О мытаре и фарисее
Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится (Лк. 18: 10–14).
Одна из самых известных евангельских притч — о мытаре и фарисее. Чтобы ее понять, надо сначала разобраться, кто такой мытарь и кто такой фарисей.
Во времена Иисуса Христа Иудея была оккупирована Римской империей и входила в состав провинции Сирия. Одним из тяжелых последствий оккупации для населения был сбор больших налогов в имперскую казну. Имея за спиной римскую армию, налоги обычно собирали чиновники из местных, прекрасно знавшие, кто как живет и с кого можно взять побольше. Эти налоговые инспекторы назывались «мытари». Поскольку они работали на оккупационную власть, их люто ненавидели и считали страшными грешниками: мало того, что они служили язычникам, так еще и наживались на чужом горе — как правило, они быстро богатели.
Фарисеи — это было такое религиозное движение в Израиле, довольно многочисленное. Оно образовалось более чем за сто лет до прихода в мир Иисуса Христа. Благочестивые иудеи ставили перед собой задачу полностью соблюсти каждую заповедь, что некоторым из них удавалось. Поэтому в сознании слушателей Христа (в отличие от нас сегодняшних, поколение за поколением воспитанных на этой притче) фарисей был благочестивый человек или, по крайней мере, считавший себя таковым.
И вот, говорит Христос, два человека вошли в храм помолиться. Обратим внимание на сам факт прихода в храм, это очень важно. Они пришли не на богослужение, не затем, чтобы принести жертву — а Соломонов ветхозаветный храм в основном существовал ради жертвоприношения, — они пришли помолиться. И благочестивому человеку, очень много внимания уделявшему соблюдению закона Божия, и отъявленному грешнику это было необходимо. Почему они не могли помолиться дома, где-нибудь в саду, или на дороге, или на площади?
Многие не понимают, зачем нужен храм, утверждают, что Бог у них в душе. Некоторым он даже мешает, потому что они хотят разговаривать с Богом своими словами, на своем языке и в своем ритме, а стоящие рядом их отвлекают. Действительно, каждый человек может обратиться к Богу где угодно. Дух дышит, где хочет (Ин. 3: 8), говорит Христос, никто не может приказать: «Боже, Ты здесь встречайся с человеком, а здесь не встречайся!» Присутствие Божие иногда можно почувствовать в самом страшном месте: например, у нас есть великое множество святых новомучеников, которые глубоко, горячо молились Богу в лагерных бараках, где не было ни одной иконы, ни одной свечки, ни одной лампадочки, а только мат, подлость, жестокость и постоянные драки. Да, они умудрялись молиться в этом человеческом аду, но как только выходили на свободу, первое, куда стремились их душа и тело, — это был храм.
В храме Бог может дать человеку значительно больше, чем в любом другом месте. Есть вещи, которые мы можем найти где угодно, и встреча с Богом может произойти где угодно, но только в храме можно получить дары, которые Бог больше не дает нам нигде. Мы, православные, называем их таинствами — это таинственное прямое действие Бога, которое является великим даром и радостью для человека. Очень хорошо по схожему поводу сказал Винни-Пух: «Поэзия — это не такая вещь, которую вы находите, когда хотите, это вещь, которая находит на вас; и все, что вы можете сделать, — это пойти туда, где она сможет вас найти». Храм — место, где Бог обитает и где Он всегда может вас найти. Это не значит, что каждый раз, когда мы приходим в храм, мы можем требовать от Бога таинственные дары, но надежда получить их подкреплена Его волей.
Даже атеист, зайдя в храм, вдруг ощущает присутствие Бога. Он не может себе этого объяснить, разум сопротивляется и начинает искать причину — здесь особое освещение, теплятся лампады, невероятно вкусный запах ладана… Но нет, дело не в этом, просто Господь коснулся души человека. Наши благочестивые предки прекрасно знали, как это бывает, и потому всюду, куда приходили на новое жительство русские люди, они прежде всего строили храм. Их жилища на первое время могли быть убогими землянками или одним большим домом на несколько семей, но храм ставился обязательно, пусть маленький, за один день — «обыденный». В Москве есть храм пророка Божия Илии «Обыденный» в Обыденском переулке — каменная прекрасная церковь, не закрывавшаяся в советское время; ее название хранит память о том, что за одни сутки был срублен, поставлен и освящен деревянный храм, в котором тут же началась общая молитва.
Когда мы приходим в дом Божий, вспоминаем слова Христа: где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 18:20). И здесь все помогает сосредоточиться, собраться и обратиться к Богу, все так специально устроено, исходя из опыта живших раньше нас христиан, чтобы говорить с Ним было проще.
Мытарь и фарисей пришли не на богослужение, а поговорить с Богом о своем, каждый принес то, что было у него на сердце. Иногда мы пытаемся сказать Богу о нужных, как нам кажется, вещах, о чем-то умалчивая. На самом деле глупо что-либо от Него скрывать, потому что Ему открыто все, что происходит в сердце человека. В Священном Писании Он так и называется — Бог-Сердцеведец, взирающий на сердце, видящий, что там происходит. Как же Ему молиться — своими словами, как мытарь и как фарисей, или по молитвослову, в котором столько для нас непонятного, изложенного устаревшим языком?
Надо молиться и так, и так. Но овладеть искусством молитвы можно быстрее, если учиться на образцах, которые предлагает нам Церковь. Вот вы поступили в институт и хотите выучить английский язык, вам дают учебники, а вы отказываетесь и говорите: «Учебники я составлю себе сам». Вряд ли вас поймут англичане или вы их. Точно так же и здесь: молитве надо научиться. Молитва — это прекрасно, красиво, радостно, но довольно сложно. Поэтому Церковь хранит молитвы тех, в ком она уверена, то есть святых. Открыв молитвослов, вы увидите, что утренние и вечерние молитвы подписаны именами известных, прославленных подвижников, святых людей. Церковь им доверяет. А кому-нибудь может прийти в голову такая, например, молитва — смиренная просьба: «Господи, накажи моего неприятного соседа, пусть он завтра сломает ногу». По форме это будет молитва, а по существу то, что Богу отвратительно. Поэтому надо учиться молитве по хорошим образцам и потом уже начинать молиться самому. Но большинство верующих, даже перейдя к молитве своими словами, все равно возвращаются к молитвослову. Как мы никогда не напишем стихи лучше Александра Сергеевича Пушкина, так и молитвы лучше Иоанна Златоуста вряд ли составим. Все-таки это действительно искусство из искусств и наука из наук, притом что молитва всегда должна оставаться разговором с Богом.
И фарисей, и мытарь говорили с Богом простыми словами, рассказывая о том, что было у них на сердце, чем они жили, что было существом их отношений с Богом. В этом смысле они оба являются для нас образцом, показывают, что с Богом надо быть абсолютно искренним.
А дальше мы с удивлением узнаем, что мытарь, несмотря на свою грешную жизнь, вышел из храма более оправданным, нежели фарисей. Господь не сказал, что фарисей был осужден. Но его молитва оказалась Богу неугодна по серьезной причине, крывшейся в сердечном устроении этого праведника. Вот мы придем в храм, надеясь, что наша молитва будет услышана и исполнена, а вдруг окажется, что Богу она совершенно неугодна. Нам надо разобраться, что с фарисеем было не так: в чем-то мы можем ему подражать, а что в его поведении было неприятно Богу?
Во-первых, фарисей был уверен, что он праведник, и хвалился этим перед Богом. То есть все свои добрые дела, маленькие и большие, он делал на самом деле не для Бога, а для своей гордыни, превозносился ими. Откуда мы это знаем? Превозношение и упоение собой всегда связано с осуждением другого человека. Чем мы поверхностнее относимся к своим грехам и меньше их замечаем, тем лучше видим грехи ближнего. И наоборот: чем человек глубже кается, тем меньше ему дела до грехов ближнего и он никого не осуждает. Поэтому мытарь ничего ни о ком не говорил, а только о себе: Боже! будь милостив ко мне грешнику! Он исповедовал себя грешником, просил его помиловать, понимая, что, если Бог будет его судить, он будет осужден. Древний сирийский святой Исаак Сирин сказал: «Никогда не называй Бога справедливым. Если бы Он был справедлив, мы бы давно были осуждены. Называй Бога милосердным». И мытарь, понимая, как он грешен, взывал к Божьему милосердию, потому что к справедливости в его случае взывать было очень опасно. И Бог его за это оправдал — еще и потому, что он никого не осуждал, кроме себя.
А фарисей был «менее оправдан», хотя не совершал плохих поступков и много времени посвящал общению с Богом. Он перечисляет свои заслуги: пост, десятина…В ветхозаветные времена отдавали на храм десятую часть всего, вплоть до мельчайших семян; Христос, ругая фарисеев, говорит: Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; сие надлежало делать, и того не оставлять (Мф. 23:23). Это удивительно для современного человека и, на самом деле, сейчас это невозможно и не нужно, потому что ветхозаветные постановления отменены: Апостольский Собор 51 года из всех запретов и ритуальных требований Ветхого Завета оставил нам только три вещи: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блуда (Деян. 15: 29), про десятину ничего сказано не было. Да и зачем — из Деяний апостолов мы знаем, что первые христиане не десятину отдавали, а продавали свои имения, землю, дома и деньги полагали к ногам Апостолов (Деян. 4: 35). Правда, первую каменную церковь на Руси построила святая равноапостольная княгиня Ольга и назвала ее «Десятинной», потому что истратила на строительство десятую часть своего княжеского состояния. Храмы полностью содержались на пожертвования, и люди воспринимали это как честь, как возможность участия в земном доме Бога. Приходская община всегда содержала храм. Та ситуация, в которой мы сейчас оказались, когда прихожане не могут, не хотят, не приучены нести ответственность за содержание храма, уникальная и очень тяжелая для Церкви. Настоятель должен откуда-то взять и выложить деньги за отопление, за ремонт крыши, на жалованье хору. Прекрасные люди, любящие Бога, приходят на службу, радуются этому, получают дары, благодарят Бога и уходят домой. А батюшка остается один обеспечивать весь этот процесс. Верующие должны содержать не только храмы, но и семинарии, где учатся будущие священники. Семинаристов надо кормить, обувать, одевать, отапливать помещение… Ну хорошо, духовные семинарии и академии содержит Патриархия, которой храмы отчисляют налог, а для нас важно хотя бы свой храм содержать, куда мы приходим молиться. На Руси люди все самое лучшее приносили в храм. В избе коптила лучина, а в храме было латунное или оловянное паникадило, на котором горели свечи. Дома ели из деревянных тарелок и чашек деревянными ложками, а в храме были металлические священные сосуды. Кузнец делал подсвечники, все было расписано, украшено резьбой; кто-то украшал, остальные давали на это деньги…
Но фарисей своими пожертвованиями то ли хвастается, то ли он отчитывается Богу, как все правильно делает: соблюдает пост, отдает десятину, он не убийца, не прелюбодей, не нарушает очевидных заповедей. Вроде бы он благодарит Бога со смирением — Господи, это не я все сделал, я Тебя благодарю за свое знание, за силы, которые Ты мне даешь так поступать. Но он все испортил, все обесценил одним кивком в сторону мытаря, сказав: «Я — не как этот человек». Это превозношение; если я делаю добрые дела и горжусь ими, в очах Божиих они сразу же обесцениваются — они сделаны не ради Него. Кроме того, он осудил ближнего. Это духовная аксиома: чем выше я думаю о себе, тем хуже — о других и сильнее их осуждаю. Из житий святых видно, что они обычно никого не осуждали, более того, всех пытались оправдать.
Мытарь не искал, кто грешнее его, а считал себя хуже всех. Он стоял на коленях и бил себя в грудь, потому что ему было так тяжело и тошно от своего греха, что не хватало слов, нужны были жесты. Душа его выворачивалась наизнанку, он просил у Бога только милости. И вышел из храма оправданный — ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится. Унижен будет не только после Суда Божьего, а еще в этой жизни. Очень распространенное явление, когда Господь смиряет гордого. Человек много о себе воображает, осуждает других — и вот Господь явно отступает от него, попуская впасть в тяжкие грехи. А того, кто о себе высоко не думает, Господь обычно возвышает. Потому что такой человек — мы его называем смиренным — примет возвышение без вреда для себя. Он является источником мира и радости для окружающих. В его присутствии легко, с ним приятно работать и общаться. А с гордецом очень тяжело.
Так образ соблюдавшего заповеди фарисея стал нарицательным. Оказывается, при внешнем благочестии можно лелеять внутри гордое превознесение себя и осуждение других. Очень многое внешнее из того, что есть в Церкви, люди церковные могут исполнять не для Господа, а с превозношением, такое бывает у каждого верующего, в разной степени, в разные периоды жизни. Внешние традиции и обряды, конечно, возникли как способ передать опыт духовной жизни, но если они начинают жить сами по себе, ради себя, а не ради этого опыта и общения с Богом, то могут потерять смысл и стать препятствием для общения с Богом и дел христианской любви.
Мытарь пошел оправданным в дом свой… Как он будет жить дальше? В притче ничего не говорится о его намерениях. Неужели он, покаявшись, будет и дальше богатеть, сколачивая состояние поборами? Часто приходится слышать от людей неверующих, что христиане хорошо устроились: согрешил — покаялся, снова согрешил — снова покаялся как ни в чем не бывало. Нет, думаю, что человек, способный на такое глубокое покаяние, уже не сможет грешить как раньше. По крайней мере, даже если он пошел выполнять свои обязанности сборщика подати, которые кто-то же должен выполнять, он, скорее всего, ничего не брал для себя.
Глубокое покаяние переворачивает душу, и этот болезненный процесс заканчивается изменением всего человека. У него уже нет желания возвращаться ко греху, ему тошно от него. Грешник очищается, становится другим, и вот пьяница не хочет больше пить, сквернослов не хочет материться, и даже если он выругается, это приносит ему скорбь, ему плохо от этого, больно — он знает, что прощен Богом, а тут опять случился этот грех…
Покаяние по-гречески «метанойя», это слово переводится как «изменение сознания, разума». Разрешая себе какой-то грех, который раньше не разрешали, мы внутренне вынуждены согласиться с тем, что этот грех в нашей жизни возможен, и это нас перерождает: душа меняется, чернеет. Почему мы тяжкий грех называем падением? Человек теряет высоту, на которой жил, падает вниз и может разбиться насмерть. А покаяние — это восхождение обратно к небу.
Поэтому молитва мытаря: «Боже, буди милостив мне грешному» вошла в практику Церкви; в древности были монастыри, где она считалась главной, монахи повторяли ее в течение всего дня, пока трудились руками. И каждый год перед Великим постом первое, что делает Церковь, — напоминает прихожанам именно эту притчу. Как бы говорит: братья и сестры, приближается Великий пост, нас ждет много трудов, аскетических, подвижнических, молитвенных, и все это может быть не просто впустую, а в осуждение, если превозноситься своим благочестием и осуждать других.
