботам своих оруженосцев, он выразился так: «Гийому уже довелось побывать в гостях у сарацин». А потом мрачно пошутил на тот счет, что Генрих окажется менее снисходительным тюремщиком, чем Саладин.

Для Гийома несносна была мысль, что король счел его недостойным. Но даже знакомство с истинной подоплекой принесло ему мало облегчения. Никогда еще государю не грозила более серьезная опасность, а он-то, Гийом, окажется за сотни миль от него, не в силах помочь. Когда рыцарь тяжело опустился на крышку сундука, Жан положил руку ему на плечо, крепко стиснул, затем вышел, давая брату время побыть одному.

Гийом недолго пробыл в шатре. Осушив флягу, он последовал за братом на палубу, где протолкался к борту. И стоял там, не говоря ни слова и не шевелясь, пока пиратская галера не скрылась из виду.