Выйдя от царя, Филимон огляделся. У двери замерли два стрельца, а в противоположную дверь как раз входил Василий. Писарь подскочил к нему и жарко зашептал:

– Васьк, а Васьк, слышь…

– Чего?

– Князь-то твой Петру Федорычу сказывал, мол, на Москве неспокойно. Слухи ходют, будто чудеса вкруг него не настоящие были, а, дескать, ты по указке Дмитрия Михалыча их учинял.

– Да полно?! А как?

– Вот не ведаю, – развел руками Филимошка.

– Ой, да ну, пустое, небось.

– Тише ты! – Писарь покосился на стрельцов. – Князь-то не сумлевается, что кто-то народ с умыслом мутит. Супротив государя замышляют.

Василий, слушая это, внимательно разглядывал свои сапоги. Лицо его было мрачнее тучи, веснушки побледнели, рыжие брови сошлись у переносицы. Помолчав с минуту, он решительно заявил:

– Ладно, сам все сведаю. – И обернулся к стрельцам: – Я в Китай побег, а вы тут глядите в оба! Сани возьму, так что возвернусь вскорости.

Десятью минутами позже Василий уже въезжал на Пожар. Крикнул вознице: «Годи тут!» – и медленно двинулся между торговыми рядами, прислушиваясь к разговорам.

Вокруг стояла суета, в тканых рядах продавцы наперебой расхваливали шелка и полотно, в железных звонили в колокола, стучали подсвечниками и запорами, от церковных веяло запахом благовоний, от восковых – свечей. В мясном, рыбном и мучном рядах было особенно многолюдно. Покупатели придирчиво оглядывали товар, приценивались, спорили, торговались. Казалось, все заняты своими делами и никому нет дела до царя.

Василий бродил не меньше часа и порядком замерз, когда в винном ряду услышал горячий спор.

– Гляди, какое, – важно говорил низенький коренастый продавец, – прямиком из закатных стран.

– Ага, – подмигнул покупатель, улыбчивый черноволосый мужичок в зипуне, – поди, такого шереметевская дворня и обпилась, когда им чадовы чудеса-то привиделись.

Все вокруг рассмеялись, а толстая баба в коротком шугае приподняла подол юбки и звонко выкрикнула:

– Ох, мне бы пару мужичков вином энтим опоить, я б им свои чудеса показала!

Снова хохот. Васька, активно работая локтями, пробрался через собравшуюся толпу и встал напротив мужичка.

– Неправда твоя! – горячо начал он. – Никто не обпивался, а чудеса всамдель были, самые настоящие!

– Да полно!

– Ты-то почем ведаешь, служивый? – дернул его за рукав какой-то старик.

– Я сам тогдась на том дворе стоял! Своими очами видел горящие буквицы, а вдругорядь слыхал глас Богоматери…

– Эва, сказанул, – рассмеялась баба в шугае. – А Илья-пророк на огненной колеснице не спускался ли?

Теперь уже гоготали, казалось, все винные ряды.

– Я не прилыгаю!

Толстуху вдруг отодвинул пожилой стрелец с седыми усами и умным взглядом.

– Слышь, паря, – обратился он к Ваське, – коль ты на том дворе стоял, должон помнить Агафью, иже мамкой дитятиной была.

– Ну, помню, вестимо.

– Так вот она надысь самолично сказывала, мол, чудеса по указке князя Пожарского учиняла. И стражник чадов ей помогал.

– Да как же? Не могла Агафья… То, небось, и не она была вовсе. Наговор это, батя.

– Нет, служивый, взаправду. Она моя давнишняя знакомица, так что сумлений тут никаких.

Ошарашенный, Василий кивнул и медленно побрел к саням.

– Вась, ты, что ль?!

– Я, Агафья.

Бывшая мамка заполошно всплеснула руками. Глаза вспыхнули радостью, и она бочком подскочила к гостю.

– Батюшки, чего ж ты на стуже-то стоишь? Ступай за мной, травяным настоем напою.

Вскоре они уже входили в просторную поварню, где шипели и шкварчали яства для готовящегося ужина. Дворня помнила бывшего Петрушиного стража и забросала его вопросами:

– Чет тебя давно не видать, а, Васьк?

– Все ли ладно?

– Ты при князе Пожарском аль прогнали уже?

– Ну, полно, полно, – махнула рукой Агафья, увлекая Василия в угол за печкой, где стоял небольшой, крепко сбитый стол.

Через пять минут перед Василием красовался дымящийся пузатый жбан, от которого шел терпкий запах трав, и большая плошка ячменных лепешек. Дела с соседским конюхом у Агафьи не сладились, и теперь она вовсю хлопотала вокруг гостя.

– Ой, батюшки! – Женщина суетливо всплеснула руками и умчалась. Но вскоре вернулась, прижимая к груди нечто, завернутое в цветастую тряпку. – Во-от, отведай-ка, Вась, настоящий сахар. Давеча подарили. В девичьей его прячу, в своем теремке.

Она бережно развернула ткань и положила на стол желтоватую головку сахара.

– Да нет, благодарствую, не жалую я сласти. Ешь сама. Давай-ка расколю.

– Ой, а я-то как люблю, страсть! – Она разлила по кружкам зеленоватую пахучую жидкость, подвинула к Василию лепешки и уселась напротив, подперев подбородок ладонью: – Ну, давай сказывай, где ты ноне да как?

– При царе-батюшке я, Агаш. Вдругорядь все обскажу подробно, а теперича у меня дело до тебя. Ты почто на Пожаре сказывала, будто сама чудеса с посланником творила?

Женщина вздрогнула, щеки ее залились краской.

– Я? Да об чем ты? И в думках не держала, – скороговоркой ответила она.

Ее вдруг живо заинтересовал беленый бок печки, она вперила в него взгляд, а потом со словами «А посластить-то!» потянулась за сахаром. Василий, наблюдая, как дрожит ее рука, лишний раз убедился, что стрелец на базаре не лгал.

– Агафья! – нахмурился страж.

– Ну че ты пристал? – Пряча глаза, она отправила в рот кусочек сахара и глотнула обжигающей жидкости. – Ох, сладко! Сам-то точно не хошь?

Но на Василия ее отвлекающие маневры не подействовали. Он наклонился к ней через стол и прошептал:

– Слышь, баба, коли ты мне немедля все не обскажешь, я тебя к царю сволоку. А он велит тебя в Тимофеевской башне пытать, не сумлевайся!

– Да не ведаю я нич… – начала было Агафья и вдруг замерла.

Лицо ее сморщилось, словно от боли, она схватилась за живот и тяжело задышала. Царев страж утомленно закатил глаза.

– Ну, хватит притворствовать, все одно ответствовать придется. Слушай, Агафья, ежели… Эй, Агаф… Агафья, ты чего?

Глаза женщины закрылись, она стала заваливаться набок, и Василий едва успел подхватить ее.

– Чего ты?! – ошарашенно повторял он. – Да что с тобой?

Взбудораженные криками, из-за печки выглянули челядинцы и теперь стояли, в ужасе глядя на ее зеленовато-белое лицо. Веки Агафьи дрогнули и слегка приоткрылись.

– Васьк, – прошептала она, тяжело дыша, – ведь то… потрава… в сахаре-то…

– Кто?! Кто тебе его дал?!

Враз пересохшие губы скривились, силясь произнести главное.

– Так это… это… о-ох!

Голова ее откинулась назад, глаза закатились.

– Еб… – выругался Василий, подхватил Агафью на руки и побежал к саням.

Вслед ему неслись разноголосые причитания шереметевских челядинцев.

Шестерка гнедых, запряженная цугом, легко тянула по первому снегу позолоченный царский возок. Петр сидел на мягком, обитом лазоревой камкой сиденье и мучительно размышлял. Кто мог подкупить несчастную Агафью? Шереметев? Вряд ли, зачем ему это? Сомнений нет, цель этих странных действий – настроить народ против него, Петра. Но как можно отрицать очевидное? «Чудеса» были, и десятки людей тому свидетели. Теперь, когда Агафья умерла, вражинам надо придумывать что-то новое. Н-да, плохо еще работает Охранная изба, нужно поговорить с Шеиным.

За узким оконцем возка проплыли каменные стены строящейся по приказанию Петра стекольной мануфактуры. Царь усмехнулся: мог ли он подумать во Франции, что когда-то будет возводить такое? Он вдруг поймал себя на мысли, что прежняя жизнь кажется ему далекой и тусклой, словно сон. Так, может, реальность именно здесь, в Москве, а выдумка на самом деле – Париж? Но если он родился и вырос на Руси, откуда знает французский? И как объяснить, что он, ребенок, имеет разум взрослого, помнит историю на столетия вперед? А вдруг он на самом деле особенный? Божий посланец, которому даны изначально многие знания и умения?

Покусывая зубками пальцы, Петр лихорадочно обдумывал эту новую для него мысль. Да-а, интересненько… Одно дело притворяться даром небес, и совсем другое – им быть. Так, стоп! Хватит о глупостях думать, а то и не заметишь, как мания величия разовьется.

Впрочем, что бы ни было причиной его нахождения здесь, задача явно одна – развивать страну. Бог знает, сколько лет еще может понадобиться, чтобы поднять экономику Руси. А денег какая прорва нужна, и подумать страшно! Но он не отступится. Какие бы силы ни послали его сюда, они вскоре убедятся, что Петр от своих решений не отказывается!

– Тпрууу… – послышался голос кучера, и возок мягко затормозил.

Здесь, возле Колымажного двора, стоял новенький сруб с широкой трубой, который Петр называл про себя лабораторией, а местные величали Аптекарской избой. В ней работала часть иностранных ученых, приглашенных в Москву.

Все они выстроились перед крыльцом и легкими поклонами приветствовали государя. С завистью покосившись на их европейские костюмы, он поднялся по высокой лестнице и через несколько минут уже осматривал «лабораторию». Проводил экскурсию невысокий сухонький ученый-голландец в синем колпаке и очках, прицепленных к переносице встроенной прищепкой.

Центральное место в комнате занимала огромная печь со смотровым окошком. Вокруг на многочисленных столах размещались тигли, колбы, банки с разноцветными жидкостями, медные реторты, всех размеров аппараты для прокаливания, перегонки и дистилляции, песочные часы и даже сито. Не меньше добра лежало и на полках: какие-то камни, зерна, образцы земли, порошки. На одной из них, свободной от приборов, были сложены книги, на другой – целая гора свитков с записями результатов экспериментов.

Среди ученых были и русские, но все здесь выглядело по-европейски. Петр сразу почувствовал – хотя не смог бы объяснить, почему именно, – этот родной для него дух Запада, в котором четкость и методичность смешивалась с пытливостью и смелостью мысли.

На стене он заметил небольшую картину с видом города. А подойдя поближе, разглядел собор Парижской Богоматери и толстые башни Консьержери. Глаза увлажнились, царь поспешил отойти и снова принялся разглядывать оборудование «лаборатории».

То один, то другой алхимик подходил к царю и объяснял, что именно он делает и чего пытается добиться. Но у Петра была своя цель. Он примерно представлял себе историю прогресса и был уверен: если ученых немножко подтолкнуть, навести на правильные мысли, то они смогут делать открытия гораздо быстрее и раньше. Последние месяцы он собирал воедино воспоминания, все то, чему его учили в школе, и теперь, ходя вдоль длинных столов, вникал в объяснения алхимиков и исподволь подкидывал идеи – авось хоть что-то, да сработает:

– Отчего ж не перегнать его, герр Мейер, с кислым спиртом?

– Я б попробовал сюда добавить квасцы, синьор Кавалли.

– А не пытались ли прокалить сие с сернокислым железом?

Ученые слушали, кивали и спешили записать идеи царя. Они все не могли взять в толк, как столь юный правитель может все это знать. А Петр в голове прикидывал, хватит ли его советов вкупе с тем, что уже сделано, для создания хоть какого-нибудь азотного удобрения. Низкая плодородность почв превращала крестьян почти в нищих, и одной из первых задач он считал повышение урожайности.

За последнее время он разработал целый план, в который входило и создание удобрений, и улучшение сельскохозяйственных орудий, и селекция, и выращивание пока малоизвестных на Руси овощей типа картофеля и томатов. Петр чувствовал, что все это было жизненно необходимо для его народа. Мало того что люди живут в нищете, так за годы Смуты население Руси ой как поубавилось, а для развития промышленности, освоения Сибири и других дел рук требовалось много. И если семьи, в которых обычно не меньше десятка детей, будут нормально питаться, если появятся хоть какая-то гигиена и медицина, то за одно поколение численность населения может раз в пять увеличиться. По части врачевания шаги он уже предпринял, теперь бы накормить всех…

– Господа, мне надобна ваша помощь, – сказал царь как бы между делом. – Прошу вас завтра в полдень быть в Теремном.

Часом позже Петр в сопровождении Васьки и нескольких царедворцев попрощался с алхимиками. У двери он обернулся к сухонькому ученому в синем колпаке и с улыбкой сказал:

– Кстати, герр Янсен, коли вы закрепите на очках легкие гнутые дужки, дабы держались на ушах, станет куда как удобнее.

Голландец изумленно похлопал глазами, а Петр, величественно кивнув, вышел на крыльцо. Он с удовольствием вдохнул морозного воздуха и вдруг услышал громкий крик.

Возле его возка в грязи, едва прикрытой свежевыпавшим снежком, сидел полуголый нищий в лохмотьях. Глаза его горели каким-то болезненным огнем, спутанные лохматые волосы топорщились вокруг головы диким ореолом.

– Диаволово семя! – завопил он, тыча пальцем в царя. – Предстатель Сатаны! Спасайте, спасайте святую Русь!

Петр отпрянул, едва не поскользнувшись на лестнице. Ничего себе! Это что, бред одинокого сумасшедшего, или такие слухи в народе ходят? Твою ж мать, еще не хватало!

К бродяге ринулись рынды; тыкая бердышами, они заставили его отползти в сторону. Покраснев и злясь на себя за это, Петр сбежал по ступеням и юркнул в возок. Он тронулся, набирая ход, а вслед ему неслись истошные вопли убогого.