Глава 3
Монк в одиночестве сидел в большом кресле в своей квартире на Фицрой-стрит. Он ничего не знал про случай, расследуемый Ивэном, и про то, что Эстер принимает участие в судьбе одной из жертв. С Эстер он не виделся больше двух недель и в глубине души не хотел встречаться с ней в ближайшем будущем. Из-за участия в деле Рэтбоуна о клевете Уильям съездил на континент, побывал в Венеции и в маленьком германском княжестве Фельцбург. Ему удалось вкусить совершенно другой жизни, полной блеска, роскоши и безделья, смеха и беззаботности, и он нашел ее в высшей степени притягательной. Присутствовали в ней и элементы, ему незнакомые. Они возбуждали воспоминания о его далеком прошлом, тех временах, когда он еще не поступил в полицию. Монк изо всех сил старался разобраться в них, но не преуспел. Как и все остальное, они проскакивали лишь время от времени, подобно лицу в приоткрытом окне, которое выглянет ненадолго, а потом спрячется, оставив наблюдателя в еще большем смущении.
Уильям влюбился в Эвелину фон Зейдлиц. По крайней мере, считал, что это любовь. Конечно, чувство было восхитительное, волнующее, захватывающее, от него учащенно билось сердце. Монк скорее сильно удивился, чем испытал боль, когда узнал, что графиня – пустышка, скрывающая за маской обаяния и остроумия глубокий эгоизм. Ближе к концу этой истории он истосковался по скромным и суровым добродетелям Эстер – ее честности, стремлению к правде. Даже нравоучения и зачастую ханжеские высказывания мисс Лэттерли обладали каким-то очищающим действием – как сладостный порыв холодного ветра, разгоняющий духоту и тучи мух.
Наклонившись, Монк взял кочергу и принялся с непонятной злостью ворошить угли. Ему не хотелось думать об Эстер. Она была деспотична, заносчива и временами напыщенна; раньше он думал, что эти недостатки присущи только мужчинам. Уильям не любил, когда такие мысли посещали его.
В его жизни наступил период безделья, и это усугубляло мрачное настроение.
Было несколько мелких краж, которыми он мог бы заняться, но обычно виновным оказывался либо слуга, чей проступок доказывался с прискорбной легкостью, либо грабитель, найти которого представлялось почти невозможным. Явившись из сонмища в десятки тысяч человек, населяющих трущобы, он в течение часа в них же бесследно растворялся.
Но и такие случаи были лучше, чем отсутствие работы вообще. Уильям всегда мог сходить и узнать, не требуется ли какая-нибудь информация Рэтбоуну, но из гордости поступал так только в крайнем случае. Ему нравился Рэтбоун. Вместе они прошли через много дел и опасностей. Они сотрудничали для достижения общих целей, напрягая воображение, все свои умственные и физические возможности, и знали сильные качества друг друга, поистине достойные восхищения. А поскольку их объединяли победы и поражения, то связывали и узы дружбы.
Но присутствовала в их отношениях и раздражительность, и несхожесть во мнениях, проявлявшаяся довольно часто, гордость и предубеждения, которые вели к столкновениям, а не к согласию. И еще оставалась Эстер. Она и притягивала их друг к другу, и держала на расстоянии.
Монк предпочитал не думать об Эстер, особенно в связи с Рэтбоуном.
Когда зазвонил колокольчик у двери, он обрадовался. Через минуту в комнату вошла женщина. Она достигла раннего среднего возраста и, что бросалось в глаза, расцвета своей красоты. Полные чувственные губы, великолепные глаза, пышные, но не чрезмерно, формы. Вошедшая так и дышала здоровьем. В простом темном костюме неопределенного качества она тем не менее выглядела уверенно и даже дерзко. Ее никак нельзя было принять за леди; при взгляде на нее даже ассоциаций с ними не возникало.
– Ты Уильям Монк? – спросила она, прежде чем он успел раскрыть рот. – Ну, да, вижу, что ты. – Незнакомка осмотрела его с головы до ног весьма откровенным взглядом. – Ты изменился. Точнее не скажу, но ты стал другим. Дело в том… погоди, ты в порядке?
– Да, я в полном порядке, – осторожно ответил Уильям. Похоже, женщина его знала, но он понятия не имел, кто перед ним, если только не использовать дедукцию, исходя из ее внешности.
Она громко расхохоталась.
– Может, не так уж ты и изменился! Такой же надутый. – Улыбка быстро слетела с ее лица, оно стало жестким и настороженным. – Хочу нанять тебя. Я в состоянии заплатить.
Предполагаемая работа не обещала удовольствия, но выбирать не приходилось. По крайней мере, он мог ее выслушать. На семейные проблемы не похоже. Такие вопросы она с легкостью решила бы сама.
– Мое имя Вида Хопгуд – на случай, если ты забыл.
Он не помнил ее, но все объяснялось просто: она знала его по прошлой жизни, до несчастного случая. Монку невзначай напомнили о его неполноценности.
– В чем ваши трудности, миссис Хопгуд? – Он указал на большое кресло по другую сторону камина и, когда она уселась, занял место напротив.
Вида посмотрела на пылающие угли, потом обвела взглядом очень уютную комнату с репродукциями пейзажей, тяжелыми портьерами и старой, но весьма добротной мебелью. Все это в избытке поставлялось из запасов в загородном доме патронессы Монка, леди Калландры Дэвьет. Виде Хопгуд, однако, знать об этом было незачем.
– Неплохо устроился, – без всякой зависти сказала она. – Так и не сумел выгодно жениться. Тогда не пришлось бы копаться в чужих неприятностях… Ладно, ты не из тех, кто годится для семейной жизни. Ругаешься много. Для такого жену надо еще поискать. Будем надеяться, что мозги ты еще не растерял. Они все тебе понадобятся; может, даже и не хватит. Но мы должны узнать. Мы должны положить этому конец. Поэтому я и пришла.
– Чему, миссис Хопгуд?
– Мой муж, Том, управляет фабрикой; шьем рубашки и все такое…
Монк знал, что представляют собой потогонные предприятия Ист-Энда – громадные цеха, в которых нечем дышать, летом душно, а зимой холодно, в которых сотни, а то и больше женщин начинают работать еще до рассвета, а заканчивают ближе к полуночи, шьют рубашки, перчатки, носовые платки, юбки. И все это за плату, которой не хватает на пропитание самой работницы, не говоря уже о членах семьи, зачастую полностью зависящих от заработков матери. Если б кто-нибудь из них украл что-нибудь у Монка, он первый не стал бы искать.
Вида заметила выражение его лица.
– До сих пор носишь хорошие рубашки, да?
Монк недовольно взглянул на нее.
– Конечно, носишь! – ответила она на свой же вопрос и неожиданно злобно скривила губы. – А что ты за них платишь, а? Хочешь платить больше? Что, думаешь, нам за них платят портные и экипировщики, а? Если мы поднимем наши цены, то останемся без бизнеса. И кому это поможет? Дженты, которым нужны рубашки, стараются покупать их по самой низкой цене. Не могу я платить больше, чем плачу, понимаешь?
Уильям почувствовал себя уязвленным.
– Полагаю, вы разыскивали меня не для того, чтобы обсудить швейную экономику.
На лице ее читалось презрение, но направленное не лично против Монка, и это чувство в настоящий момент не являлось главным. Эта женщина пришла по какому-то гораздо более насущному вопросу и не хотела с ним ссориться. Тот факт, что она явилась к сыщику, отринув все естественные барьеры, разделяющие их, сам по себе указывал, насколько серьезен был для нее данный случай.
Миссис Хопгуд сощурила глаза.
– Слушай, что с тобой такое? Ты выглядишь по-другому. И меня не помнишь, так ведь?
Поверит ли она, если солгать? И имеет ли это значение?
Она пристально смотрела на него.
– Ты почему тогда ушел из полиции? Попался на нечестных заработках?
– Нет. Поссорился со своим надсмотрщиком.
Миссис Хопгуд расхохоталась.
– Значит, не так уж сильно ты в конечном счете изменился! Но выглядишь не то что раньше… жестче, хотя не так задиристо. Видно, малость успокоился. – Это была констатация факта, а не вопрос. – Растерял всю власть, что имел, и вес, которым кичился, когда шнырял по Севен-Дайлз.
Монк ничего не сказал.
Теперь она смотрела на него еще пристальнее, слегка подавшись вперед. Очень красивая женщина. А еще присутствовала в ней жизненная сила, которую невозможно было игнорировать.
– Почему ты меня забыл? Должен помнить!
– Со мной произошел несчастный случай. Я многого не помню.
– Боже! – медленно выдохнула миссис Хопгуд. – Правда? Я бы никогда… – Она была слишком потрясена, чтобы выругаться. – Вот это поворот… Значит, ты начинаешь с чистого листа. – С ее губ сорвался смешок. – Тогда ты ничем не лучше остальных. Ладно, я заплачу, если отработаешь.
– Я лучше остальных, миссис Хопгуд, – сказал Монк, спокойно глядя на нее. – Кое-что и кое-кого я забыл, но не растерял мозги и силу воли. Зачем вы ко мне пришли?
– Обходились мы без мозгов и без воли… По большей части, – равнодушно сказала Вида. – Так или иначе, а обходились. По крайней мере, пока это не началось.
– Что началось?
– Изнасилования, мистер Монк, – с холодной яростью произнесла она, твердо глядя ему в глаза.
Он был поражен. В череде вариантов, промелькнувших у него в голове, такой даже не значился.
– Изнасилования? – недоверчиво повторил Уильям.
– Нескольких наших девушек изнасиловали на улице. – Теперь ее лицо выражало боль и полное замешательство, потому что она не видела врага. В таких условиях Вида не могла вести собственную битву.
Предмет разговора мог показаться несколько нелепым. Миссис Хопгуд говорила не о респектабельных женщинах из приличного района, а о работницах с фабрик, которые перебивались тем, что трудились от зари до зари, а потом шли домой, в комнату в доходном доме, которую делили, может, еще с полудюжиной человек всех возрастов и обоих полов. Преступность и насилие в таких условиях становились образом жизни. Раз миссис Хопгуд пришла к нему, бывшему полицейскому, и предлагает деньги за помощь, то речь идет о чем-то из ряда вон выходящем.
– Расскажите мне об этом, – просто сказал Монк.
Она уже сломала первый барьер. Теперь наступила очередь второго. Сыщик слушал, и в его глазах не было и тени насмешки.
– Поначалу я не придала этому значения, – заговорила миссис Хопгуд. – Просто одна женщина пришла слегка побитой. Бывает. Бывает, и частенько. Мужья малость выпивают, обычное дело. У нас в цеху часто встретишь женщин с подбитым глазом или с чем похуже. Особенно по понедельникам. Но потом поползли слухи, что с ней сделали кое-что еще. Однако я все не обращала внимания. Ну что я могу поделать, если ей достался плохой муж? Таких вокруг вон сколько…
Уильям не перебивал. Голос ее звучал теперь глуше, в нем слышалась горечь.
– Потом избили еще одну женщину, да так сильно, что она не смогла работать. А когда это случилось с третьей, мне захотелось узнать, какого черта творится. – Вида поморщилась. – Некоторые из них еще дети… Короче говоря, мистер Монк, этих женщин изнасиловали и отлупили. Я занялась этой историей. Заставила их поодиночке приходить в мою гостиную и все вызнала. Я расскажу вам, что они мне наговорили.
– Вам лучше коротко ознакомить меня, миссис Хопгуд. Это сбережет время.
– Само собой! А что, ты думаешь, я собираюсь сделать? Все тебе пересказывать? Тогда мы тут просидим ночь напролет. Я себе этого не могу позволить, даже если у тебя есть время. Слышала, у тебя почасовая оплата. Как у большинства остальных.
– Я беру плату за день. Но только после того, как решаю взяться за дело… Если решаю.
У нее посуровело лицо.
– Чего ты от меня хочешь? Больше денег?
Монк уже разглядел испуг за ее вызывающим поведением. Несмотря на всю дерзость и показную браваду, ей было страшно и больно. Кроме того, она разозлилась. Перед ней возникли не знакомые трудности, с которыми она справлялась всю жизнь, а нечто такое, с чем миссис Хопгуд не знала как бороться.
– Нет, – опередил ее Монк, заметивший, что она собирается что-то сказать. – Если я пойму, что не могу помочь, то не стану убеждать вас в обратном. Расскажите мне, что узнали. Я слушаю.
Вида успокоилась. Поудобнее уселась в кресле, расправила складки одежды на своей потрясающей фигуре.
– Некоторые из наших респектабельных дам, не знающие, почем фунт лиха, думают, что никогда не пошли бы торговать собой, что бы там ни случилось! – продолжила она. – Думают, что лучше умереть с голоду, чем пойти на панель. Но до чего же удивительно, насколько быстро меняются взгляды на жизнь, когда твои дети голодны и больны. Послушаешь-послушаешь, как они плачут от голода и холода, – и продашь себя хоть черту, если он расплатится хлебом и углем для очага, или одеялом, или парой башмаков. Одно дело мучиться самой, и совсем другое – смотреть, как умирают твои дети.
Монк не спорил. Ему это было известно не на уровне личностной памяти – подобное знание въедается в плоть, проникает в кости.
– Начиналось все просто, – продолжала миссис Хопгуд глухим от ненависти голосом. – Сначала один парень не заплатил, потом другой… Бывает. В жизни полно дерьма. Ну что тут поделаешь? Приходится сокращать расходы.
Уильям кивнул.
– Сначала я не придала этому значения, – она пожала плечами, через прищур глаз следя за Монком и оценивая его реакцию. – Потом одна из женщин пришла вся в синяках, такая избитая, будто ее кто по-настоящему отделал. Я уж говорила, что сперва решила, будто это муж над нею измывается. И не осудила бы ее, если б она саданула такого заточкой. Но она сказала, что это сделали двое мужчин, ее клиенты. Она сняла их на улице и быстренько увела в темный переулок, и там они ее избили. И взяли ее силой, хотя она и так была на все готова. – Она прикусила пухлую губу. – Встречаются такие, которым нравится вести себя грубо, но эти ее просто избили. И она не отделалась парой синяков, вовсе нет, а получила настоящие повреждения.
Монк ждал. Он знал, что будет продолжение. Одно изнасилование проститутки – просто невезение. Это мерзко и несправедливо, но она знала не хуже его, что тут ничего не поделаешь.
– Она оказалась не единственной, – снова заговорила миссис Хопгуд. – Это случилось снова, не с ней, а с другой женщиной, потом еще с одной. И с каждым разом их избивали все сильнее. Их теперь семеро, мистер Монк; это те, про которых я знаю, и последнюю избили до потери сознания. Сломали нос и челюсть, выбили пять зубов. И никому нет дела. Полицейские помогать и не думают. Они считают, что если женщина торгует собой, то лучшего и не заслуживает. – Ее тело под темной тканью сжалось, как пружина. – Но никто не заслуживает таких побоев. Они теперь не могут заработать на свои нужды пары лишних медяков. Мы должны найти тех, кто этим занимается, и для этого нам нужен ты, мистер Монк. Мы тебе заплатим.
Некоторое время Уильям сидел, ничего не отвечая. Если то, что она говорит, правда, то, похоже, кого-то ждет маленькая месть – на основе естественного права.
По этому поводу у него не имелось возражений. Оба они понимали, что вряд ли полиция займется преследованием человека, насилующего проституток.
Общество считало, что женщина, торгующая своим телом, не имеет – или почти не имеет – права отказаться от оказания своей услуги или жаловаться, если с ней обращаются как с вещью, а не как с человеком. Она добровольно покинула ряды добропорядочных женщин. Сам факт ее существования оскорбителен для общества. Никто не собирается тратить силы для защиты достоинства, которого, по мнению общества, у проститутки быть не может.
Затухающие в камине угли брызнули огнем искр. На улице начинался дождь.
Была в этом деле еще одна темная и неприглядная сторона. Мужчины, которые пользуются услугами подобных женщин, презирают их и презирают ту часть себя, которая заставляет их это делать. В лучшем случае они стыдятся, в худшем – у них складывался комплекс неполноценности. Но хуже всего, наверное, то, что у них есть слабость, о которой знают эти женщины. Они теряют над собой контроль, которым отличаются в повседневной жизни, и те, кого они презирают сильнее всего, видят их во всей их неприглядности и наготе. Когда еще мужчина так уязвим для издевательств, как не в момент расчета с презираемой им женщиной? Он воспользовался ее телом, чтобы удовлетворить потребности своего. Она видела не только его наготу, но отчасти и душу. Он должен ненавидеть ее за это. Само собой, он не желает, чтобы в его присутствии упоминали о ней, разве что в тех случаях, когда надо заклеймить ее безнравственность и выразить желание избавить общество от нее и ей подобных. А уж подумать о защите ее от предсказуемых издержек выбранной ею профессии – дело немыслимое.
Полиция никогда всерьез не пробовала искоренять проституцию. Во-первых, это представлялось невозможным, а во-вторых, власть соблюдала собственный интерес, потому что половина респектабельного общества ужаснулась бы, преуспей полиция в подобном деле. Проститутки в этом отношении напоминают канализационные колодцы: о них не говорят в гостиных или не говорят вообще, невзирая на их жизненную необходимость для здоровья и порядка в обществе.
Монк почувствовал, как в нем поднимается волна той злости, которую испытывала Вида Хопгуд. А он, когда злился, не умел прощать.
– Да, – сказал Уильям, твердо глядя на нее. – Я возьмусь за это дело. Платите мне, чтобы хватало на жизнь, и я сделаю, что смогу, чтобы найти человека… или людей… которые этим занимаются. Мне нужно повидаться с этими женщинами. Они должны рассказать правду. Если станут врать, у меня ничего не выйдет.
Глаза ее победно блеснули. Первую свою битву она выиграла.
– Я найду его для вас, если смогу, – добавил Монк. – Не уверен, что полиция возбудит дело. Вы знаете не хуже меня, каковы на это шансы.
Миссис Хопгуд взорвалась презрительным хохотом.
– Что вы с ним после этого сделаете – решать вам, – сказал Уильям, вполне понимая, что может ждать обидчика. – Но я не скажу вам ничего, пока не буду уверен.
Вида набрала в грудь воздуха, собираясь возразить; потом посмотрела ему в лицо и увидела, что это бессмысленно.
– Я ничего вам не скажу, – повторил Монк, – пока не буду уверен. Это условие сделки.
Она протянула руку. Он протянул свою, и миссис Хопгуд с невероятной для женщины силой стиснула его ладонь.
Пока Монк переодевался в старую одежду – чтобы не испачкать дорогую и не привлекать к себе внимания в районе, куда они направлялись, – миссис Хопгуд ждала в комнате у камина. Затем повела его в Севен-Дайлз.
Она пригласила Монка к себе домой – в на удивление хорошо обставленные комнаты над фабрикой, в которой восемьдесят три женщины при свете газовых ламп до ломоты в спине горбатились над шитьем и портили себе зрение. Но здесь, по крайней мере, было сухо и гораздо теплее, чем на улице, где снова пошел снег.
Оставив Монка в гостиной, Вида тоже пошла сменить одежду. Муж ее находился внизу, в производственном помещении, и следил, чтобы работницы не ленились, не болтали с соседками и не клали в карманы то, что им не принадлежит.
Монк разглядывал комнату. Она была перегружена мебелью. На стенах, покрытых чрезмерно узорчатыми обоями, почти не оставалось места, не занятого картинами или образцами вышивки, помещенными в рамки. Поверхности столов украшали гербарии, китайские орнаменты и чучела птиц, помещенные под стекло, репродукции. Но несмотря на это обилие и преобладание красного цвета, в целом гостиная производила впечатление уютного и по-своему гармоничного места. Кто бы тут ни жил, они об этом позаботились. Здесь чувствовалась радость и своего рода гордость за жилище – не напоказ, не для того, чтобы поразить кого-то, а для себя. Было нечто в Виде Хопгуд, что могло понравиться Монку. Он жалел, что не в состоянии вспомнить их прежнее знакомство. Это тяготило его, но по личному опыту Уильям знал, что чем сильнее стараешься воспроизвести прежние, даже важные, воспоминания, тем легче они ускользают, а в случае успеха искажаются. Бо́льшую часть времени он учился жить с этим своим изъяном, и только иногда приходило к нему острое осознание всей опасности подобного положения дел, когда кто-то тебя ненавидит, а ты не знаешь почему. Не характерный для большинства людей недостаток: не ведать, кто твой друг или враг.
Вернувшись в простой поношенной одежде, Вида сразу перешла к делу. Может, она и нуждалась в услугах полицейского, но общаться с ним не собиралась. Миссис Хопгуд рассматривала их сотрудничество как временное перемирие, и, несмотря на все ее шутки, Монк оставался для нее врагом. И если он ничего не помнил, то она забыть не могла.
– Сначала я отвезу тебя к Нелли, – сказала Вида, разглаживая юбку и расправляя плечи. – Если пойдешь один, толку не будет. Пока я не велю, она с тобой говорить не станет. И винить ее за это нельзя. – Она уставилась на Монка, спокойно стоявшего в уютной комнате. – Ну, пошли! Знаю, идет дождь, но малость водички тебе не помешает.
Воздержавшись от замечаний, сыщик вышел за ней на обледеневшую улицу; пришлось поторопиться, чтобы шагать в ногу с миссис Хопгуд. Она двигалась с удивительной скоростью, громко стуча каблуками по булыжной мостовой, спину держала прямо и глядела вперед. Отдавая приказы, полагала, что если он рассчитывает получить плату, то должен их исполнять.
Резко свернув в один из переулков, миссис Хопгуд зашагала навстречу летящим хлопьям снега, наклонив голову и инстинктивно придерживая рукой шляпку. Даже здесь она подчеркивала свой статус и вместо платка, способного защитить от непогоды, надела шляпку. Остановившись перед одной из множества дверей, решительно постучала. Открыла пухлая симпатичная молодая женщина; улыбнувшись, она продемонстрировала щербатый рот с гнилыми зубами.
– Мне надо увидеться с Нелли, – резко сказала Вида. – Скажи, что пришла миссис Хопгуд. Я нашла Монка. Она знает, кто это.
Монк почувствовал легкое беспокойство. Его имя было известно даже уличной женщине, о которой он никогда не слыхал. Он не помнил, бывал ли когда-нибудь в Севен-Дайлз, не говоря уже о лицах отдельных людей. Невыгодное положение.
Девушка различила повелительные нотки в голосе Виды и послушно пошла за Нелли. Не пригласив их зайти, она оставила посетителей на ветру в холодном переулке. Однако Вида сочла, что приглашение получено, и толкнула дверь. Монк последовал за ней.
Внутри было зябко, однако от немилосердного ветра и усилившегося снегопада они укрылись. Стены в коридоре отсырели, пахло плесенью и экскрементами; очевидно, где-то рядом располагалось отхожее место, судя по вони, переполненное. Вида толкнула вторую дверь, и она распахнулась в комнату с просторной кроватью; относительно чистое постельное белье было смято – здесь явно кто-то недавно спал. Сверху лежало несколько одеял и стеганые покрывала. Монк предположил, что это и рабочее место, и место для отдыха.
Поджидая их, в дальнем углу стояла молодая женщина. Лицо покрывали желтые отметины синяков, на лбу виднелось сильное рассечение – рана заживала, но шрам останется навсегда.
Монку не требовалось дополнительных подтверждений того, что эту женщину жестоко избили. Вряд ли подобные повреждения можно получить другим путем.
– Расскажи этому парню, что с тобой случилось, Нелли, – велела Вида.
– Он легавый, – недоверчиво протянула та, глядя на Монка с сильной неприязнью.
– Больше нет, – возразила миссис Хопгуд. – Он им был. Его выгнали. Теперь работает на того, кто ему платит. А сегодня платим мы. Он собирается найти тех, кто издевается над местными девчонками, и мы положим этому конец.
– В самом деле? – В голосе Нелли слышалась насмешка. – Разве он должен этим заниматься? Какое ему дело?
– Возможно, ему плевать, – резко произнесла Вида, раздраженная тупостью Нелли. – Но ему нужно есть, так же, как и всем нам. Он делает то, за что ему платят. А что мы сделаем с ублюдком, когда найдем, его не интересует.
Женщина пребывала в нерешительности.
– Слушай, Нелли. – Вида быстро теряла терпение. – Может, ты одна из тех глупых сучек, которым нравится, когда их избивают до потери сознания, бог знает! – Она уперла руки в крутые бока. – А тебе нравится, что нельзя выйти на улицу, чтобы заработать на пропитание пару лишних монет? Или ты согласна жить на то, что зарабатываешь шитьем? Тебе что, этого достаточно?
Пусть и неохотно, но Нелли признала правоту Виды. Морщась от отвращения, она посмотрела на Монка.
– Расскажи мне, что произошло и где, – велел тот. – Начни с того, где ты находилась, в какое время, и как можно точнее.
– Прошло уж три недели без одного дня, – отвечала Нелли, посасывая сломанный зуб. – Было это во вторник ночью, на Феттер-лейн. Я как раз распрощалась с джентом, и он отправился туда, откуда пришел, на север. Я собиралась идти домой – и тут увидела другого джента в хорошем пальто и высокой шляпе. Выглядел он человеком денежным и просто болтался в переулке, будто искал кого. Поэтому я к нему подошла и любезно заговорила. Думала, может, я ему приглянусь… – Нелли замолчала, дожидаясь от Монка хоть какой-то реакции.
– Ну и как, приглянулась?
– Да. Он сказал, что я ему нравлюсь. Только когда он начал, то повел себя грубо, хотя я не сопротивлялась, а потом и вовсе принялся бить меня. Не успела я поднять крик, как появился еще один парень. И засветил мне в глаз. – Она осторожно потрогала глазницу. – Ударил меня, подлец. Ударил по-настоящему. Я чуть сознание не потеряла. Потом этот второй ублюдок вместе с первым держали меня и трахали по очереди. Потом кто-то из них, я теперь уж и не знаю кто, так стукнул меня по голове, что я от боли наполовину лишилась чувств, потом ударил еще и выбил мне зубы. И они хохотали как сумасшедшие. Говорю вам, я ужасно перепугалась.
Судя по ее лицу, все так и происходило. Оно стало белым от воспоминаний.
– Ты можешь рассказать мне что-нибудь о них? – задал вопрос Монк. – Что угодно – про запахи, голоса, какая была на ощупь материя их одежды?
– Что?
– Запахи, – повторил Уильям. – Помнишь какой-нибудь запах? Они ведь находились близко от тебя.
– Например? – Нелли выглядела озадаченной.
– Да все, что угодно. Подумай. – Монк старался говорить спокойно, не повышая голоса. Возможно, она намеренно прикидывается дурочкой? – Люди работают в разных местах, – продолжил он. – Кто-то с лошадьми, кто-то с кожами, кто-то с рыбой или шерстью, хлопком или пенькой. Ты уловила запах соли? Пота? Виски?
Она молчала.
– Ну? – вмешалась Вида. – Вспоминай! Что с тобой такое? Не хочешь, чтобы этих ублюдков нашли?
– Хочу! Я думаю, – запротестовала Нелли. – Ни от кого из них ничем не пахло. От одного, правда, воняло выпивкой – какой-то крепкой, но я такой никогда не пила. Это было ужасно.
– Одежда, – продолжал Монк. – Ты почувствовала материю их одежды? Она была качественная или дешевая? Плотная или тонкая?
– Теплая, – без запинки ответила она, думая о единственном свойстве материи, имеющем для нее значение. – Я бы не отказалась от такого пальто. Стоит больше, чем я зарабатываю за месяц.
– Чисто выбритые или с бородами?
– Я не смотрела.
– Чувствовала! Должна была почувствовать их лица. Думай!
– Без бород. Бритые… Кажется. Может, с бакенбардами. – Нелли презрительно хмыкнула. – Это может быть кто угодно из многих тысяч, – заключила она безнадежным голосом, словно ранее питала иллюзии, но теперь они рассеялись. – Вы их никогда не найдете. Ты просто обманщик, желающий поиметь с нее деньги, а она дура, что дает тебе их!
– Следи за языком, Нелли Уэст! – прикрикнула Вида. – Ты не такая умная, чтобы прожить самостоятельно, и не забывай про это! Веди себя прилично, если хоть малость разбираешься в том, что для тебя хорошо!
Монк решил задать последний вопрос, на который, по его мнению, Нелли могла толково ответить.
– В какое время ночи это произошло?
– А что? – фыркнула та. – Тогда во всем разберешься? Тогда назовешь, кто это сделал?
– Это может помочь. Но если ты предпочитаешь защищать их, мы спросим в другом месте. Насколько я понимаю, ты не единственная, кого избили.
Уильям повернулся к двери, оставив Виду наедине с Нелли. Он слышал, как миссис Хопгуд злобно и изощренно ругается, ни разу не повторяясь.
Вторая женщина, к которой отвела его Вида, оказалась совсем другой. Они встретили ее, когда она брела после долгого трудового дня на фабрике. Снег еще шел, но тут же таял на мокрых булыжниках. Женщине было лет тридцать пять, хотя из-за сутулости выглядела она на все пятьдесят. С одутловатого бледного лица смотрели красивые глаза, а густые волосы лежали вьющимися от рождения локонами. Уставшая и невеселая, она все равно оставалась привлекательной. Узнав Виду, женщина остановилась. На ее лице не отразилось ни страха, ни настороженности. Это многое говорило о нраве миссис Хопгуд: будучи женой хозяина фабрики, она сохраняла дружеские отношения с такими вот работницами.
– Привет, Бетти, – бодро сказала Вида. – Это Монк. Он поможет нам найти тех ублюдков, что избивают женщин в нашем районе.
В глазах у Бетти блеснула искра надежды, но она так быстро погасла, что это могло только показаться.
– Вот как? – спросила Бетти без интереса. – И что потом? Легавые их арестуют, а судья приговорит к расстрелу в Колдбат-Филдс? Или, может, их отправят в Ньюгейт и повесят? А? – Она сухо и почти беззвучно засмеялась.
Вида пошла рядом с ней, нога в ногу, оставив Монка на пару шагов позади. Они свернули за угол, прошли мимо забегаловки с пьяными женщинами на ступеньках; те не чувствовали холода.
– Как Берт? – спросила Вида.
– Пьян, – ответила Бетти. – А как еще?
– А дети?
– У Билли круп, Мэйзи как-то страшно кашляет. Остальные в порядке.
Они подошли к двери, и Бетти толкнула ее. В этот момент из-за угла в переулок, крича и смеясь, выбежали двое мальчишек. Оба размахивали палками, как мечами. Один сделал выпад, другой вскрикнул и, корчась, упал, делая вид, что умирает, и катаясь по мокрым булыжникам. При этом он радостно улыбался.
Первый прыгал по переулку, празднуя победу. Похоже, сейчас была его очередь выигрывать, и он наслаждался каждой каплей своего триумфа.
Бетти терпеливо улыбалась. Лохмотья на мальчишках, представлявшие собой набор обносков и перекроенного старья, вряд ли можно было загрязнить сильнее.
Монк заметил, что при звуках детского смеха плечи у него немного расслабились. Посреди серой каторжной рутины словно мелькнула искра человечности.
Бетти провела их в такой же доходный дом, в каком жила Нелли Уэст. Оказалось, она занимала здесь две задние комнаты. Средних лет мужчина лежал – наполовину в кресле, наполовину на полу. Женщина не обратила на него внимания. Комнату захламляла старая мебель: колченогий стол, мягкое кресло, в котором спал мужчина, два деревянных стула – один с залатанным сиденьем, – полдюжины разномастных ковриков и веник. Из соседней комнаты сквозь тонкую стенку доносились детские голоса и чей-то кашель. Мальчишки продолжили сражение в коридоре.
Вида все это игнорировала, сосредоточившись на Бетти.
– Расскажи ему, что с тобой случилось. – Она кивнула на Монка, обозначая, кому рассказывать. Мужчина в кресле пребывал в глубоком беспамятстве и ничего не слышал.
– Рассказывать особенно нечего, – покорно начала Бетти. – Меня избили. До сих пор болит, но тут никто ничего поделать не сможет. Подумывала носить с собой заточку, но решила, что не стоит. Если заколю ублюдков, меня просто повесят за убийство. Да и не думаю, что они появятся здесь снова.
– Вот как? – спросила Вида издевательским тоном. – Ты на это рассчитываешь, да? Не боишься снова выйти на улицу, чтобы подзаработать? Счастлива тем, что есть, не так ли? Не слыхала, что сталось с Нелли Уэст, Кэрри Баркер, Дот Макрэй? С другими, которых изнасиловали или избили? Некоторые из них всего лишь дети. И эти ублюдки чуть не убили бедняжку Бетти Дровер.
Женщина выглядела ошеломленной.
– Я думала, это ее муж так отделал. Он жутко пьет и половину времени не понимает, что делает. – Она бросила взгляд на тело, лежащее в кресле, и Монк подумал, что ей слишком хорошо знакомы такие особенности местной семейной жизни.
– Нет, не он, – мрачно сказала Вида. – Джордж не так плох. Он просто вспыльчивый. Он бы так не сделал. А ей не следует распускать язык. Ее отделал клиент, которого она сняла на улице. Сначала попользовался, потом избил и еще пинал ногами. Она вся истерзана, кровь до сих пор идет. Хочешь сходить посмотреть? Уверена, что тебе это доставит удовольствие?
Бетти уставилась на нее.
– Тогда я лучше буду сидеть дома, – сказала она сквозь зубы. – Или лучше пойду на Хеймаркет.
– Не будь дурой! – презрительно бросила Вида. – Ты для Хеймаркет не годишься и сама это знаешь. Тебя туда даже не пустят и не позволят там крутить задом, и это тебе тоже известно.
– Значит, я теперь должна оставаться дома и обходиться тем, что есть? – возразила Бетти, и ее щеки покрылись бледным румянцем.
Вида посмотрела на спящего в углу мужчину с невыразимым презрением.
– Думаешь, он прокормит твоих детей? Смотри на жизнь по-взрослому, Бетти. Изнасилуют тебя или нет, а ты все равно снова пойдешь на улицу, сама знаешь не хуже меня. Ответь на вопросы Монка. Мы поймаем этих подлецов. Будем действовать сообща и поймаем!
Бетти слишком устала, чтобы спорить. В данный момент Вида представлялась ей злом еще худшим, чем голод или насилие. Она покорно повернулась к Монку.
Тот задал ей те же вопросы, что и Нелли Уэст, и получил такие же ответы. Она пошла на улицу, чтобы немножко подзаработать. У мужа выдалась неудачная неделя, пояснила Бетти, кивая на неподвижное тело. Он старался изо всех сил, но из-за погоды ничего не получилось. Зимой всегда приходится трудно, особенно на рыбном рынке, где он часто находил подработку. Они подрались – так, из-за ничего. Он ее ударил, подбил глаз и вырвал клок волос. А она стукнула его пустой бутылкой из-под джина, и он отключился. Бутылка разбилась, и она порезала руку, собирая осколки, чтобы дети не поранили себе ноги.
Уже после этого она сходила и присмотрела местечко, где можно делать деньги. Там ей удалось заработать семнадцать шиллингов и шесть пенсов – кругленькую сумму, и она подумывала, как ее увеличить, когда к ней подошли трое мужчин, двое спереди, а один сзади, обругали, и уже через несколько секунд один держал ее, а двое других по очереди насиловали. Ей наставили синяков, вывихнули одно плечо; из ссадин на локтях и коленях текла кровь. Она так испугалась, что после этого три недели никуда не ходила и Джорджа к себе не подпускала. При одной мысли о том, что нужно снова идти на улицу, ее брала оторопь от страха, хотя голод постоянно подталкивал к двери.
Монк дотошно расспрашивал ее обо всем, что она могла вспомнить о нападавших.
Они осыпа́ли ее бранью. Какие у них были голоса?
– Говорили они правильно… как дженты. Они не местные. – В этом Бетти нисколько не сомневалась.
– Старые или молодые?
– Не знаю. Не видела. По голосам не скажу.
– Бритые или с бородами?
– Бритые… кажется. Не помню, с усами или без усов. Хотя… Нет, не помню.
– Во что одеты?
– Не знаю.
– Помнишь что-нибудь еще? Запах, слова, имена, хоть что-нибудь?
– Не помню. – У нее затуманились глаза. – Запах? Ты о чем? Они ничем не пахли!
– И выпивкой?
– Насколько мне кажется, нет. Совсем ничем не пахли.
– А мылом? – Монк сразу понял, что зря спросил. Этот вопрос запал ей в голову.
– Мылом? Да, думаю, да. Забавно… так непривычно.
Знала ли она, как пахнет чистое тело? Возможно, забавным ей показалось именно отсутствие запаха. В целом он узнал от нее не больше, чем от Нелли Уэст, но уже полученные сведения подтвердились: двое или трое мужчин являются в район откуда-то со стороны и с каждым разом творят все более жестокое насилие. Похоже, они сознательно выбирают одинокую жертву и не связываются с профессиональными проститутками, находящимися под защитой сутенеров; их интересуют дилетантки, те женщины, что выходят на улицу время от времени, в период нужды.
Когда они уходили, уже стемнело, а на мостовой лежал снег. Несколько уцелевших фонарных столбов бросали мерцающие отблески на стоки в канавах. Но Вида и не думала заканчивать обход. Именно сейчас они могли застать всех женщин дома; кроме того, на фабрике, в присутствии своих товарок, потерпевшие могли отказаться от разговора, да и тратить рабочее время, когда нужно распускать, кроить и шить, не годилось. Практичность прежде всего. Также у Монка мелькнула мысль о том, что мистер Хопгуд, вероятно, ничего не знает о затее своей жены и о том, что ему придется оплачивать ее из своего кармана. Весьма возможно, он не принимал случившееся так близко к сердцу, как она.
Монк нагнал решительно шагавшую миссис Хопгуд в тот момент, когда она сворачивала в очередной переулок; в районе Севен-Дайлз их насчитывалось великое множество. Они пересекли двор с колодцем и колонкой. Возле одной двери растянулся пьяный, возле другой целовалась парочка; девушка радостно хихикала, а парень что-то неслышно нашептывал ей на ушко. Монк подивился тому, насколько они поглощены друг другом – ни ветра, ни снега не замечают.
За освещенным окном кто-то поднимал кувшин с элем, пламя свечи озаряло блестящие женские волосы. Послышался веселый беззаботный смех. По другую сторону проспекта, на который выходил переулок, старуха торговала сэндвичами; мимо текла струйка пешеходов, покидающих этот приют похоти и хаоса, с веселым гомоном вливающаяся в поток людей, стремящийся по тротуарам в места более теплые, где люди развлекаются другими историями, интересуются новостями и важными изобретениями.
Следующей жертвой была Кэрри Баркер. Неполных шестнадцати лет она осталась старшей в семье – родители то ли умерли, то ли пропали. Присматривала за шестью младшими братьями и сестрами, зарабатывала, где могла, тем или иным способом; Монк не интересовался этим. Они все вместе сидели в большой комнате, пока Кэрри прерывающимся голосом рассказывала Виде свою историю, пришепетывая из-за выбитых передних зубов. Одна из сестер, года на полтора младше, прижимала левую руку к животу и груди, словно у нее там болело; она слушала рассказ Кэрри и время от времени кивала.
В тусклом пламени единственной свечи лицо Виды казалось маской ярости и сострадания – большой рот крепко сжат, глаза сверкают.
История оказалась очень схожей с предыдущими. Две старших сестры отправились на заработки. Становилось очевидным, каким образом следующая сестра, которая выглядела лет на десять, будет кормить и одевать себя. То же самое ожидало младших сестер через год-другой. Пока что одна из них нянчила ребенка лет двух-трех, с отсутствующим видом укачивая его на руках и слушая разговор.
Эти две девочки пострадали не так сильно, как те женщины, которых Монк уже видел, но очень перепугались. Кроме того, они крайне нуждались в деньгах. Кормить приходилось семерых, и никому до них не было дела. Монка охватил такой гнев, что он решил: заплатит ему Вида Хопгуд или нет, но он найдет тех, кто сделал это, и проследит, чтобы с ними поступили по всей строгости закона. А если закону все равно, то найдутся люди, которые позаботятся о справедливом возмездии.
Расспрашивал он девочек осторожно и мягко, но очень детально. Что они сумели запомнить? Где это случилось? В какое время? Они что-нибудь говорили? Как насчет голосов? Во что они были одеты? Ткань на ощупь, кожа на ощупь, пьяные или трезвые? Соль, деготь, рыба, пенька, сажа? Кэрри смотрела на него пустым взглядом. Все ее ответы подтвердили предыдущие показания, но ничего к ним не добавили. Они ясно помнили сильную боль и неодолимый ужас, запах мокрой улицы, сточную канаву посередине, твердые булыжники, впивающиеся в спину, и обжигающую боль – сначала внутри тела, а потом снаружи. В конце концов девочки очнулись в темноте от холода; потом услышали голоса. Их подняли, понесли, к ним медленно возвращалось сознание, а с ним – снова боль.
Теперь они сидели голодными; еды почти не осталось, не было ни угля, ни дров, и они боялись выйти из дома. Но наступил момент, когда приходилось выбирать – показаться на улице или умереть с голоду. Монк пошарил в кармане и молча положил на стол пару монет. Девочки уставились на них.
– Ну? – требовательно спросила Вида, когда они снова оказались на улице. Ветер дул прямо в лицо, приходилось пригибать голову. Вокруг булыжников образовалась тонкая ледяная кромка, на самих камнях лежал снег. В тусклых отсветах далеких фонарных столбов, падающих на черные крыши и грязные стены, под непроглядным темным небом переулок смотрелся жутко. Под ногами было скользко, идти приходилось с опаской.
Монк, кутаясь в пальто, поглубже засунул руки в карманы. Он просто окаменел от гнева и от этого мерз еще сильнее.
– Двое или трое мужчин избивают и насилуют женщин-работниц, – с горечью ответил он. – Они не местные, могут приезжать откуда угодно. Не работники, возможно, клерки или владельцы магазинов, торговцы или джентльмены. Могут быть военными в отпуске или моряками, сошедшими на берег. Даже не обязательно это одни и те же люди, хотя очень вероятно.
– Тоже мне новость! – бросила миссис Хопгуд. – Это мы и так знаем! Я плачу тебе не за то, что мне и так понятно. Я думала, ты лучший сыскарь в полиции. По крайней мере, ты всегда работал лучше всех! – Миссис Хопгуд говорила высоким резким голосом не столько от раздражения, сколько от страха. Эмоции так и хлестали из нее. Она в него верила, а он не оправдывал надежд. Больше ей не к кому было обращаться.
– А вы думали, что я разберусь с этим делом за сегодняшний вечер? – с сарказмом спросил Монк. – Один вечер, и выложу вам имена или доказательства? Вам нужен не сыщик, а волшебник.
Остановившись, Вида посмотрела Монку в лицо. На секунду ему показалось, что она ответит таким же едким высказыванием. Привычка отвечать ударом на удар была у нее в крови. Но чувство реальности взяло верх. Тело ее обмякло. Из-за снегопада и тусклого освещения он различал только очертания ее фигуры. Ближайший фонарный столб находился в двадцати ярдах от них.
– Ты можешь помочь или нет, Монк? У меня нет времени на игры с тобой.
Мимо прошел старик с мешком, что-то ворчавший себе под нос.
– Думаю, что да, – ответил Уильям. – Они же не из воздуха соткались. Как-то добирались сюда, вероятно, в кэбе. Перед нападением на женщин околачивались по переулкам. Могли зайти куда-нибудь пропустить рюмку-другую. Кто-то их видел. Кто-то их сюда привез, а потом отвез обратно. Их было двое или трое. Мужчины, подыскивающие себе женщин, не ходят обычно по двое или трое. Кто-то мог их приметить.
– И ты заставишь их говорить, – сказала Вида упавшим голосом, словно вспоминала что-то, и это воспоминание отозвалось в ее голосе болью и тоской.
Откуда она знает о нем так много? Означает ли это, что в свое время о нем сложилось устойчивое мнение, и если да, то какое? Они находились в границах того района, за который он отвечал, служа в полиции? Или прежде они хорошо знали друг друга? Гораздо лучше, чем она намекала? Какой-то другой случай в совсем другое время… Что такое она знала о нем, чего он сам не знал? Ей было известно, что он умен и беспощаден… и он ей не нравился, хотя она уважала его способности. В каком-то смысле она доверилась ему. И еще она говорила, что он работал в Севен-Дайлз.
Монку гораздо сильнее хотелось оправдать доверие этой женщины, чем какой-нибудь достойной и состоятельной леди. Его возмутила жестокость преступлений и несправедливость всей этой истории, разница в условиях жизни насильников и этих бедных женщин. Одновременно в нем заговорила гордость. Он докажет Виде Хопгуд, что остался тем человеком, каким был раньше. Он не растерял своих качеств… одни воспоминания! Все остальное на месте и стало только лучше. Ранкорн мог этого не знать…
Мысль о Ранкорне всплыла внезапно. Тот занимал должность начальника Монка, но никогда себя таковым не ощущал. Ему постоянно казалось, что Уильям наступает ему на пятки, что он лучше одет, проницательней и острее на язык, чем его начальник, что Монк только и ждет, чтобы обойти его по службе!
Говорила ли в нем сейчас его память или он сделал такие выводы, исходя из поведения Ранкорна после несчастного случая, Монк не знал.
Они находились на территории Ранкорна. Когда появятся доказательства, представлять их придется именно ему.
– Да… – произнес он вслух. – Возможно, будет трудно выяснить, откуда они приехали… Легче узнать, куда отправились. Наверняка они испачкались, катаясь по булыжникам с женщинами, борясь с ними. У одного-двух могли остаться отметины. Эти женщины сопротивлялись… по крайней мере, царапались, кусались. – В голове складывалась смутная картина схватки, но некоторые вещи он знал наверняка. – Скорее всего, они были возбуждены успехом задуманного и страхом ответственности. Они совершили чудовищное дело. И это должно было отразиться на их поведении. И какой-то извозчик мог это заметить. Он должен был запомнить, куда отвез их, потому что наверняка за пределы района.
– Я же сказала, что ты был хитрым мерзавцем, – выдохнула Вида Хопгуд с заметным облегчением. – Тебе нужно поговорить с еще одной женщиной, последней. С Дот Макрэй. Она в законном браке, только от мужа пользы нет. Чахоточный, бедняга. Ничего сделать не может. Харкает собственными легкими. Приходится работать ей одной, а на шитье рубашек не проживешь.
Монк спорить не стал, и никаких объяснений ему не требовалось. Это знание тлело, как угли, где-то в глубинах его памяти. Он зашагал рядом с Видой сквозь усилившийся снегопад. Мимо спешили, наклонив головы, прохожие; некоторые здоровались с миссис Хопгуд и даже шутили. Двое мужчин, шатаясь, выбрались из паба; поддерживая друг друга, они дошли до сточной канавы, там упали и принялись беззлобно ругаться. Какой-то нищий поплотнее завернулся в пальто и устроился на ступеньках кабака. Через несколько секунд к нему присоединился другой. Вместе им будет теплее, чем поодиночке.
По сути, Дот Макрэй рассказала то, что они уже слышали. Она была старше остальных, лет под сорок, но красоту сохранила. По лицу угадывался характер, глаза смотрели смело, но в них читалась бессильная злость. Она угодила в ловушку, сама это знала и не ожидала ни помощи, ни жалости. Очень спокойно Дот рассказала Монку о случившемся с ней две с половиной недели назад, когда прямо во дворе на нее с разных сторон набросились двое мужчин. Один держал ее, пригнув к земле, пока другой насиловал; потом, когда она принялась отбиваться, ее избили кулаками, потом пинали ногами и оставили лежать на земле почти без чувств.
Нашел и привел ее домой Перси, нищий, который часто ночует у чьих-нибудь дверей в этом районе. Он увидел, что дело плохо, и сделал все, что мог, чтобы оказать помощь. Хотел сообщить кому-нибудь, но кому? Кто позаботится о женщине, торгующей своим телом, пусть даже ее малость поколотили или взяли силой?
Вида не перебивала, но все ее эмоции читались на лице.
Монк спросил о времени и месте, обо всем, что могло бы выделить насильников из массы остальных мужчин.
Дот их хорошенько не рассмотрела; ей запомнились только темные силуэты, тяжесть, боль. Она ощутила их невероятную злобу, сменившуюся возбуждением, даже состоянием эйфории.
Монк шагал сквозь снегопад в таком бешенстве, что почти не чувствовал холода. Оставив Виду Хопгуд на углу ее улицы, свернул в сторону от Севен-Дайлз – к широким проспектам, огням и оживленному движению главных районов города. Позже он найдет кэб и проедет остаток пути до своей квартиры на Графтон-стрит. Сейчас нужно подумать, ощутить упругое сокращение мускулов, излить энергию в движении, привести в порядок мысли на ледяном пронизывающем ветре, колющем лицо.
Ему было знакомо это ощущение бессильной ярости. Оно посещало его задолго до несчастного случая, еще в те времена, в которые он теперь мог заглядывать лишь урывками, когда какое-нибудь чувство, случайный взгляд или запах уносили в прошлое. И Уильям знал подлинный источник этого ощущения. Человек, ставший наставником и ментором Монка после его переезда на юг из Нортумберленда (он намеревался сколотить состояние в Лондоне), этот человек, принявший в нем участие, научивший столь многому, причем не только коммерческому банковскому делу и использованию денег, но и культурной жизни, поведению в обществе, кодексу джентльмена… словом, этот человек по несправедливости пережил крах. Тогда Монк испытывал такое же бешенство; он так же шагал по улицам, напрягая мозги в поисках выхода, и приходил к выводу, что на его вопросы нет ответов – помочь может только правосудие.
С тех пор он многому научился. Характер окреп, ум стал быстрее и живее, появилось умение ждать своего шанса; вместе с тем Уильям стал менее терпим к глупости и уже не так боялся поражений.
Снег налипал на воротник, таял и стекал по шее. Монк дрожал от холода. Во тьме встречные пешеходы казались размытыми тенями. Сточные канавы на улочках переполнились. Он чувствовал едкую вонь экскрементов и жидких стоков.
В этих изнасилованиях угадывался почерк. Присутствовала жестокость… и каждый раз бессмысленная. Они ведь не искали строптивых женщин.
Да поможет им Бог, этим женщинам, которые были совсем не против. Они не относились к профессиональным проституткам. Просто доведенные до отчаяния жены и матери, честно работавшие и выходившие на улицу только из-за голода.
Почему не профессиональные проститутки? Потому что у них имеются люди, присматривающие за ними. Эти женщины – товар, и слишком ценный, чтобы подвергать его риску. Если кто и решит их поколотить, изуродовать, снизить их ценность, так это сами сутенеры, и по весьма специфической причине – например, в наказание за воровство или индивидуальное предпринимательство, нежелание возвращать хозяевам вложенные в них средства.
Монк уже исключил конкурентную борьбу и попытку захвата территории. Эти женщины ни с кем не делились своим заработком. Определенно, они не представляли никакой угрозы для организованной проституции. В любом случае сутенер мог избить, но не стал бы насиловать. Получается, что признаки вмешательства со стороны преступного мира отсутствуют. Здесь не было никакой выгоды. Люди, живущие на грани нищеты, не станут время от времени тратить силы и ресурсы на бессмысленную жестокость.
Монк свернул за угол, и ветер еще яростней хлестнул по лицу, высекая слезы из глаз. Хотелось поехать домой, обдумать все, что узнал, и выработать стратегический план. Но преступления совершались ночью. И именно ночью нужно искать свидетелей, извозчиков, получивших плату и доставивших преступников от Севен-Дайлз назад, на запад. Было бы нечестно поехать в теплую квартиру, к горячей пище и чистой постели, убеждая себя, что стараешься найти людей, совершивших бессмысленные зверства.
Сделав остановку в пабе, Уильям съел горячий пирог, выпил стакан крепкого портера и почувствовал себя если не отдохнувшим, то подкрепившимся. Думал было завязать разговор с кем-нибудь из посетителей или с самим хозяином заведения, но решил, что не стоит. Не нужно им знать, что он сыщик. Подобные новости распространяются достаточно быстро. Пусть Вида расспрашивает сама. Она местная, к ней отнесутся с уважением, возможно, даже расскажут правду.
Уже далеко за полночь Уильям еще бродил по улочкам в районе Севен-Дайлз, в основном ближе к западной и северной окраинам, соседствующим с Риджент-стрит и Оксфорд-стрит, и разговаривал с извозчиками, задавая каждому из них одни и те же вопросы. Последний из них показался Монку типичным представителем своей профессии.
– Куда, парень?
– Домой… на Фицрой-стрит, – ответил Монк, продолжая стоять на мостовой.
– Ладно.
– Часто работаешь на этом месте?
– Да, а что?
– Жалко гонять тебя в такую даль. – Поставив одну ногу на подножку, Монк тянул время.
Извозчик расхохотался.
– Я здесь для этого и стою. До ближайшего угла меня не устраивает.
– Возишь и на север, и на запад, не так ли?
– Бывает. Ты садишься или нет?
– Сажусь, – сказал Монк, не двигаясь. – Помнишь, как забирал отсюда пару джентльменов примерно в это время ночи или позже, немного потрепанных, быть может, мокрых, поцарапанных или с синяками, и возил на запад?
– А что? Тебе-то что, если даже и возил? Я вожу разных джентов в разные места. Слушай, ты кто такой и зачем тебе это знать?
– Кое-кого из местных женщин избили, причем жестоко, – ответил Монк. – И думается мне, сделали это приезжие, вероятно, с запада, хорошо одетые мужчины, которые приехали малость поразвлечься, да слишком далеко зашли. Мне бы хотелось их найти.
– Хотелось бы! – Извозчик колебался, взвешивая все «за» и «против» подобного сотрудничества. – Зачем? Эти женщины твои, что ли?
– Мне за это платят, – честно сказал Монк. – Кое-кому хочется, чтобы это прекратилось.
– Кому? Какому-нибудь сутенеру? Слушай, я не собираюсь стоять здесь всю ночь да отвечать на дурацкие вопросы, если только ты не заплатишь, понятно?
Запустив руку в карман, Монк выудил полкроны. Показал монету извозчику, но отдавать пока не стал.
– Виде Хопгуд. Ее муж держит фабрику, где эти женщины работают. Ей это не нравится. Я так понимаю, тебе все равно?
Извозчик сердито выругался.
– Какого черта ты решил, что мне все равно? Ты, клятый щеголь с запада! Эти ублюдки приезжают сюда, хватают наших женщин, пользуются ими, обращаются с ними как с куском грязи, а потом уезжают домой и делают вид, что весь день гуляли по городу! – Он презрительно сплюнул.
Монк протянул ему полкроны, и извозчик по привычке проверил монету на зуб.
– Так где ты их забрал и куда отвез? – спросил Монк.
– Забрал на Брик-лейн, – ответил извозчик. – А отвез на Портман-сквер. В другой раз возил отсюда на Итон-сквер. Это не значит, что они там живут. У тебя нет ни малейшего шанса найти их. А если даже и найдешь… Как думаешь, кто поверит бедной сучке из Севен-Дайлз, выступившей против барина с запада? Скажут, она торгует собой, так что за беда, если с ней грубо обошлись? Он ведь купил и заплатил за это, разве не так? Даже у благородных женщин не много шансов доказать, что их изнасиловали. Что уж говорить о простой шлюхе…
– Нечего, – с сожалением признал Монк. – Но если закон бездействует, есть другие способы.
– Да? – У извозчика даже голос зазвенел от обиды. – Какие, например? В конце концов, тебя же за это и вздернут. Полицейские никогда не спустят убийство джента. Они не станут беспокоиться, если какая-нибудь здешняя шлюха получит по голове и из-за этого умрет. Тут такое частенько случается. Но стоит какому-то дженту получить заточку в брюхо, как из ада прибегают все черти. Наводняют все переулки. Говорю тебе, оно того не стоит. Нам всем придется заплатить, помяни мое слово.
– Я думал кое о чем похитрее, – отвечал Монк с хищной волчьей улыбкой.
– Ну как? Например? – На этот раз извозчик слушал, свесившись с кэба и глядя сквозь снег на сыщика, освещенного светом фонаря.
– Например, сделать так, чтобы все про это узнали, – ответил Уильям. – Превратить это в газетную новость с подробностями.
– Им плевать! – Извозчик был заметно разочарован. – Все их друзья скажут, что они здорово повеселились. Что для них какая-то шлюха?
– Друзьям, может, и плевать, – мстительно произнес Монк. – А их женам – нет! И родителям жены, особенно теще.
Извозчик отпустил себе в усы богохульство.
– И, возможно, его инвесторам, или женам его приятелей по обществу, матерям девушек, на которых рассчитывали жениться сыновья насильника, или юношей, за которых хотели выйти их дочери, – продолжал Монк.
– Ладно, ладно, – бросил извозчик. – Я тебя понял. Что ты хочешь узнать? Мне неизвестно, кто они. Если ты их сейчас приведешь, я их не узнаю. Я даже не уверен, что завтра узнаю тебя, а эти парни еще отворачивали лица. Я еще подумал, что они считают ниже своего достоинства разговаривать с таким, как я. Согласны только отдавать приказы…
– Какие приказы? – быстро спросил Монк.
– Отвезти их на север и высадить на Портман-сквер. Они сказали, что оттуда пойдут пешком. Осторожные мерзавцы, а? Я тогда ничего такого не подумал. И даже необязательно они живут возле Портман-сквер. Могли взять другой кэб и оттуда поехать домой. Они могут жить где угодно.
– Это только начало.
– Ну, давай! Даже клятые копы не найдут их, если начнут с моего рассказа.
– Может быть, но мерзавцы побывали здесь дюжину раз, а то и больше. Где-то должна быть связь, объединяющая все случаи, а раз она существует, я ее найду, – сказал Монк глухим, пугающим голосом. – Я расспрошу всех остальных извозчиков, всех людей, выходивших в те ночи на улицы, а таких много. Кто-то их видел, и кто-то их опознает. Они не могли не проколоться. Они уже совершили одну ошибку, а может, и несколько.
Извозчик вздрогнул, и главным образом не от холода. Он разглядел лицо Монка.
– Ты прямо как раненый волк… Я чертовски рад, что ты охотишься не за мной. А теперь, если хочешь домой, садись в кэб и поехали. А хочешь торчать здесь всю ночь, так без меня и моей лошадки, бедной скотинки!
Монк забрался в кэб и уселся. Он слишком замерз, чтобы расслабиться, а впереди ждала долгая тряска до Фицрой-стрит и теплой постели.
* * *
На следующее утро Уильям проснулся с ломотой в теле и головной болью. Настроение было мерзкое, но раскисать он не имел права: у него есть дом, пища, одежда и некое подобие безопасности. Монк испытывал неудобство, но только потому, что заснул, так и не избавившись от напряжения, вызванного приступом ярости из-за этого дела.
Он побрился, оделся, позавтракал и пошел в полицейский участок, где раньше работал, – до того как окончательно и бесповоротно рассорился с Ранкорном и вынужден был уволиться. Случилось это не так давно, примерно два года назад. Его до сих пор вспоминали – с очень смешанными чувствами. Были такие, что боялись его, все время ожидая критики или едкой насмешки по поводу качества их работы, преданности делу, умственных способностей. Иногда они заслуживали таких замечаний, но очень часто – нет.
Ему хотелось застать Джона Ивэна, прежде чем тот уйдет по делу, которым сейчас занимался. Ивэн был единственным другом Монка, на которого тот мог рассчитывать. Пришел он в участок после несчастного случая с Уильямом. Они вместе работали по делу Грея, шаг за шагом распутывая его и одновременно сталкиваясь со страхами Монка, его ужасной уязвимостью, а в конце – с правдой, о которой он теперь не мог вспомнить без содрогания и смутного чувства вины. Никто не знал Монка лучше, чем Ивэн, исключая Эстер.
Эта внезапная мысль неприятно удивила Уильяма. Он не собирался позволить Эстер вторгаться в свои размышления. Отношения с ней здесь – лишнее.
Отношения эти возникли в результате скорее обстоятельств, чем влечения друг к другу. Временами она бывала просто невыносима. Наряду с талантом, умом и несомненной храбростью Эстер обладала качествами, вызывавшими у Монка приступы крайнего раздражения. В любом случае к этому делу она отношения не имела. И думать о ней необходимости не было. Нужно найти Ивэна.
Вот самая насущная и важная задача. Преступление может повториться. Изобьют и изнасилуют еще одну женщину, возможно, на этот раз убьют. В преступлениях прослеживается тенденция. Они становятся все более жестокими. Вероятно, насильники не остановятся, пока одна из женщин не погибнет, а может, одной дело не кончится…
Ивэн сидел в своем маленьком кабинете размером чуть больше кухонного шкафа. Здесь хватало места для штабеля ящиков, двух жестких стульев и крохотного письменного стола. Сам полицейский выглядел уставшим. Под карими глазами залегли тени, волосы отросли длиннее обычного и падали на лоб тяжелой волной светло-каштанового цвета.
Монк сразу перешел к делу. Ему не хотелось отнимать у Ивэна время.
– Я взял дело в Севен-Дайлз, – начал он. – Это на границе вашего района. Возможно, тебе что-то известно, и мы сумеем помочь друг другу.
– Севен-Дайлз? – Ивэн поднял брови. – А что там? Кому в Севен-Дайлзе понадобился частный сыщик? Другими словами, кто что украл?
В его взгляде не было пренебрежения, только усталость и знание истинного положения дел.
– Это не кража, – ответил Монк. – Изнасилование, а затем неоправданная жестокость, побои.
Ивэн прищурился.
– Жертва домашнего насилия? Не думаю, что нам нужно в это вмешиваться. Как ты сумеешь что-то доказать? Даже в приличном городском районе достаточно трудно доказать факт изнасилования. Ты знаешь не хуже меня: общество склонно считать, что если женщину изнасиловали, значит, она чем-то это заслужила. Люди не желают признавать, что такое случается с невинными… и что такое может случиться с ними.
– Да, конечно, мне это известно! – Монк начал терять терпение, к тому же в висках еще пульсировала боль. – Но если женщина заслужила изнасилование, то не заслужила побоев, выбитых зубов и сломанных ребер. Она не заслужила, чтобы ее валили на землю двое мерзавцев, а потом лупили кулаками и пинали ногами.
Представив себе описанную картину, Ивэн вздрогнул.
– Конечно, не заслужила, – согласился он, твердо глядя на Монка. – Но насилие, воровство, голод и холод – неотъемлемая часть жизни десятка районов в Лондоне, наряду с грязью и болезнями. Ты знаешь это не хуже меня. Сент-Джайлз, Севен-Дайлз, Фрайерз-Маунт, Блюгейт-Филдз, Бермондси, Дэвилс-Эйкр и дюжина других районов… Ты не ответил на мой вопрос. Это домашнее насилие?
– Нет. Это сделали люди, приехавшие со стороны, благовоспитанные, обеспеченные мужчины, заглянувшие в Севен-Дайлз, чтобы немного развлечься. – Уильям слышал злость в собственном голосе и видел, как то же чувство отражается на лице Ивэна.
– Какие у тебя доказательства? – спросил Джон, пристально глядя на Монка. – Есть какие-нибудь шансы найти их, не говоря уже о том, чтобы доказать их вину? Сможешь доказать, что имело место преступление, а не просто удовлетворение чьих-то извращенных наклонностей?
Монк набрал в грудь воздуха, собираясь сказать, что да, конечно, есть, а потом просто выдохнул. Все, чем он располагал, – это устные рассказы женщин, которым не поверит ни один суд, даже если уговорить их дать показания, что само по себе представлялось сомнительным.
– Мне жаль, – тихо произнес Ивэн, и его осунувшееся лицо помрачнело. – Игра не стоит свеч. Даже если мы найдем их, ничего не сможем сделать. Это отвратительно, но ты все понимаешь не хуже меня.
Монку хотелось кричать, ругаться снова и снова, пока не кончится запас бранных слов, но это ни к чему бы не привело – он только выказал бы собственное бессилие.
Ивэн понимающе смотрел на него.
– У меня самого ужасный случай.
Дружба обязывала проявить участие, хоть Уильяму и было неинтересно. Да и Ивэн заслуживал этого, и даже большего.
– Вот как? Что за случай?
– Убийство и нападение в Сент-Джайлзе. Возможно, бедняге лучше было умереть, чем оказаться избитым чуть ли не до смерти. Сейчас он так сильно шокирован или напуган, что не может говорить… совсем.
– В Сент-Джайлзе? – удивился Монк. Район ничем не лучше Севен-Дайлза, и всего в паре тысяч ярдов, если не меньше. – А почему ты беспокоишься? – с насмешкой спросил он. – Какие у тебя шансы раскрыть это дело?
Джон пожал плечами.
– Не знаю… вероятно, шансов немного. Но я должен попытаться, потому что погибший жил на Эбери-стрит, занимал видное финансовое и социальное положение.
– Какого черта он делал в Сент-Джайлзе? – выгнув бровь, поинтересовался Монк.
– Они, – поправил Ивэн. – Пока что соображений очень мало. Вдова не знает… и, похоже, не хочет знать. Бедная женщина… Мне не с чем работать, кроме самых очевидных вещей. Он отправился туда удовлетворить какую-то потребность – то ли в женщине, то ли в развлечениях, чего не мог позволить себе дома.
– А тот, кто еще жив? – спросил Монк.
– Его сын. Похоже, они поссорились или, по крайней мере, сильно разошлись во мнениях перед тем, как сын ушел, а потом отец последовал за ним.
– Скверно, – коротко заметил Уильям и встал. – Если появятся идеи, я тебе сообщу. Однако сомневаюсь, что появятся.
Ивэн покорно улыбнулся и снова взялся за ручку, чтобы закончить записи, которые делал до появления друга.
Монк уходил из участка, не глядя по сторонам. Ему не хотелось встречаться с Ранкорном. Он без того был зол и раздражен, и меньше всего желал наткнуться на своего бывшего начальника, человека злопамятного, на стороне которого были сейчас все преимущества. Надо вернуться в Севен-Дайлз, к Виде Хопгуд и ее женщинам. Помощи со стороны ждать не приходится. Какая бы работа ни ждала впереди, рассчитывать он мог только на себя.
