Глава 8
Когда Майлз вернулся в общежитие, Ганке сидел за компьютером. На столе рядом с ноутбуком лежала пачка сырных палочек.
– Привет, – сказал Майлз, закрывая за собой дверь.
– Привет, – ответил Ганке, не отрываясь от экрана. Он сунул руку в пачку, достал палочку, кинул ее в рот и облизал с пальцев сырный порошок. Затем посмотрел на Майлза, как раз когда тот проходил мимо него. – Эй, да у нас тут Человек-Паук. Ты ушел в маске и трико, а вернулся в грязных джинсах и толстовке. Чем ты занимался? Все-таки встал на кривую дорожку и ограбил хипстера?
– Смешно, но даже и близко нет, – Майлз стянул футболку, оставшись в красно-черном паучьем костюме. – Я был у предков.
– И ты еще жив, значит, я так понимаю, второго звонка из школы после сегодняшних приключений не было, – вычурным тоном сказал Ганке.
– He-а. Но они там считают деньги и разбираются со счетами. Так что ограбить кого-то, чтобы помочь им, кажется не такой уж и плохой идеей.
Ганке снова запустил руку в лежавший перед ним пакет, выудил нечто, похожее на кусок пенопласта, и закинул себе в рот.
– Ради бога, Майлз, – сказал он. – Ты не можешь никого ограбить.
Майлз плюхнулся на кровать. Он вытащил маску из кармана толстовки и отбросил в сторону. Он хотел рассказать Ганке о том, как избил парня, который практически украл у школьника кроссовки. Как врезал ему по лицу. Как кровь брызнула на тротуар. Как стянул с него кроссовки и отдал их. пареньку в качестве акта справедливости. Майлз понимал эту жажду возмездия. Он был ею пропитан.
Но он не смог рассказать Ганке об этом. К тому же, честно говоря, друг прав: не сможет он никого ограбить.
– Потому как, что бы ты ни говорил, ты похож на меня.
Последние слова медленно втекали в уши Майлза, словно древесная смола. Перед его глазами тут же возник образ белой кошки, который следом сменился образом дяди, пытающегося, рыча, дотянуться до шеи Майлза.
Ганке продолжил:
– Похож, за одним исключением – я умею танцевать. О, а ты супергерой, помнишь? – он стряхнул оранжевые крошки со штанов.
– Чувак, просто дай мне сырных палочек. И при чем здесь вообще твое умение танцевать?
– Почему бы тебе их не украсть? – Ганке засмеялся и протянул Майлзу открытую пачку, которую тот тут же схватил. – Не, серьезно, почему бы тебе… не знаю, не потанцевать за деньги.
– Что? – Майлз скорчился.
– Не в этом смысле, чувак. Я имею в виду, как те ребята в поезде.
– Нет.
– Майлз, ты же видел, сколько зелени они заколачивают, а тебе нужно…
– Ганке, – Майлз поднял руку. – Я не собираюсь вертеть задом по всему поезду за четвертаки.
– Во-первых, тебе не придется вертеть задом, а во-вторых, с твоими способностями мы будем делать сотни баксов, а не четвертаки.
– Мы?
– Ну, я как менеджер тоже должен получать гонорар. Небольшой процент от прибыли. Плюс кто-то должен собирать деньги, – Ганке изобразил ангельскую улыбку. – Хотя бы подумай об этом.
Майлз покачал головой. Ни за что. Майлз точно не мог стать вором, но и танцором в метро он становиться не собирался. Он не умел танцевать. У него отличная координация, когда нужно прыгать с крыши на крышу или уклоняться от ударов, но двигать телом в ритм музыки – этой суперспособности у него не было.
– Может, тебе самому стоит об этом задуматься? – Майлз выстрелил паутиной через всю комнату, толстая нить прилипла к футболке Ганке, напоминая кучу спагетти.
– Да иди ты, Майлз, – Ганке покачал головой, даже не пытаясь отцепить паутину от рукава.
Майлз пожал плечами.
– Чем ты там вообще занят?
Он взял пачку с сырными палочками.
– Ищу про свое имя для домашки по Блауфусс, которую тебе, кстати, тоже нужно сделать. Знаю, тебе нужно было подышать свежим воздухом, или чем ты там занимался, когда вылез в окно, но надеюсь, ты нашел там поэтическое вдохновение. Если только ты не планируешь получить дополнительные баллы.
– Ну уж нет. Больше никаких дополнительных баллов, – но мысль писать сиджо так поздно ночью, после всего, что сегодня было, заставила Майлза почувствовать себя так, будто его голову зажали в тиски. – Это ведь фигня ПР0 значение твоего имени, верно?
– Ага. И угадай что? По-моему, мое имя вообще ничего не значит, – сказал Ганке.
Майлз сунул в рот сырный полумесяц.
– Ты уже проверил? – спросил он, пока сырная палочка таяла на языке.
– Ага, еще до того, как ты пришел. На самом деле я уже кучу имен пересмотрел. Например, Алисия, ее имя означает «благородная». О, а еще у Чемберлена было хорошее. Чувак, фамилия этого придурка означает «главный придворный офицер». Ха! Но лучшая и одновременно худшая у Рэтклиффа. Буквально означает «красный утёс». Жаль, что Райан никогда с него не скинется, – Ганке взял пачку сырных палочек и продолжил. – Так или иначе, когда я искал про свое имя, то нашел всего одно определение в словаре сленга, и там говорится, что оно значит «убивать».
– Убивать?
– Ага, типа когда ты убиваешь людей, ты их «ганке».
Утомленное лицо Майлза растянулось в улыбке. Затем улыбка превратилась в усмешку.
– Нет, чувак. Это ганк. Можно кого-то ганкнуть.
– Ганкнуть? Это я знаю. Но в интернете сказано ганке, – Ганке сбавил тон. – Я хотел сказать, черт, мое имя означает «убийство»? – Майлз и Ганке засмеялись. – Но если серьезно, мое имя ничего не значит. Я даже не уверен, что оно корейское, хоть это и странно.
– Ты не звонил предкам? – спросил Майлз.
Веселье, только что царившее в комнате, тут же испарилось. Ганке посерьезнел.
– Ты же знаешь, я стараюсь им не звонить. К тому же позвоню я им и что скажу? Привет, ой, а вы не сами случайно выдумали мое имя? Не-е. Конечно, я мог бы позвонить маме, но я не хочу слушать ее грустный голос. Скорее всего, она скажет: «Это отец тебя так назвал», – и разрыдается. А если я позвоню отцу, он, вероятно, скажет: «А что, оно для тебя недостаточно хорошо?». Или: «Намного важнее, что твоя фамилия Ли, сынок». – Ганке поднял кроссовок и поцеловал его, пародируя отца. – А что насчет тебя? Ты знаешь, что означает твое имя?
– Странно, что ты еще не нашел.
– Что ж, настоящие друзья никогда не позволят своему другу отлынивать от домашки, – сказал Ганке. – Хотя ладно. Давай посмотрим. Майлз. Майлз. Хм-м, – Ганке повторил имя несколько раз, делая вид, что думает.
– Мне кажется, оно просто означает «расстояние» или что-то в этом духе, – сказал Майлз.
Ганке искоса глянул на друга.
– Это лучшее, что пришло тебе в голову? Серьезно? Между прочим, оно означает «крушитель школьных столов».
Он повернулся в кресле обратно к ноутбуку. Его пальцы застучали по клавишам, затем взгляд стал бегать слева направо.
– Хм-м, – снова промычал Ганке. Он взял ноутбук, повернулся и поставил его на колени. – Вот, читай.
Тот отклонил экран назад.
«Майлз – мужское имя, от лат. miles – воин».
– Воин? – Майлз сощурился, он полистал страницу вверх-вниз, чтобы убедиться.
– Воин.
На уроке мисс Блауфусс Майлз должен был догадаться, что что-то не так, когда Алисия не захотела читать свое стихотворение. На самом деле Алисия вообще не принимала участия в уроке. После того как класс сдал свои сиджо с именами – включая Майлза с его стихотворением о воине, которым он был не очень доволен, и творение Ганке «Корейское без названия» – мисс Блауфусс начала вещать о поэте Ю Т’аке и его сиджо о том, как весенний ветер растопил снег на холмах. Мисс Блауфусс задала классу вопрос:
– Что он имеет в виду, когда просит, чтобы ветер растопил и вековую наледь в его ушах? – спросила она. Майлз ждал, что Алисия ответит, потому что она понимала поэзию как никто другой.
Но вместо этого свою интерпретацию предложил Райан:
– Как я понимаю, ветер – это символ нежности, – сказал он. Все в классе застонали. Все, кроме Алисии. Она просидела весь урок, склонив голову над тетрадкой и что-то свирепо в ней выводя. Она не разговаривала с Майлзом, что было неудивительно, но она не разговаривала и с остальными тоже – ни с Уинни, ни даже с мисс Блауфусс, если не считать короткого «здрасьте» в начале урока.
После ланча – во время которого Ганке пытался заставить Майлза представить, как бы выглядел морской кот, если бы действительно был наполовину котом, наполовину рыбой – Майлз отправился на урок истории. Он вошел в класс, сел за теперь шаткий и с гнутыми ножками стол, а мистер Чемберлен в это время принялся писать на доске очередную цитату – текст тринадцатой поправки. Алисия вошла вместе с толпой других учеников, заскрипели кроссовки, рюкзаки с шумом попадали на пол, ножки стульев зацарапали по линолеуму. Алисия пошла прямиком к своему месту и оставила сумку. Она бросила короткий взгляд на Майлза, но этого было достаточно, чтобы увидеть что-то странное в ее глазах. Не страх – гнев. Она резко развернулась и пошла к доске, где Чемберлен успел уже написать полцитаты затем взяла кусок мела.
– Алисия? – мистер Чемберлен посмотрел на нее, когда она начала писать большими буквами прямо под его цитатой.
МЫ ЛЮДИ
МЫ НЕ ПОДУШКИ ДЛЯ ИГОЛОК
– Алисия! – крикнул Чемберлен, но Алисия продолжала.
МЫ НЕ БОКСЕРСКИЕ ГРУШИ
Майлз не верил своим глазам. Весь класс затих. Даже мистер Чемберлен замер в шоке. Наконец он взял тряпку и принялся стирать, что мог, но Алисия просто перешла на другую сторону доски, словно играя в салки, и продолжила писать.
МЫ НЕ ДОМАШНИЕ ЗВЕРУШКИ
МЫ НЕ РАБЫ
МЫ ЛЮДИ
МЫ ЛЮДИ
МЫ
– Довольно, Алисия! – Чемберлен отбросил тряпку. – Ты сошла с ума? – он схватил ее за руку, отводя от доски.
– Не трогайте меня, – сказала она, вырвавшись. Майлз инстинктивно приподнялся с места, колени задрожали, готовясь к прыжку. Но Чемберлен отошел, и Майлз смягчился. Никогда, никогда не смейте прикасаться ко мне! – Алисия разъяренно посмотрела на него, а затем принялась зачитывать вслух то, что успела написать. – Мы люди. Мы не подушки для иголок. Мы не боксерские груши.
– В кабинет декана, сейчас же! – прорычал Чемберлен, его ноздри раздувались.
Алисия повернулась к классу, все сидели с раскрытыми ртами, некоторые, например Брэд Кэнби, к удивлению Майлза, кивали.
– Мы не марионетки. Мы не домашние зверушки. Мы не рабы.
– Вон из моего класса! Это уже переходит все границы. Я добьюсь, что тебя накажут! Исключат!
Алисия посмотрела прямо на Майлза пронизывающим взглядом, ее глаза остекленели.
– Мы люди. Люди, – она снова повернулась к мистеру Чемберлену. Затем бросила кусок мела на пол, взяла свой рюкзак и ушла.
В общем, среда оказалась не совсем уж скучной.
По крайней мере, менее скучной, чем четверг.
Майлз старался вести себя как можно лучше. Никаких вечеринок, с его тайной любовью, похоже, было покончено, и, к сожалению, на работу в «Кампус Конвиниенс» идти тоже было не нужно. Только школа. И мысли об Алисии. Майлз знал, что ее отстранили от занятий, и не мог перестать думать о том, что бы он мог тогда сделать – разве что вместе с ней скандировать слова. Но он не мог этого сделать. Точнее, мог бы, но не стал.
Она вернулась на занятия в пятницу, в последний день их работы над сиджо. Она села на свое место, даже не посмотрев на Майлза. Он хотел заговорить, но не смог подобрать нужных слов. Почему-то он забыл даже все приветствия.
Мисс Блауфусс написала на доске замысловатым курсивом: «Если бы только…».
– Я хочу, чтобы вы начали ваши стихотворения с этих слов. Каждый напишет одно сиджо, а затем, до конца занятия, мы их прочтем одно за другим, как одну длинную поэму. Это будет отличное завершение темы, – мисс Блауфусс, одетая сегодня в олдскульную футболку с концерта Джанет Джексон, дала им тридцать минут. Когда время вышло, она начала с Шэннон Офферман, сидевшей в начале класса, и продолжила спрашивать по порядку. Поэма извивалась по классу, перескакивая с проблем с монстрами на желание иметь более длинные волосы и «Если бы только я мог любить тебя» – последнее, разумеется, написал Райан. Наконец очередь дошла до Алисии.
Если бы только жизнь не была причудливо сложным узором,
Каждый человек в этом мире как муха, угодившая в сеть,
А страх – паук, ожидающий подходящего момента для пира.
Ганке хлопнул Майлза по спине.
– Она говорит о тебе, – прошептал он.
– Нет, – ответил Майлз, хотя он сам об этом подумал. Однако Алисия не обращала на него внимания, так что большую часть занятия он пытался делать вид, что ее вовсе не было. Каждый раз, когда они встречались взглядом, он чувствовал себя не то голым, не то невидимым.
Следующей должна была быть Уинни, но она отсутствовала, поэтому пришла очередь Майлза. Отлично. Его горло словно поросло паутиной. Он откашлялся.
– Э-э-э… – протянул он. – Думаю, у меня получилось неправильно.
– Такого не может быть, Майлз. Твое предыдущее стихотворение про имя было замечательным, и я уверена, это тоже хорошее. Может быть, другое, но не неправильное, – заверила его мисс Блауфусс.
Майлз едва заметно кивнул, опустил взгляд на бумагу и начал:
Если бы только – эти слова крутятся в голове каждое утро,
Прежде чем я вдохну красоту вокруг и приму неверное решение.
Если бы только – легкий бриз перед сильным штормом.
Майлз услышал, как Ганке зашелестел бумагами позади него.
Губы мисс Блауфусс растянулись в широкой улыбке.
– Очень хорошо, Майлз. Следующий Ганке.
– Я пас, – сказал Ганке.
– Что? Почему? – спросила мисс Блауфусс. Майлз обернулся. Ганке всегда не терпелось прочитать.
– Я не готов, – пояснил Ганке, но Майлз видел, что его стихотворение было написано.
– Неважно. Мы хотим послушать. Уверена, оно прекрасно, – сказала мисс Блауфусс. Она видела прекрасное во всем и во всех – как миссис Трипли, только не была такой трепливой. За это ее все любили.
– Хорошо.
Если бы только родители знали, как сильно мы их любим,
Как сильно хотим, чтобы они улыбались друг другу,
Чтобы любили друг друга так же сильно, как любим их мы.
– Вообще-то я хотел, чтобы получилось немного по-другому, – пояснил Ганке.
– Все хорошо, Ганке. Отличная работа. Давайте продолжим. Следующий.
Майлз повернулся к Ганке и кивнул.
Хотя на занятиях мисс Блауфусс они до конца недели проходили поэзию, мистер Чемберлен после инцидента с Алисией перешел к теме войны. Все те же сумасшедшие разговоры «о днях старого Дикси» и о том, что после того, как Юг проиграл войну, им пришлось отказаться от рабства.
«В Соединенных Штатах или в каком-либо месте, подчиненном их юрисдикции, не должно существовать ни рабства, ни подневольного услужения, кроме тех случаев, когда это является наказанием за преступление, за которое лицо было надлежащим образом осуждено». Текст тринадцатой поправки. Мистер Чемберлен написал это в среду, но после всего, что произошло, он решил повторить урок в четверг. Он рассказал, как приняли поправку, про главных действующих лиц (или «новаторов», как он их называл), а в пятницу втолковывал им свои взгляды на этот счет.
– Но главная радость, – сказал мистер Чемберлен, – маленькая победа Конфедерации, вот в чем. – Он взял кусок мела и подчеркнул на доске слова «кроме тех случаев, когда это является наказанием за преступление». – И Юг снова расцвел, новой, более хитрой формой рабства – тюрьмой, – он улыбнулся, глаза его были открыты – что было отклонением от его привычной позы слепой летучей мыши. Вообще, он держал глаза постоянно открытыми со вторника, когда Майлз разнес стол, который кстати, уже окончательно развалился. Теперь от стола осталась лишь крышка! Она лежала на полу. Мистер Чемберлен заставлял Майлза за ним работать, хотя «стол» теперь больше напоминал стул-стремянку. И мало того, что ему приходилось сидеть за этим недоразумением, так, чтобы пользоваться им, нужно было слезать со стула. Майлз сидел на корточках, чтобы сделать заметки о тринадцатой поправке и той чуши, что мистер Чемберлен плел о праотцах за день до этого. Он сидел на корточках и сегодня, когда мистер Чемберлен решил, что этого недостаточно.
– Тебе будет намного проще, если ты встанешь на колени, Моралес, – сказал мистер Чемберлен Майлзу. Произнеся это, он посмотрел и на Алисию. Она вернулась на занятия после однодневного наказания, и Чемберлен наблюдал за ней, словно боясь, что она вот-вот вскочит с места и набросится на него. – Стулом можно пользоваться, только если его высота соотносится с высотой стола, но это, похоже, не твой случай, раз ты решил сломать его. Полагаю, я мог бы написать на тебя докладную.
– Но ведь он это сделал, потому что…
– О, Алисия, – прервал ее мистер Чемберлен. – Мы же не хотим, чтобы все опять повторилось, правда? – Майлз заметил, что Алисия покачивала ногой, и хотя он не видел ее лица, он знал, что она закусила губу. – Ты ведь знаешь, что всегда можешь присоединиться к нему, если захочешь.
Алисия замолчала. Просто с отвращением опустила голову, приняв поражение. Майлз сделал то же самое. Он не мог позволить себе еще одного наказания. Нельзя, чтобы его отстранили от занятий или исключили. Эта школа была его шансом. Его возможностью. Родители напоминали ему об этом. Весь район напоминал ему об этом. Так что Майлз, полный стыда, опустился на колени и продолжил писать на своем низком безногом столе.
Майлзу пришлось приложить все усилия, чтобы снова не потерять контроль, чтобы не доломать остатки стола об голову Чемберлена, чтобы не разорвать его и посмотреть, нет ли внутри белой кошачьей шерсти или еще чего такого – потому что с учителем явно что-то было не так. Но Майлз проглотил все, дрожа от криков своего паучьего чутья; его почерк превратился в пляшущие чернильные линии. Кроме того, ему приходилось мириться со взглядами молчащих одноклассников, чувствующих себя неловко – никаких неуважительных едких шуток про Чемберлена, ничего. Майлз догадывался, что они теперь смотрели Па него как на убогого и слетевшего с катушек, выдумывали про него всякие небылицы. Парень на стипендии пал жертвой собственного характера, наверное, у него проблемы в семье.
Но прежде чем Майлз снова успел взорваться, его во второй раз спас звонок. Алисия немедленно вскочила с места, чтобы помочь Майлзу подняться. И хотя это был добрый жест, парень невольно отстранился. Расстроенный, жалкий, Майлз опустил голову, с секунду разглядывал пол, затем поднял на нее взгляд, позволяя разглядеть свое лицо. Его глаза блестели. Ее тоже. Теперь он видел, что она действительно закусила нижнюю губу и качала головой, пытаясь подобрать правильные слова.
– Я… моя семья, – выговорила она, покачав головой.
Майлз кивнул. Он понял ее.
– Да, моя тоже, – кивнул он; в горле у него словно застрял бейсбольный мяч.
Алисия повернулась к Чемберлену, пытаясь уничтожить его взглядом, но он отвернулся и принялся стирать с доски. А его спине было плевать на взгляд Алисии.
Алисия в гневе вышла из кабинета в самом разгаре шума и разговоров. Майлз последовал за ней.
– Моралес, пока ты не ушел, можно с тобой поговорить? – сказал Чемберлен, остановив Майлза на полпути. Майлз подошел к учителю, державшему в руках две испачканных мелом тряпки. Подошел достаточно близко, чтобы разглядеть седые волоски, торчащие из ноздрей, и обветренную кожу вокруг губ. Достаточно близко, чтобы отомстить ему. – Знаешь, – начал он, – если ты будешь оставаться на своем месте, месте, которое ты сам для себя сделал, ты выживешь, – затем Чемберлен хлопнул тряпками друг об друга и сказал: – Кстати, как работа? – и наконец, наблюдая, как Майлз скривился в облаке меловой пыли, Чемберлен добавил: – Какую запутанную паутину мы плетем!
После этого занятия, после такого разговора Майлзу нужно было что-то сделать со своим гневом. Он мог стать невидимым, пинать мусорные баки, проламывать дыры в стенах. Он мог бы сделать то, чем занимался несколько дней назад, – отправиться на поиски неприятностей, спасти кого-то от них. И совершить это все под маской супергероя, позволив Человеку-Пауку сделать грязную работу за Майлза, чтобы он мог хоть как-то себя очистить. Или он мог бы помириться с Алисией и придумать что-нибудь вместе с «Заступниками мечты». Придумать, как противостоять Чемберлену.
Но прежде чем он успел сделать выбор, послышалось «ж-ж-ж».
На телефон пришло сообщение. Майлз пинком открыл входную дверь в школу, петли затрещали от удара, и его тут же ослепило солнце. Он повернулся спиной, чтобы прочитать сообщение. Майлз подумал, что это Ганке спрашивал, что случилось на уроке Чемберлена, но ошибся.
14:51 1 новое сообщение от абонента Папа
ЗАВТРА УТРОМ
Тут пришло еще одно.
Ж-ж-ж.
14:53 1 новое сообщение от абонента Папа
ОСТИН
И этих трех слов оказалось достаточно, чтобы помочь Майлзу взять себя в руки и успокоиться. Этого и того, что он увидел, когда наконец вернулся в спальню.
Ганке. Который вел себя как Ганке.
Громко играла музыка – хип-хоп восьмидесятых. Старые мелодии, которые Ганке нашел онлайн. Музыка, о которой отец Майлза говорил каждый раз, когда пытался показать, что такое «настоящий хип-хоп». Ганке делал па ногами, скользил по комнате в носках, пристукивая, прихлопывая, раскачиваясь и танцуя, будто только что выиграл в лотерею.
Как только Майлз вошел в комнату, Ганке приблизился к нему, подражая роботу, с глупой ухмылкой на лице. Он поднял руку- Майлз хлопнул по его ладони, и Ганке изобразил рукой волну до плеча и обратно, словно Майлз пустил через него ток. Затем он выключил музыку.
– Так вот чем ты занимаешься, когда меня нет и ты не играешь в видеоигры! – сказал Майлз.
– Может быть. Ну, то есть иногда. Как ты думаешь, мне удается держать себя в такой форме? – Ганке вытер пот со лба, плюхнулся на стул и откинул его на задние ножки. – Ладно, забудь. Просто я слышал, что случилось на реалити-шоу под названием «Урок Чемберлена», и знал, что у тебя будет веселое настроение. Вот я и решил тебя хоть немного отвлечь и привести в действительно веселое настроение, – Ганке медленно кивнул.
– Спасибо, чувак, – Майлз бросил рюкзак на кровать. Затем сел. – Но я в порядке. Отец сказал, мы завтра поедем навестить моего кузена… ну, то есть Остина.
– Серьезно?
– Ага. Но это не значит, что я против взглянуть на тебя в роли мистера Сумасшедшие ноги – или как там его звали? Сумасшедшие ноги, верно?
– Это ты про кого?
– Неважно. Просто я хотел сказать, что ценю твою заботу, чувак.
– Что ж, по правде говоря, мне и самому это было нужно, – сказал Ганке. – Чувак, сегодня пятница. А ты лучше других знаешь, что это означает: мне придется ехать в свой сумасшедший дом, – Ганке похрустел костяшками Пальцев и уставился на собственное отражение в черном экране выключенного телевизора. – И прикинь, вот еще что: раз меня не будет там в воскресенье, мой отец тоже сегодня придет типа на семейный ужин. Так что мой вечер пятницы сведется к тому, что мы втроем будет сидеть в тишине и поедать кимчхиччигэ. Поверь мне, свинина с картофелем и все такое – конечно, здорово, но не так вкусно, когда ты ешь это в молчании. И клянусь, вкус будет еще хуже, потому что сегодня пятница. Пятница, Майлз.
– Да, я услышал тебя.
– Такая вот фигня. Мне просто нужно было выпустить пар, понимаешь?
Майлз думал о планах, которые крутились в его голове до того, как он получил сообщение от отца.
– Ага, понимаю.
Ганке повернулся к Майлзу.
– Ты тоже должен попробовать.
– Что… нет, не-е-е.
– Ну же, давай. Кроме нас ведь никого нет, – Ганке поднялся и снова включил музыку. Басы загремели, отскакивая от штукатуренных стен. Друг закивал в такт музыке. – Покажи, что умеешь, братан. Расслабься, – Ганке потряс руками, Майлз скрестил свои на груди.
– Нам пора идти.
Им еще нужно было успеть на поезд.
– Пойдем, как только ты покажешь, что умеешь.
– Я знаю, чего ты добиваешься, Ганке.
– Что? Пытаюсь помочь другу расслабиться? Пытаюсь помочь чуваку, которого считаю братом, вспомнить, что жизнь хороша? Пытаюсь напомнить великому Майлзу Моралесу, что его ничто не остановит и это повод для празднования? Что в этом такого?
– Ладно, – Майлз вздохнул. Он знал, что Ганке не успокоится, пока Майлз не согласится. А ему нужно было уехать из школы, и как можно скорее. – Давай уже с этим расправимся.
Майлз встал, наклонил голову сначала влево, потом вправо, чтобы размять шею.
– Просто почувствуй музыку, бро, – подбадривающе сказал Ганке. Майлз начал кивать в такт биту, и, когда понял, что уловил ритм, начал вытворять… нечто. Сначала махнул одной ногой, затем второй, будто танцуя ирландскую джигу. Руки, примерно такие же пластичные, как лопаты, болтались перед ним, как у зомби. Это было плохо. Ужасно. Настолько ужасно, что Ганке тут же выключил музыку, прервав Майлза посреди… м-м-м… танца.
– Знаешь, пожалуй, это была плохая идея. Пошли.
Час пик. Пятница. А это означает переполненный поезд без свободных мест. Майлз и Ганке втиснулись в вагон, схватились за поручни над головой. Люди пониже ростом теснились на уровне их подмышек, высокие упирались ладонями в потолок, чтобы не упасть. Многие слушали музыку в наушниках, читали книги или разговаривали со стоящими рядом людьми.
– Что насчет завтрашней вечеринки по случаю Хэллоуина? – сказал Ганке. – Ты еще идешь, верно?
– Почему ты спрашиваешь уже который раз?
Ганке доставал Майлза этим вопросом каждый день на протяжении последней недели. Он вбил себе в голову, что Майлз даст задний ход. И Майлз уже подумывал об этом, он уже почти отказался, но вдруг понял, что мистер Чемберлен тоже будет на вечеринке – хотя бы из-за этого стоило пойти. Вдруг у Майлза появится шанс взломать код Чемберлена? Он ни в коем случае не мог его упустить.
Была только одна проблема.
– А ты отпросился у предков? – Ганке хорошо знал Майлза.
– Я постоянно забываю, но я спрошу.
– Ты хоть знаешь, можно ли тебе вообще будет куда-то пойти в эти выходные? Ты ведь потерял работу. А на следующий день голыми руками сломал стол.
Майлз посмотрел на Ганке, тот сделал невинное выражение лица. Пассажиры раскачивались вместе с поездом. Все, кроме Майлза.
– Необязательно напоминать мне об этом. Как бы то ни было, я все равно пойду, Ганке.
– Окей, отлично. Тогда должен сообщить, что, с твоего позволения, я буду Человеком-Пауком, – тихо сказал Ганке с невозмутимым видом. – Только одолжи мне свой костюм. Он ведь из спандекса, верно? Растянется, – Ганке сделал паузу. – Если ты, конечно, сам не хотел быть им. То есть собой. Или как там правильно?
– Да без разницы.
Они оба засмеялись.
Через вагон пробирался слепой мужчина, задевая тростью ноги пассажиров. Он встряхивал стакан с монетами и просил:
– У вас мелочи не найдется? У вас мелочи не найдется?
– Что думаешь? – спросил Ганке шепотом, когда слепой приблизился к ним. Майлз внимательно посмотрел на старика, оценивая его неуверенные движения, подергивающиеся мышцы вокруг глаз. Майлз кивнул, и оба положили несколько долларов в стакан.
Когда поезд въехал на Проспект-парк, пассажиры высыпали из вагона, дав Майлзу и Ганке свободно вздохнуть. Пожилые люди и малолетние придурки быстро позанимали освободившиеся места, иногда втискиваясь в небольшие промежутки между слушающими музыку в наушниках и читающими книги. Как только двери закрылись, Майлз и Ганке стали держаться за вертикальные поручни вместо верхних. Как вдруг…
– Добрый день, дамы и господа. Простите, что беспокоим вас на пути домой, но мы положим начало вашим отличным выходным. Большинство из вас знает, который сейчас час, но если вы неместный – добро пожаловать в наш сумасшедший город, и приготовьтесь, потому что сейчас время шоу!
Парень с хриплым голосом важно прошелся по проходу с оголенной грудью, футболка была обмотана вокруг головы. Он сложил руки рупором у рта.
– Представление начинается! – крикнули двое-трое ребят в унисон.
– Представление начинается! – пропищал Ганке и поиграл бровями, глядя на Майлза.
Заиграла музыка, люди начали хлопать.
– Смотрите внимательно! – крикнул самый юный парнишка, а танцор постарше начал с нижнего брейка. Затем пошли прыжки, стойки на руках, трюки с поручнями. Туристы смотрели на все это завороженно, с отвисшими до колен челюстями. Руки в карманах и сумках.
Через тридцать секунд ребята крикнули: «Вот наше представление!». Парень без футболки снова начал хлопать, остальные пассажиры присоединились. Он бегал туда-сюда по вагону со шляпой в руках, собирая пожертвования зрителей. Ганке поднял в воздух двадцатидолларовую купюру, но когда паренек дошел до конца вагона, где стояли они с Майлзом, Ганке крепко сжал деньги в руке.
– Давай-ка устроим за нее батл.
– Ганке, не надо, – простонал Майлз. – Чувак, он не…
Но паренек смотрел на Ганке. Казалось, он даже не слышал Майлза.
– И зачем мне это? У меня уже есть деньги, – он слегка встряхнул шляпу.
– Потому что ты собрал с этого вагона около десятки. У меня в руке в два раза больше. Ты уйдешь либо с тридцаткой, либо с десяткой. Так что ты ничего не теряешь. Это беспроигрышное пари.
– Я против тебя? – спросил паренек. – Я что, похож на дурака?
Ганке усмехнулся.
– Выбирайте лучшего из ваших.
Паренек позвал остальных членов команды. Майлз пытался все уладить, но Ганке продолжал размахивать двадцаткой, которая делала Майлза практически невидимым.
– Ладно, давай. Ты и я, – сказал капитан команды. Это был крепкий парень с косичками и большими серьгами, в которых были, очевидно, фальшивые бриллианты.
– Нет-нет-нет. Вы выбрали своего лучшего, а я выберу своего, – Ганке положил руку Майлзу на плечо. – Его.
– Да он врет. Он все сделает сам. Я не т-танцор, – заикаясь, пробормотал Майлз.
– Это точно, на танцора ты не похож, бросил паренек. – Да и ты тоже, – сказал он Ганке.
Ганке тут же сделал замысловатое движение корпусом.
– Со мной лучше не связываться, – предупредил он. – Но он круче, – Ганке наклонился к Майлзу и прошептал: – Только не повторяй того, что делал сегодня в комнате, – затем он повернулся к команде танцоров и скомандовал: – Врубайте музыку!
Из старого ручного стерео снова раздался бит. Заиграла какая-то повторяющаяся электронная музыка, которую Майлз раньше никогда не слышал. Пассажиры снова начали хлопать.
– Внимание, дамы и господа. Дружеское соревнование!
Парень с косичками стал извиваться под музыку, чуть не завязываясь в узел. Его руки, длинные и худые, оказались на удивление сильными, когда он подпрыгнул, схватился за горизонтальные поручни под потолком и, делая вид, что едет на велосипеде, пробрался так до конца вагона.
– Давай свой рюкзак, – сказал Ганке, практически срывая его со спины Майлза.
– Твоя очередь, – сказал паренек.
– Чувак, во что ты меня втянул? – спросил Майлз, но, прежде чем он успел добавить что-либо еще, Ганке толкнул его в невидимый танцевальный круг. Все наблюдали, даже ньюйоркцы, которые привыкли игнорировать подобные шоу. Пожилые афроамериканцы смотрели поверх очков, улыбаясь. Юные белые дамы сидели, положив руки на колени, в предвкушении. Дети хлопали, не попадая в такт.
– Давай! Давай! Давай! – крикнул Ганке. Майлз застыл. Затем, вопреки совету Ганке, начал свой странный танец, словно его ударило током. Руки-ноги шли в разные стороны, лицо искривлялось сильнее, чем тело, которое, похоже, вообще стало каменным. Дети рассмеялись.
– Э-э-э, он пока разогревается, – сказал Ганке. Он повернулся к Майлзу. – Покажи, как ты лазаешь по стене.
– Что?
– Лазаешь по стене, – Ганке подмигнул.
Наконец Майлз понял, что Ганке имел в виду все это время. Он повернулся ко всем спиной и побежал в конец вагона, петляя между поручнями. Добежав до конца, он прыгнул, оттолкнулся от двери, ведущей в соседний вагон, и быстро прополз по потолку в другой конец вагона. Никаких поручней, только пальцы и ноги.
Все в вагоне зааплодировали, разразившись смесью восторга и недоумения. Даже юные танцоры хлопали и кивали. Они выключили музыку, замахали руками, крича:
– Всё! Всё!
Ганке убрал двадцатку в карман, затем открыл свой рюкзак и отправился по вагону собирать деньги… со всех. Даже ребята-танцоры дали ему доллар.
Они озадаченно смотрели на Майлза. Они даже пробовали повторить его трюк, пытаясь ухватиться за полоток, пока наконец не поняли, что зря теряют время. В конце концов ребята отправились в следующий вагон, чтобы продемонстрировать свое шоу другим пассажирам, а Ганке достал собранные деньги из рюкзака и отдал их Майлзу.
– Сколько там? – спросил Ганке.
– Около сорока баксов, – ответил Майлз, не веря своим глазам.
– Кхе-кхе, – многозначительно откашлялся Ганке, когда поезд остановился на Атлантик-авеню, где Майлзу нужно было пересесть на другой поезд, чтобы доехать до станции Лафайет. Майлз отсчитал от кучки денег четыре доллара и сунул их Ганке в руку. – Вообще-то я беру за свои услуги двадцать процентов. К тому же это последний веселый момент перед роковым ужином, так что… давай, – Майлз сунул ему в руку еще четверку, встал и перебросил рюкзак через плечо. И когда Майлз протискивался на выход между входящими в вагон людьми, Ганке крикнул:
– Я же говорил!
Став на тридцать долларов богаче, Майлз шел через парк домой. Ранним вечером старики играли в шахматы и слушали соул, доносившийся из окна припаркованной рядом машины. Дети гоняли на велосипедах с неровными тренировочными колесами. Юные парочки целовались на скамейках – которые скоро станут кроватями для бездомных – рядом с пожилыми дамами, раздававшими церковные брошюры. Дул легкий ветерок, и деревья в парке раскачивались, будто перешептываясь с Бруклином шелестом листвы.
Майлз прошел мимо собачников, выгуливающих питбулей и пуделей. Люди входили в магазинчик на углу и выходили обратно, так что дверной колокольчик непрерывно позвякивал. Модели, одетые по последней моде, фотографировались на фоне ржавой машины небесно-голубого цвета. Той самой, которая некогда была для кого-то домом. Для кого-то, кто в ней больше не жил.
Он прошел мимо дома, вниз по улице и, завернув за угол, направился в сторону магазина. Не обычной мелкой лавки, а нормального супермаркета. Перед ним выстроился ряд букетов в ведрах. За ними следил один из мужчин, работавших в супермаркете.
– Сколько? – спросил Майлз, рассматривая розы.
– Пятнадцать, – бросил продавец.
Майлз ничего не сказал. Просто пошел дальше. Розы бы, конечно, понравились маме, но они стоили половину его бюджета. Он знал, что мог бы зайти в магазин и купить продукты, и это было бы разумно, может, даже убедило бы отца дать матери отдохнуть и самому приготовить ужин. Она это заслужила. Но катастрофы бывают разных видов, и попытка Майлза с отцом приготовить ужин является одним из них. А если бы это было не так, то матери Майлза все равно пришлось бы стоять над ними, приложив ладонь ко лбу, и раздавать указания на испано-английском, то и дело повторяя: «Alluda me santos» – «Боже, дай мне сил».
У Майлза были другие планы.
Следующей остановкой был магазин «Один доллар». Пожилая женщина придержала перед ним дверь, и Майлз скользнул внутрь: в рай одноразовых тарелок, небольших подарков, приветственных открыток и поддельных копий всего, что только можно. Гремели тележки с шаткими колесиками, сканеры пиликали с каждым поднесенным к ним товаром, пластиковые пакеты шуршали. Майлз шел и заглядывал в каждый ряд, прежде чем заметил Френчи. Она сидела на корточках и приклеивала ценники на освежители воздуха для туалета.
– Привет, Френчи.
– Майлз? – Френчи удивленно посмотрела на него, и это было понятно, так как Майлз редко там появлялся. – Что ты здесь делаешь?
– Ищу цветы.
– Цветы? – Френчи встала с ухмылкой и скрестила руки на груди. – А не рановато тебе еще с девочками встречаться? Помню, твой отец платил мне, чтобы я с тобой сидела, и ты постоянно писался в штаны. А теперь мы ищем цветы.
– Они не для девушки. То есть не для… Короче, они для моей мамы.
– Ага, надеюсь, – поддразнила его Френчи. – Это так мило. Надеюсь, Мартелл вырастет таким же внимательным, как ты.
– О, да он купит тебе целый ботанический сад, когда попадет в лигу.
– Эх-х-х, твои бы слова да Богу в уши, – Френчи подняла руки и закрыла глаза, словно в трехсекундной молитве. – Ладно, пошли.
Она отвела Майлза в другой конец магазина, где были цветы.
– Вот, – она указала на месиво зеленого, коричневого, красного и желтого – все осенние цвета во втором ряду.
– А настоящих у вас нет? Эти ведь пластиковые, – сказал Майлз, потрогав лепесток искусственной розы.
– Ты в магазине «Один доллар», парень, – ответила Френчи. Майлз взял одну розу, понюхал ее, отчего тут же почувствовал себя глупо. – Но, чтобы ты знал, они стоят два доллара, – добавила Френчи.
Купив розу, Майлз пошел в «Пиццу Рэймонда», не путайте с «Пиццей Рэя». Это два разных заведения. Майлз решил, что будет надежнее, если Рэймонд займется приготовлением ужина для семьи Моралесов, а не Майлз с отцом. Пиццу любят все, и для нее не нужна помощь Господа.
Люди выстроились у прилавка, заказывая пиццу по кусочкам.
– Два стандартных.
– А мне один пепперони.
– Один стандартный и два с колбасой, пожалуйста.
Мужчины за прилавком резали пиццу на кусочки, совали их в печи на несколько минут, чтобы разогреть, прежде чем выложить их на пластиковые тарелки и завернуть в пакеты.
– Следующий! – крикнул парень за стойкой, задвигая денежный ящик кассового аппарата.
– Мне целую пиццу. Стандартную, – заказал Майлз.
– Целую пиццу, понял, – повторил парень. Затем он перешел к следующему клиенту, который выглядел немного старше Майлза.
– У вас есть анчоусы? – спросил он.
– Анчоусы кончились, друг.
Мысль о пицце с анчоусами внезапно напомнила Майлзу о дяде и о том, как они заказывали пиццу в «Пицце Рэя» в районе Барух. Майлза передернуло.
– Окей, ладно, тогда просто пепперони.
Минут через пять пиццу Майлза вынули из печи и положили в коробку. Наконец она скользнула на прилавок.
– Стандартная целая, верно? – спросил парень за стойкой.
– Ага.
– Пятнадцать.
Майлз положил деньги на стойку, взял пиццу и направился к двери, следуя за парнем, спрашивавшим про анчоусы. Но дверь придержал кто-то еще. Кто-то знакомый. Сначала Майлз не узнал его, но когда они пошли дальше – любитель анчоусов впереди, за ним этот парень и Майлз позади них, – Майлз понял, кто был тот, в середине. Тот самый вор. Лицо его все еще было в синяках после урока, что Майлз ему преподал. Майлз посмотрел на идущего впереди парня – тот уже поднес кусок пиццы ко рту – и заметил, что на нем новенькие кроссовки. «Эйр Макс Инфраред». Такие же, как были на Ганке, когда они пришли на баскетбольную площадку. У Майлза сработало паучье чутье. Вор посмотрел влево, затем вправо, дабы убедиться, что рядом нет копов. Или Человека-Паука.
Он обернулся.
Но это был всего лишь Майлз, Майлз смотрел на него в ответ. Когда они дошли до угла, вор повернул влево, парень с пиццей и кроссовками пошел прямо, а Майлз свернул направо.
Майлз поднимался по лестнице домой с пиццей и розой в руках. Он слышал музыку, доносящуюся из-за двери. Майлз открыл квартиру своим ключом и вошел. В гостиной его встретили мать с отцом, которые танцевали, держась за руки. Духовые, колокольчики, тимбалесы и джазовые барабаны звучали в колонках. Сальса. В исполнении «Фания Ол-старс».
– Эй, Майлз, – пропела его мама, сделав шаг назад и взмахнув руками. Отец протянул ей руку, она взяла ее на секунду, а затем отпустила и сделала полный оборот. Голос Селии Крус окутывал их словное теплое одеяло. Отец Майлза притянул жену к себе и неуклюже наклонил ее.
– Рио, мальчишка-то пришел с подарками, – сказал отец Майлза, отстраняясь от жены.
– Э-э-э… я принес пиццу.
Майлз был в шоке. Он поставил коробку на кухонный стол. Он не ожидал, что родители будут танцевать и смеяться. Не то чтобы они никогда этого не делали, но Майлз подумал, что после такой недели они будут просто смотреть телик, обсуждать счета и ждать его, чтобы подумать над возможным наказанием.
– Пицца! – воскликнула мама Майлза. – Это так мило, дорогой. Спасибо.
– Ты ее не украл? – спросил отец, открыв коробку, в воздух поднялся сырный пар.
– Разве это важно? – пошутил Майлз. Отец запустил палец в шарик сыра.
– Нет.
Пока все идет хорошо.
– А это тебе, – Майлз протянул матери розу.
– Мне? – удивилась она. – Я думала, это для твоей девушки из школы. Для tu amor.
– Нет, она для тебя. К тому же у меня нет девушки из школы, – сказал Майлз. Мама взяла розу и поднесла ее к носу.
– Ты до сих пор не пролил сальсу? – пробормотал отец, выкладывая кусок пиццы на тарелку, которую он достал из шкафа. – Кстати, эта роза искусственная?
– Я купил пиццу и розу, чтобы извиниться.
– Хватит уже извиняться, лучше потанцуй со мной, – сказала мама Майлзу и взяла его за руку. – Помнишь, как мы постоянно с тобой танцевали, когда ты был маленьким? – она вертелась взад-вперед, ноги и руки двигались синхронно.
– Когда ты не писался в штаны, не писался в кровать или не донимал меня, – пошутил отец.
– Не слушай его, – женщина отмахнулась от слов мужа. – Пошли.
И Майлз с матерью танцевали и танцевали, он то наклонялся, то поворачивался, будто боксировал.
– Меньше движений задом, больше талией. Вбок. Вбок. Позволь телу делать то, что оно хочет. Оно само тебе подскажет, как двигаться, – наставительно сказала мама Майлза. Потом к ним присоединился отец.
– Yo soy un hombre sincere, de donde creca la palma, – пела Селия.
– Отлично! – воскликнула мама Майлза, взяв мужа за руку.
– Видишь, сынок, после того как прольешь сальсу, нужно закрепить результат вращением в танце, – похвастался отец. – Каждый раз срабатывает.
Через пару часов, когда Майлз сидел в своей комнате и, как обычно, начищал кроссовки – а точнее, подошву зубной щеткой, – в дверь постучали. Майлз подумал, что родители все- таки придумали наказание. Отец часто так делал. Целый день ждал, смеялся, шутил, делал вид, что все нормально, как вдруг – бам! Наказание.
– Входите.
Как он и подумал, это был отец. Он закрыл за собой дверь и прислонился к ней.
– Выглядят отлично, сын, – сказал он, посмотрев на кроссовки.
– Спасибо.
– Нам надо поговорить, – Майлз вздохнул, но отец продолжил: – Насчет завтра. Просто хотел уточнить, не передумал ли ты. Если передумал – ничего страшного.
– Идти в тюрьму? Нет, не передумал, – Майлз с облегчением поставил кроссовку на пол. – А ты?
Теперь отец вздохнул.
– Нет, – он подошел к кровати, сел. – Просто хочу убедиться, что мы будем готовы ко всему. В случае, если он окажется не тем, кем мы думаем. Или если он скажет что-то плохое. Тюрьма, она… меняет людей. Поверь мне, я знаю, – Майлз слышал тревогу в голосе отца, хрипоту, будто у того пересохло в горле. Но Майлз ничего не ответил, просто посмотрел на отца и кивнул. Отец хлопнул его по руке и встал. – Ладно, это все, что я хотел сказать, – он наклонился и поцеловал Майлза в лоб. – Спокойной ночи.
Открыв дверь, он обернулся.
– Да, и спасибо за пиццу, – его лицо расплылось в хитрой улыбке. – Хотя пары-тройки анчоусов ей бы не помешало.
Вместе с тяжелым грузом пережитого дня в комнату Майлза проскользнул сон – сразу после того, как из нее вышел отец. Вскоре Майлз незаметно для себя заснул. Майлз не помнил, как ложился. Он сидел на кровати, а через секунду оказался на диване. Кожаный диван, но не в его доме, а в том самом доме, где Майлз никогда не был, но который он хорошо знал. Маленькое окно в его комнате сменилось на огромное, наглухо зашторенное белыми льняными занавесками. Его босые ноги стояли на выложенном плиточной мозаикой полу. В помещении стоял запах грязи, сырости и табака. Клочки кошачьей шерсти парили в воздухе, как маленькие призраки.
– Знаешь, что я больше всего в тебе ненавижу, Майлз? – голос исходил из соседнего кресла. Кресло было огромным, поэтому он не сразу заметил сидящего в нем человека. Это был мистер Чемберлен. Желтая полупрозрачная кожа. Усы и потрескавшиеся губы. Он сидел, сложив руки вместе, впиваясь ногтями одной руки в пальцы другой. – Твое высокомерие. Ты веришь, что действительно можешь спасать людей. Что ты можешь творить добро. Но суперсилы не принадлежат веткам с такого дерева, как твое. Твое дерево гниет с самых корней. И его, приятель, нужно срубить.
Майлз не смог ничего сказать – казалось, что ему отрезали язык. Запаниковав, он перебрался на дальний от кресла край дивана, так что заскрипела кожа. Вдруг на спинку дивана вскочила белая кошка. Майлз посмотрел на нее, затем опять на мистера Чемберлена, который превратился в еще более призрачную фигуру- Длинные седые волосы на подбородке. Острый нос. Зубы, похожие на запеченные зерна кукурузы.
– Человек-Паук, – заговорил он, его голос эхом отдавался в ушах, на губах играла отвратительная улыбка, – ты не знаешь меня, но я знаю тебя. И я приду за тобой.
