Глава 6
Путь обратно через кампус был долгим и одиноким. Всю дорогу Майлз разговаривал сам с собой.
– Нужно было просто сказать «нет», – пробормотал он. – Нет ничего такого в том, чтобы признаться, что ты немного стесняешься.
– Или ты просто мог объяснить, что написал стихотворение для нее, – добавил Майлз, подумав.
Пока он шел, некоторые ученики – опаздывавшие на открытый микрофон – резко обернулись, услышав голос из ниоткуда. Майлз совсем забыл, что он невидимка.
Дойдя до магазина, прежде чем войти, Майлз огляделся, дабы убедиться, что никто не увидит, как дверь откроется «сама по себе». Удостоверившись, что все чисто, Майлз проскользнул внутрь, зашел за прилавок к стене, вскарабкался наверх, включил камеру слежения и снова стал видимым – все, как и планировалось.
Его смена подходила к концу, и весь ее остаток он вслух вел воображаемый диалог между собой и Алисией.
– Нет, я не могу читать его при всех, ведь я написал его для тебя.
– Для меня? Майлз, ты написал его для меня? Ух ты.
– Да. Я, конечно, не Лэнгстон Хьюз или еще кто, но надеюсь, тебе нравится.
– О, Майлз! Очень нравится. Оно прекрасно.
Опомнившись, он покачал головой, стараясь выкинуть эту любовную историю из головы, взял рюкзак и закрыл магазин.
Их комната все еще была пуста. Майлз предположил, что Ганке уже, возможно, прочитал свое стихотворение и вызвался на бис. Обычно Майлз бы использовал это время, чтобы расслабиться и отвлечься от всего, улегшись поудобнее и занявшись любимым делом – видеоиграми. Игрой «Супербратья Марио», если быть точнее. Но сегодня Майлз решил помучиться. Он сел на край кровати, достал из рюкзака письмо Остина и начал читать его с середины и до конца.
МНЕ ПЯТНАДЦАТЬ, И Я ДУМАЮ, ТЫ УЖЕ ПОНЯЛ, ЧТО Я В ТЮРЬМЕ. СИЖУ УЖЕ ДОВОЛЬНО ДАВНО И ПРОСИЖУ ЗДЕСЬ ЕЩЕ ДОЛГО. ПОХОЖЕ, ЭТО У МЕНЯ В КРОВИ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ПО ОТЦОВСКОЙ ЛИНИИ. НЕ ЗНАЮ, НАСКОЛЬКО ХОРОШО ТЫ ЗНАЛ МОЕГО ОТЦА. БАБУШКА ГОВОРИТ, ЧТО НАШИ ОТЦЫ НЕ ОСОБО ЛАДИЛИ И МНОГО ЛЕТ НЕ РАЗГОВАРИВАЛИ. А ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО ТЫ, ВЕРОЯТНО, ЕГО СОВСЕМ НЕ ЗНАЛ. ЕСЛИ ТЫ ЗАХОЧЕШЬ, Я, НАВЕРНОЕ, МОГ БЫ ВОСПОЛНИТЬ НЕКОТОРЫЕ ПРОБЕЛЫ, РАССКАЗАТЬ ТЕБЕ О НЕМ, ЕСЛИ ТЫ НАПИШЕШЬ ОТВЕТ. НАДЕЮСЬ, НАПИШЕШЬ.
ИСКРЕННЕ ТВОЙ,
ОСТИН ДЭВИС
Р.S.: ПРОСТИ ЗА КАРАНДАШ. ЗНАЮ, ТАК ТРУДНЕЕ ЧИТАТЬ, НО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ РУЧКАМИ НАМ ЗДЕСЬ НЕ РАЗРЕШАЮТ.
Майлз сложил письмо и положил на стол. Остин полагал, что Майлз не знал Аарона, что разрыв между братьями не дал им возможности познакомиться. Но Майлз знал его хорошо. Слишком хорошо. Он знал, что получил свои суперспособности от паука, украденного дядей из лаборатории. Он знал, что Аарону был известен его секрет и что он пытался воспользоваться этим против Майлза. Он помнил, как они сражались и что именно из-за него Аарон погиб, так что именно из-за него у Остина больше не было отца.
Ты так похож на меня.
Майлз достал из рюкзака тетрадь, открыл ее на чистой странице и принялся писать.
Дорогой Остин,
Спасибо за письмо. Должен сказать тебе правду. Я немного удивлен. Не знаю даже, как сказать по-другому. Я просто шокирован. Что ж, во-первых, должен сказать, рад с тобой познакомиться, хоть пока и только заочно. Наверное, лучше сказать, рад знать, что ты есть. Я и понятия не имел. Не знаю, говорила ли тебе твоя бабушка, но я единственный ребенок в семье, и я всегда хотел иметь брата. Не в том смысле, что ты мне брат. Просто круто осознавать, что в семье есть еще кто-то моего возраста. Жаль, я не знал о тебе раньше, но что было, то было лучше поздно, чем никогда, верно? Может, мы начнем сначала. Вот немного информации обо мне.
Мне шестнадцать.
Я из Бруклина.
Я хожу в мажорную частную школу – Бруклинскую академию. Я получаю стипендию, но родителям все равно тяжело. Многие сынки из богатеньких семей ведут себя как сынки из богатеньких семей.
У меня есть друг по имени Ганке. Он кореец. Забавный чувак. Мы с ним почти как братья.
Вроде это все.
И я хорошо знал твоего отца. Мы с дядей Аароном довольно долго общались. Я тайно сбегал, чтобы повидаться с ним, потому что отец мне не разрешал. Поэтому я удивлен, что он никогда о тебе не упоминал. Хотя, полагаю, удивляться не стоит. Возможно, он знал, что, если расскажет о тебе, я захочу с тобой увидеться, а если бы мы познакомились и подружились, в конце концов стало бы сложно скрывать нашу дружбу. Тогда у меня бы возникли проблемы с отцом, как и у дяди Аарона. Не знаю, в курсе ли твоя бабушка о том, насколько они друг друга недолюбливали. Бывает же такое.
Ладно, если найдешь время – пиши. Следующий вопрос прозвучит глупо, но я ничего такого не имею в виду – каково там, в тюрьме?
Искренне твой,
Майлз
P.S. Твой отец-пытался меня убить. Может, когда-нибудь я смогу тебя навестить.
Майлз отложил письмо в сторону – его написать было намного проще, чем сиджо, – улегся на кровать и стал ждать, пока в комнату завалится Ганке с полными карманами хвастовства и начнет рассказывать, как после его стихотворения фонтан на площади превратился в гейзер, и все заплакали и зааплодировали, когда вода опустилась на них легкой дымкой. Или что-нибудь в таком духе. Бла-бла-бла. Но Майлз не дождался. Не дождался повода посмеяться над Ганке, после чего Ганке стал бы смеяться над ним из-за того, что он снова облажался с Алисией. Потому что через пять минут после того, как его голова коснулась подушки, Майлз уснул.
А проснулся насквозь мокрый от пота. Его сердце стучало о грудную клетку как отбойный молоток, мышцы напряглись, словно превратились в куски льда, обтянутые кожей. Единственным, что он запомнил из своего кошмара, была кошка. Кошка, которую он раньше никогда не видел. Белая свалявшаяся шерсть, несколько хвостов, извивающихся как змеи. Но Майлз не мог вспомнить, где он был во сне и почему там была эта странная кошка.
Майлз сел, потянулся и начал тереть глаза, пока они не привыкли к солнечному свету. Он попытался вспомнить, кого или что еще видел во сне. Это был дядя Аарон? Наверное. Возможно. Однако он не был уверен.
Он встал, тихо прошел мимо Ганке, который с головой зарылся в одеяло, и отправился в ванную, чтобы почистить зубы и умыться. Когда он вернулся в комнату, Ганке показал из-под покрывала лицо.
– Ты чего так рано проснулся? – спросил Майлз.
– Не спится. Слишком много мыслей в голове, – ответил Ганке.
– И со мной то же самое.
Майлз взял джинсы со спинки стула.
– Какие планы? Что собираешься делать? – спросил Ганке и широко зевнул.
– Схожу в магазин. Нужно купить марку и конверт, чтобы отправить это, – Майлз взял со стола письмо. – Это письмо для Остина.
Ганке кивнул.
– Уверен, что хочешь его отправить?
– Ну а что в этом такого? Если он говорит правду – у меня будет кузен. Если врет, то у меня просто появится друг, сидящий за решеткой. А обойдется мне это всего в один доллар.
– Всего в один доллар, говоришь? – сказал Ганке, сев на кровати и откашлявшись. – Готов поспорить, оно обойдется тебе немного дороже. Может, ты делаешь это из-за того, что случилось с Аароном?
Майлз провел по подмышкам дезодорантом. Не отвечая, он вытащил из выдвижного ящика черную футболку и надел ее. Затем подошел к зеркалу. На обеих сторонах футболки появились белые следы от дезодоранта. Ну конечно. Уф-ф. Он послюнявил палец и принялся оттирать ткань. После этого причесался, провел большими пальцами по волосам. Наконец схватил со стола письмо и подобрал рюкзак с пола.
– Мне пора идти.
Майлз никогда не выходил так рано на улицу, поэтому удивился, до чего там было спокойно. Листья на деревьях окрашивались в красновато-оранжевый, словно природа предлагала новую цветовую гамму для армейской формы. Воздух был свежим, легкий ветерок обдувал лицо. Ему вспомнились ранние утра в его районе, до того, как все проснутся и всё оживет. До того, как начнут выть сирены, тарахтеть двигатели автобусов, а из открытых окон польются мотивы соки. И пока Майлз шел в магазин через кампус, думая о кошмаре минувшего дня – возможно, это был худший понедельник в его жизни, – он наслаждался спокойствием.
Пока не дошел до магазина.
Дверь была распахнута, а внутри школьная полиция допрашивала Уинни.
– Так, значит, еще раз. Вы говорите, у вас сегодня не было клиентов?
– Сэр, я ведь уже сказала. Я пришла совсем недавно. Открыла магазин, как обычно, провела ревизию, чтобы проверить, какие товары необходимо обновить, потому что я делаю это постоянно, ведь рано утром покупателей не бывает.
«Их вообще не бывает», – подумал Майлз, но закончить мысль ему не дал полицейский, заметивший его в дверях.
– Сынок, магазин пока закрыт. Ведется следствие, – гаркнул офицер, выглядящий слишком молодым для своей лысины. Он поднял руку, преграждая путь.
– Следствие? – спросил Майлз со смесью тревоги и сарказма в голосе. Его взгляд перебежал с полицейского на Уинни.
– Да, я пришла и обнаружила, что пропали банки с консервированной колбасой. В смысле, прямо все банки. Я подняла отчет по инвентаризации, потому что не могла поверить, что мы их продали, и оказалась права: ничего мы не продали, а значит, их попросту украли.
– Или они испарились, – сказал Майлз, наполовину взволнованно, наполовину шутливо.
Офицер косо посмотрел на него и склонил голову набок, без тени улыбки на лице.
– Подождите, – сказала Уинни с таким видом, будто в ее голове сложился некий пазл, о существовании которого Майлз даже не догадывался. – Может, вам лучше с ним поговорить? – сказала Уинни, указывая одновременно на Майлза и офицера. – Майлз, разве не ть1 работал вчера вечером?
– Я, – ответил Майлз. Слово, как иголкой, укололо горло. Он снова посмотрел на молодого лысеющего офицера, поймал его суровый взгляд и отвел глаза в сторону. – Но ничего такого не было.
– О, нет, что-то все-таки произошло, – за_ метил офицер. Майлз растеряно посмотрел на него, полицейский облизнул обветренные губы. Прошлым вечером ничего не случилось – По крайней мере, в магазине. А вот сейчас кое-что происходит, и явно кое-что плохое.
С ручкой и блокнотом наготове офицер начал задавать череду вопросов, заставляя Майлза все сильнее и сильнее нервничать.
– Во сколько ты пришел на работу?
– В четыре.
– Сколько примерно было покупателей?
– Ни одного.
– Кто-нибудь вел себя подозрительно?
– Кто? Никого же не было.
– Ты не оставлял магазин без присмотра?
Тишина.
– Ты не оставлял магазин без присмотра?
– Нет.
– На улице не было никого подозрительного?
– Я же сказал, что не выходил.
– Просто уточняю. Во сколько ты ушел?
– Я не уходил.
– Я имею в виду, во сколько закончилась твоя смена?
– Около семи.
– Хорошо. Если у нас еще возникнут вопросы, мы тебя найдем.
После того как полицейский ушел, Майлз попытался вспомнить, не заметил ли он чего- то необычного, когда вернулся с открытого микрофона. По правда говоря, он и не проверял. Зачем это ему? Во-первых, его голова была занята другими вещами: Алисия, Остин. Во-вторых, магазин выглядел по-прежнему. Все оставалось на своих местах: блокноты лежали вдоль стен, ручки и карандаши – за прилавком, колбаса – в подсобке. Уинни проводила инвентаризацию, только чтобы сохранить работу, а не потому что в ней был какой-то смысл. Майлз на какой-то момент задумался, замер перед прилавком с отсутствующим взглядом, пока Уинни наконец не вывела его из транса.
– Майлз? – позвала она. Затем еще раз: – Эй, Майлз!
– Да, – парень моргнул, прогоняя мысли прочь.
– Тебе что-то нужно? – Уинни облокотилась на прилавок, так яге как Майлз прошлым вечером. Будто это была одна из поз в йоге – поза скучающего сотрудника «Кампус Конвиниенс».
– А… да. Одну марку и конверт.
Уинни развернулась, оторвала марку от рулона, затем взяла конверт и положила их на прилавок.
Майлз достал из кармана помятый доллар.
– Спасибо, – сказал он, разворачиваясь, чтобы уйти.
– Что здесь вчера произошло? – выпалила Уинни. – Серьезно. Я никому не скажу если ты или Ганке оказались фанатами этой чертовой колбасы, – она пожала плечами, как будто знала, что Майлз взял ее, хотя это было не так.
– Уинни, ты ведь, как и я, на стипендии. Ты лучше других должна понимать, что я не стал бы рисковать своей стипендией ради куска консервированного мяса.
– Верно, – она кивнула. – Что ж, вряд ли тебя строго накажут. В смысле, все эти украденные консервы выходят всего долларов на пятнадцать. Скорее всего, они просто выставят тебе или твоим родителям счет. Мне пришлось обратиться в полицию, потому что иначе…
– Я знаю, – Майлз ее понимал. – Знаю.
Но он не знал, что посреди урока математического анализа в дверь кабинета постучат и что мистер Борем повернется к классу и назовет имя Майлза.
– Джентльмен хочет с вами поговорить, сказал он, как всегда, учтиво.
И когда Майлз встал, мистер Борем добавил:
– Захватите свои вещи.
Затем еще один школьный полицейский повел его по коридору, вывел из главного корпуса, прошел через кампус, и наконец они пришли в административное здание, где Майлза посадили на стул в приемной декана – цитадели дисциплины. Майлз сидел в кресле из темного дерева и бордовой кожи, пока не появились его родители.
– Что происходит? – спросила мама Майлза, ее лицо выражало полное недоумение.
– Я не знаю, – сказал Майлз.
– Ты это сделал? – спросил его отец.
– Сделал что? – Майлз нахмурил брови и прищурился.
– Украл.
– Украл? Конечно, нет! Они думают, что я украл эту фигню?
– А ты думаешь, почему мы… – но, прежде чем отец успел распалиться, его прервала мисс Флетчер, секретарь.
– Декан готов вас принять.
Через пять минут Майлз уже сидел в кабинете декана Кушнера перед огромным деревянным столом с изящной резьбой, напоминающей орнамент на фарфоровом сервизе родителей Майлза. Декан Кушнер был небольшого роста и за этим столом казался еще меньше. У него была идеально круглая лысая голова, вены на ней напоминали швы на новеньком бейсбольном мячике. Он носил маленькие круглые очки, которые, разумеется, как раз подходили его широким глазам. Вообще он был похож на кучу окружностей в костюме.
Родители Майлза сели по обеим сторонам от сына, их брови были нахмурены. Оба нервно покачивали ногами. Для Майлза это был еще больший кошмар, чем те, в которых появлялся дядя Аарон. По крайней мере, они всегда заканчивались тем, что он просыпался. А здесь все по-настоящему. Он отучился в школе всего один полный день и уже вот-вот получит новое наказание. Гораздо, гораздо более суровое наказание.
– Пожалуйста, прочти это вслух, – приказал декан Кушнер, протянув Майлзу лист бумаги.
Майлз посмотрел на бумагу, закусив нижнюю губу. Он вздохнул, бросил взгляд на декана Кушнера, затем неохотно откашлялся и начал читать:
«Дорогой декан Кушнер!
Меня зовут Майлз Моралес. Мне тринадцать лет, и я живу в Бруклине. У меня замечательные родители, которые любят меня больше всего на свете. Наверное, это странно звучит из уст подростка, но я знаю, что они многое принесли в жертву ради меня и продолжают приносить, чтобы я мог продолжать свой путь к успеху. Именно благодаря их поддержке я сохранил свой средний балл в школе на отметке «четыре». Я научился быть безукоризненным, поэтому я очень хочу посещать Бруклинскую академию, которая так же гордится своей безупречностью.
Но, кроме того, я горжусь своей честностью. И если говорить начистоту, я также должен отметить, что хоть у меня и отличная семья, я знаю, что некоторые смотрят на нас криво. Это все потому, что мой отец не всегда был тем, кем он является сегодня. В свое время никто не помог ему выбрать правильный жизненный путь. Хотя наш район является отличным местом, иногда ситуация может выйти из-под контроля. Мои папа и дядя пали жертвами улицы, и, став подростками-ворами, они принесли проблемы в наш район и в город Нью- Йорк в целом.
И хотя отец с помощью моей мамы смог выпутаться из этого и стать приличным человеком, у его брата не получилось. Дядя продолжал нарушать закон, причинять страдания людям, пока в итоге не поплатился за это. Этот момент биографии нашей семьи оставил и на мне свой отпечаток. То бесстрашие, которое способствует совершению преступлений, также ведет и к успеху. Моя цель, если вы удостоите меня чести посещать Бруклинскую академию, – доказать это окончательно. Я верю, что важно не только то, откуда ты, но и куда ты направляешься.
Спасибо за внимание. С нетерпением жду ответа.
С уважением,
Майлз Моралес».
Майлз положил бумагу на стол. Его словно оглушили.
Итак, мистер Моралес, – сказал декан Кушнер, поправив очки на переносице. – Это то письмо, которое ты отправил вместе с заявлением о приеме в наше учреждение?
– Да, сэр, – ответил Майлз.
– Разве ты в нем не сказал, что не поддашься дурному влиянию своей семьи?
– Прошу прощения, декан Кушнер, но я не думаю… – встрял отец Майлза.
– Я всего лишь перефразировал слова вашего сына, мистер Дэвис, – декан указал на бумагу.
– Я все понимаю, сэр, но…
– Э-э-э, мы все понимаем, сэр, – вступилась мать Майлза, чтобы как-то сгладить ситуацию, – но Майлз сказал, что ничего не сделал.
– Это правда. Зачем мне красть из магазина, в котором я работаю? Да еще что красть? Колбасу?
– Декан Кушнер, есть какие-то доказательства? – спросил отец Майлза, все еще возмущенный обвинениями декана.
– Что ж, хорошо, что вы спросили, мистер Дэвис, потому как у нас действительно есть запись с камеры наблюдения.
Запись?
Отец перевел взгляд на Майлза.
– Запись? – Майлз облегченно вздохнул, потому что эта улика должна была доказать его невиновность. Но его мускулы все еще были напряжены. Не может быть, чтобы на пленке он крал колбасу, потому что никакую колбасу он не крал! Верно? Тогда почему он до сих пор нервничает?
Именно, – декан Кушнер вышел из-за стола и открыл слева от себя шкафчик, в котором стоял телевизор. Он взял пульт, включил телевизор и промотал сразу на момент преступления. – Вот Майлз в магазине. Теперь мы видим, как он отступает назад, пока не окажется за пределами видимости камеры, а затем внезапно появляется обратно, – объяснил декан тоном адвоката на судебном заседании, пытающегося привлечь внимание к главному вещественному доказательству.
– Хорошо… – сказал отец Майлза.
– Декан Кушнер, но ведь это ничего не доказывает, – сказала миссис Моралес.
– О, отнюдь, – сказал декан чуть ли не радостно. – Обратите внимание на время. Только что было шесть тринадцать, а потом сразу шесть сорок четыре. Я не знаю, как или почему камера отключилась, но глупо думать, что это совпадение. Также справедливо, что если Майлз ничего не крал, то он бы, конечно, знал, кто это сделал, ведь он стоял прямо за прилавком, – декан Кушнер постучал пальцем по экрану. – Остается думать только, что за те тридцать минут, пока камера была отключена, 0н решил украсть…
– Колбасу? – огрызнулся Майлз. Он не верил своим ушам. Он посмотрел на родителей, на лицах обоих застыла неуверенность.
– Майлз, – сказал отец, – просто скажи, что ты не пытаешься кого-то прикрыть. Если ты не делал этого, тогда сообщи декану Кушнеру, кто.
– Я не знаю, кто это сделал.
– Потому что это сделал ты, – уверенно заявил декан. – Просто признай это, сынок.
Отец Майлза вздохнул. Мать снова вступила в разговор:
– Сэр, при всем уважении, можете дать нам минутку?
Повернувшись к сыну, она понизила голос, словно декан Кушнер не мог их слышать.
– Майлз!
– Я не делал этого, – он смотрел поочередно то на мать, то на отца. – Зачем мне это красть?
– Может, чтобы продать в общежитии. Или проспорил кому-то…
– Нет… неправда… я ничего не… – взмолился Майлз.
Отец вздохнул.
– Майлз, сынок… пожалуйста.
– Пап, я правда, правда не знаю, кто это сделал, – он посмотрел на мать. – Мам… она покачала головой.
– Что ж, тогда, думаю, у нас не остается другого выбора, – сказал декан Кушнер и ткнул пультом в телевизор, выключив его. Он взял письмо, которое Майлз когда-то отправил ему с заявлением о приеме, и просмотрел его еще раз. – Как ты сам написал, ты мог достичь успеха, – сказал декан, покачав головой. Отец Майлза стиснул зубы. – А ведь у тебя был такой потенциал, чтобы разбить этот порочный круг, – продолжил он. Теперь отец Майлза крепко сжал подлокотник кресла и принялся трясти ногой еще интенсивнее. – Однако, к сожалению, этого, похоже, не произойдет, – декан Кушнер выпустил бумагу из рук.
– Подождите! – заговорил Майлз. Родители замерли. Декан Кушнер поднял на него взгляд. – Я оставил магазин. Я ничего не крал, но вышел… на пару минут.
– Что? – воскликнула мать Майлза.
– Что ты сделал? – эхом повторил отец.
Майлза накрыло волной ребяческого смущения. Так он чувствовал себя в детстве, после того как описался в кровать.
– Я просто… просто хотел сходить на открытый микрофон. Поэтому я отключил камеру и… оставил магазин, – Майлз театрально опустил голову, прижав подбородок к груди, и, опустошенный, принялся раскачиваться взад-вперед.
Родители переглянулись.
– Ты уверен, что говоришь правду, сынок? – спросил отец Майлза, его голос звучал еще более подозрительно.
Майлз поднял голову.
– Пап, я не вру. Так все и было, – сказал он. Отец кивнул, затем снова посмотрел на декана.
– Что ж, – начал декан Кушнер. Он по чесал подбородок. – Ввиду отсутствия прямых доказательств того, что ты совершил кражу из магазина, полагаю, я не могу тебя исключить сынок. Не в этот раз.
Мать Майлза облегченно выдохнула.
– О, спасибо вам, декан Кушнер, – сказала она, соединив ладони вместе, а затем добавила: – Gloria a Dios.
– Но, – декан снял очки и указал ими на Майлза, – ты уволен из магазина и снят с программы «учись и работай». Мне очень жаль, но с этого момента твой ваучер на проживание и питание аннулирован.
После встречи с деканом они шли молча. Было слышно только шарканье тяжелых подошв и стук каблуков по асфальту. Как только они дошли до машины, отец Майлза сразу же сел на водительское место.
– Поговорим об этом позже, – мрачно сказал он и захлопнул дверь.
Мать холодно его обняла.
– Прости. Я не хотел, чтобы… – голос Майлза надломился. Мать ничего не ответила. Она лишь поджала губы, будто хотела что-то сказать, а затем отпустила его.
– Увидимся в выходные, правда же? тихо произнес он, пока она усаживалась на пассажирское сиденье.
Майлз пришел как раз к концу урока мисс Блауфусс. Он отдал ей свой пропуск и сел.
– Где ты был? – прошептал Ганке ему на ухо Майлз ничего не ответил, только покачал головой.
– Майлз, нам жаль, что ты пропустил потрясающие стихотворения о семье, – сказала мисс Блауфусс. – Но домашнее задание на сегодня поможет вам еще глубже раскрыть тему семьи. Я хочу, чтобы вы позвонили родителям или поискали в интернете значение своего имени.
Класс. Чего Майлз не хотел делать, так это звонить родителям. И неважно, по какому вопросу. Мисс Блауфусс покрутила пластиковые браслеты на запястье и продолжила:
– Это может быть ваше первое имя, второе или фамилия, неважно. Если найти конкретное значение не получится, просто спросите у родителей, почему они назвали вас именно так. А затем напишите сиджо о своих открытиях. Все ясно?
Майлз едва заметно кивнул. Он все еще не мог оправиться от того, что произошло в кабинете декана Кушнера. Он поджал губы, затем снова расслабил их. Ему хотелось заплакать. Или закричать.
Прозвенел звонок.
– Чувак, где ты был? – спросил Ганке. – Мне нужно было, чтобы ты отговорил меня от самоубийства. Все повторяли о том, как сильно любят свою семью. В смысле, я тоже люблю свою семью, но… сам знаешь. Народ говорил о своих отцах, как о любимых песиках. А я только и мог думать о том, где же, черт возьми Майлз?
– В кабинете Кушнера, с предками.
Майлз даже ничего не доставал из рюкзака, поэтому он просто закинул его на плечо, глядя, как Алисия выходит из класса, даже не посмотрев на него.
– С предками?
– Ага. Потом расскажу, – буркнул Майлз, уже пробираясь между рядами парт.
– Стой, а обедать ты не идешь?
– He-а, я не голоден. Наверное, просто посижу в библиотеке до урока Чемберлена.
Ганке не стал отговаривать Майлза. Только хлопнул ладонью о ладонь друга и ушел.
Майлз поплелся по коридору, по-прежнему опустошенный. Одноклассники мелькали мимо него, как размытые пятна розового, персикового и иногда коричневого цветов. Как например, Джадж, который протянул Майлзу руку, когда он приблизился. Майлз чисто машинально пожал ему руку, пока тот говорил что-то о вечеринке по случаю Хэллоуина.
– Ганке сказал, что вы наконец-то собираетесь прийти, – сказал Джадж. Слова порхали вокруг ушей Майлза, но внутрь залететь у них не получалось. Он был слишком занят мыслями, о чем могли говорить его родители.
Думаешь, наш сын вор?
Он сказал, что не делал этого.
Но разве ты ему веришь? Я хочу сказать, ты сам говорил правду, когда крал?
Консервированная колбаса?
А где был Ганке?
Открытый микрофон? Мы отправили его туда не для того, чтобы он стал рэпером.
Как мы теперь будем платить за его комнату и питание?
Как мы теперь будем платить за его комнату и питание?
Как мы теперь будем платить за его комнату и питание?
Он открыл дверь в библиотеку и вдохнул запах тишины. Библиотека Бруклинской академии напоминала святилище. Уютная, с броскими лампами и столами, орнаментом, лепниной на потолке и резными дверями. Шекспир и остальные уже почившие белые ребята, которых Майлз изучал в школе, наверняка хотели бы, чтоб их прах развеяли в такой библиотеке: оставили его под паркетом из вишни или на полировке дубовых столов. В это время все были либо на занятиях, либо в столовой, так что Майлз был один, если не считать библиотекаря, миссис Трипли, или, как ее называли ученики, Трепливой Трипли. Миссис Трипли – вот в кого, как все думали, превратится мисс Блауфусс лет через тридцать. Пожилая дама, полная жизни, такая счастливая, такая любопытная, что это даже немного пугало.
– Осторожно, Майлз, – сказала миссис Трипли, как только Майлз переступил порог. Миссис Трипли знала всех по имени – каждого ученика, каждого преподавателя.
– А я-то что? – сказал Майлз, подняв на нее взгляд. – Похоже, это вам нужно быть осторожной.
– Да, сильно сказано, – промолвила она, поворачивая лампочку, пока не заморгал свет. – Просто не хотела, чтобы ты прошел под лестницей, вот и все.
Майлз ухмыльнулся.
– Миссис Трипли, я не имею в виду ничего такого, но зачем мне это делать?
– Понятия не имею, сынок, но люди иногда ходят под лестницами. И, скажу тебе, это к несчастью.
– Мне для этого даже не нужно проходить под лестницей.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она.
– Ничего. Просто… Вы верите в это?
– Во что? В приметы? – она осторожно спустилась с лестницы, наступая на каждую ступеньку. – Не знаю. Но думаю, это интересно, и мы не можем опровергнуть то, чего не можем доказать, верно?
Майлз понятия не имел, что это должно было означать и должно ли это было что-то означать вообще. Миссис Трипли продолжила:
– Но веришь ты в приметы или нет – просто не ходи под лестницами, Майлз. Потому что кто-нибудь может на тебя упасть. А это, мой дорогой, уже само по себе дурная примета. – Она поднесла перегоревшую лампочку к уху и потрясла. – Поверь мне. Я уже это Проходила.
Майлз открыл было рот, чтобы спросить, но тут же передумал.
– Итак, чем могу помочь? – миссис Трипли оставила лестницу посреди зала и пошла к мусорной корзине, стоявшей за ее столом, тоже большим и деревянным.
– Спрячьте меня.
– Спрятать? – миссис Трипли стряхнула пыль с пальцев. – За тобой кто-то гонится? Тебя преследует чудовище Франкенштейна? Или ты Билл Сайкс, преследуемый шайкой с Джакобс-Айленд? Или Ральф, спасающийся от копий других детей-охотников? Или… м-м-м?
– Э-э-э… я… Майлз.
– Я знаю, что ты Майлз. А это были Шелли, Диккенс и Голдинг. Тебе, мой дорогой, следует больше времени проводить в библиотеке. Здесь не только в прятки играют, но и устраивают погони. Понятно?
– Э-э-э… вроде как, – Майлз не знал, что и как ответить Трепливой Трипли, и уже жалел, что вообще пришел в библиотеку. Пока он тут пытался расшифровать слова школьного библиотекаря, Ганке уже, наверное, вовсю поглощал пиццу.
– Так, а теперь серьезно. За тобой ведь никто не гонится, правда? – она подалась вперед, словно высматривая, есть ли кто позади Майлза.
– Нет, все хорошо.
Хотя на самом деле он хотел сказать: «Я не знаю».
– Фух! Отлично, – она постучала по столу. – Постучи по дереву, Майлз.
– Я не…
– Просто сделай это.
Майлз постучал.
– Кому-нибудь известно, откуда взялось это суеверие?
Она взяла стопку книг из тележки, стоявшей рядом с ее столом, и направилась к стеллажам. Майлз последовал за ней.
– Ну, кому-нибудь, может, и неизвестно, но я знаю это точно, – язвительно сказала миссис Трипли. – Видишь ли, в древние времена люди думали, что добрые духи живут в деревьях. То есть когда ты стучишь по дереву, ты призываешь духа, чтобы он пришел и защитил тебя.
Затем, поставив книгу на полку, она добавила:
– Я знаю еще одно, более интересное, поверье. Тебе известно, почему говорят, что, если разобьешь зеркало, тебя семь лет будут преследовать неудачи? Потому что в зеркалах заточены души. И, разбив зеркало, ты выпускаешь их на волю, – она драматично вскинула руки. – Я-то в это, конечно, не верю и, честно говоря, вообще не понимаю, почему неудачи будут преследовать именно семь лет, но такое вот поверье. Есть еще вопросы?
– Да, – сказал Майлз. – Вам что-нибудь известно о белых кошках?
– Кроме того, что они очень милые? Нет.
– Совсем ничего?
– Ты спросил про белых кошек, верно? – Майлз кивнул. – М-м-м… нет, ничего.
– А о пауках?
– Они страшные, – резко сказала миссис Трипли, втискивая книгу на уже и без того заставленную полку.
– Я имею в виду, есть ли про них какие-то поверья?
Миссис Трипли остановилась между двух стеллажей и повернулась к Майлзу.
– Знаю только одно. Говорят, что пауки связывают прошлое с будущим. Такое вот символическое значение у паутины.
– Вы серьезно?
– Разумеется, – она продолжила расставлять книги.
– Откуда вы все это знаете?
– О, Майлз, потому что я живу здесь, – она осеклась. – То есть я, конечно, здесь не живу. Видишь ли, иногда я могу прилечь вздремнуть в секции географии, представляя, что я где-нибудь в Таиланде, а проснуться только утром, но это ведь не значит, что я живу здесь. Так что неважно. Но я живу книгами. Я читала и читала огромные книжищи в надежде, что однажды придет один из учеников вроде тебя и спросит меня… про пауков, – она посмотрела на часы. – На твоем месте я бы пошла на занятие.
– Который час?
– Первый звонок прозвенел две минуты назад.
– Но я ничего не слышал.
– Потому что в этом старинном месте ломаются не только лампочки, – она подмигнула.
О, нет. Только не это! Майлзу нельзя было опаздывать на урок Чемберлена. Если на какой урок он и мог опоздать, то только не на этот. Парень помчался мимо стеллажей и выскочил за дверь. В коридоре было почти пусто – плохой знак, потому что это означало, что второй звонок вот-вот прозвенит. Майлз со всех ног побежал по коридору. Весь мокрый и тяжело дышащий, он влетел в класс мистера Чемберлена.
– Успел! – выдохнул он. Мистер Чемберлен даже не обратил на него внимания. Он выводил на доске очередную цитату, прямо поверх призрачных очертаний выражения, которое он писал на предыдущем уроке. Когда Майлз уселся за парту, мистер Чемберлен завел старую шарманку.
– Мы хотим только, – мягко сказал он, – чтобы нас оставили в покое.
Он положил мел в коробочку и задумчиво свел руки, как раз когда несколько последних идущих на этот урок учеников, включая Хоуп Фейнштайн и Алисию, вошли в класс. Прозвенел звонок. Это, очевидно, послужило сигналом для Алисии напустить на себя равнодушный вид, что она и сделала.
А в голове Майлза как по часам началось жужжание.
Майлз открыл было рот, чтобы заговорить с Алисией, но слова растаяли, как снежинки, едва коснувшиеся земли. Он попытался снова, но его прервал мистер Чемберлен.
– Мы хотим только, чтобы нас оставили в покое, – повторил он немного громче.
Майлз воспринял это как знак оставить в покое Алисию. Мистер Чемберлен повторил цитату в третий раз, а затем спросил:
– Знаете, кто это сказал?
– Ага, – сказал Брэд Кэнби, лежа на парте, – каждый, кто пришел на урок истории.
Многие ученики рассмеялись, некоторые из них даже имели наглость постучать кулаком по столу, разразившись хохотом. Но Майлз даже не улыбнулся. Не мог себе позволить. В прямом смысле.
На мгновение он отвлекся от происходящего. Подумал о том, что Трипли сказала про пауков, связывающих прошлое с будущим. Как бы он хотел использовать это, чтобы вернуть свою работу. Взять свое недавнее увольнение и связать его с последующим возвращением на работу.
Может, я мог бы просто уговорить декана Кушнера.
Может, я мог бы попросить взять меня на испытательный срок, дать мне шанс все исправить.
Я ведь круглый отличник. Это ведь чего-нибудь да стоит, верно?
– Нет, мистер Кэнби, – сказал мистер Чемберлен, полностью игнорируя неуважение к себе. – Вообще-то это сказал Джефферсон Дэвис.
Может, я мог бы… погодите, что?
Облако, застилающее ум Майлза, тут же испарилось при звуке имени его отца.
Джефферсон Дэвис?
Ж-ж-ж.
Затем Майлз повторил это вслух: «Джефферсон Дэвис?». Он уже привык бороться с чувством тошноты. Он знал, что не умрет. Хотя это было похоже на смерть. Его охватила паника, мозг будто подожгли, а живот запихнули в центрифугу. Вот что чувствуешь, когда игнорируешь паучье чутье.
Мистер Чемберлен открыл глаза.
– Моралес, вы забыли правила поведения в классе? Если хотите что-то сказать, поднимите руку.
Майлз снова встретился с ним взглядом.
– Но Брэд не… – кипя от злости, он закрыл рот. Спорить бесполезно.
Алисия заерзала на стуле, когда мистер Чемберлен продолжил.
– И да, Джефферсон Дэвис. Президент Конфедерации во время Гражданской войны. Человек, который назначал Роберта Эдварда Ли командующим Северовирджинской армией, важнейшими войсками Конфедерации, – мистер Чемберлен снова закрыл глаза. – Эта цитата довольно простая, но она очень много значит. Так они просили людей с Юга позволить им руководить самостоятельно, утверждали, что все и так было хорошо.
– Только если ты не был рабом! – выпалил Брэд, закатив глаза.
– Серьезно? – еле слышно спросила Алисия. Чемберлен всего на миг открыл глаза и посмотрел на нее. Однако он ничего не сказал, просто пытался испепелить ее взглядом. Затем снова закрыл глаза, глубоко и раздраженно вздохнул, соединил ладони и ответил Брэду, даже не нахмурившись и не грозя пальцем:
– Что ж, мистер Кэнби, все немного сложнее, чем вы думаете.
Пока Алисия то и дело качала головой, взволнованная словами мистера Чемберлена, Майлз время от времени терял нить лекции, и не только из-за аромата сандалового дерева, Исходившего от Алисии, но и оттого, что имя его отца совпадало с именем человека, поддерживавшего рабство. Чемберлен в это время продолжал цитировать Джефферсона Дэвиса: «Если между хозяином и рабом будет непосредственная взаимосвязь, любая жестокость, присущая системе, сойдет на нет», – вещал он перед классом двум-трем ученикам, которые что-то записывали в тетради, пока пятнадцать остальных слушали музыку, играли в телефонах или, как Брэд Кэнби, спали, положив голову на парту. Майлз не писал, но и не спал. Он просто сидел и позволял каждому слову ножом врезаться в свой мозг.
– Мы недооцениваем связь между рабом и хозяином. Многие рабы чувствовали себя комфортно. Даже счастливо. В следующий раз я принесу вам фотографии, чтобы наглядно проиллюстрировать, что я имею в виду.
– Фотографии? – снова возмутилась Алисия. – При всем уважении, мистер Чемберлен, но вам не кажется… не знаю… что вы заходите слишком далеко?
Чемберлен даже бровью не повел. Алисия оглядела класс в поисках поддержки, но все уже давно не следили за ходом урока. Она повернулась к Майлзу, но он рассматривал фальшивую отделку под дерево на своем столе, пытаясь тоже не выпалить: «Вы это серьезно?». Слишком много всего происходило. Причем одновременно. Жужжание превратилось в жжение, волна отчаяния разлилась по всему телу, но Майлз просто постукивал пальцами по столу, изо всех сил пытаясь сохранить самообладание. Он сидел и словно тушился в собственном соку, пока мистер Чемберлен все глубже запускал корни в свою нелепую лекцию. Майлз подумал, можно ли теперь считать, что урок Чемберлена о Гражданской войне провалился, ведь никому не было до него дела, кроме разве что Брэда, но и тот просто прикалывался, и Алисии, которую игнорировали. Однако Чемберлен продолжал давить.
– Чтобы понять это, подумайте о собаках. Собаки не против поводков, не против клеток, – вопреки своему обыкновению мистер Чемберлен перестал стоять статуей. Он снял пиджак и положил его на стол в углу комнаты. Затем расстегнул манжеты рубашки и закатал рукава, так что выглянули запястья. И тут Майлз увидел это: темные очертания кошки на левой руке. Татуировка, которую он видел и раньше, но не обращал на нее внимания, потому что мистер Чемберлен был достаточно странным для того, чтобы носить татуировку кошки на запястье. Некоторые люди часто дают своим Домашним животным труднопроизносимые исторические имена и обращаются с ними как с Детьми. Таким наверняка был и Чемберлен. Но эта татуировка была такой знакомой! Изображена была не обычная кошка, а символ – кошка с несколькими хвостами, такую Майлз видел во сне прошлой ночью.
Чемберлен сделал шаг вперед и снова посмотрел прямо на Майлза.
– И каждый раз, когда собаки видят своих владельцев – людей, которые сажают их на привязь и кормят объедками, – они радостно виляют хвостами. Некоторые бы даже сказали… с благодарностью.
С благодарностью? Майлз не был уверен, потому что его мозг толком не работал, но он готов был поклясться, что Алисия сказала это вслух одновременно с его внутренним голосом. С благодарностью? И если она сказала это вслух (судя по короткой паузе и поджатым губам Чемберлена, так и было), учитель снова не обратил на нее внимания. Никакого ответа не последовало. Но этих слов, в совокупности с татуировкой на запястье Чемберлена и жужжанием в голове, было достаточно, чтобы разжечь в Майлзе ярость. Руки сжались в кулаки. Он резко ударил ими по парте, так, что дерево треснуло, а металлические ножки погнулись. Все подскочили, включая Алисию, которая тут же обернулась посмотреть, что произошло. Майлз взглянул ей в глаза, его грудь тяжело вздымалась.
– Извини, – тихо сказал он ей, а затем и мистеру Чемберлену, – извините.
– Извините?! – рявкнул Чемберлен, хотя по его виду нельзя было сказать, что его застали врасплох. Казалось, он ждал этого. Он подошел чуть ближе. – В ваших же интересах надеть на свой гнев… намордник, Моралес.
– Намордник? – Майлз подскочил на месте так что, стол перед ним затрещал. К счастью для него, в этот самый момент прозвенел звонок. Все еще сжимая кулаки, Майлз посмотрел на одноклассников, все отвлеклись от своих дел и смотрели на него с открытыми ртами. Они осторожно взяли сумки под его полыхающим взглядом, как будто опасаясь попасть под горячую руку. Майлз смягчился, пришел в себя, быстро собрал вещи и ушел.
Вырвавшись в коридор, Майлз услышал, как Алисия зовет его, перекрикивая его внутренний голос, вопящий: «Идиот, идиот, идиот!». Но он шел, проталкиваясь через толпу учеников. Некоторые уже шептались о том, что минуту назад произошло в классе. В школьных коридорах информация распространяется даже скорее, чем в интернете. Поэтому Майлзу приходилось бежать в два раза быстрее.
– Майлз! – снова выкрикнула Алисия. Но Майлз опустил голову и двинулся дальше. – Майлз! Подожди! – Алисия следовала за ним до конца коридора. – Просто… остановись на секунду, – сказала она, оказавшись на- конец достаточно близко, чтобы дотянуться до его плеча. Майлз обернулся, его каменное лицо было красным от злости, грудь вздымалась, руки все еще тряслись. Все кончено. Меня выгонят. Алисия перевела дух. – Слушай, я просто хотела сказать, то, что случилось сегодня в классе… мы должны что-то с этим сделать.
– Что-то сделать? Что? – бросил Майлз. Написать об этом пару стишков? Думаешь, мне это поможет? – слова прозвучали слишком резко, и Майлз пожалел, что произнес их, как только они сорвались с языка.
– Поможет тебе? – Алисия нахмурилась. – Думаешь, на тебе свет клином сошелся? – она покачала головой и усмехнулась, хотя ей вовсе не было смешно. – Дело не только в тебе. Дело в нас. И не только в тебе и во мне, но и в Уинни, и Джадже, и остальных учениках, которые посещают эти уроки. Выпускниках, которые посещали их раньше. И детях, которым это только предстоит. И если Чемберлен так себя ведет, если он говорит такое, думаешь, он такой один? Думаешь, ты единственный, к кому он придирается? – Алисия скрестила руки на груди. – Может, пара стишков здесь и не поможет, но позволь спросить тебя, Майлз, что будешь делать ты?
– Я вовсе не это имел в виду, – сказал Майлз. – Я хотел сказать: что я могу поделать? Ты… ты просто не понимаешь. Я только что разнес парту, – Майлз осекся, – то есть я просто по ней ударил, и она вот так сломалась. Но суть в том, что они теперь меня выгонят из-за этого. Так что неважно, что я буду делать.
– Ах вот как! Хорошо, – с сарказмом сказала Алисия. – Я не понимаю, да? Что ж, позволь сказать тебе, что я понимаю. Ты напуган, – Майлз открыл было рог, но Алисия подняла руку, останавливая его. – Нет-нет. Это нормально, я все понимаю. Я не виню тебя за то, что тебе страшно, но ведь именно поэтому ты не будешь ничего делать, верно? Просто смиришься с поражением, потому что так проще, правда?
– Алисия, – начал Майлз, но он не знал, что сказать. У него не было ответа. Он не знал, как все объяснить.
– Что ж, дай мне знать, как для тебя все обернется, Майлз, – сказала она, затем развернулась и пошла прочь.
Идиот, идиот, идиот.
