Глава 159

Игорь боролся. Немой травник навещал его вечерами, чтобы напоить горьковатым напитком и жидкой безвкусной кашицей да совершить санитарные манипуляции: поменять простыню, помочь с туалетом, вымыть. Травник не разговаривал, настаивал какие-то зелья здесь же, на окне, из-за чего и получил от такого же немого Игоря неозвученное прозвище.

Остальное время рядом с больным дежурила дочь травника – Мира.

Мирочка. Мирка. Еще ребенок ментально. Выразительные карие глаза с искорками, под ними естественные складочки кожи, придающие хозяйке не по годам мудрый вид; пухлые губы, аккуратный нос. Здесь вряд ли имелась косметика, поэтому пышные ресницы девушки Игорь без колебаний записал в естественные достоинства, как и слегка широковатые брови. У Миры длиннющие волосы, но она собирает их сзади во взрослую прическу с заколкой. На ней почти всегда один и тот же синий облегающий свитер с воротником под горло и парусиновые брюки, когда-то, наверное, защитного цвета, но теперь застиранные до бледно-салатового. На талии – потертый армейский ремень с зеленоватой бляхой со звездой, серпом и молотом. Одежда демонстрировала жилистое тело и излишнюю худобу хозяйки: все-таки здесь приходилось тяжеловато в плане выживания.

В присутствии гостя Мира постоянно улыбалась, пытаясь скрыть смущение и любопытство. Обычно она приходила утром, присаживалась в старое плетеное кресло у изголовья кровати и похлопывала себя по коленке. Милке вторичного приглашения не требовалось. Кот бесцеремонно заползал на руки предмету обожания, терся о них носом и включал фирменный маленький моторчик, выражая высшую степень блаженства.

– Какой тяжелый! Наверное, килограмм десять будет, – мягко говорила Мира в ответ на Милкины ухаживания. – Как же тебя зовут, животное, а?

При звуках ее голоса кот окончательно впадал в экстаз, мурлыкал что есть мочи и пытался лизнуть девушку в щеку. Она не мешала себя «целовать», поглаживая его шерстку и приговаривая почти шепотом ласковые слова.

Когда Милко засыпал, Мира робко заглядывала Игорю в глаза и, присев на краешек кровати, брала его руку в свои. Ненадолго и наверняка лишь в лечебных целях – чтобы ощутить долгожданное напряжение пальцев, подергивание кисти, свидетельствующие о выздоровлении. Затем она возвращалась к поглаживанию Милки и рассказывала о непонятных Игорю вещах вроде «навернувшегося карлсона, которого папа починить вряд ли сможет» или «северных людей, с которыми два года назад, к сожалению, потерялась связь». Первую беседу Мира провела весьма забавно – волнуясь, но с выражением четко и громко она продекламировала: «Меня зовут Мира. Мне двадцать шесть лет. Вы находитесь в Солнечном, и мы с папой вас вылечим!» – после чего залилась краской и поспешила выйти. Сценка так рассмешила, что Игорь почувствовал зуд в носоглотке, словно за мгновение до оглушительного чиха! Тот прорвал бы наверняка плотину оцепенения. Не случилось.

Мира дичилась еще долго, затем понемногу привыкла и теперь ее монологи выглядели спокойным самоотчетом, где парализованный Кремов служил уникальным поводом поговорить вслух. Ему нравилось слышать ее мелодичный голос, он исцелял. Бывало, непроизвольные мурашки волнами накатывали от лопаток к голове. Мурашки! «Жив, жив еще курилка!» – радовался Нерв. Пусть не состоялся «чих», но и эти волны удовольствия, пока угасавшие у затылка, рано или поздно разобьют проклятую плотину. Лишь бы Мире не надоело возиться с ним, лишь бы она продолжала говорить! О чем угодно – о маме и сестре, которых не помнит, но по которым ужасно скучает, о дефиците ткани на новое платье, о надоевших за зиму консервах, о «шаленом» Джиме – собаке отца, об усталости от одиночества и надежде на выздоровление «тебя, новый человек» (здесь она краснела и поспешно переходила на новые темы), о сокращении какого-то «жизненного окна». Неважно. Лишь бы звучал ее голос.

Напоследок Мира прикасалась рукой ко лбу Игоря, ненадолго запускала пальцы в его волосы, приговаривая, что он поправится, сможет ходить и еще что-то, чего он уже не мог разобрать, засыпая.

На смену маленькой комнатке в жилище травника и угнетающей неподвижности приходили кошмарные видения Солнечного…

Игорь идет по серым квадратным плитам городской набережной, на ней пустынно. На стыках плит растет трава. На дворе лето, но ветрено, а небо затянуто серыми тучами, недавно прошел дождь. Справа жилые дома и другие постройки – безвкусные бетонно-кирпичные кубы, слева – стремительный мутно-коричневый поток широкого канала, охлаждающего ядерный реактор АЭС. Саму электростанцию не видно, но она не интересует Нерва сейчас. Впереди слева, поперек канала, возвышаясь над ивовыми кронами, расположилась плотина, за ней плещутся воды искусственного моря – Солнечного водохранилища. Игорь проходит мимо массивного административного здания из молочно-белых блоков, в центральной части которого имеется многостворчатая стеклянно-металлическая дверь, к ней ведут мраморные ступени. На неновой табличке у входа написано: «Городской исполнительный комитет Солнечного Совета народных депутатов СССР».

Кремов понимает, что население города заражено какой-то болезнью и все быстро умирают, к концу недели все будет кончено. Болезнь неизлечима и заразна, спасатели не придут, выбраться невозможно, он мечется по городу, удивляясь, как медленно нарастает паника, как много людей не знает, что скоро им и их детям наступит конец. Сам он тоже, должно быть, заражен, но из последних сил надеется, что это не так и ему повезло с иммунитетом. Он не прислушивается к организму, страшась возможных симптомов. От ужаса перехватывает дыхание. Рядом постоянно кто-то находится, рассчитывает, что Игорь сделает что-нибудь, но кто это, Кремов, занятый спасением своей жизни, не видит…