Глава II

– …Ты не думай, я хотела бы с тобой поспать, но я люблю спать у себя.

– И что?

– Ну, типа, я тебя приглашаю.

– С вещами?

– А они у тебя есть?

– Ну…

– По-моему, на просторах моей комнаты они будут незаметны.

…Разом выпав из сна и силясь понять, почему помещение, в котором он проснулся, ничем не напоминает его комнату, Вадим лишь спустя мгновенье вспомнил этот разговор. Приподнявшись на локте, он огляделся – комната Али была, вероятно, раза в три больше его собственной. Два высоких окна, массивный письменный стол между ними, тяжелые шкафы с книгами, огромные, резного дерева, мягкие кресла и старый телевизор в углу. Прямоугольники окон были забиты мраком, торшер в дальнем углу подсвечивал комнату тонким лучистым золотом; отбросив одеяло и разметавшись на кровати, рядом спала Аля, в остром блике косо падавшего света было видно, что ее бедра и плоский живот были покрыты мелким, чуть различимым светло-золотистым пушком. Мгновенье Вадим рассматривал их. «Подпушичек», – подумал он, повторяя когда-то услышанное смешное слово.

Откинув одеяло, он встал и подошел к окну. Лежавший поодаль все такой же пустой лунный проспект чуть поблескивал в свете фонарей, стоявшее напротив подъезда большое дерево без коры и без листьев словно щупальцами врастало во тьму длинными изломанными ветвями, в дальнем доме по ту сторону проспекта, словно отвечая ему, зажглось одинокое золотистое окошко. Оглянувшись и найдя взглядом портфель и лежавшую рядом на стуле папку, мгновенье он помедлил, прислушиваясь к звенящей тишине комнаты. Спать не хотелось. Подойдя и взяв со стула папку, он вновь пересек комнату и, сев за стол, включил стоявшую на нем массивную лампу. Внутренне произнеся «заход на цель номер два», он вновь развязал тесемочки и достал документы из папки. Отложив в сторону эссе о приватизации и другие уже прочитанные драматические документы, немного подумав и просмотрев заголовки материалов, он разложил их на несколько тематических стопок, включавших общие сведения по истории города, протоколы и свидетельства об аварии на комбинате, данные химической, радиологической и прочих экспертиз, финансовую отчетность комбината, переписку мэрии с администрацией региона, а также большое количество документов, не относившихся ни к одной из этих категорий и условно объединенных под названием «разное».

Оглядев шесть стопок, свободно разместившихся на широком пространстве стола, и решив начать с документов, предоставлявших общий компендиум знаний, он придвинул к себе первую из стопок и погрузился в нее.

Город Семиструйск, основанный в 1556 году людьми купцов Строгановых, в течение двух веков был известен в качестве места соляных промыслов и в ином качестве в документах практически не упоминался.

Относительно заметным эпизодом в истории города стал 1774 год, когда фельдфебель квартировавшей в городе рекрутской команды 84-го пехотного мушкетерского полка Тимофей Гусятников во время восстания Емельяна Пугачева, подбив на возмущение десяток солдат своей команды, бежал вместе с ними из казенных квартир и встал на сторону самозванца. Происшествие, впрочем, имело не слишком длительную историю, так как всего два месяца спустя мятежники в полном составе были пленены графом Паниным, сам зачинщик бунта был подвергнут наказанию шпицрутенами, а останки его сданы в Анатомический театр.

В девятнадцатом веке, после открытия в окрестностях города локального месторождения каменного угля, к соляным промыслам добавились несколько каменноугольных шахт и два винокуренных завода. После этого город вновь надолго пропал из документов и летописей, безвестно пережил революцию и пребывал в невостребованном состоянии вплоть до конца двадцатых годов, когда в русле начавшейся индустриализации и с учетом открытия на левом берегу реки Семиструйки новых каменноугольных месторождений в городе высадился комсомольский десант «двадцатитысячников» и началось строительство химкомбината. Сам город разросся, достиг статуса районного центра, причем был переименован, так что вплоть до конца советских времен носил имя Цюрупинск, в честь Александра Цюрупы, наркома продовольствия в правительстве Ленина, известного своими голодными обмороками. Обратное переименование города со времен начала перестройки было предметом упорной борьбы группы городских демократов, регулярно публиковавших в городских газетах о Цюрупе различного рода разоблачительные статьи. Вероятно, кульминацией этой борьбы стал выпуск коммерческим издательством в Железногорск-Илимске книги «Половая жизнь Цюрупы», мгновенно разошедшейся массовым тиражом далеко за пределами региона, причем содержание издания, по-видимому, было таково, что даже в сверхлиберальном 1992 году спустя месяц после публикации оно было запрещено к распространению, а книга изъята из библиотек. Тогда же город был наконец переименован – несмотря на то, что в связи с начавшейся эпохой борьбы за выживание протесты и прочие гуманитарные акции сами собой утихли – то ли кого-то в Москве ужаснули обстоятельства половой жизни Цюрупы, то ли это было просто совпадением.

В документах, кстати, имелась краткая справка о книге, с указанием типа бумаги, количества страниц, фамилий редактора, корректора и прочих выходных данных, причем обращала на себя внимание фраза «издание богато иллюстрировано».

По состоянию на момент появления Облака в городе, помимо химкомбината, функционировали НПО «Азотные удобрения», газоперерабатывающий комплекс, несколько предприятий пищевой промышленности, две угольные шахты (большинство было закрыто за нерентабельностью в девяностые годы) и вертолетный завод. Что касается самого химкомбината, то, созданный в начале шестидесятых годов, в советские времена, в качестве научно-промышленного объединения, он занимался, как говорилось в документах, «производством специальной химической продукции, разработанной по указаниям директивных органов». Вообще о продукции комбината что в советскую эпоху, что в последующие времена в документах говорилось определенно эзоповым языком. Сообщалось только, что с девяностых годов, когда директивные органы надолго утратили интерес к специальной продукции, комбинат продолжал вялотекущую деятельность, пока, наконец, не был приватизирован с переходом контрольного пакета к одной из московских бизнес-структур, направившей на комбинат «группу эффективных менеджеров». Катастрофа произошла через семь месяцев. С учетом того, чем обычно кончается в России деятельность эффективных менеджеров, логичным представлялось провести прямую связь между этими двумя событиями, однако из документов это, строго говоря, не следовало – прибывшая на комбинат команда занималась тим-билдингом, разработкой маркетинговых схем, но массовых сокращений технического персонала не производила, в технологические процессы не вмешивалась и вообще вела себя относительно вменяемо.

Отложив первую стопку, Вадим взялся за следующую, целиком посвященную непосредственно аварии. Смена чтения была эквивалентна переходу от обстоятельного реалистического романа к каким-нибудь «Поминкам по Финнегану» на белорусском языке. То немногое, о чем можно было говорить с известной определенностью, содержалось в нескольких кратких документах в самом верху стопки. Конкретно сообщалось, что 24 апреля 2009 года через трубоотводную систему, использовавшуюся для вывода в атмосферу отработанного углекислого газа, произошел «интенсивный выброс газообразной субстанции высокой плотности радикально черного цвета». Выброс продолжался в течение шести часов, образовав над комбинатом массивное черное облако, которое затем, разрастаясь, накрыло собой весь город, в результате чего, как говорилось в документе, «естественная освещенность была сведена к нулю», то есть, попросту говоря, город погрузился во тьму. При этом операторы системы управления технологическим циклом единодушно утверждали, что с самого начала процесса потеряли возможность регулировки и ничего не могли сделать, так как имевшиеся в их распоряжении управляющие консоли просто не работали.

Дальше начиналось черт-те что.

Химический состав выброшенной субстанции определить не удалось. Как следовало из документов, связано это было с тем, что состава как такового, собственно, и не было. В Облаке шла постоянная химическая реакция с перманентным переходом из одного состояния в другое, так что «выделить стабильные межмолекулярные связи не представлялось возможным». При этом процесс имел не цикличный, а статистически случайный или псевдослучайный характер, так что выявить в нем хоть какую-то повторяемость и описать ее также не удалось.

Тот факт, что, несмотря на высокую концентрацию Облака, через него спокойно проходил в обоих направлениях атмосферный воздух обычного состава, объяснения не нашел.

Пресловутая стабильность Облака, то есть тот простой факт, что, несмотря на постоянно дувшие ветры различных силы и направления, Облако в течение восьми лет неизменно оставалось на месте, также объяснена не была.

Электромагнитные сигналы, вне зависимости от диапазона, через Облако не проходили, в связи с чем спутниковая телефония и спутниковое телевидение в городе не действовали. В тех же случаях, когда источник сигнала находился непосредственно в городе, то есть внутри Облака, характер отражений от внутреннего слоя Облака был таким, что «возникающая в результате аддитивная помеха делала прием сигналов мобильной телефонии и телевизионного вещания невозможным». При этом сигналы в спектре радиосвязи, включая пейджинговые, нормально принимались. Объяснений всему этому также получить не удалось.

Экспертные заключения, имевшиеся в следующей стопке, ничего к картине не добавляли. Финансовая отчетность комбината являла собой типичную картину долговременного прозябания, когда предприятию не давали ни жить, ни умереть, хотя более или менее приемлемую зарплату основных специалистов до момента появления Облака сохранять кое-как и удавалось.

Обращала на себя внимание любопытная деталь. Как следовало из документов, производство «специальной химической продукции» в советские времена осуществлялось комбинатом на непрерывной основе, с использованием сырья, содержавшегося в огромных подземных резервуарах. С наступлением новой эпохи объем выработки был радикально уменьшен, но не остановлен, поскольку полная остановка технологического цикла представляла собой сверхсложный, дорогостоящий и небезопасный процесс, в связи с чем все последующие годы комбинат продолжал вырабатывать продукцию в небольших дозах, используя практически неограниченные запасы сырья. Как видно было из приложенной справки, после аварии и образования Облака, когда управляемость отчасти удалось восстановить, объем выпуска был еще раз уменьшен – до минимально допустимых мизерных значений, и в этом виде комбинат законсервирован. Поскольку после консервации финансирование комбината московской бизнес-структурой было практически прекращено, персонал разбежался, и в настоящее время комбинат имел статус охраняемого спецобъекта, доступ на который (за исключением стоявшего на отшибе административного корпуса, в котором теперь располагался вещевой рынок) был запрещен всем, за исключением нескольких специалистов МЧС, периодически посещавших зал управления для текущего контроля. Но главным было другое. Хотя по истечении шести часов в день аварии выброс субстанции Облака прекратился, дальнейшие наблюдения зафиксировали, что в ходе последующих восьми лет с периодичностью примерно раз в месяц и через все ту же трубоотводную систему в атмосферу выбрасывалось небольшое количество все той же газообразной субстанции, имевшей все отличительные признаки вещества Облака. Облако понемногу подпитывалось. Каким образом и в результате каких технологических процессов это происходило, установить, разумеется, не удалось.

Поскольку переписка мэрии города с администрацией региона имела настолько унылый характер, что отбивала охоту ко всякой конструктивной деятельности и, кроме того, ничего не добавляла к фактографической картине происшедшего, Вадим, миновав ее, перешел непосредственно к разделу «разное».

В отличие от всех предыдущих, эта стопка радовала разнообразием тематик, полетом фантазии и красочностью образов, так как содержала то, что помощник мэра обозначил в разговоре как «слухи и сплетни». В сущности, это был срез городского фольклора, относящегося как к событиям, связанным с появлением Облака, так и к городской жизни в целом. События, связанные с появлением Облака, молвой толковались в виде нескольких версий, каждая из которых уже приходила в голову Вадиму во время чтения документов. Высказывалось мнение, что вся история с Облаком была делом технических специалистов комбината, вошедших в сговор с бизнес-структурой, проигравшей приватизационный конкурс и желавшей обесценить упущенный актив с целью его последующей скупки за бесценок. В дальнейшем технологический процесс вышел из-под контроля, а его организаторы в суматохе смылись. Выдвигались также версии, в соответствии с которыми авария на комбинате была проплачена извне (американскими спецслужбами, партией «зеленых», адвентистами-масонами седьмого дня, фондом Сороса и т. д.). В остальных деталях они мало различались с первой.

Широко обсуждалось также предположение, что авария на комбинате и последующее превращение его в законсервированный охраняемый объект были лишь дымовой завесой и прикрытием, призванным замаскировать совершенно иную суть событий, а именно то, что где-то на территории комбината известный в масштабах региона криминальный авторитет Еловый зарыл накопленные им за период 1986–2008 гг. сокровища. Поскольку сам Еловый был убит в 2012 году в Майами и в связи с этим упомянутые сокровища оказывались как бы бесхозными, последняя версия сильно возбуждала аудиторию и широко обсуждалась. Любопытно, что хотя Вадим ничего не знал о Еловом, мысль о том, что все, связанное с Облаком, могло быть лишь ширмой для чьих-то тайных манипуляций на территории завода, пришла ему одной из первых.

Особняком стояла версия, относившая все, связанное с Облаком, непосредственно к деятельности самого Дьявола и связывавшая ее с чрезвычайным распространением, которое получили в последние годы в городе «сатанинские и богопротивные металлические группы». Особой логики в этом предположении не было, так как «сатанинские и богопротивные группы» получили распространение как раз после появления Облака, но это обстоятельство никого не смущало, и в связи с подобной трактовкой событий в городе все большее распространение получали неформальные группы так называемых «очистителей», регулярно пытавшихся срывать металлические концерты и вступавших в потасовки с не менее многочисленными метал-фэнами. Одну из таких сцен Вадим имел удовольствие видеть в кафе. Между прочим, как с удивлением узнал Вадим, город в последние годы действительно приобрел известность федерального уровня в андеграундных металлических кругах, и на проводившиеся здесь фестивали приезжали металлисты со всей страны. Как написал на каком-то металлическом сайте местный фэн (его высказывание цитировалось в одном из документов): «в нашем городе только металл и развивать – сплошная тьма, гниль и плесень».

Средоточием хэви-металлической жизни был так называемый Левый берег, где располагались законсервированные угольные шахты, заброшенная промзона, почти обезлюдевшие шахтерские бараки и «хрущевки», песчаные карьеры и множество других техногенных сооружений разной степени запущенности. Там, на полуразвалившемся стадионе вертолетного завода, регулярно устраивались металлические концерты. Несмотря на массовый отток населения, на Левом берегу по-прежнему проживало несколько десятков тысяч человек, и этот район был одним из основных в городе фольклорогенерирующих участков. Полиция там практически не появлялась, квартплата давно уже никем не платилась, система водоснабжения и электрическая подстанция функционировали с постоянными авариями, устранявшимися чуть ли не силами самих жителей, торговые точки работали в режиме вечных налоговых каникул, а городская администрация уступила место некой стихийной системе самоуправления. В это гнездилище Дьявола регулярно совершали рейды «очистители», называвшие свои вылазки «крестовыми походами», которые они, в подражание историческим крестовым походам, даже нумеровали.

Особо радовали кратко изложенные в одном из документов городские легенды. Легенды эти возникали по разным поводам еще с Екатерининской эпохи, к позднейшим временам относились лишь некоторые из них. Одной из них была легенда о мертвом вертолете. Рассказывалось, что с располагавшегося на Левом берегу вертолетного кладбища (такое действительно существовало на пустыре за вертолетным заводом) регулярно взмывает старый, полуразвалившийся, насквозь проржавевший вертолет и облетает город, рассекая тьму блуждающим лучом прожектора. В проеме отвалившейся боковой двери вертолета сидит, свесив ноги, полуистлевший мертвец с бутылкой водки в руке, периодически запрокидывая бутылку и оглашая затем окрестности диким смехом. Любопытно, что легенда имела под собой некоторое основание, так как в девяностые годы в городе реально существовала коммерческая структура ритуальных услуг «Кратчайший путь», доставлявшая гробы из квартир и моргов в городской крематорий на вертолетах, в которые также набивались и таким образом доставлялись к месту церемонии многочисленные родственники и знакомые. Поскольку перечень нормативно-правовых актов, которые нарушала деятельность этой структуры, занимал две с половиной страницы (перечень был приложен), деятельность эту к 2000 году кое-как удалось прекратить.

Известна также была легенда о призраке гитариста. Сообщалось, что на вершину огромного песчаного холма рядом с заброшенным карьером на Левом берегу периодически забирается призрак гитариста-металлиста и исполняет оттуда рифф из композиции Dimmu Borgir «Tormentor of Christian Souls», сопровождая его громогласными проклятиями и богохульствами. Каким образом звук его гитары при этом «разносится далеко по району», было, впрочем, не вполне понятно, так как для этого вышеупомянутый призрак, помимо собственно гитары, должен был взгромоздить на вершину холма еще и усилитель с колонками и откуда-то взять электричество. В связи с этим, правда, в одной из версий легенды утверждалось, что явления гитариста-призрака странным образом совпадали с веерными отключениями электроэнергии на Левом берегу, однако каким образом эта энергия доставлялась призраку на вершину холма, версия никак не поясняла.

Завершала картину легенда о подводном монастыре. В связи с тем, что в конце тридцатых годов русло реки Семиструйки было искусственно изменено для создания местного водохранилища и стоявший в низине монастырь шестнадцатого века в результате действительно оказался под водой, различные связанные с ним эзотерические слухи и легенды издавна циркулировали среди населения, однако, как сообщалось в документе, по какой-то непонятной причине в течение последних восьми лет они выкристаллизовались в конкретную историю о подводных монахах. Песчаный берег водохранилища в километре от города издавна был излюбленным местом отдыха местных жителей, где они охотно купались и загорали; после появления Облака о загаре, разумеется, пришлось забыть, однако купания, пусть под покровом тьмы, со временем возобновились, для чего местность по инициативе мэрии даже была подсвечена двумя мощными прожекторами. В вынужденно ночных купаниях некоторые находили даже известную прелесть, работала и издавна существовавшая вблизи пляжа лодочная станция. В соответствии с легендой, привычный отдых жителей периодически стал нарушаться появлением на поверхности водохранилища всплывавших из глубины вод недружелюбного вида монахов в рясах и клобуках, истово обличавших купающихся жителей в разнообразных грехах. Легенда передавала свидетельства многочисленных очевидцев, согласно которым на водной глади вблизи мирно проплывавших мимо двух лодок внезапно появились голова и плечи костлявого, с горящими глазами и клочковатой бородой монаха, который, желчно поджав губы, цепким, недобро-примечающим взглядом обвел обомлевших жителей и, воздев перст, с торжествующим криком «Анафема! Всем анафема!» скрылся в волнах.

Агрессия всплывавших из глубины монахов распространялась почему-то почти исключительно на женщин. Рассказывалось, в частности, как прямо перед лицом неторопливо плывущей брассом женщины тридцати пяти лет внезапно с шумом всплыл огромный, с массивным золотым крестом на груди поп и, всей тушей надвинувшись на нее, возопил: «Прелюбодействовала?» Женщина, с которой случился нервный припадок, вынужденно перейдя с брасса на кроль, с трудом достигла берега. В другой раз вблизи лежавшей на спине, раскинув руки, на глади водохранилища женщины так же неожиданно всплыл косматый, злобного вида монашек и, пригвоздив ее к лону вод пронзительным взглядом и обличающе ткнув в ее сторону указательным перстом, мстительно произнес: «Век не видать тебе водосвятия!» – после чего мгновенно погрузился в толщу вод и исчез в глубине.

Рассказывалось и о других подобных случаях.

Отложив последний документ, Вадим отодвинул стопку. На зеленом сукне стола перед ним осталась последняя бумажка. Мгновенье Вадим смотрел на обрывок листка с записью синим фломастером.

«Казначеев Георгий Иванович, ул. Стаханова, д. 3, корп. 1, кв. 2, в 2002–2009 гг. начальник отдела режима.

Лебединский Александр Владимирович, Левый берег, ул. Газоагрегатная, д. 14, корп. 6, кв. 43, в 2005–2009 гг. заместитель директора по научной работе».

Сунув документы обратно в папку, он оставил обрывок на столе. Рыться в бумагах смысла больше не было, документы сказали все, что могли. Чтобы что-то реально выяснить, надо было идти и разговаривать со свидетелями.

Неслышно вставшая с постели Аля, мягко подойдя, с секундным любопытством заглянула в листок через его плечо.

– Это кто такие?

Констатирующе посерьезнев, Вадим сделал ответственное лицо.

– Злостные нарушители правил пешеходного движения, извращенцы и неплательщики алиментов.

Еще раз мимоходом взглянув в бумажку, Аля свободно пожала плечом.

– На Левом берегу, по-моему, уже давно никто алиментов не платит.

– А на Правом что, платят исправно?

– Не знаю. Меня, во всяком случае, это точно не касается.

– Тогда, может быть, ты знаешь, где улица Стаханова?

– Это старая промзона, за сквером Первостроителей. А ты что, собираешься туда идти?

– Ну да. А что?

– Не знаю, там, по-моему, давно уже никто не живет.

Вадим кивнул на листок.

– Ну, один абориген по крайней мере присутствует.

Аля наклонилась.

– Может, у него ностальгия? Поближе к бывшим режимным объектам…

– Что ж, это и попробуем выяснить.

Выпрямившись, она со скромным достоинством оглядела его.

– Между прочим, если ты подвинешься, я смогу сесть тебе на колени.

Спохватившись, он поспешно отодвинулся от стола.

– Извини. Вот так порой мы и упускаем возможности.

Быстро сев ему на колени и обхватив шею, она с серьезной требовательностью повернулась к нему.

– А тебе понравилось, как я тебя вчера соблазнила?

– Ну, по-моему, это было очевидно.

– Я специально надела туфли.

– А это были те самые?

– Ну конечно.

– Извини, не понял.

Пряча улыбку, она потупила глаза.

– Мне кажется, если бы я пришла в других туфлях, результат был бы тот же.

– Могла бы прийти вообще без туфель.

– Ты не понимаешь. Мужчины так устроены. Чем больше похоже на порнографию, тем сильнее действует.

– Ну, не на всех. Я, например, не люблю ни туфель, ни белья.

– То есть ты любишь, чтобы девушка была совсем голая?

– Ну да.

Она с улыбкой отвела глаза.

– А мне, наоборот, нравится, чтобы, когда она лежит на спине и ее трахают, на ней были туфли на шпильках. – Она повела плечом. – Я такая онанистка.

– Ну, законом не возбраняется.

– Еще бы возбранялось. Половина женщин с катушек бы слетела.

– Используешь технические средства иностранного производства?

– У меня было одно средство, но из него батарейка выпала и куда-то закатилась. Но, в общем, мне все равно. Я как-то разнообразна в этом отношении. То есть разные способы использую. Кроме душа.

– Это почему?

– Потому что это, типа, неправильно. Это точно, по науке. Мне одна моя знакомая, психотерапевт, сказала, что такой метод мастурбации у них считается непродуктивным.

– То есть психотерапевты под душем не мастурбируют?

– Во всяком случае, нам они это не рекомендуют.

– Что ж, им виднее.

Она ищуще обернулась.

– Я вчера тебе пейджер достала. У Ирины оказался новый, она им даже не пользовалась. Она себе купила, а ей на следующий день на работе выдали. А, вон он.

Живо встав с его колен, мягкой, чуть покачивающейся походкой она пересекла комнату и, взяв с тумбочки коробочку, вернулась к нему на колени.

– Даже еще в пленке… Ты ведь сейчас поедешь? Вот. Сейчас совместно лишим его девственности.

Впечатленный, он крутанул головой.

– Совместно лишить девственности пейджер – это уже какое-то особо злостное извращение.

Она согласно кивнула.

– И сейчас мы ему предадимся.

Повозившись с кнопками, она дождалась пискнувшего сигнала.

– Вот так. Запомнил?

Он кивнул.

– Ну вот, я тебе вызвала.

С застенчиво-уклончивой улыбкой она взглянула на него.

– Мы совершили групповое изнасилование пейджера.

– Что-то удовлетворения особого не чувствую.

– Это придет позже.

– Надеюсь.

Она оглянулась на стенные часы.

– Я скоро на работу. Так что занимай ванную быстрее.

Одевшись и приведя себя в порядок, через пять минут он вышел в коридор. Вновь пройдя тусклым путем к входной двери, мгновенье повозившись с незнакомым замком, он вышел на лестницу. Отсекающе лязгнула дверь; слушая свои шаги в гулком каменном пространстве, он спустился вниз. Машина ждала у подъезда; назвав адрес шоферу, он смотрел, как тянется мимо окна, ускоряясь и ускоряясь, под конец замельтешив черными окнами и подъездами, казавшийся бесконечным длинный дом. Дом оборвался, замелькали изломанным частоколом голые стволы и ветви высохшего скверика, машина повернула, потянулись переулки, место редких светящихся окошек заступили глухие черные стены без единого проблеска, дальний свет ощупывал пустую дорогу впереди.

Под теплым ветерком из щели приспущенного стекла он смотрел на пляшущие впереди световые конусы. Снова ощущая себя в пустоте, не заполненной ни Алей, ни документами, стремясь не дать воспоминаниям вновь заползти в него, он вспоминал то, что только что прочел в бумагах. В общем-то, грош цена всем этим документам, подумал он. Третий слепок с реальных событий, «журналистское расследование», тени на стене Платоновской пещеры. Бог знает почему, но углубленное изучение вопроса всегда приводит к тому, что реальная ситуация оказывается в точности противоположной той, что существует во всеобщем мнении, – да иначе и быть не может, когда составленные случайными людьми документы напоминают попытку паралитика описать Олимпийские игры. Документы мне не помогут, нужны свидетельства, нужны мнения, мысли, впечатления тех, кто хотя бы издали, хотя бы косвенно наблюдал то, что происходило на этом заводе. Единственная удача во всем этом – это то, что есть те два человека – если, конечно, они окажутся на месте и захотят со мной разговаривать.

Начальник отдела режима. Это именно тот, кто сейчас мне нужен. Такие люди обычно в курсе всего, они не пренебрегают мелочами, они в курсе всех слухов и сплетен, отставные комитетчики, они тянутся к информации, потому что по привычке помнят, что именно она дает власть над людьми, не может быть, чтобы он не знал ничего о случившемся, наверняка он что-то видел, что-то наблюдал, возможно, даже что-то понял, только он может сказать что-то серьезное. И тут промашки не должно быть. Хочешь не хочешь, а придется сразу взять верный тон, придется понравиться ему – если этого не произойдет, если я не налажу с ним контакт, он не только замкнется сейчас, но и в следующий раз может уклониться от встречи. Придется быть чертовски убедительным – он может оказаться зачерствевшим старым служакой или косящим под простачка неприметным типом себе на уме, в духе Швейка, в цель придется попадать с первого раза – однажды составив мнение о человеке, такие люди редко его меняют. Иначе – все, иначе никакая Гекуба мне не поможет.

Машина вдруг резко остановилась.

– Дальше не поеду, – сказал водитель.

– А что случилось? – спросил Вадим.

– Выходили б вы скорее, – сказал водитель, – не видите, какой район.

– А какой? – спросил Вадим.

Водитель без особого дружелюбия покосился на него.

– Приезжий, что ли?

– Ну, сюда, во всяком случае, с вами приехал.

– Какой, какой… Мертвый парк.

Вадим посмотрел в сторону мутно видневшегося впереди древесного массива.

– В смысле? Там что, мертвецы бродят?

– Не знаю я, кто там бродит, – сказал водитель, – а за парком точно кто угодно шляться может. И через парк не поеду – бог знает чего на дорогу подбросят – шину проколет, потом вылезай отсюда.

– А улица Стаханова где?

– Сразу за парком начинается. Там ему памятник стоит – увидите.

– Понятно, – сказал Вадим. – Так мне что, по дороге идти?

Водитель как-то странно посмотрел на него.

– Лучше по пешеходной дорожке идите, – сказал он. – Там даже кое-где фонари есть.

Вадим посмотрел в сторону парка.

– Правее, – сказал водитель. – Там, где тумба поваленная.

Рассчитавшись, Вадим вышел из машины.

За спиной поспешно взвизгнули тормоза разворачивавшегося автомобиля, послышался быстро удалявшийся рокот. Свернув с дороги, по осколкам битого кирпича через хрустевший под ногами засохший мусор он вышел на дорожку; между двумя изображавшими цветочные чаши гипсовыми тумбами, одна из которых и вправду была повалена, он вошел в парк.

Изгибающаяся дорожка уходила во мрак, отдаленный фонарь подсвечивал голые стволы и переплетение острых веток. Пройдя сотню шагов, он оглянулся – того разрыва между деревьями, через который он вошел, уже не было во тьме, впереди все так же тянулась дорожка. Стволы уходили вверх, в черноту, черные ветки были неподвижны, стояла абсолютная тишина. Беззвучно, временами слыша шорох ссыпающегося песка под ногами, он дошел до покосившегося облупленного фонаря; чуть склонившись над дорожкой, еле слышно потрескивая, он освещал белый ссохшийся песок. Оставив его за спиной, он пошел дальше по дорожке, вновь углубляясь во тьму; дорога сузилась, нависающие во тьме ветки сомкнулись где-то в вышине над головой; без движения воздуха, без шелеста и шорохов, в безмолвии и неподвижности черная древесная сушь расстилалась справа и слева. Охватывающая и всепроникающая, силой заползающего в душу ощущения полной остановленности, равнодушия и покоя, конца мира, навеки погибшим королевством она, казалось, гасила и замедляла чувства. Темный мертвый мир. Тесно расставленные во тьме стволы, которые, казалось, умерли миллион лет назад и так же вечно будут стоять в угольном сумраке, зыбкий, никуда не ведущий серый просвет среди веток, темные лунные поляны без луны, загадочное, почти приятное ощущение ненужности всякого движения – зачем куда-то идти, когда ты уже пришел, – не смерть, а то, что наступает после смерти, глухое и бесконечное, обступало со всех сторон. Невольно сбавив шаг, чувствуя, что исчезает время, безошибочно, каким-то инстинктом ощущая, что он – единственный человек в этом мертвом пространстве, Вадим наконец остановился. Смерть. Изломанная древесная вязь чернела над ним. Рассматривая ее, повернув голову, он вдруг замер, почти вздрогнув – в вышине, в расщелине вертикальных голых ветвей, на фоне темно-серой массы, заменявшей небо, он увидел сплетенное из веток гнездо. Полукруглое и прочное, плотно, веточка к веточке подогнанное, наверно, воронье, казавшееся странным и немыслимым среди обступавшей его обездвиженной нежити, оно отчетливо виднелось, окруженное сплетением ветвей. Что-то неясное, размытое было во всем этом, ветки, торчавшие сверху и снизу, накладывались, сливаясь с картиной, Вадим присмотрелся – среди нагромождения черных пятен и штрихов ему показалось, что он видит саму ворону. Смазанная непонятная картинка, то ли контур вороны, то ли причудливое переплетение сучков. Есть она или нет, но как-то странно она сидит, подумал он, окаменела она, что ли. И тут по острому абрису клюва, по быстрому движению дернувшейся головы он вдруг увидел, что ворона жива. Обеспокоенно задвигавшись, перейдя из одного конца гнезда в другой, секундно нырнув вглубь гнезда, она тут же выпрямилась, над краем гнезда вновь стала видна ее простецкая башка с клювом. Здесь, среди полной черноты, среди казавшегося вечным мрака, она жила своей, не прекращавшейся, лишь ей одной известной и понятной жизнью, здесь, на дне корзины, скорее всего, были ее птенцы, здесь где-то среди мертвой темени летал ее муж, выискивая бог весть где затаившихся червячков – с трудом отведя взгляд, Вадим передернул плечами, как от озноба, ощущение того, что он не видит, не понимает всей полноты и тайной сложности прячущегося и происходящего тут, охватило его; медленно повернувшись, пытаясь понять собственное беспокойство, он вновь зашагал по сухому песку. Что-то большее, чем просто явление живого существа среди мертвого мира, было в том, что он увидел, Вадим поежился, видимость, пробормотал он, всего лишь видимость, не успев додумать это, краем глаза уловив слабый отблеск света впереди, он поднял голову – тусклый фонарь с разбитым стеклом показался вдали. Прибавив шагу, метров через двести он вышел из парка.

Кругом не было ни души. Справа темнели развалины незаконченной стройки с заржавевшим бульдозером без гусениц, слева, в крохотном скверике, на высоком круглом постаменте – статуя человека с отбойным молотком, между ними уходила вдаль узкая улочка, зажатая между забором, за которым высились длинные заводские корпуса, и линией самодельных жестяных гаражей. Направляясь к ней, Вадим взглянул в сторону скверика, в памятнике ему почудилось что-то необычное; не став присматриваться, он пошел дальше, двери гаражей были перекошены и сорваны с петель, метров через двести громады корпусов оборвались, потянулись двухэтажные здания каких-то заброшенных складов, улочка чуть повернула, в замешательстве Вадим остановился – лежавший на брюхе проржавевший автобус без колес и стекол перегораживал путь, к стенке его была прислонена деревянная лестница. Взобравшись по ней, Вадим перелез по крыше; спустившись по груде автомобильных покрышек и спрыгнув на землю, он на мгновенье замер – три массивные неподвижные фигуры угрожающе маячили в полусотне шагов от него. Секунду поколебавшись, он пошел вперед, фигуры двинулись навстречу ему.

Под ногами хрустел гравий.

Спокойно, подумал Вадим, может, и раньше времени ты напрягся. Трое почтенных городских жителей после плотного ужина вышли на вечерний моцион прогуляться и обсудить последние новости. Завязать разговор, спросить их о чем-нибудь? Интересно только, о чем – как пройти в библиотеку? Да, будет в самый раз.

Приближавшиеся фигуры быстро разделились – прибавив шагу, двое зашли с боков, движения их резко ускорились, мгновенно приблизившись, схватив и заломив ему руки за спину, они повели его, полусогнутого, толкая перед собой; не оглядываясь, третий шел впереди. Шагов через пятьдесят они стащили его с улочки; пройдя по размытой глинистой тропинке между какой-то свалкой и кирпичным сараем, они вытолкнули его на ярко освещенную поляну, человек семь или восемь, сидевших вокруг костра, повернулись в их сторону; отпустив Вадима и толкнув его в спину, конвоиры отступили; с хрустом распрямляя заломленные руки, Вадим выпрямился – сидевший отдельно от остальных истощенно-худой босой человек в грязной длиннополой шинели рывком поднял голову, отблеск костра высветил его странное полудетское лицо. Вскочив, на мгновенье замерев и вдруг подпрыгнув, он в два прыжка приблизился к Вадиму вплотную.

– На Стахановке, – словно отвечая на немой вопрос, произнес за спиной у Вадима чей-то хриплый голос.

Быстро придвинув голову, заглянув в самые зрачки Вадиму, тут же отпрыгнув, как-то странно обмякнув, человек быстро зашевелил губами, блуждая взглядом по траве.

– Хороший… Хороший… Издалека… Издалека…

Снова прыжком приблизившись, искривленно согнувшись, плачущим взглядом он вновь впился в лицо Вадима снизу вверх.

– Бежит слезинка, капает… День капает, век капает… Как осушить? Ни кнут, ни пряник… Ни кнут, ни пряник не помогают. Как?!

Словно внезапно целиком уйдя в себя, что-то беззвучно шепча, безвольно отступив на шаг, он скрючился, изломанно держа руки; кто-то из сидевших у костра что-то бросил в пламя, костер полыхнул, лица смотревших на Вадима людей не шелохнулись. Застыв, упершись взглядом в одну точку, человек истощенно шевелил губами.

– Платить… За все платить… За справедливость… За Божью справедливость… Ни кнут, ни пряник…

Вдруг разом переменившись, дернувшись как-то боком, он остро взглянул на Вадима.

– «Люди навсегда останутся глупенькими жертвами обмана и самообмана, пока не научатся за любыми религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов».

Губы его отвердели, во взгляде на мгновенье блеснул ничем не затененный острый ум.

– Вот ведь как…

Коротко вздрогнув, бросившись к Вадиму, он схватил его за лацканы, вновь лихорадочно заглядывая в глаза.

– Тухачевский… Не смогли, не прорвались… А если бы… Эффект домино… И тогда все, все разом… А?

Враз обмякнув, он отшатнулся, бессильно шаря взглядом по траве.

– Иначе нельзя… Иссушат, изведут, обессилят… Ни кнут, ни пряник… Не выдержать. Если только все, все разом…

Он резко обернулся к Вадиму.

– А если нет?!

Мгновенье замершим взглядом он смотрел в пространство.

– Только Божьим, словом Божьим… Иначе – не выдержать… Только Бог, только Бог…

Вдруг дернувшись, взорвавшись слезами, рухнув наземь, страшно кривясь, он закрутился юлой по траве.

– Грешен! Грешен я! Грязен! Прости меня, Господи, в ничтожности моей…

Судорожно вытянувшись, руки его царапали землю.

– Из грязи происшел, грязь извергаю…

Изогнувшись дугой, вновь свернувшись клубком, он забился на земле с вывороченно запрокинутой головой, словно что-то выбивая из себя.

– Грешен! Гнусен!

Вывалянный в грязи, внезапно вскочив, вновь прильнув к Вадиму, снизу вверх, дергая за лацканы, он потянулся к нему, моляще заглядывая в глаза.

– Скажи: спасемся? Верою спасемся?

В судорожном ожидании глаза его, слезясь, не мигая, смотрели на Вадима.

Что сказать ему, – подумал Вадим. – Сказать как есть? Нельзя, не поймет. Или поймет? Что он поймет…

Мгновенье помедлив, подняв глаза, стараясь попасть в тон, Вадим встретил его взгляд.

– Воздано будет каждому по вере его…

На мгновенье застыв в неподвижности, отскочив, бросив быстрый лукавый взгляд на Вадима, человек подпрыгнул, изогнувшись; глаза его загорелись; словно ликуя, он закружился, подпрыгивая, вокруг Вадима словно в танце, сияя, торжествующе тыча в его сторону пальцем.

– Не верует! Не верует!

Разом потухнув, вплотную подойдя к Вадиму, склонив голову набок, серьезно, словно извиняясь, он заглянул в глаза ему.

– Только словом Божьим… – в глазах его мелькнула ласковая укоризна, – а с иными – нет… Иным – нельзя…

На излете, словно теряя интерес к разговору, он вяло махнул рукой в сторону сидевших у костра.

– К Богу! К Богу его ближе!

Резко обернувшись, он вскинул руку, рот его перекосился криком.

– На крест его!

Вскочив и бросившись к Вадиму, люди, сидевшие у костра, повалив, заломанно держа его руки, туго связали ремнем его ноги; лежа на животе, повернув голову, он увидел прислоненный к стене сарая массивный деревянный трехметровый крест. Волоча по земле, они потащили его к стене, кто-то уже положил крест плашмя; затянув его на крест, еще одним ремнем они туго привязали его ноги; прижав раскинутые руки, они примотали их к перекладине. Несколько человек уже присели у изголовья, поднатужившись, дружным движением они приподняли крест с примотанным к нему Вадимом, подбежавшие еще несколько человек подперли вертикальную балку; напрягшись, согласным усилием они взметнули крест вертикально. Навалившись, кантуя, как на стройке, они придвинули крест к стене сарая и оставили прислоненным. Откуда-то взялась стремянка, встав на ее нижнюю ступеньку, кто-то сунул под нос Вадиму привязанную к длинной палке губку, пропитанную чем-то парализующе терпким, туман ударил ему в голову. Вознесенный над крышей сарая, пытаясь пошевелиться, чувствуя насмерть примотанные руки и ноги, подняв голову, он различил вдали, в уплывающей мгле контуры дома и несколько тускло мерцавших окошек. Люди, глядя на него, полукругом стояли внизу. Какой-то человек в треухе и ватнике, присев, возился у подножья креста, в ящичке блеснули гвозди. В изумленной досаде, замутненно, пытаясь собрать расползающиеся мысли, Вадим смотрел на них. «Идиоты, болваны, изверги… Они что, серьезно? Почему сейчас? Безумная толпа… Почему сейчас! Почему так рано? Изверги…» Встав на стремянку, человек с гвоздями в кулаке быстро поднялся, оказавшись вровень с Вадимом; деловито осмотрев его руки, вытащив из-за пояса молоток, взяв один гвоздь в зубы, он примерил другой к его запястью, люди, стоя внизу, без выражения смотрели на них. Заторможенно, неверяще, не в силах понять, Вадим смотрел на расплывающиеся внизу их головы и плечи. «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят», – промелькнула в нем невесть как залетевшая в голову мысль. Вытащив торчавший меж зубов гвоздь, человек сунул его в карман; приставив гвоздь к запястью, он замахнулся молотком, завороженно Вадим смотрел, как движется его рука.

«Может быть, я – Христос?» – подумал он.

Блеснула ослепительная вспышка, и сознание оставило его.