173
Дельфин Ринго падает в воду, поднимая фонтан брызг. Второй дельфин, Пол, выпрыгивает еще выше.
Акула Жорж спряталась от всей этой суматохи в дальний угол отремонтированной и укрепленной цистерны.
Исидор Каценберг сидит за письменным столом. Ремонт позволил значительно усовершенствовать всю обстановку.
Бассейн посередине остался широким и глубоким, но выглядит более экзотично. Вокруг прибавилось пальм, всяческих саженцев, ползучих растений, песчаных дюн.
На самом большом из экранов постоянно отображено Древо возможностей – интернет-сайт, где любой может отразить свои представления о будущем в виде листочков на дереве. Все эти варианты будущего образуют буйнозеленую листву на черном фоне.
На Исидоре наушники, подключенные к айфону. Он слушает музыку к фильму «Чайка по имени Джонатан Ливингстон».
Она помогает ему вспоминать ключевые моменты расследования BQT.
Доставая из чемоданчика по одному различные предметы, он раскладывает их на столе.
Пакетик с блинчиками из Карнака, пластмассовая игрушка в виде яхты, на которой они приплыли на остров с маяком, рисунок – царь Соломон, белая маска послушника GLH с нейтральной мимикой, почтовая открытка с шеренгами карнакских менгиров, открытка с видами Мон-Сен-Мишель, фотография архангела, поражающего дракона, бюстик Граучо Маркса в тоге, фотографии Дариуса и его могилы, фотография Анри Бергсона. Здесь же сборники анекдотов, филогелосы всех стран и эпох. Исидор долго смотрит на большой клоунский нос.
Он вводит в компьютер вопрос: «Почему мы смеемся?»
На его лице улыбка. Хорошее начало для задуманной истории!
Он теребит клоунский нос, катая его поочередно каждым пальцем, потом бросает его в сторону бассейна. Красный шарик еще не долетел до воды, а дельфин Джон уже выскочил оттуда, радуясь новой игре. Ринго и Пол присоединяются к нему, и троица затевает веселую игру в мячик.
Исидор Каценберг размышляет. По его мнению, нельзя нанизывать фразы, как жемчужины в ожерелье, надо следовать генеральному плану и многослойной интриге.
Он стремится изобрести свой собственный инструментарий, приспособленный к особенностям жанра, которому он намерен следовать: напряженный научный детектив.
Он говорит себе, что всякая творческая работа тождественна сотворению жизни. К истории нужно относиться как к живому существу: сначала скелет – интрига, на которой держится сюжет. На скелет нанизываются органы – ключевые сцены, благодаря которым в интриге циркулируют кровь, воздух и гормоны. Потом, когда скелет обретает равновесие, а органы силу, наступает очередь кожи – накидки, скрывающей происходящее внутри.
При этом необходим простой и эффективный стиль, родственный стилю анекдотов. Никаких затей, никаких бросающихся в глаза красивостей, никаких длинных усложненных фраз. Только прочная кожа, натянутая не невидимую геометрию скелета.
Научный журналист, он же потенциальный романист, берет карандаш и ручку. Слушая мощную симфоническую музыку из «Чайки по имени Джонатан Левингстон», он рисует силуэт – очертания своей истории. Тут и ноги, и бедра, и живот с пупком, руки, шея, голова и… половой орган.
Там, где это кажется уместным, он размещает фразы.
«Почему мы смеемся?» – на уровне ног.
Он вертит ручку и пишет на уровне правой икры: «Кто убил Дариуса?»
На уровне левой икры: «Как совершить убийство в закрытом помещении, не оставив следов?»
На уровне правого колена: «Первые версии».
На уровне полового органа: «Три энергии: Эрос – секс. Танатос – смерть. Гелос – смех».
Эти три энергии пронижут весь организм его романа.
На сердце он пишет крупными буквами: «МОЖНО ЛИ УМЕРЕТЬ ОТ СМЕХА?»
На уровне кишечника: «ПЗПП, дуэли, пожирающие юмористов и превращающие их в трупы».
На уровне лба: «GLH, священное наследие из глубины времен».
На уровне бедер: «Тусовка парижского шоу-бизнеса».
Чем больше он размышляет, тем сильнее подозревает, что драма Дариуса искусственно спровоцирована системой, зажигающей звезды только для того, чтобы эффектно тушить, принося в жертву.
Система надувает их, нашпиговывает деньгами, подсовывает власть, кокаин, секс, а потом закалывает, как разжиревших рождественских индюшек, и питается их смертью, превращая ее в зрелище.
Исидор Каценберг бросает дельфинам белую маску. Один просовывает морду в резинку и плавает в маске, как будто понял ее предназначение.
Маски – вот ловушка. Звезды путают маски со своей сущностью. Простившись с реальностью, они обречены.
Среда юмора еще более жестока, потому что в ней еще сильнее власть.
Дариус Возняк вырос, без сомнения, среди юмора света, но рухнул в юмор тьмы и породил третью энергию – Катрин Скалезе.
Та изобрела на свой манер новое направление развития юмора – «синий юмор».
Он пишет на уровне горла: «Доктор Катрин Скалезе».
Она все поняла в юморе. Воспитанная как клоун, она уловила глубинный механизм смеха и довела его до пароксизма. Она еще больше, чем Беатрис, заслужила звание Великой магистерши GLH.
Он задумчиво изучает свой рисунок.
Нет, Беатрис лучше, потому что связана с источником не смеха, а письменной шутки. При ней Ложа пребывает в чудеснейшем на свете месте, не на острове и не на материке, а где-то посередине. Мон-Сен-Мишель – сам по себе геологический анекдот.
Дальше он пишет: «Сочинение романа похоже на сотворение живого существа».
А значит… «Любой роман можно свести… к длинному анекдоту».
«Что, если сама человеческая жизнь – попросту шутка? – пишет он. – Что, если всякая форма жизни – шутка?
Что, если юмор – высочайший уровень самосознания?
Что, если эволюция любой формы жизни приводит к тому, что она становится невозможно смешной?»
Он погружен в раздумья.
Внезапно раздается звонок.
Он дистанционно отпирает дверь.
Посредине острова возникает Лукреция Немрод. Она проходит по мостику и направляется к нему.
На блузке Лукреции снова пронзенный мечом дракон, только в этот раз блузка не китайская, а венецианская. На ней мини-юбка и туфли на высоком каблуке. Длинные светло-каштановые волосы собраны в сложную прическу со сложными завитушками.
Она целует его в лоб.
– Ну? – с ходу спрашивает Исидор.
Она бросает на письменный стол номер «Геттёр Модерн». На обложке набрано большими красными буквами: «БОЛЬШОЙ СЕКРЕТ». Ниже почти так же крупно: «ЭКСКЛЮЗИВ О СМЕРТИ ЦИКЛОПА».
Исидор удивленно поднимает на нее глаза.
– Вы уговорили Тенардье? Не думал, что получится, браво, Лукреция!
Он хватает журнал и рассматривает обложку. Последние секунды Дариуса в зале «Олимпия»: он приветствует публику, приподнимая повязку и показывая сердечко в пустой глазнице.
– Кто мог подумать, что этот жест – кульминация расследования? Все сочувствовали его физическому изъяну, а это было доказательством его преступления. Даже сердечко намекало, возможно, на его роман с Катрин Скалезе. Все было в его глазу и у нас на глазах с самого начала. Вот это анекдот так анекдот!
Он открывает статью. В ней фотография могилы юмориста и заголовок белыми буквами на черном фоне: «ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ДАРИУСА ВОЗНЯКА. НАШ УБОЙНЫЙ ДОКУМЕНТ. Эксклюзивное расследование Кристианы ТЕНАРДЬЕ, репортер – Флоран ПЕЛЛЕГРИНИ».
Лукреция Немрод опережает Исидора, открывшего было рот:
– Таково было жесткое условие публикации статьи. Кристиане Тенардье требовалось восстановить репутацию: все давно смеются, что она за всю жизнь не написала ни строчки.
– А Флоран Пеллегрини при чем? Он, что ли, автор статьи?
– Нет, я. Но эта Тенардье сказала, что под всеми серьезными криминальными расследованиями публика привыкла видеть подпись Флорана Пеллегрини. По ее выражению, «это залог достоверности».
– Понятно.
– Я упомянута в конце статьи.
Исидор замечает, что к двум подписям внизу страницы добавлено мелким курсивом, да еще в скобках: «Сбор материала: Лукреция Немрод».
– Это лучше, чем ничего. Там тридцать один лист, и мне в кои-то веки заплатили правильно. Даже очень правильно. Мне повысили ставку: теперь мне платят пятьдесят евро за лист.
Исидор молчит. Он быстро читает начало статьи.
– Это еще не все. Тенардье согласилась погасить все расходы: на рестораны, отели, бензин.
Ему не передается ее энтузиазм.
– Для главной статьи номера это минимум, – бросает он.
Лукреция продолжает:
– Кристиана Тенардье меня поздравила. Сказала даже, что подумает о моем переводе в штат. Пообещала поговорить об этом с руководством.
Научный журналист переворачивает страницу и спотыкается о подзаголовок: «ДАРИУС УМЕР ОТ СМЕХА НА СЦЕНЕ, КАК ВЕЛИКИЙ МОЛЬЕР В «МНИМОМ БОЛЬНОМ»».
– Это вы придумали?
– Нет, Пеллегрини.
– Ясно. Великие артисты умирают на сцене, в разгар спектакля. Страдают, видите ли, жертвуя собой ради чужого развлечения. Какое геройство! Удачный поворот.
Он смеется надо мной! Он не слышал обещание Тенардье. Или думает, что она обманет. Почему ему обязательно надо все испортить?
Лукреция в раздражении пытается отнять у него журнал.
– Напрасно я пришла. Знала, что лучше не надо. Дальше вам лучше не читать.
– Наоборот, мне делается все интереснее.
– Нет, я сама вам расскажу. 1) Дариус горел на работе. 2) Ему удалось примирить поколения смехом. 3) Он искал и поощрял молодые таланты. 4) Он не следил за своим здоровьем, слишком был поглощен своей миссией – делать добро современникам. 5) Он искал абсолютную шутку, доходя в своей профессиональной требовательности до маниакальности. 6) Вероятно, из-за этой чрезмерной требовательности и поиска совершенства он и умер на сцене.
– Вы не упомянули Катрин Скалезе?
– Я подробно рассказала о ней Тенардье.
– И что?
– Я предложила ей избежать судебных исков. Она ответила буквально следующее: «И речи быть не может о том, чтобы чернить образ Дариуса, тем более в момент, когда рассматривается вопрос переноса его праха в Пантеон».
Исидор Каценберг медленно качает головой с замкнутым выражением на лице.
– Бросьте, Исидор, мы оба хорошо знаем, что правду нельзя обнародовать. К тому же ее никто не желает знать. Эта Тенардье так и сказала: «Клеветать на Дариуса – значит терять читателей».
– Что ж, по крайней мере мы пролили свет на загадку. Лично я люблю разоблачать ложь, когда ее скармливают широкой публике, а я один из немногих, кто знает правду. Это изощренное удовольствие.
Исидор откладывает журнал и подходит к бассейну. Дельфины подплывают к его ногам, он бросает им селедки.
– Она сказала: «Дариус – надежда на успех для тысяч молодых, живущих в бедных пригородах. Все они хотят походить на него. А вы им сообщите, что он был пресыщенным циником? Нарциссом, мегаломаньяком и кокаинистом?»
– То же самое стало известно о кумире молодежи, аргентинском футболисте Диего Марадоне. И где революция? Он даже не утратил популярности.
– То, что приемлемо в футболе, неприемлемо в сфере смеха. Комики – более неприкосновенные фигуры, чем футболисты.
Исидор не отвечает, продолжая кормить своих китообразных.
– Еще Тенардье сказала: «Вы хотите революции, мадемуазель Немрод? Все очень хрупко. Большинство опрошенных говорит, что Циклоп был образцовым гражданином, таково мнение по меньшей мере двадцати миллионов человек, а вы станете его опровергать, заявляя, что они по наивности не способны отличить хорошего человека от негодяя?»
– Тенардье права. Мазохистам нельзя говорить об их любви к мучениям. Гадам нельзя говорить, что они гады, а то они обидятся.
Исидор возвращается к письменному столу, хватает журнал и наугад выхватывает фразу из статьи: «…Дариус – это артист-глыба, чье комическое искусство навсегда запечатлелось в коллективной памяти».
– Это не кажется вам перебором, Лукреция? Зная правду, вы могли бы, что называется, соблюсти приличия.
– Стоит придумать заголовок и цепляющую тему – и правда начинает казаться просто топливом. Не это в статье главное. Или вы упрекаете меня в том, что я продала душу?
Журналист понимающе кивает, она в ответ закипает.
– Не обессудьте, Исидор, я все еще часть системы. Мне надо зарабатывать на жизнь и писать то, что требуется, а не эту вашу никчемную правду, которой никто не интересуется и которая к тому же… недостоверна.
– Какой тогда смысл ее доискиваться?
– Наверное, я и не собиралась раскапывать, что произошло в «Олимпии» на самом деле.
Исидор Каценберг отворачивается и идет к холодильнику за говяжьим боком для акулы Жоржа.
– Вы себя недооцениваете, Лукреция. Я никогда не сомневался, чем все кончится.
Расстроенная Лукреция садится и забирает журнал, как будто боится, что он прочтет статью целиком.
– Как поживает ваш роман, Исидор?
Он бросает мясо в бассейн, акула подплывает, разевает пасть с двумя рядами острых зубов и одним рывком раздирает говяжий бок.
– Это будет противоположностью тому, что делаете вы. Точнее, дополнением. Я буду писать правду, а ей никто не будет верить. Но правда по крайней мере где-то появится. Я привлеку внимание людей к вопросу, кажущемуся банальным, а на самом деле ключевому: почему мы смеемся?
– Как на него отвечаете вы сами?
Он подходит к своей музыкальной системе. Из колонок начинает литься «Аквариум» из «Карнавала животных» Камиля Сен-Санса.
Исидор раздевается, надевает очки для плавания и ныряет в бассейн.
Он плавает с дельфинами. Рядом акула Жорж изображает трудную борьбу с огромной порцией говядины.
Нет, он меня бесит.
Лукреция тоже раздевается до трусов и лифчика и погружается в воду. Подплыв к нему, она держится на поверхности, двигая одними ногами.
– Перед тем как я изорвала BQT на мелкие кусочки, вы подсмотрели, что там было?
– Только первое предложение.
– Ну и какой она была, голова дракона?
– Лучше я промолчу, чтобы вас не смущать.
– Я хочу знать. Хотя бы первое из трех предложений. Без закиси азота и без остальных двух предложений оно не причинит вреда.
– Вы заблуждаетесь. Первое – само по себе очень мощное и сбивающее с толку. Не смею даже гадать, что было во втором и в третьем.
– Вы издеваетесь, Исидор?
– Ладно, признаюсь: я ничего не видел. Мы так ничего и не узнали.
Как понять, когда он говорит серьезно? Сейчас он врет? Боится моей реакции?
– Я выяснил, что Катрин Скалезе так и не вернулась в больницу Помпиду. Она считается пропавшей.
– Ее месть удалась. Она останется безнаказанной.
Она узнаёт проплывающего мимо дельфина: это Джон. Он подставляет ей плавник, и она знакомится с редким удовольствием – когда тебя стремительно влечет в воде такой гладкий смышленый забавник.
Чудесно! Просто фантастика!
Дельфин доставляет ее к Исидору.
Журналист неподвижен, он не сводит с нее глаз. Его рука ласково касается ее длинных мокрых волос. Она не возражает.
– Знаете, Лукреция, я должен вас поблагодарить. Это расследование многому меня научило. В частности, тому, что я больше не могу работать один.
– Я тоже вам признательна, Исидор. Это расследование многому научило и меня. В частности, тому, что я могу работать… одна. Во всяком случае, без вас.
Они обмениваются воинственными взглядами.
– Скажите, Лукреция, если бы я предложил вам переехать жить ко мне, вы бы согласились?
Она легко целует его в губы.
– Нет, спасибо. Я предпочитаю, чтобы мы оставались друзьями. Я уже сняла новую студию и перевезла туда вещи. Даже новую золотую рыбку купила – сиамского императорского карпа толщиной с мою руку. Его зовут Левиафан второй. Уверена, он вам понравится, когда вы придете ко мне выпить чаю.
Он не улыбается.
– Как насчет того, чтобы разыграть решение в «три камешка»? Выигрываете вы – отправляетесь к своему Левиафану второму и мы время от времени вместе пьем чай. Выигрываю я – вы переезжаете ко мне на водокачку.
– Переезжаю?..
– Хотя бы на несколько дней. Чтобы лучше узнать друг друга.
– На несколько дней? Ну вы даете! Вы идете ва-банк, Исидор!
– По-моему, так забавнее.
Лукреция Немрод колеблется, потом принимает вызов. Они вылезают из воды, садятся на край бассейна, прячут за спиной по три спички, потом вытягивают сжатые кулаки.
– Ноль, – начинает она.
– Одна, – говорит он.
Они разжимают кулаки. У обоих пусто.
– Браво, Лукреция, вы угадали. Но это только начало.
– Странно, у меня такое чувство, будто я продолжаю дуэль ПЗПП. – Она победно откладывает спичку, оставляя себе только две.
– Танец двух умов – чем не дуэль? Это всегда союз трех энергий: Эроса, Танатоса и Гелоса.
– Три! – объявляет она.
– Четыре! – отзывается он.
Он разжимает ладонь с тремя спичками. Она разжимает свою – пустую.
– Недурно, – бормочет он.
Игра продолжается. Лукреция объявляет:
– Четыре.
– Три.
В этот раз выигрывает Исидор. Он кладет перед собой спичку. Теперь первым говорит он.
– Две.
– Одна.
Выигрывает опять он.
– Два-два. Сейчас решится, чья возьмет.
Два выброшенных вперед кулака соприкасаются. Исидор медлит.
– Одна, – решается он наконец.
Лукреция вглядывается в него, тяжело вздыхает, зажмуривается.
– Две.
Он разжимает ладонь с одной спичкой. Она – свою, тоже с одной. Она выиграла.
– Вы выиграли, я проиграл, Лукреция. Я вас недооценил и поплатился. Поделом мне.
Никогда еще не слышала таких слов от мужчины. В этом его сила, у его машины есть задний ход.
– Причем не только сейчас. Я ошибался и во многом другом.
– В чем же? Выкладывайте, мне интересно.
Пусть заплатит за то, что меня отверг.
– Я говорил, что не люблю шутки. Но с самого начала расследования это бессмысленное занятие доставляло мне огромное удовольствие. Теперь для меня это крайне важно – шутить. Теперь я считаю юмор высочайшим уровнем духовности. Когда все поймешь – смеешься.
Он выглядит растерянным.
– Дальше.
– Еще я думаю, что теперь я вас… ценю.
«Ценит»? Неужели так сложно признаться в любви?
– …очень ценю, – выдавливает он.
В этот момент дельфин Ринго выпрыгивает из воды и, падая, окатывает Лукрецию с головы до ног. Исидор приносит сухое теплое полотенце и укрывает ей плечи.
Потом он привлекает ее к себе, крепко обнимает. Не спросив разрешения, он целует ее в шею, поднимается к подбородку, впивается в губы долгим поцелуем. Лукреция не сопротивляется. Когда он отрывается от ее губ, она долго и внимательно на него смотрит.
Время останавливается. Взгляды скрещиваются, каждый ждет, чтобы молчание нарушил другой.
Исидор не выдерживает первым. Все начинается с искорки в его глазах, которой не было секунду назад, – совсем крохотной, в глубине зрачка. В ответ такая же искра вспыхивает в изумрудных глазах Лукреции. От этого у нее на щеке появляется крошка-ямочка, легкое напряжение мышцы, рождение улыбки, на которую откликается щека Исидора. Все ускоряется, этап улыбки сразу пройден, Исидор разражается смехом, Лукреция ему вторит.
Журналистов разбирает неудержимый хохот. Это длится долго, все напряжение, накопившееся за время расследования, сгорает в пожаре веселья.
– Если бы мы надышались закисью азота, то сыграли бы в ящик! – стонет она.
– …или нет, – отвечает он, как будто продолжая игру в «три камешка».
– Кажется, я тоже способна признавать свои ошибки и включать заднюю передачу. Я отменяю свое решение, – говорит молодая журналистка. – Я перееду к вам на неделю. Но ни на день больше. Захвачу Левиафана второго. Уверена, он поладит с Жоржем, Ринго, Джоном и Полом. Но давайте начистоту, Исидор. Провозглашаю три правила: 1) запрет меня трогать, 2) запрет меня возбуждать, 3) запрет…
Он касается пальцем ее губ.
– Боюсь, столько запретов мне не соблюсти. Слишком велик соблазн.
– Предупреждаю, если вы будете настаивать, то я, чего доброго… уступлю.
– Я вас не боюсь, мадемуазель Немрод.
– И еще одно. Это дело принципа. Умоляйте меня остаться.
– Умоляю, Лукреция, вы хотите остаться здесь со мной подольше?
– Согласна на пятнадцать дней.
– Шестнадцать?
– Ладно. Но не больше трех недель, – отвечает она.
Они смотрят друг на друга и снова чувствуют неудержимое желание смеяться. Лукреция замечает, что сам он ни на что не претендует.
Кажется, он отказался от всего избыточного, утяжеляющего, чтобы дать мне то, чего мне не хватало. Это и есть, наверное, «настоящая встреча»: два переплетающихся комплекса. Комплекс брошенности, повстречавшийся с мизантропией.
Он вытирает ее махровым полотенцем, массирует плечи. Она резко оборачивается, берет в ладони его лицо и впивается в его губы долгим глубоким поцелуем, от которого у обоих перехватывает дыхание.
Потом, не дав ему опомниться, она валит его на пол приемом своего лукреция-квондо, прижимается к нему всем телом и, оторвавшись от его рта, шепчет:
– Хочу вас прямо сейчас, Исидор.
– Сегодня решения принимаете вы.
Она срывает с себя остаток одежды и долго его ласкает, засыпая поцелуями с головы до ног.
Сколько можно тратить время на прелюдию?
Заинтригованные дельфины и акула подплывают ближе.
На взгляд дельфина Ринго, два розовых человеческих тела сливаются в одно двухголовое существо о восьми конечностях.
Чтобы ничего не упустить, дельфины высовываются из воды, соблюдая при этом максимум деликатности.
Жорж тоже не прочь выпрыгнуть из воды, он понимает, что на берегу происходит что-то новое и интересное. Но он к такому не приспособлен и приходит к выводу, что лучше бы они занялись тем же самым на глубине.
Как будто уловив его мысли, люди подкатываются к бассейну, падают в воду и продолжают свой странный танец там.
Дельфины и акула могут кружить и наблюдать это под всеми углами. Два розовых тела расходятся, потом снова сливаются.
Они долго смеются, они веселы и довольны.
Они плывут к берегу под одобрительные крики дельфинов, решивших им подражать… хотя в их троице нет самки. Они приглашают и акулу, но Жорж пугается и уходит на дно.
Люди в изнеможении выползают на берег.
– Выходит, ученые ошибались, – говорит с улыбкой Лукреция. – Заниматься любовью и одновременно смеяться вполне возможно.
– Достаточно найти правильного партнера, – соглашается Исидор.
– Ты не ответил. Почему, по-твоему, мы смеемся?
Какое-то время он раздумывает, а потом говорит:
– Наверное, в моменты просветления мы понимаем, что ничего не бывает серьезным настолько, насколько нас убеждают. Тогда мы отстраняемся, наш мозг объявляет перерыв и в сторонке смеется над собой.
– Неплохо. Это объясняет, почему животные не смеются. Они страдают, но в их арсенале нет этого оружия обороны.
Дельфины, как будто взявшись ее опровергнуть, устраивают концерт, который вполне может сойти за смех.
Исидор Каценберг ищет всеобъемлющую формулу, которая обобщила бы его размышления, и находит:
– Мы смеемся, чтобы сбежать от реальности.
КОНЕЦ
Все дело в Нем (Авраам).
Все дело в Любви (Иисус Христос).
Все дело в сексе (Зигмунд Фрейд).
Все дело в экономике (Карл Маркс).
Все относительно (Альберт Эйнштейн).
Все – юмор (Исидор Каценберг).
