Глава V

Двери справа и двери слева. Справа – старые, одностворчатые, с кое-где облупившейся краской, с невынутыми канцелярскими кнопками когда-то прикрепленных объявлений и недостертыми бумажными следами объявлений приклеенных, слева – более новые, двустворчатые, из твердых пород дерева, с такими же полустершимися номерами, но с четкими широкими прорезями не для хиленьких английских, а для тяжелых, солидных, сувальдных ключей. Подойдя к одной из них, Вадим прислушался – ровный монотонный шум с временами пробивающимися обертонами дребезжания доносился из-за нее. Кондиционеры, подумал он, все правильно. Изредка, раз в год или в полгода, сюда приходят техники – меняют фильтры, проверяют, если нужно – чинят, если нужно – заменяют, доводят до ума, иначе б за восемь лет давно все накрылось. Кондиционеры – значит, серверная. Управляющие консоли обычно выносят в соседнее помещение, значит, оно либо справа, либо слева. Взломать двери. Те, что справа по коридору, взломать легко, только никому они не нужны, что там – старые столы сотрудников с компьютерами, локальные лабораторные приборы, всякие центрифуги, смесители, сепараторы, или что там еще бывает в химических лабораториях, все это ерунда, все это нам ни к чему. Нужные нам двери слева, но саперная лопатка здесь не поможет – слишком короткая рукоятка, мал рычаг, двери толстые, засовы длинные, не получится. Есть старый, извечный способ сантехников в советских кинокомедиях – плечом с разбега, но разбежаться не получится – коридор слишком узкий; можно, конечно, вернуться и подобрать всякие арматурные металлические детали, которые я видел во дворе в изобилии, когда мы шли сюда, но – долго и нудно, не факт, что сразу удастся найти что-нибудь подходящее, и не факт, что, танцуя все эти танцы с бубном, я в конце концов не сломаю себе плечо или еще что-нибудь. Ключи. Ключи в таких учреждениях обычно хранятся централизованно, в опечатанных железных банках, у дежурного по зданию, где-нибудь на первом этаже, но брать и сдавать их каждый день долго и нудно, поэтому у сотрудников обычно есть дубликаты. Они тоже хранятся централизованно, но в самой лаборатории, обычно у какой-нибудь второстепенной сотрудницы. Начальникам лабораторий секретарши не положены, но всегда есть женщина, значащаяся каким-нибудь старшим инженером, но к технической деятельности непригодная, – через нее идет переписка, учет материальных ценностей, и ключи обычно у нее – где-нибудь в ящике стола. Плохо, если она сидит в одной из этих лабораторных комнаток, и тогда действительно придется взламывать все подряд и устраивать тотальный шмон, но чаще всего ее комната рядом с кабинетом начальника, только где он здесь – понять бы. В дальнем конце коридор расходился направо и налево, образуя Т-образный перекресток. Двери туалетов, незапертая кладовка, незапертая переговорная – одна из дверей была тонкой, но двустворчатой, со следами шурупов от снятой таблички; легко взломав ее, Вадим оглядел обстановку – длинный стол для совещаний в первой комнате, большой письменный стол, удобное высокое кресло и шкафы с документацией в следующей, явно здесь были апартаменты начальника; выйдя, Вадим осмотрелся. Одна из соседних дверей – стальная, опечатанная, скорее всего, секретная комната; другая – обычная, с более аккуратной пластилиновой пломбой, чем на всех других. Взломав ее, Вадим вошел. Два стола, громоздкий многофункциональный принтер с крышкой для сканирования, цветной календарик на стене, на одном столе какие-то поздравительные открытки, на другом – аккуратный набор канцелярских мелочей и маленькая плюшевая игрушка. В ящиках первого стола – пачки с салфетками, пакетики чая, скрепки и прочая ерунда, в верхнем ящике второго – Вадим не смог сдержать удовлетворенной ухмылки – набор ключей с аккуратно прикрученными проволочкой бирками; четыре массивных сувальдных ключа с жирно прорисованными на бирках номерами были тут же. Взяв ключи и вернувшись в коридор, где Ратмир, как всегда, неподвижно стоя и глядя перед собой, ждал его, Вадим одну за другой отпер все четыре двери.

– Заходи, – сказал он. – Штурм обошелся малой кровью.

В серверной, под шум и дребезжанье кондиционеров, четыре высоких аппаратных стойки с серверами и RAID-массивами тихо перемигивались зелеными лампочками, комната с управляющей консолью была справа, слева от серверной – непонятного назначения абсолютно пустая комната с какой-то странной обшивкой по стенам, в помещении слева от нее почти все обширное пространство занимало некое массивное странное сооружение, с первого взгляда напомнившее Вадиму счетверенный реактивный двигатель – четыре положенных на бок цилиндрических котла с неописуемо сложным переплетением трубок и множеством индикаторов – установка скромно почавкивала, подергивая стрелочками приборных панелей, и напоминала машину времени на холостом ходу. Был какой-то фантастический рассказ, подумал Вадим, где некие инопланетные существа рассказывали друг другу об увиденном ими феномене, описывая его как «вытянутое колесо с хвостами вместо всего прочего». Впоследствии оказалось, что речь идет о человеке. Вот так же и специалист по моему рассказу вряд ли поймет, что это такое. А потом окажется, что я видел нечто предельно примитивное с точки зрения любого уважающего себя химика. Ладно, бог с ним, все это не имеет значения, не ради этих рассуждений мы пришли сюда. Время начинать.

В консольной комнате Ратмир, включив ноутбук, что-то сосредоточенно просматривал на экране. Мерными, отрешенными движениями он достал из сумки переходник и соединил ноутбук с USB-разъемом на клавиатуре управляющей консоли. Подтянув стул, Вадим сел рядом с ним.

– Ну что, – бодро спросил он, – начинаем вскрытие?

Ратмир ничего не ответил. Неконкретный вопрос, подумал Вадим. Неправильно лезть под руку, но хочется же хотя бы примерно понимать, что происходит. Ладно, отвлечем товарища на минуту.

– В чем твоя цель? – спросил он. – Что ты делаешь?

Все так же глядя в экран ноутбука и не меняя выражения лица, Ратмир несколько мгновений молчал.

– Пароль, – наконец сказал он. – Управляющий сервер запросил пароль. Подбираю.

Понятно, подумал Вадим, он подключился к управляющей консоли и запустил программу подбора паролей. Тривиальненько, но почему бы этому не сработать.

– Перебором? – спросил он.

Ратмир мгновенье помолчал.

– Да.

На экране ноутбука, прирастая, бегали строки. Неподвижный, сосредоточенно следящий за экраном Ратмир был прекрасен. «Бог – пантократор», вспомнил Вадим надпись на стене туннеля, «Бог – вивисектор». Хладнокровно ожидающий неминуемого вскрытия Ратмир в этот момент и вправду был богом-вивисектором. Рано или поздно пароль совпадет, и мы, наконец, войдем с систему. И посмотрим, что у нее внутри.

Короткий, неприятный звуковой сигнал прервал мысли Вадима, невольно внутренне вздрогнув, он перевел взгляд с ноутбука на монитор управляющей консоли. На дисплее, несколько раз предупреждающе моргнув кроваво-красной рамочкой, застыла и утвердилась надпись:

Бесстрастно пробежав пальцами по клавишам ноутбука, Ратмир отключил программу. Встревоженный, Вадим непонимающе покосился на него.

– Что такое? Не получилось?

Закрыв ноутбук, Ратмир отложил его в сторону.

– Бессмысленно, – произнес он, помолчав несколько секунд. – Увеличена до одной секунды дистанция между проверками паролей. Вариантов паролей миллиарды. Перебор займет годы.

– И что делать?

Некоторое время Ратмир неподвижно-прямо сидел на стуле, отрешенно положив руки на колени.

– Root-права, – наконец произнес он. – Надо получить Root-права.

– Что это?

– Особый пароль. Дающий право делать в системе что угодно.

– И как получить его?

Ратмир еще некоторое время молчал.

– Извлечь системный диск. Специальные файлы Linux. На нем специальные файлы Linux. В них пароль. Заменить их собственными специальными файлами Linux. С собственным паролем. Известным мне. До этого дать собственным специальным файлам Linux те же имена, что у специальных файлов Linux на сервере. И переписать их на сервер. Заменить их файлы моими.

– И для этого ты вскроешь сервер?

Глядя прямо перед собой, Ратмир еще несколько секунд сидел молча.

– Нет.

– Почему?

– Если остановить сервер, он может потерять права доступа к технологическому процессу.

– И что делать?

– Вскрыть сервер горячего резерва. Извлечь системный диск. Сделать все с ним. Потом вставить системный диск на место, запустить сервер горячего резерва снова. Подождать, когда он войдет в рабочий режим. Потом имитировать неисправность основного сервера. И система переключится на сервер горячего резерва. В котором у нас будут Root-права.

Понятно, подумал Вадим. Четыре стойки в серверной – это две стойки основного сервера – сам сервер и RAID-массив – и такие же две стойки горячего резерва. А как отличить основной сервер от горячего резерва, понятно даже мне – по интенсивности мигания индикаторов на передних панелях – у основного сервера она на порядок выше. Что ж, ничего не скажешь, неплохо придумано.

– А как имитировать неисправность основного сервера? – спросил он.

Ратмир молчал всего секунду.

– Разные способы. Много способов. Можно извлечь какой-нибудь из блоков памяти.

Тупею я, подумал Вадим. Вопросы глупее не придумаешь задаю.

– Понятно, – сказал он Ратмиру. – Приступай.

Поднявшись, они перешли в серверную. Выдвинув на выкатной тележке системный блок резервного сервера и подсоединив к нему ноутбук, Ратмир начал работать; мгновенье понаблюдав за ним, Вадим отошел в сторону. В сущности, все понятно, подумал он. Гиперсамогонный аппарат в соседней комнате – это, видимо, та самая установка, что вырабатывает рабочую субстанцию и представляет собой уменьшенную копию технологической системы комбината, на ней этот Лебединский и его команда проводили эксперименты и моделировали технологические процессы. Система, установленная на серверах, управляет этой установкой, а если потребуется в каких-нибудь чрезвычайных обстоятельствах, и технологическим процессом в целом. Понятная система, наверняка придуманная каким-нибудь академиком-светилом еще в советские времена – слишком уж все просто и рационально. Если б подобную хрень строили сегодня, то производство и научно-исследовательский центр наверняка разнесли бы по разным департаментам и разным корпусам – чтобы они вообще ничего не знали друг о друге. Потому что сегодня менеджеры командуют учеными, а не наоборот. Ладно, бог с ним. Лишь бы у Ратмира получилось.

Провозившись несколько минут с системным блоком и ноутбуком, Ратмир вернул системный блок на место и запустил резервный сервер снова; подождав немного и выдвинув на выкатных полозьях из соседней стойки основной сервер, он вытащил из него какой-то блок и отправился назад в консольную, Вадим пошел за ним. Аккуратно усевшись перед консолью и запустив ее снова, Ратмир, дождавшись появления на экране надписи «Введите имя пользователя», мгновенье помедлив и быстро пробежавшись пальцами по клавишам, ввел имя:

Мигнув экраном, система выдала надпись «Введите пароль». Заглянув в ноутбук, Ратмир ввел длинную буквенно-числовую комбинацию. Экран мигнул, заставка на нем сменилась директорией с набором папок в шесть колонок. Бегло пробежав по ней, Вадим быстро перевел взгляд на Ратмира.

– Так мы вошли?

Ратмир неподвижно смотрел на экран.

– Да.

– И можем вносить изменения?

– Да.

– Любые?

– Да. – Помедлив мгновенье, он аккуратно положил руки на колени. – У нас Root-права. Мы суперпользователи.

Убиться об стенку, подумал Вадим. Охренеть. Система взломана за пятнадцать минут.

– Ладно, – сказал он вслух. – Разобраться бы теперь во всем этом.

Придвинувшись к консоли, он пробежался по директории, заглянув в несколько папок. Часть папок имела английские, часть – русские названия, имена файлов ничего ему не говорили. Чего я дергаюсь, подумал он, только мешаю человеку работать.

– Ты можешь определить, какие программы работают в настоящее время?

– Да.

– Как?

– Командой top.

– Действуй.

Введя команду, Ратмир смотрел на экран, на растущий список программ. Некоторое время Вадим смотрел туда же.

– Что это за программы?

– Драйверы. Программы слежения за ресурсом. Программы очистки диска.

– Системные программы Linux?

– Да.

– А какие-нибудь другие программы есть?

Надолго замолчав, Ратмир просматривал длинную колонку.

– Есть, – наконец произнес он.

– Много?

– Одна.

– Какая?

– Вот.

Приникнув к экрану, Вадим прочел название: Current_Process_Control.

– Какие программы и файлы с ней работают, определить можешь? И в каких они папках?

– Да.

– Как?

– Командой grep.

– Давай.

Из выданных сервером почти трех десятков программ и файлов почти все были в папке Current Process. Все, подумал Вадим, мы поймали их за хвост. А теперь не торопись. Теперь осторожность и анализ. Одна из программ называлась Current_Process_Control.cpp. Исходник на языке C++. Сколько столетий прошло с тех пор, как я сам перестал программировать? Впрочем, даже если бы я завязал с этим вчера, все равно от анализа, если честно сказать, мало толку. Любой программист, будь он хоть семи пядей во лбу, подтвердит, что разобраться в чужой программе – гиблое дело и могила усилий и времени. Чужие исходники в девяноста девяти случаях из ста бесполезны – проще самому все заново написать. Даже если функциональности, реализуемые программой, известны. А здесь мы даже толком не понимаем, что она делает. Впрочем, анализировать все равно надо; в конце концов, наша цель – не воспроизводить эти функциональности, а прекратить. Возможно, комментарии в исходнике что-то подскажут.

– Вот что, – сказал он Ратмиру, – распечатай мне ее текст. Ты сам как смотреть будешь – в распечатке или на экране?

Ратмир почти не медлил с ответом.

– На экране.

– Тогда в одном экземпляре.

Дождавшись, пока принтер перестал выплевывать бумажные листы, Вадим забрал образовавшуюся стопку. На глаз текст программы занимал около пятидесяти страниц. Взяв их, Вадим принялся просматривать исходник.

Масса активируемых подпрограмм. Бездна вызываемых массивов данных. Сложно организованные циклы. Комментарии были в основном на английском языке, имели сугубо прикладной характер и практически ничего не поясняли. По диагонали просмотрев какую-то часть текста, Вадим отложил листы в сторону. Без особой надежды он подошел к Ратмиру, некоторое время постояв у него за спиной. Оставив текст исходника, Ратмир внимательно рассматривал вызываемые программы и массивы данных. Вновь придвинув стул, Вадим сел рядом с ним. Некоторое время он раздумывал, как правильно сформулировать вопрос.

– Функциональное назначение понятно?

Оторвавшись от рассматриваемой подпрограммы, Ратмир вернул какую-то другую. Подогнав на экране нужную страницу, он некоторое время смотрел на нее.

– Комментарий, – сказал он. – Есть важный комментарий.

– Какой?

– Вот.

Придвинувшись, Вадим посмотрел на строчки, у которых стоял курсор. Комментарий был на английском:

– Что это?

– Файл настроек.

– К нему обращается программа?

– Да.

Комментарий был на первой же странице. Следующие за ним пять страниц были закомментированы, то есть отменены. Ай да Ратмир, подумал Вадим. А я смотрел и не видел.

– И ты думаешь, что это означает перехват управления у главного центра управления этой консолью?

Некоторое время Ратмир, застыв, смотрел в текст файла.

– Возможно.

– И что тогда произойдет?

– Порядок выполнения программы изменится. Произойдет обращение к другим процедурам и другим массивам. И другие преобразования.

– А какие это будут массивы?

– Вот эти.

Придвинувшись к экрану, Вадим с внезапно екнувшим сердцем увидел названия выделенных Ратмиром файлов данных.

Мгновение он раздумывал.

– И что, она вызывает все три файла?

– Нет, только один по выбору.

– И это определяет файл настроек?

– Да.

Охренеть вторично, подумал Вадим. Неужели так повезло? И что, прямо так раскомментировать эти страницы и вызвать файл Neutral – и все вдруг возьмет и прекратится? Сервер перехватит у основного центра управление, переведет процесс в нейтральный режим – и все, Облако рассеется? Не может все быть так просто. Хотя, с другой стороны, что усложнять? Английским по белому тебе написано – Neutral. А с другой стороны, какие у тебя варианты? – подумал он. – Все равно надо пробовать. Так чего тут размышлять, все равно слово Neutral говорит само за себя, поневоле успокаивающе – хуже не будет. Попробовать и посмотреть, что получится. Посмотреть, подумал он. А как, собственно, мы узнаем, изменилось ли что-нибудь там наверху? В принципе, я еще раньше думал об этом – у здания мэрии и во многих других освещенных местах висят видеокамеры, не может быть, чтобы все они не работали. По крайней мере некоторые должны быть исправными, если что-то изменится, через какое-то время так или иначе мы это увидим. Система видеонаблюдения наверняка централизованная, ну так тем лучше, это надо использовать. Он повернулся к Ратмиру.

– Ты можешь взломать систему видеонаблюдения города?

Аккуратно свернув все окна, Ратмир проверил наличие на консоли интернета.

– Да.

– Что тебе для этого нужно?

– Исходные данные.

– Какие?

– IP-адрес мэрии.

Я идиот, подумал Вадим. Запросто я мог спросить у помощника мэра IP-адрес мэрии, и он бы почти наверняка сказал. И что теперь делать?

– Не знаю я IP-адреса, – сказал он Ратмиру. – Это фатально?

Ратмир набрал какой-то адрес в интернете.

– Нет.

– И что ты будешь делать?

– Запрошу Сообщество.

Понятно, подумал Вадим. Сообщество крэкеров и хакеров. Хотя Ратмир ведь не то и не другое. Дай бог, чтобы он пользовался там авторитетом. Ратмир что-то напечатал в открывшейся странице форума. Некоторое время Вадим напряженно следил за ним.

– Запросил? – спросил он.

– Да.

– И как скоро, думаешь, придет ответ?

– Не знаю.

Ответ пришел через полминуты. Некоторое время повозившись, Ратмир завершающе щелкнул мышью – экран заполнили несколько квадратных картинок, выхваченных фонарями из сумрака. Свернув их, Ратмир вернулся к программе. Мгновенье Вадим смотрел на нее.

– Ладно, – сказал он Ратмиру. – Вариантов у нас все равно немного. Раскомментируй этот перехват управления и выбери вариант файла Neutral. Попробуем, посмотрим, что будет.

Подумав, Ратмир, пробежав пальцами по клавишам, внес изменения. Нажав на кнопку сохранения программы, он мгновенье смотрел на надпись, появившуюся на экране:

Вздрогнув, Вадим быстро взглянул на Ратмира.

– Это еще что? Это фатально?

Ратмир аккуратно погасил сообщение.

– Нет.

– И что ты теперь будешь делать?

Ратмир молчал всего мгновенье.

– Скопирую файл под другим именем. Внесу изменения. Создам в файловой системе Linux перекрестную ссылку с действующего файла на измененный. Оригинал уничтожу.

– И что?

– Система автоматически начнет использовать новый файл настроек благодаря перекрестной ссылке.

– Слава богу. Действуй.

Молча Вадим смотрел, как Ратмир, скопировав файл, что-то делал в файловой системе. Выйдя из нее и вновь пробежав пальцами по клавишам, он ввел команды:

Успокоенно откинувшись к спинке кресла, Вадим смотрел на Ратмира и на экран, ожидая продолжения.

В следующий момент он вздрогнул. На экране в предупреждающе красной мигающей рамочке появилась надпись:

Быстро он перевел взгляд на Ратмира – несмотря на обычное для того неподвижное выражение лица на какой-то миг Вадиму показалось, что он улавливает в нем замешательство.

Красная рамочка на экране исчезла, вместо надписи появилась другая:

Мгновенье помедлив, Ратмир щелкнул мышкой на «Yes». Надпись исчезла, все успокоилось. Не увидев никакого продолжения, Вадим ожидающе повернулся к Ратмиру.

– И что теперь? Что-нибудь дальше делаем?

Прямо сидя на стуле и глядя в экран, Ратмир положил руки на колени.

– Ничего.

– То есть мы все сделали?

– Да. Система перехватила управление и перешла в другой режим.

Охренеть, подумал Вадим, охренеть еще раз, проверка гипотезы запущена. Ну что, получается, теперь только ждать, дай бог теперь, чтоб она оказалась верной. Машинально он протянул руку и щелкнул мышкой на вкладке системы видеонаблюдения, там по-прежнему тускло переливалась подсвеченная фонарями темень в поле зрения видеокамер. Не тупи, подумал он, по щелчку пальцев все равно ничего не изменится, нужно время; не имея точных данных о динамике процесса – тогда, восемь лет назад, – невозможно даже предсказать какое. И это вообще, если процедуры формирования и распада Облака хоть сколько-нибудь симметричны. В любом случае раньше чем через час визуально проверять нет смысла. Плохо, подумал он, ненавижу ждать. Готовься к этому, подумал он, это долгий путь, сработает это сейчас или нет, в любом случае ожидание будет долгим. Просидев несколько минут у консоли рядом с так же неподвижно сидевшим Ратмиром, машинально он встал и вышел в коридор. Пойти прогуляться, подумал он, или на другой этаж, что ли, заглянуть, посмотреть, есть ли там интересное что-нибудь. Дойдя до Т-образного перекрестка, он повернул направо; миновав взломанные комнаты секретарши и начальника, он дошел до конца отростка; повернувшись, он на мгновенье остановился в недоумении – контуры новой, ранее не замеченной им двери вдруг стали заметны на противоположной, глухой стене; у двери не было ни ручки, ни замочной скважины, но вписанная в стену четырехугольная стальная плита стала видна абсолютно явственно, покрашенная в цвет стены и имевшая сходную со стеной фактуру, она, на первый взгляд, совершенно сливалась с ней. Присмотревшись, Вадим увидел над дверью небольшой, чуть заметный фотоэлемент. Так даже не карточкой она открывалась, автоматически, что ли, ну да бог с ним, наверняка не работает уже все давным-давно. Машинально поднеся руку к фотоэлементу, удивленный, он невольно сделал шаг назад – заработал мотор привода, дверь неожиданно быстро и легко открылась, впереди был виден длинный, тускло освещенный коридор, почти автоматически Вадим вошел; пройдя несколько шагов, услышав ровный звук привода, он оглянулся – дверь так же быстро и легко затворилась за ним; почему-то не испугавшись, практически не обратив на это внимания, ускорив шаг, он пошел вперед; уже ощутив, увидев, что коридор хотя и длинный, но неминуемо ведет к чему-то тревожному и важному, ускорив шаг, почувствовав, что коридор пошел под уклон, он сдерживал себя, чтобы не побежать, путь выровнялся, коридор расширился, какой-то новый свет дальним тусклым серебром замерцал вдали; уже видя, что выход близко, беглым шагом преодолев остаток пути, Вадим остановился, почти с разбега вбежав на огромную равнину.

Ровный тусклый, мертвящий свет из-за низко нависших серебряных туч наполнял все кругом, покрытое свинцовыми травами поле расстилалось впереди, черно-белые стяги вздымались вдали. Быстро, среди безветренных, беззвучных трав, в предсумрачном свете низкого неба перейдя поле, он приблизился к невысоким холмам. Разноликое и разнооружное воинство собиралось отовсюду. Время ускорилось и понеслось вскачь. Резко отбросив край черного, с золотой каймой, плаща, некто, сидевший на мертвом стволе поваленного дерева, быстро встал, вполоборота повернувшись резкими чертами обожженного лица.

– Выбор близок, – отрывистыми и хриплыми были его слова, – битва близка. Колебания отброшены, пусть каждый, кто решил и указал себе, где его место, слышит меня. Добро и зло – сотни веков мы были неотвязны, мы две стороны одного естества. Сотни лет я отстаивал право человечества на порочность, я утверждал и утверждаю, что человеческие пороки достойны уважения и поклонения не в меньшей степени, чем добродетели, – просто потому, что они человеческие. Те, кто идет сюда, не имеют пороков. Желая смыть пороки, они уничтожили страсти, желая смыть страдания, они уничтожили чувства, желая смыть насилие, они уничтожили силу. Бесстрастные, бесчувственные, бессильные, они мертвы – жалкие придатки к химии и механизмам, из глубоких амбразур они смотрят на вас. Лишь вымершее человечество будет лишено пороков. Мертвый мир идет на нас. Он – ваше будущее. Уничтожьте это будущее. Отвоюйте право человека на жизнь – право творить и прелюбодействовать, право восставать и повелевать. Этому бою ужаснется Земля. И в этот бой, последний бой, силы добра и зла пойдут вместе. Друг без друга мы ничто. Из алчности рождаются свершения, из гордыни рождаются открытия, из похоти рождается любовь. Колебания отброшены, и у нас нет выбора. В этот час, решающий, грозный час я, Люцифер, средоточье зла, протягиваю руку Иисусу Христу. Вы все – кто бы что ни исповедовал – встаньте рядом, плечом к плечу – немногим из вас суждено пережить эту битву, ибо большинству суждено погибнуть – вторично и на этот раз навечно – и пусть каждый скажет, что хочет.

Быстрый в движениях человек с мечом у пояса, с обветренным лицом и твердым блеском в глазах вышел из рядов.

– Я – Гай Марий, первый полководец Рима. Цезарь почитал меня как божество. Чем выше слава предков, тем позорней нерадивость потомков. Храбрость – единственное достояние, которое невозможно завещать. Кто не имеет знатных предков, овеянных доблестью, пусть обретет ее здесь, ибо во сто крат лучше обрести знатность новую, чем опозорить унаследованную от других. Я низверг Югурту, я уложил в землю варварские полчища тевтонов и кимвров, я уничтожил страшное будущее тогдашнего мира. И я не вижу причин, почему бы нам не сделать это сейчас. Что толку рассуждать о добре и зле, когда то, что грядет, не оставит и пепла от самой сути и души человеческой. Так встанем твердо и остановим его. Вбить врага мечами в землю, сломить силу силой – другого выбора для нас нет. Наш рубеж – река Коцит. Так смотрите веселей, битва – дело храбрых, видеть колебания в ваших глазах я не желаю. Тот из вас, кто чувствует страх, пусть пойдет и повесится. Часть войска встанет здесь, чтобы принять удар, часть спрячется за рощей и ударит во фланг, когда наступит время. Одни удержат, другие нанесут удар. Все просто. Военное искусство просто, и проигрывает тот, кто боится этой простоты. Так выше головы. Дело обстоит, конечно, так: лишь единожды за жизнь порой выпадает жребий совершить великое – так стойте твердо и ничего не бойтесь – ибо трусость еще никого не сделала бессмертным, а слава лишь одна сияет в веках. Она – светоч для потомков, она не оставляет во тьме их достоинств – да и их пороков – коль скоро они так милы тому, кто назвал себя Люцифером. Тверже держите мечи, битва близка. Я дрался за Рим, которого больше нет, но Рим вечен, пока он живет в наших сердцах, в новом обличье он возрождается снова и снова. Так пусть же каждый из вас бьется за свой Рим – за тот, что носит в груди. За Рим!!

– За Рим! – ответили тысячи голосов.

Смыкались плечи, строились ряды. Под тяжелым небом, среди посеребренных трав, у поваленного, с вырванными корнями могучего дерева седовласый норманн со шрамом, перерезавшим лицо, раздавал оружие. Презрительной усмешкой он встретил Вадима.

– Чего ты хочешь, что дать тебе, отродье бессильного века? Погремушку?

– Я не выбирал свой век, – ответил Вадим. – А если твоя скаредность не даст мне оружия, я найду в себе силы задушить врага голыми руками.

С сомнением хмыкнув, норманн вывалил к его ногам связку коротких и длинных мечей.

– Так чем же ты желаешь биться? Этим?

Подняв и сжав в руке тонкий острый скрамасакс, Вадим, неловко взмахнув им, мгновенье подержал его на весу.

– Ты прав, – сказал он, – столь искусное и изысканное оружие не для моих неумелых рук.

Тяжело, преисполняясь решимости, он взглянул за спину норманну, туда, где темной грудой были свалены оружие и доспехи.

– Дай мне топор.

Одобрительно кивнув, почти без насмешки бросив взгляд на него, норманн подал ему топор.

– Не опозорь его неловким ударом, – сказал он. – Его имя – Брат Волка.

Неожиданный, на мгновенье налетевший нездешний ветер обжег щеки Вадиму.

– Благодарю, – сказал он.

Взяв широкий, на грубом древке, неожиданно легкий топор, быстрым шагом он пошел через поле туда, где строились ряды.

Теснее сомкнулись тучи, серые тени пали на травы.

Светлые валькирии, в развевающихся одеждах, с перепачканными землей ногами, шли через поле. Могучий воин в смущении обернулся к ним.

– Что вы делаете здесь? Где ваши крылатые кони? Ведь ваше место там – на небе.

Кратким и твердым был обращенный к облакам взор девы.

– Это небо низко для нас. И это не небо. Мы пойдем по земле.

Плечо к плечу, щит к щиту сцеплялись ряды.

Потемнела даль за рекой Коцит. Страшное, победоносное, нечеловеческое воинство, в единый миг выйдя из мрака, огромной загонной массой, всеохватным черным серпом понеслось вперед. Страшные, безумные, полузвери-полулюди, перепрыгивая друг через друга, дикими сростками металла и плоти, страшными взмахами врощенных в белковые тела железных конечностей, мчались к реке.

Вздрогнув сердцем, оглянувшись, увидев стоявшего рядом Иисуса, в тревоге Вадим торопливо подошел к нему.

– Они развеют нас. Ты – Бог-сын, почему ты не сотворишь чуда?

Прост и ясен был взгляд Христа.

– Чудо – самое поверхностное из доказательств. Если встал в этот строй – доказывай сам.

Рим – в моем сердце, подумал Вадим, – а в грядущей нежити мне не жить. Встав в ряды второй фаланги, стеснившейся у подножья холма вслед за первой, очистившимся взором встретил он приближение полчищ.

Достигнув берега, переполняя реку, так что воды ее выплеснулись на свинцовые травы, через вскипевший Коцит, выставив острия кромсающих лезвий, неслась черная масса – колышущиеся комья разросшейся белковой плоти, взвизги и грохот вживленных в нее механизмов, плавающие в вечной нирване бесчувственные, бессмысленные глаза.

Страшным ударом обрушившись на первую фалангу, сбив ее первые ряды на землю, схватившись с выстоявшими воинами, в нескольких местах прорвав их строй, она ударила на вторую; увидев перед собой огромного человекоподобного монстра со стальной бычьей головой, увернувшись от удара гнутых стальных когтей, прокатившись по земле и вновь вскочив, ударом топора встретил Вадим новый замах полужелезной руки; отскочив и опустившись на четвереньки, Минотавр тяжело дышал. Подняв стальную голову с видными в прорезях налитыми кровью огромными человеческими глазами, встав во весь рост, лязгая руками-серпами, припадая на кем-то раненую ногу, отдуваясь и тяжело ссутулившись, он вновь пошел на Вадима. Пятясь, готовясь в момент, когда громада ринется на него, проскользнуть под его тушей и, упав, обрушить удар топора на не защищенное поножами раздутое колено, Вадим смотрел в слезившиеся выпученными белками бессмысленные глаза. Уловив момент, когда зрачки сошлись на нем, на мгновенье упредив тяжелый лязгающий прыжок, он упал на землю; прокатившись по траве, оказавшись позади ударившего в пустоту когтями Минотавра, рванувшись вперед, с полуразмаха он ударил широким лезвием в сгиб его ноги – пузырящаяся желто-розовая масса вместо крови полезла из резаной раны; с неожиданной ловкостью мгновенно развернувшись, по широкой дуге полоснув сдвоенными серпами, вырвав кусок куртки и взрезав грудь Вадиму, Минотавр, не удержавшись на ногах, закрученно свалился; с кровью, ударившей в глаза, размахнувшись, Вадим обрушил удар топора на вывороченную огромную икру, топор застрял в металле. Дернув ногой, таща топор за собой, Минотавр пополз по земле, пытаясь подняться; схватив ускользающее древко, волочась по траве вслед за человеко-зверем, выворотив топор из него, стоя на коленях, Вадим смотрел, как, ревя, поднимаясь на иссеченные ноги, вполоборота нагнув стальную голову, Минотавр вновь разворачивается к нему. Окровавленный, подняв топор, внезапно чувствуя в себе силу лезвием его принять лобовой удар, расставив ноги, он ждал встречного движения – увидев его, кинувшись вперед, он с размаху ударил топором в стальной лоб чудовища, топор вылетел из его рук; сбитый на траву, приподнявшись, Вадим видел, как, упав на колени, мотнув головой, человеко-зверь выворотил топор изо лба – по высокой дуге взлетев в небо, топор рухнул в траву в двадцати шагах от него. Бросившись за топором, ища его в траве, видя, как, широко шагая, медленней, чем раньше, с розовой пеной, пузырящейся из прорези на лбу, чудовище движется к нему; отшатнувшись и избежав удара стальными рогами, Вадим перекатился по траве; проползя несколько шагов на четвереньках, найдя топор, он поднялся снова.

Кругом шла резня – потеряв строй, отбиваясь от железных клыков и лезвий, в грязи и вперемешку, стараясь достать и доставая громоздящихся тварей топорами и мечами, люди пятились по траве. Пошатываясь, Минотавр пошел вперед; отступая, в нежданном кровавом кураже перебрасывая топор из руки в руку, Вадим выжидал мига для удара. Внезапно потемнело, под свинцовыми облаками прокатился гром. Минотавр, тяжело присев, наконец прыгнул – увернувшись, но в тот же миг поскользнувшись, вывернуто Вадим упал на землю, лезвие ноги Минотавра с лету взрезало ему бедро; поднявшись, увидев распростертую на животе, поднимающуюся тушу в нескольких шагах от себя, с поднятым топором он двинулся к ней; споткнувшись, падая, рушащимся топором в вытянутых руках с размаху он врезался лезвием в не закрытую железом вспухшую полосу спины, фонтаном ударила розовая пена. Вскочив, слепо развернувшись, Минотавр вновь пошел на него; подтянув топор, отползая, Вадим поднялся на ноги; опустившись на одно колено, Минотавр остановился; едва не упустив топор, Вадим бессильно согнулся, опираясь на вертикально вставшее древко; несколько мгновений, тяжело дыша, c налитыми кровью глазами, они стояли друг против друга, не имея сил для новой схватки. Гром грохотал, из конца в конец прокатываясь над полем, но ни капли воды не падало следом, лишь один сухой, бесплодный гром без дождя. Тяжелыми шагами Минотавр пошел вперед; отскочив с топором, ожидая момента, когда тот снова бросится на него, чтобы вновь проскользнуть под ним и ударить сзади, Вадим смотрел в ставшие красными зрачки; внезапно упав на колени, не прыгнув, а нырнув у самой земли, вытянутыми лезвиями-серпами вспоров живот Вадиму, Минотавр рухнул; отшатнувшись, привалившись спиной к огромному валуну, чувствуя, как кровь течет по ногам, а топор вдруг становится тяжелым, Вадим смотрел на ворочавшегося на земле, пытавшегося подняться Минотавра. Теряя силы, запрокинув голову, прильнув затылком к холодному камню, невольно подняв помутневший взор, он увидел черно сияющую фигуру на холме. С распутно распущенными волосами, с сияющими глазами и обнаженными ногами, презрительно отвернувшись от битвы, Дева тьмы победно и радостно смотрела в небеса. Порожденье Люцифера, слепя дьявольской красотой, чума и лекарство в одном естестве, смеясь и наполняя силой, над полотнищами знамен и орлами легионов, над лесом мечей и копий, торжествуя, призывно подняв руку в браслете Ада, она звала к себе. Я иду к тебе, подумал Вадим, во имя этой и будущей жизни, я иду к тебе, я желаю твоей дьявольской красоты. Слепей слепого глаза человеческое желание. Распрямив плечи и разогнув колени, смеясь над своей раной, полный ярости и счастья, взметнув топор, он шагнул навстречу тяжело поднявшемуся Минотавру. Расстояние между ним и Минотавром вдруг стало огромным, ринувшись навстречу друг другу по земле, столкнувшись и объединившись в едином, мгновенно расцветшем цветке счастья, они рассыпались на частицы и унеслись с лица Земли.

Перевернутый стул и рассыпанные листы с распечатками программ у глаз. С гудящей головой, видя над собой угол стола, подобрав вывернутую руку и с трудом перевернувшись, Вадим попытался встать. Приподнявшись на локте, увидев, как все поплыло перед глазами, переждав муть и подтянув стул на колесиках, некоторое время он ждал, положив локти на стул, а на них голову. Крученье перед глазами постепенно останавливалось, туман из головы уходил медленно; решившись наконец открыть глаза не на несколько пробных секунд, а надолго, какое-то время, приподнявшись над стулом, он смотрел на окружающие предметы, пытаясь усилием сознания остановить предательское круженье. Ну, Минотавра я победил, подумал он, понять бы еще, что на самом деле случилось.

Откатив в сторону стул, он оглянулся – сброшенная со стола мышь висела на проводе, тихо покачиваясь в нескольких сантиметрах от пола, в дальнем углу комнаты – Ратмир в разодранной на груди рубахе на полу, привалившись спиной к стене, одной рукой обхватив голову, другой словно от кого-то отмахиваясь. Когда-то была картинка в старом журнале «Огонек» советских времен, подумал Вадим, еще в детстве я его нашел на даче, там в какой-то разоблачительной статье была эта фотография – с десяток расхристанных парней и каких-то девок в спущенных гольфах и драных колготках валялись вперемешку по комнате после какой-то сексуально-наркотической вечеринки. И, кажется, еще надпись была: «Страшное лицо бездуховного мира». Наверно, целые поколения советских студентов с завистью смотрели на эту картинку – классно ребята погуляли, нам бы так. Нехило нас приложило с Ратмиром, почище вейки, там-то я, по крайней мере, был в сознании, никаких галлюцинаций, а здесь – что-то пошло не так, что-то не так мы рассчитали, низкий поклон тебе, режим Neutral, мерси за доставленное удовольствие, каков механизм этого воздействия, лучше даже не думать, все равно разобраться не получится, хуже другое – опять мы в потемках, блестящая гипотеза не оправдалась, что делать – непонятно, опять мы ничего не понимаем, выбрали нейтральный режим, а программа сгенерила черт знает что. Уколотый внезапной мыслью, нетвердо поднявшись и плюхнувшись на стул, он подкатился к консоли; подхватив мышку и вызвав страничку системы видеонаблюдения, несколько секунд он вглядывался в мутноватые квадраты изображений видеокамер – на освещенных площадях ничего сверхординарного вроде бы не происходило – люди спокойно проходили мимо объективов, кое-где, остановившись по двое, так же спокойно беседовали, никто не совершал необъяснимых метаний, судя по отсутствию размахивания руками и конвульсивных движений, никто не сражался ни с Минотавром, ни с Левиафаном, ни со Стимфалийскими птицами, ни с Лернейскими гидрами. Успокоенный, зажмурив глаза, Вадим потер лоб. И коней Диомеда тоже никто не усмирял. Слава богу, подумал он, хоть здесь без приключений. «А город подумал – ученья идут». Погасив вкладку, он обернулся – все так же привалившись к стенке, бессильно бросив руки вдоль тела, Ратмир неподвижно смотрел в пространство. Дать воды бы ему неплохо, подумал Вадим, интересно, в туалетах тут есть вода? Поднявшись, выйдя в коридор, в одной из взломанных комнат найдя большую фарфоровую чашку, он пошел с ней в туалет; чихнув сжатым воздухом, кран, подумав, все-таки выдал воду; подождав, пока ржавый цвет сменится относительно светлым и прозрачным, и наполнив чашку, Вадим вернулся в комнату. Взяв у Вадима чашку и запрокинув голову, Ратмир жадными глотками пил холодную воду. Интересно, что ему привиделось, подумал Вадим. Нет, даже думать об этом не хочу. Забрав у него чашку, он поставил ее на стол.

– Говорить можешь? – спросил он Ратмира.

Молча кивнув, Ратмир поднялся, нетвердыми шагами добравшись до консоли, он опустился на стул, Вадим сел рядом. Мгновенье посидев неподвижно, Ратмир вновь вызвал исходник управляющей программы; пролистав несколько страниц, он остановился на одной из них. Пытаясь четко сформулировать вопрос, Вадим машинально смотрел на нагромождения операторов и фигурных скобок. Не о чем мне его спрашивать, подумал он. То, что попытка провалилась, понятно, как-то с налету я ухватился за это слово Neutral, размечтался, возомнил, что нашел легкое решение сложной проблемы, хотя вовсе не факт, что слово Neutral означало интенсивность воздействия формируемого системой вещества на атмосферу, запросто оно могло, наоборот, относиться к интенсивности торможения какого-то процесса, вроде того как графитовые стержни тормозят ядерную реакцию, или вообще означать что-то такое, чего мы и вообразить себе не можем, наивняк все это в чистом виде, хотя, с другой стороны, что делать, если физическая суть программы нам непонятна, остается рыпаться, палить из пушки наугад или почти наугад – если только Ратмир сейчас вдруг хотя бы в чем-то, наконец, разберется. Ладно, подумал он, в условный плюс можно засчитать то, что с большой вероятностью мы сейчас все же управляем процессом, хотя непонятностей опять-таки больше, чем всего остального. Непонятно, почему, впав в галлюцинацию, мы с Ратмиром так же благополучно из нее вышли, непонятно, что сейчас происходит в городе, – хотя изменение состава Облака в масштабах города – процесс страшно инерционный и очень долгий, но надо помнить, что система сейчас по-прежнему работает в заданном нами режиме, а это значит, что с решением надо торопиться, пока население всей массой не бросилось ловить коней Диомеда. Плохо, что в голове у меня муть, прямо чувствую, как мысли одна за другую цепляются, дай бог, чтоб у Ратмира было лучше, это сейчас самое важное, от него прежде всего сейчас все зависит. На экране у Ратмира было открыто несколько вкладок; попеременно отрываясь от текста, он смотрел вызываемые исходником массивы и подпрограммы; придвинувшись, Вадим машинально пытался следить за ним. Можно было бы, в принципе, расчертить ее структуру, подумал он, потратить на это какое-то время, но что толку, если тексты пестрят названиями вызываемых функций и подпрограмм, суть которых нам непонятна, даже если мы разберемся в математике, физический смысл все равно останется тайной за семью печатями. Ладно, все это лирика, все равно надо пытаться, действовать методом научного тыка, других инструментов у нас все равно нет. Отложив распечатку программы, которую пробовал было рассматривать, откатившись на стуле от консоли, он повернулся к Ратмиру.

– Изменять программу мы по-прежнему можем?

На мгновенье остановив скроллинг текста на экране, Ратмир, не отрывая взгляда от программы, задержал пальцы над клавиатурой.

– Да.

– Прежним способом – копирование программы под другим именем, внесение изменений, создание перекрестной ссылки, удаление оригинала?

– Да.

– Понятно. – Вадим тяжело посмотрел на Ратмира. – Давай думать, что мы можем сделать. Первая попытка не удалась. Итак, налицо системная задача – есть программа, наша цель – свести ее воздействие на внешнюю среду к минимуму. В каком формате она выдает данные в технологическую систему – в виде каких-нибудь массивов?

Опустив палец на клавишу, Ратмир подогнал нужную страницу.

– В виде матрицы.

– Какого типа?

Поднявшись на несколько страниц вверх, Ратмир мгновенье помолчал.

– Типа Теплицевой.

– То есть что-то типа свертки?

– Да. Но с какого типа строкой, мы не знаем.

– То есть там, где-то на сервере технологической линии, есть строчный массив, с которым формируемая здесь строка сворачивается. – Вадим быстро взглянул на Ратмира. – Так, может, обнулить эту матрицу к чертовой матери – и выродится эта свертка в нули соответственно?

Ратмир некоторое время думал.

– Рискованно. Стабильное поступление нулей технологическая система может воспринять как выход резервного центра управления из строя и переключится обратно на основной. А сможем ли мы повторно перехватить управление, мы не знаем. Если у резервного центра управления будет статус недействующего, основной центр может управление не отдать.

– Пожалуй. – Вадим несколько раз рефлекторно нажал на клавишу, машинально глядя на поднимающиеся страницы. – Тогда предлагай какие-то другие варианты. Должны же быть какие-то ходы, что-то же мы можем сделать, чтобы ее стреножить, чтобы приблизить выдаваемый ею результат в вырожденному.

Придвинув к себе клавиатуру, Ратмир некоторое время сосредоточенно изучал программу.

– Можно закомментировать все ее обращения к внешним подпрограммам и массивам, – сказал он. – Тогда характер ее воздействий на технологический цикл, возможно, приблизится к вырожденному.

– Погоди, но она же сама тоже что-то вычисляет?

– Да.

– На какой основе?

Ратмир мгновенье помедлил.

– У нее есть своя система констант. Что-то вроде внутреннего массива.

– То есть какой-то результат все равно будет?

– Будет.

– А переменные, вычисляемые за счет обращений к внешним массивам, заменишь нулями?

– Да.

– Понятно.

Рефлекторно оттолкнувшись, Вадим в задумчивости вновь отъехал от консоли. Правильно он мыслит, подумал он, с системной точки зрения в общем-то вполне естественный ход – отрубить ее от всех внешних источников данных, замкнуть саму на себя, тогда – чисто умозрительно – воздействие ее на систему, возможно, действительно развернется в сторону гашения. Пальба наугад опять-таки, только что делать, если у тебя самого нет никаких идей получше. Ладно, чего рассуждать, надо пробовать; ничего не делая, мы здесь все равно ничего не высидим в любом случае.

– Ладно, – сказал он Ратмиру, – начинай. С обнулением переменных аккуратно все отследи, иначе программа ошибку выдаст.

Коротко кивнув, Ратмир быстро пробежался пальцами по клавишам.

Что за чушь я несу, подумал Вадим, совсем мозги уже не работают. Если с переменными он аккуратно не отследит, программа у него просто не откомпилируется. Раздраженно поморщившись, поднявшись со стула, он вышел в коридор. Нечего там маячить, подумал он, человеку работать мешаю только. В коридоре было затхло и тихо; приработавшись, длинные лампы под потолком перестали жужжать. Старые, с выцветшей краской двери лабораторий тянулись по ту сторону коридора. Интересно, в какой обстановке они там работали, подумал Вадим, размяться, что ли, заняться общественно бесполезным физическим трудом в минимальном объеме. Подобрав валявшуюся на полу саперную лопатку и взломав одну из дверей, он зашел внутрь.

Ничего интересного. Старые обшарпанные столы, на некоторых лабораторные надстройки с засохшими пробирками, в дальнем углу какой-то громоздкий и по виду очень старый химический агрегат. Не зная, что дальше делать, он опустился на стул. Здесь они работали, подумал он. Здесь они спорили, здесь доверяли друг другу маленькие семейные тайны, жаловались на детей и любовниц, здесь ухаживали за единственной в лаборатории девушкой – если, конечно, она здесь была, плели мелкие корпоративные интриги, устраивали застолья в честь старых и новых праздников, собирали по пятьсот рублей на чьи-то дни рожденья, здесь прошла от начала и до конца чья-то жизнь. Все утрачено. События, выплески энергии, чьи-то чувства и даже страсти, перипетии замыслов, обстоятельств и поступков, не менее хитросплетенные, чем походы Цезаря или война за Испанское наследство, все навсегда потеряно и никогда не будет воссоздано; вне зависимости от масштаба явлений конец всегда один и тот же – минимализм заброшенности и летописец, вопрошающий пустоту. Так и буду в пустоте сидеть здесь, пока что-нибудь спасительное не придет в голову Ратмиру, раз уж сам я стал таким безмозглым, черт, как некстати, что голова ни к черту не работает – именно сейчас, когда больше всего нужно хорошо думать – посидеть, подождать немного, может, даже попробовать поспать чуть-чуть, должно же это как-то прийти в норму, устаканиться, не может же эта пелена, этот морок продолжаться постоянно. Некоторое время, слушая тишину, в бессмысленном оцепенении он просидел у лабораторного стола. Уже собираясь уходить, обернувшись, он вздрогнул – человек сидел неподалеку, в двух столах от него. Мгновенье, осваиваясь с неожиданностью, Вадим молча смотрел на него.

– Кто вы?

Словно не слишком занятый присутствием Вадима, заканчивая со своими собственными мыслями, человек после секундной паузы повернулся к нему.

– Давайте я позже отвечу на все ваши вопросы. Есть нечто гораздо более важное, что я хотел бы обсудить с вами. – Он неожиданно прямо посмотрел на Вадима. – Если вы не против, конечно.

Не зная, что сказать, Вадим мгновенье так же молча смотрел на него.

– Нет.

– Прекрасно, – человек на секунду поморщился, словно отвлеченный ненужными воспоминаниями. – Мы знаем, с какой целью вы здесь. В общем-то, нас это напрямую не касается, да и, откровенно говоря, не слишком интересно, но должен вам сказать – при всем уважении к вашим усилиям, – что вы занимаетесь проблемой, которая не имеет решения. Облако – сколь бы ни было само по себе занятно это явление – ни в коей мере не представляет собой самостоятельной сущности. Можно было бы, конечно, поговорить о нем отдельно, но с учетом того, что оно является лишь случайной боковой ветвью, следствием третьего порядка из гораздо более важных и сложных явлений, призванной не столько дополнить, сколько замаскировать их, пробуя решить эту проблему обособленно, вы все в большей степени напоминаете человека, пытающегося с помощью лома поменять местами файлы на компакт-диске. И, принимая во внимание все это и ценя ваше и свое время, я хотел бы поговорить с вами совсем о другом – и учтите, что, переключившись в предлагаемом мною направлении, вы косвенным путем, возможно, приблизитесь и к решению той проблемы, которую в настоящее время безуспешно пытаетесь штурмовать. Вы готовы выслушать меня?

– Да, безусловно.

– Прекрасно.

Мгновенье помедлив, отвернувшись и словно собираясь с мыслями, человек серьезно посмотрел на Вадима.

– Вы слышали когда-нибудь о Семиструйской Сверхглубокой?

– Нет.

– Специфическое и по-своему довольно заметное достижение советской инженерной мысли. Так называлась глубочайшая в мире скважина, пробуренная недалеко от этих мест и достигшая рекордных шестнадцати тысяч пятисот метров в 1987 году. В местах, где находится город Семиструйск, Железногорская тектоническая плита делает встречный прогиб и как бы истончается, целью бурения, ради которого в Советском Союзе было создано специальное геологические управление, было достичь земной мантии. Сразу скажу, что достичь этой цели не удалось – и толщина, и структура платформы оказались весьма далеки от тех картин, которые рисовали тогдашние научные гипотезы, – но, в общем-то, это все не важно, дело совсем в другом. Этот технологический эксперимент, предпринятый ради достижения чисто научных целей, дал совершенно неожиданный эффект – причем такой, что немедленно после его обнаружения все работы, связанные с бурением и расширением этой скважины, были полностью засекречены и остаются таковыми до сих пор. Что, в общем-то, довольно странно, с учетом того, что никакого оборонного значения полученные результаты не имели. Тем сильнее было впечатление, произведенное ими на всех посвященных. Не буду вас больше заинтриговывать, коротко говоря, дело обстояло так. В рамках проводившихся научных экспериментов во внутреннюю полость использовавшегося бура были введены и опущены на глубину шестнадцати тысяч метров специализированные термостойкие микрофоны – целью было засечь акустическую картину происходящих там процессов, возможно, определить близость динамических изменений в мантии по полученному спектру. Но когда записи расшифровали и воспроизвели, их содержание существенно отличалось от того, что уважаемые ученые ожидали услышать. На них оказались переплетенные в один нескончаемый гул человеческие стоны и крики. Впоследствии эксперименты были неоднократно перепроверены и повторены – с тем же результатом. Еще через некоторое время в скважину были опущены такие же термостойкие, специально подготовленные видеообъективы – и вот, полюбуйтесь, какие были получены результаты.

Вытащив из кармана куртки небольшой планшет, человек протянул его Вадиму. Несколько мгновений Вадим смотрел на смазанно-перекошенные, полные судорожного движения кадры. Поморщившись, человек забрал планшет.

– В свете всего этого вас вряд ли удивит, что в последующие годы работы – в обстановке строгой секретности – продолжались, несмотря на развал страны и несмотря на перманентные финансовые кризисы – в конце концов, материализм давно уже не является у нас государственной религией, а люди наверху – те же люди и имеют такие же человеческие чувства и слабости – как бы ни трудно было порой в это поверить. Не буду рассказывать вам, как скважина была постепенно расширена до шахты шириной диаметром более полутора метров, как в шахту была встроена электромеханическая система спуска и подъема герметичной термостойкой капсулы. На все это ушли годы, но дело сейчас совсем не в этом, и проблемы наши сейчас не в электромеханике и не в физике. За эти годы мы узнали столько, что этого вполне достаточно, чтобы обрушить все имеющиеся стандартные представления – как в теории пространства-времени, так и в гносеологии, но дело в том, что в эту бездну мы не можем отправить любого. У нас есть люди – прекрасно обученные, прекрасно физически подготовленные, психологически стойкие, предельно мотивированные – и абсолютно бесполезные. И у нас есть вы – тот, кто, ввязавшись в историю с Облаком, поневоле и совершенно неожиданным образом поставил себя в такое положение, что, кроме вас, нам, собственно, и не к кому обращаться. Я прошу вас только об одном – не задавать мне сейчас никаких вопросов. Вопросы – вернее, один вопрос – буду задавать вам я. Вы проявились в этой истории как черт из коробочки, вы сами не понимаете, во что ввязались, но вы единственный, кто – в силу совершенно невообразимого стечения обстоятельств – сейчас нам подходит. Я знаю, вас волнует Облако, но это не важно, с Облаком разберемся потом, все взаимосвязано, как я уже говорил вам, но сейчас на карту поставлены куда более важные вещи, поэтому оставим все подробности в стороне, и сейчас я спрашиваю вас об одном – готовы ли вы отправиться туда – вниз.

Мгновенье Вадим смотрел на него.

– Ну а если да, то что?

– Тогда пойдемте.

Поднявшись, человек быстро пошел к выходу, Вадим двинулся за ним. Пройдя коридором, они вышли на площадку к лифтам; спустившись на минус девятый этаж, они долго шли коридорами до бункерных дверей с папиллярными датчиками; приложив ладонь к панели, человек дождался, когда двери открылись, быстрым шагом пройдя в большой зал, где множество людей возились вокруг массивной конструкции, напоминавшей окруженный арматурой купол, они подошли к никелированным раздвижным дверям.

– Это займет около часа, – сказал человек, – надеюсь, вы сможете выдержать небольшие отрицательные перегрузки. Просто ждите и не волнуйтесь – когда все закончится, двери откроются сами.

Подойдя, Вадим коснулся рукой холодной металлической поверхности.

– Лифт в преисподнюю…

– Можно называть это как угодно, но вы будете первым человеком, который сможет, наконец, вернуться оттуда.

Люди работали наверху, на арматуре, на никелированную поверхность дверей падали отсветы от сварки.

– Ладно, – сказал Вадим, – я все понял. Можете начинать.

Обернувшись, человек что-то негромко сказал кому-то, двери открылись. Войдя в узкое пространство капсулы, Вадим повернулся к дверям, двери медленно сомкнулись. Начался стремительный спуск вниз, порой казалось, что пол уходит из-под ног, в холодном свете внутрикапсульных лампочек он слился в единый полуполет-полусон. В стремительных ускорениях и легких торможениях, утратив чувство времени, Вадим смотрел в мутную металлическую поверхность перед глазами. Резкое торможение нагрузило тело Вадима, раздался грохот и скрежет, двери раздвинулись; еще не понимая, что он видит, он сделал шаг вперед. Двери закрылись, и цилиндрическая капсула быстро ушла наверх, в потолок; проводив ее взглядом, в неожиданном смятении он огляделся.

Вокзал, да, вокзал, бесконечное, судорожное, больное движение людских толп, запутанное переплетение залов, где-то там, наверху закопченные, высокие, растреснутые потолки. Женщины с плачущими детьми, военные с баулами, теснота и толчея, откуда-то снаружи временами глухо доносились взрывы, пыльные струйки штукатурочной крошки и песка с высоты срывались вниз. Огромные, высотой с трехэтажный дом электровозы были где-то снаружи, бесконечные, в сотни вагонов составы ждали на бесконечных перепутанных путях. Толкаемый со всех сторон, вынесенный в огромный, полуосвещенный зал, Вадим побрел в людском месиве, громкоговорители в вышине беспрерывно что-то кричали, надсаживаясь, но невозможно было разобрать ни слова. Посреди зала, за редкими, грязно-белыми ширмами врачи делали кому-то операцию, проходящие толкали в спины хирургов, над спинами в таких же грязно-белых халатах медсестра держала на палке прожектор; присев на корточки, другая сестра крутила ручку динамо-машины. Послышался отдаленный взрыв, посыпалась штукатурка; спотыкаясь о чьи-то сумки, Вадим обогнул ширму. Люди с сумками вперемешку сидели у стен, на растреснутых грязных плитках пола клоун с нарисованной улыбкой танцевал под гармошку. Наступая на чьи-то ноги, Вадим пробрался дальше, у окошка какой-то ремонтной мастерской были свалены рюкзаки и баулы. Длинный худой человек, держа в руках обшарпанный, с отбитыми углами кассетный магнитофон, подошел к окошку, на плече его сидела привязанная на веревочке обезьянка. Длинноволосый хмурый парень, высунувшись из окошка, принял бережно протянутый ему магнитофон.

– Не работает?

Человек, искательно нагнувшись, виновато улыбнулся.

– Нет-нет, – сказал он, – это очень хороший магнитофон, и он замечательно работает, но есть небольшая неприятность – с недавних времен он почему-то тянет пленку. Мы с моей обезьянкой всегда под него выступали, но сейчас музыка звучит слишком медленно, обезьянка сбивается, ей трудно под него танцевать. Прошу вас, помогите, пожалуйста.

Повертев в руках магнитофон, парень вопросительно посмотрел на человека.

Поняв, смутившись, человек достал из-за пазухи серебряную вилку.

– У меня ничего нет, – сказал он, – может быть, вы удовлетворитесь этим?

Посмотрев на вилку, сунув ее в карман, парень с магнитофоном скрылся в окошке. Кто-то толкнул в спину Вадима; поскользнувшись, выбравшись из затора, он сделал несколько шагов – сутулые, изможденные пожилые люди с орденскими планками и медалями стояли в молчаливом ожидании у громоздкого трехметрового агрегата, похожего на огромную печь, зажглась лампочка; сняв кепку и пригладив волосы, снова надев, седой мосластый старик обнялся с худой, быстрой в движениях старой женщиной в платочке с горящими живыми глазами, раздвинулись створчатые двери, отцепив от себя тонкие костлявые руки, по пологим ступенькам, не оглядываясь, человек вошел в агрегат, двери сомкнулись. Со скрежетом взревел двигатель, перемигнулись лампочки; в молчании стоя рядом, люди оцепенело смотрели на сбросивший обороты, ровно гудящий аппарат.

– Ваня, зачем, – вдруг закричала женщина, – возьми меня с собой, Ваня!!

Упав на колени, она рухнула на пол, царапая ногтями плитку. В металлический лоток со стуком упали выплюнутые аппаратом медали. Сидевшая рядом медсестра слушала старым стетоскопом грудь ребенка, трубка стетоскопа в нескольких местах была перемотана липкой лентой. Подталкиваемый со всех сторон, Вадим оказался в следующем зале, потолок над ним был проломлен, люди в форме стояли в ожидании вокруг какого-то аппарата, худой, изможденный человек в очках с нервно дергающимся лицом суетился около него.

– Сейчас, сейчас, – на ходу оборачиваясь, лихорадочно прокричал он, – сейчас заработает.

Люди в форме с выражением усталого терпения смотрели на него.

Нагнувшись, человек запустил руку вглубь агрегата; что-то нащупывая вслепую, он что-то повернул. Полыхнул взрыв, люди вокруг отшатнулись, охваченный пламенем, отброшенный, поднявшись с колен, человек судорожно кинулся к аппарату.

– Сейчас! – горя, прокричал он. – Сейчас!

Генерал посмотрел на часы.

– Сворачивайся, – сказал он адъютанту. – Надо ехать.

Вода заливала пол. Машинально свернув в какой-то боковой коридорчик, Вадим брел вдоль глухих стен. Справа, над обшарпанной дверью, на грязной стене висел выцветший покосившийся плакат «Театр детской пьесы „Башмачок“. Спектакль „Поросенок Мажело“». За дверью в маленьком грязном зальчике с обрывками газет на полу, на ящиках и поломанных стульях сидели дети, на слабо освещенной сцене была видна большая тыква.

– Это поросенок Мажело, – сказала, наклоняясь к девочке, женщина, – он с мамочкой живет в тыквенном домике.

Из-за тыквы показался кукольный поросенок, снаружи глухо грохотнул взрыв, упала подвешенная под потолком бумажная гирлянда.

– Что это? – спросила девочка.

– Ничего-ничего, – поспешно сказала женщина, – раз пришли – пришли же – давай слушать.

Увидев на противоположной стороне приоткрытую дверь, Вадим вышел, узкий коридор вывел во внутренний дворик, дворик был залит водой, почти по колено в воде Вадим пошел через него к противоположному залу. Рев раздался сверху, тень накрыла воду, Вадим поднял голову – над вокзалом низко, закрывая собой небо, проносились огромные, невиданные, какие-то нездешние летательные аппараты. Через высокий зал потоком шли люди, люди, сидя на вещах и вповалку, были вдоль стен и на поломанных скамьях, от дальних ударов мигало освещение, солдаты несли какие-то ящики, под покосившейся вывеской торговала какая-то лавчонка. Человек в углу зала играл на баяне, отчаянная женщина с искусанными губами остервенело плясала, люди, собравшись в кружок, не расходясь, молча смотрели на них. Отовсюду доносился детский плач, громкоговорители, надрываясь, хрипели под потолком, но нельзя было разобрать ни слова. Динамик что-то прокричал, часть людей вдруг встрепенулась и встала, толкаемый отовсюду, Вадим остановился, пропуская их. Худой, с выдранными перьями павлин подошел к сидевшему на бауле маленькому мальчику; радостно глядя на него огромными глазами, мальчик, вытянув руку, погладил его двумя пальцами; тут же получив затрещину от отца, он упал; сидя на полу, потреся головой, он с недоумением посмотрел вокруг и на мужчину; рывком подняв его, мужчина что-то прокричал ему и ударил снова; замахав руками, не удержавшись, мальчик упал. Что он делает, подумал Вадим, что за мерзавец, это же зверство какое-то, я ему врежу сейчас. Оттолкнув кого-то, он бросился вперед, накатившаяся толпа снесла его, мальчик и его отец были где-то там, за спинами; выбравшись, он увидел лишь человеческий поток, уносящийся от него; отпихивая кого-то и протискиваясь вдогонку, чтобы врезать мужчине и отобрать у него мальчика, он рвался вперед, но толпа уносила их обоих; поднимаясь на цыпочки и вытягивая шею, он старался увидеть мальчика, в какой-то миг ему показалось, что впереди, в толпе он видит кусочек его рубашки, все новые спины вырастали впереди, толпа повернула за угол и слилась с другой; еще рвясь вперед, толкаясь, оттертый, поняв, что не найдет и не догонит, еще глядя вперед, еще стараясь что-то разглядеть, вытягивая шею, он шел среди людей. Милый, подумал он, милый. Что же это, как же ты без меня, как же ты будешь жить, кто защитит тебя, что с тобою будет. Как же это, ведь я готов жить ради тебя, я все сделаю ради тебя, я уберу от тебя этого гнусного мерзавца, я стану твоим отцом, нет, теперь уже не стану, что же я так оплошал, как же получилось, что ты ушел. Остановившись, повернувшись, оставляя за спиной все, что было, как отрезанное, опустошенный, он пошел через толпу. Ты нужен мне, подумал он, ты нужен мне, мой сын, мой сынок. Ты нужен мне, пока я еще не очень стар, пока я в силах сделать для тебя все, что смогу, пока могу защитить тебя от мира, жизнь шла, и мне было все некогда, и невпопад, и ты протек у меня между пальцев, и теперь эта жизнь не очень-то нужна мне, и все, все изменится, если только ты будешь у меня. Ты будешь рядом, я буду смотреть, как ты растешь, я научу тебя всему, что умею, я расскажу тебе все, что я узнал в жизни, все, что я понял, хотя не так многое я понял, но я все отдам тебе, и сколько буду жив, я буду рядом с тобой, и не позволю ничему плохому случиться с тобой, и ты вырастешь, ты будешь умным и сильным, и останешься таким, когда я умру, только где же ты, где же, где же мне теперь взять тебя. Выйти отсюда, подумал он, не могу, не могу здесь больше. Лестница вела на балюстраду, другая, железная, куда-то вверх, в чердачные подсобные помещения; пройдя через какие-то захламленные клетушки, ударом ноги распахнув дверь, он вышел на крышу, горизонт был затянут дымом, слышались разрывы, по узкой лестнице по гребню крыши он поднялся наверх. Старая покосившаяся голубятня стояла на узкой площадке, высокий сутулый парень с длинной палкой в руке стоял рядом с ней, десятка три белых голубей, стеснившись на верхних жердочках, озабоченно переступая, жались друг к другу и к крыше, взволнованно воркуя, быстрыми глазами-бусинками поглядывая на парня, словно что-то спешно обсуждали между собой. Поколотив палкой по прутьям, несколько раз свистнув, помахав привязанной к концу палки тряпкой, оглянувшись на Вадима, парень прислонил палку к прутьям голубятни.

– Не хотят улетать, – потерянно сказал он, – вот глупые.

Еще раз оглянувшись на голубятню, подойдя к краю площадки, бессильно бросив руки вдоль тела, он посмотрел вдаль, туда, где чернели разрывы.

– Все, что было, – сказал он. – Прилетит ведь сейчас. Себя не жалко, их жалко.

Стоя рядом с ним, Вадим смотрел в открытое синее небо. Над головами их пролетела крылатая ракета. Подойдя к дальнему краю площадки, Вадим посмотрел в другую сторону, месиво из железнодорожных составов и людей в серо-зеленых шинелях было там, отбегавшие от вокзала фигурки что-то кричали, размахивая руками, над путями тянулся дым. Туда, туда, подумал он, мне надо туда. Назад по крыше, мимо парня, бросившегося в голубятню доставать голубей руками, по железным лестницам, через чердак и балюстраду сбежав в зал, он пошел через толпу, потянулась вереница залов, где же пути, подумал он, где же выход к путям, должен же он, наконец, быть. Остановившись передохнуть, тут же получив толчок в спину, он отошел в сторону, здание содрогнулось от взрыва, рухнул, сорвавшись с крюка, и разбился висевший на стене монитор. Женщина в белом халате и колпаке в окошке квасного ларька повернула ручку аппарата, темно-оранжевая жидкость пополам с пеной неохотно потекла в стеклянную кружку, толчками наполняя ее; агрегат мелко дрожал.

– Что ж такое, – огорченно сказала женщина, – совсем напора нет.

Покосившись на Вадима, она осторожно тронула его за рукав.

– Квасу хотите? – спросила она. – Теперь бесплатно уже.

Отрицательно помотав головой, он пошел дальше, люди обтекали его с обеих сторон. Сияющий оранжевый шар сквозь стену влетел в зал, повисев немного, словно в задумчивости, под потолком, спустившись чуть ниже, он с ослепительной вспышкой взорвался, люди, не обращая внимания на него, шли своим путем. Ближе к центру зала толпа поредела, несли раненых. Несколько офицеров с планшетами, склонившись над разложенным на ящиках планом, о чем-то спорили, тыкая в квадратики плана грязными пальцами, сверху сыпалась штукатурка. Человек с красными глазами, пошатываясь, подошел к военному.

– Не могу, – сказал он, – нет сил. Выруби меня.

Военный полез за пистолетом; достав обойму, посмотрев ее, он помотал головой.

– Нет, не могу, – сказал он, – патронов всего шесть, мало, боюсь, не хватит, мало. Извини.

Неожиданно спокойно понимающе кивнув, человек побрел дальше. Обойдя его, оказавшись в следующем зале, Вадим посторонился, давая дорогу женщине, которая вела детей с флажками, с треском лопнуло стекло под потолком, посыпались осколки, через зал двое солдат волокли плохо ехавшую, с вывернутым колесиком тележку с пулеметными дисками. Люди с вещами двумя встречными потоками шли через зал, посреди зала, среди шума, грохота и криков движущихся масс людей, два очень старых человека, сидя на ящиках, играли в шахматы. Подойдя, встав рядом, Вадим несколько секунд смотрел на захватанные фигуры и облупленную доску, старики не заметили его.

– Укол! – истошно прокричал кто-то рядом. – Сделайте мне укол!

В соседнем зале грохнулась люстра, потянуло гарью, люди задвигались быстрее. Ошалевшая лиса с подпаленным мехом влетела в зал; заметавшись под ногами людей и между рядами скамеек, вспрыгнув, дрожа, она забилась под заскорузлую руку полуспавшего человека в солдатской шинели. Господи, вот же он, выход, подумал Вадим, слева над головами людей виднелся узкий кусочек неба – протискиваясь через встречный поток, он почти побежал туда; оказавшись на перроне, обойдя месиво людей, грузившихся на поезд, увидев вдали огромный горбатый электровоз и толпу людей в форме около него, он торопливо пошел туда. Ну вот и все, подумал он, скорее туда, да, туда, я уеду отсюда, и все кончится. Мимо мечущихся людей, мимо сваленных в кучи тюков и чемоданов, по бесконечно длинной платформе он дошел до конца здания, позади изнутри выдавили оконное стекло вагона, брызнули осколки, послышался женский визг, справа потянулись другие пути и другие поезда; увидев какое-то шевеление вдали, в толпе военных, он прибавил шагу, справа у поезда толпились женщины в странной полувоенной форме, собравшись вокруг офицера, они получали какие-то сумки, которые тут же надевали через плечо; уже почти миновав их, машинально, в последний раз зачем-то взглянув в их сторону, он вдруг увидел Ларису. Стоя в стороне от остальных, она, кажется, еще раньше увидела его. Женщина в погонах что-то прокричала, остальные, подхватывая рюкзаки, заспешили в вагон, девушка в погонах, пробегая мимо Ларисы, что-то быстро сказала ей; обернувшись, что-то ответив ей и еще кому-то, звавшему ее из вагона, Лариса вновь повернулась к нему; бросившись к ней, он остановился в полушаге от нее; стоя неподвижно, закусив губу, почти весело она смотрела на него.

– Привет.

– Привет.

С дрогнувшим горлом, не зная, что говорить, застывший, мгновенье он зачем-то смотрел выше ее плеча.

– С ними?

Обернувшись вслед за его взглядом, она быстро и как будто бы даже беззаботно кивнула.

– Да. Уже отправляют.

Силясь найти волшебные слова, которых не было, простреленный, раздавленный черным солнечным днем, он сказал совсем не то, что хотел.

– Я не был виноват тогда.

– Я знаю.

Мимо вагона, спотыкаясь, пробежали женщины с флажками.

– Куда писать, как связываться, хоть какие-то координаты есть?

Она быстро помотала головой.

– Нет. Никто еще не знает ничего.

Молча они стояли друг против друга, слеза, затем другая побежали из ее глаз, он шагнул к ней, она бросилась ему на шею; обнимая его, захлебываясь, по-детски она просто выла, трясясь, вздрагивая всем телом, онемевший, он сжимал ее плечо; так же внезапно резко отстранившись, стряхнув слезы, она через силу улыбнулась ему.

– Ладно, хватит.

Задорно тряхнув головой, она вздернула нос.

– Все будет хорошо, и мы поженимся.

Кто-то что-то страшно прокричал откуда-то из вагона, поезд медленно поехал; с внезапно сошедшей с лица улыбкой, как будто не слыша, она жалобно посмотрела на него.

– Это все на самом деле, да?

Вздрогнув, он бросился к ней; повернувшись, она побежала к поезду; вскочив на подножку, не оборачиваясь, она исчезла в вагоне. Медленно, затем разгоняясь, поезд промчался мимо него, с грохотом пролетел последний вагон. По платформе, потом, спрыгнув, по гравию и щебенке, по искрящимся осколкам битого стекла, ускоряя шаг, дойдя до военного состава, отдав старшему офицеру документы, он получил вещмешок и разгрузочный жилет; под ярким солнцем, почти не разговаривая друг с другом, люди стояли у вагонов, над горизонтом вздрагивали разрывы, офицеры носились взад-вперед вдоль состава. У старшего офицера что-то прохрипела рация, со всех сторон закричали «по вагонам»; забравшись внутрь, сев под маленьким зарешеченным оконцем, привалившись к вещмешку, невидяще он смотрел на сидевших и лежавших вокруг людей. Молча, прислушиваясь к разрывам, доносившимся сквозь грохот колес, стеснившись плечом к плечу, люди сидели, угрюмо опустив глаза или растерянно глядя по сторонам, никто почему-то даже не курил. Никогда, думал он, никогда я больше не увижу ее, Господи, зачем я только сейчас встретил ее, если б не это, может, сейчас было бы легче. Хотя не важно, сейчас уже не важно, сейчас можно вынести все, беречься нечего. Закрыв глаза, прислонив голову к жесткому вещмешку, он вспомнил, как она говорила ему: «А если ты во сне закричишь, я прижму тебя к себе, положу руку тебе на лоб, и все пройдет». Колеса стучали на стыках, солнце ударило в вагон; отвернувшись от света, не глядя в окно, и без него он знал и видел, как поезд, разогнавшись, несется по равнине – среди колонн беженцев, сожженных полей, яркая солнечная погода, дымы. Даже радостно. Все, все кончится. Скорее бы, подумал он, давай же, давай, ух и врежем мы сейчас врагу, ух, и пойдем мы сейчас в атаку. Что-то увидев в оконцах, люди повскакали с мест; сбросив ход, поезд завизжал тормозами; не желая смотреть в окно, примерно представляя, что они там видят, поднявшись вместе со всеми и закинув на плечо вещмешок, он подошел к дверям, пару минут кто-то бегал и голосил снаружи, потом двери раздвинули, все спрыгнули на насыпь, серо-зеленую, шевелящуюся массу наскоро построили, взводные что-то прокричали; вскрыв пломбированные вагоны, раздали оружие и боекомплект, по лежащему впереди полю, залитому водой, колоннами, всех повели вперед, туда, где клубились дымы; среди топкого поля, в воде колонны быстро расстроились, несколькими бесформенными массами, в сплошном плеске воды, медленно все брели по открытому, сияющему на солнце пространству, вода прибывала, вода была уже почти по колено, кто-то заговорил о том, что выше по течению взорвали плотину, кто-то закричал «прекратить разговорчики», на искрящейся поверхности плавали головки цветов, травинки и жучки. Что-то вспыхнуло впереди, раздалась команда «развернуться в цепь»; растянувшись по полю, несколькими длинными, изломанными, рваными линиями они шли в плеске воды, впереди, в разрывах дымов показались танки, засуетились офицеры, старший офицер, с трудом выдирая ноги из топкого дна, побежал вдоль цепи, слышно было, как кто-то кричал в рацию: «Окапываться? Как окапываться? Сюда бы тебя, посмотрел бы сам, умник». Огромные, непривычно радостного светло-серого окраса, с неожиданным проворством танки мчались по полю, поднимая буруны воды, задолбили пулеметы, справа и слева от Вадима очереди срезали по нескольку человек, солнце сияло в воде, чем бы врезать ему, подумал Вадим, из подствольного, что ли, да нет, осколочная, что она ему сделает, приложившись, он все же нажал спусковой крючок ГП-30, ударило в плечо, в ореоле из сияющих брызг, ничем не поврежденный, танк, радостный, блестящий, мчался к нему, под лучистым, нестерпимо ясным небом ударил гром, и все кончилось.