Глава 1
Нарцисс – новые начала

Этого же не может быть, правда?

Я стою возле бабушкиного старенького цветочного магазина и смотрю на вывеску. «Гирлянда маргариток» – выведено желтыми буквами с завитушками. Но краска облупилась, первое слово читается как «ирл…нд», словно какая-нибудь ирландская лавка.

Я смотрю на вымощенную булыжником улицу: здесь мы носились детьми, бегали в булочную за восхитительными пирожками, в киоск – за бабушкиной любимой газетой. А с выбора новых совка и ведерка в пляжном магазине на углу начинались наши каникулы.

Да, это то самое место. Вот булочная, только теперь она называется «Голубая канарейка», а не «Мистер Бамблз», как прежде. Вон и газетный киоск, там, где улица вьется по склону холма. А в пляжном магазинчике чуть поодаль, наверное, летом по-прежнему можно купить совок и ведерко, но сейчас дождливый апрельский понедельник, время далеко за полдень, и двери там на замке, а внутри нет света.

Не стоит корить хозяев за то, что они закрыли магазин так рано: сейчас не лучшее время для отдыха на побережье. Над городом нависает туман, здесь тускло и сыро, и за то недолгое время, что я здесь нахожусь, мне попалось очень мало отдыхающих. Если уж на то пошло, народу вообще мало.

Это природный феномен побережья: в солнечную погоду здесь яблоку негде упасть, но стоит приливу принести с собой тучи, как все исчезают, прячась по отелям, коттеджам и фургонам.

На каникулах у бабушки я иногда молилась, чтобы пошел дождь: тогда можно было бы вволю бродить по пляжам и лазить по утесам без целой толпы курортников вокруг.

Я окидываю взглядом извилистую улицу. За булочной, киоском и пляжными товарами – маленький супермаркет, благотворительный магазин, аптека и, кажется, художественная галерея, но издали не скажешь наверняка. Несколько очажков среди вереницы запустелых зданий с окнами, замазанными белой краской. Куда подевались сувенирные лавочки? В детстве их здесь было видимо-невидимо. Сент-Феликс славился своими изделиями – это вам не какие-нибудь панамки и футболки с грубоватыми надписями. Что случилось с местными художниками, где их работы?

Бабушкин магазин ютится внизу Харбор-стрит, у самого выхода к гавани. С первого взгляда он кажется обветшавшим, но, посмотрев на череду заброшенных домов вокруг, я радуюсь тому, что он вообще держится. Ниже, в гавани, видны несколько рыбацких лодок и полоска бледно-желтого песка: время отлива. Может, и погоду эту промозглую куда-нибудь унесет.

День выдался утомительный: с долгим переездом из квартиры на севере Лондона в Сент-Феликс, маленький корнуолльский городишко. Удобства ради мама взяла для меня напрокат автомобиль, новенький черный «ренджровер». Но никакая роскошная машина не скрасит путешествия туда, куда ехать не хочешь.

Что-то сжимается внутри, когда я печально смотрю на свое взъерошенное отражение в витрине. Понятно, почему парень на заправке так вытаращился, когда я подкатила на внедорожнике: физиономия бледная, длинные черные патлы растрепаны – тридцатник никак не дашь. Подумал, наверное, что мне бы на пассажирском сиденье разъезжать, а не на водительском.

Мимо проходит немолодая пара с двумя малышками, судя по одинаковым одежкам – близнецами. Женщина останавливается, чтобы поправить на одной из девочек пальтишко, поднимает капюшон, уберегая ее от пронизывающего ветра, и заодно целует в щеку.

У меня сжимается сердце.

Так и бабушка делала, когда я была маленькой.

Я отворачиваюсь, снова смотрю на магазин, и уже в который раз за этот день меня охватывает чувство вины. Сколько я ныла о возвращении в Сент-Феликс – и все-таки не вернулась вовремя.

Потому что бабушка умерла.

Не преставилась, не перешла в лучший мир, или как там это еще называют, чтобы легче стало принять неизбежное.

Просто умерла и покинула нас, как рано или поздно случается со всеми.

Все плакали. Кроме меня. Я больше не плачу.

Черное носить – это пожалуйста, я такое люблю.

Пойти на похороны, говорить, какая она была замечательная, съесть все, что приготовили на поминки, – с этим тоже проблем не возникло.

Нотариус, приехавший из Корнуолла, собрал всю семью в шикарном лондонском отеле для чтения завещания.

Мы явились: я, мама с папой, тетушка Петал и мои противные кузины Вайолет и Мэриголд. После всей мороки с похоронами чтение завещания поначалу показалось сущим пустяком. В первый момент, когда меня объявили единственной наследницей бабушкиного состояния, на Вайолет и Мэриголд взглянуть было страшно. Но первый шок прошел, мама обняла меня, твердя, что это начало настоящей жизни, и нахлынула паника, вызванная осознанием реальности случившегося.

– Боюсь, мисс, сегодня вы здесь цветов не купите, – произносит голос у меня за спиной, и я, вздрогнув, возвращаюсь к реальности.

Я оборачиваюсь. Молодой полицейский с густыми темными волосами, выбивающимися из-под каски, стоит передо мной, заложив руки за спину. Он кивком указывает на витрину.

– По понедельникам здесь больше никого не бывает.

– А в остальное время?

Ничего себе. Я-то думала, сюда вообще никто не заглядывал с тех пор, как год назад бабушка, уже не обходившаяся без посторонней помощи, легла в лондонскую клинику, оплаченную ее дочерями.

Он пожимает плечами. Судя по нашивкам, это констебль.

Особо гордиться тут нечем, но в знаках отличия у полицейских я разбираюсь хорошо. Когда столько имеешь с ними дело… Скажем так, это входит в привычку.

– Да, в остальные будние дни кое-кто бывает. Вроде как…

Я жду, когда он продолжит.

– Видите ли, прежняя владелица, увы, умерла. Похоже, славная была женщина.

– Похоже?

– Я-то ее не знал. Я здесь недавно, всего несколько месяцев.

– И кто же присматривает за магазином?

– Местная женская организация. – Он понижает голос. – Те еще мегеры. Отнюдь не те мягкие создания, которым впору цветами заниматься. Я их побаиваюсь.

Я сочувственно киваю.

– Хотя, – продолжает констебль, – не люблю я ни о ком плохое говорить. Дамы этим по доброте душевной занимаются, а по мне, такое чего-то стоит.

– Конечно, – вежливо улыбаюсь я.

– Но по понедельникам здесь закрыто. Так что если вы за цветами, то вам, боюсь, не повезло.

– Ничего страшного, – говорю я в надежде, что он оставит меня в покое. – Как-нибудь в другой раз.

– Надолго в Сент-Феликсе? – Констебль явно не прочь поболтать. Он смотрит на небо. – Здесь бывают деньки и получше.

– Пока не знаю. Надеюсь, ненадолго.

Он выглядит обескураженным.

– В смысле, может, на несколько дней. – Я тоже бросаю взгляд на небо. – Зависит от погоды.

– А, понятно. Хороший план. Отличный. – Он улыбается. – Жаль, что так вышло с магазином. Не в обиду тем леди будет сказано, но, по-моему, у них с цветами не очень получается. Если хотите что-нибудь посовременней, пройдитесь вверх по холму к Джейку. У него найдется все нужное.

– А Джейк – это?..

Надеюсь, я не пожалею о том, что спросила.

– У него свой питомник на Примроуз-Хилл. Поставляют цветы по всей округе. Между нами… – Он наклоняется и снова понижает голос. – Я именно к нему хожу за цветами для главной женщины в моей жизни.

– Для мамы? – Как такого не поддразнить? Слишком уж этот констебль не похож на полисменов, с которыми я сталкивалась в Лондоне. Хотя эти встречи не назовешь дружескими: как правило, меня арестовывали. Ничего серьезного, мои злодеяния не заходили дальше нарушений общественного порядка и попоек. Ну и самое любимое: я взобралась на льва на Трафальгарской площади. Я была бунтаркой в юные годы, вот и все. Криминала за мной не водилось.

– Да. Именно, – бормочет он, краснея. – Цветы для мамы. Ну, мне пора. Работа, знаете. Город сам за собой не присмотрит.

Зря я его дразнила: он славный малый.

Он отдает честь.

– Рад был с вами поговорить, мисс.

– И я. А вы констебль?…

– Вудс, – с гордостью говорит он. – Но все здесь меня зовут Вуди. Я был против, но, кажется, это уже прилипло. Хоть бы начальство не узнало, а то не слишком солидно получается.

Я улыбаюсь.

– А по-моему, вам идет. Спасибо за совет насчет цветов, Ву… констебль Вудс. Думаю, это то, что нужно.

Он кивает.

– Просто выполняю свою работу, мисс.

Он лихо разворачивается на каблуках лакированных черных ботинок и, размахивая руками, вышагивает дальше по булыжной мостовой.

Я снова смотрю на магазин.

– Ну, поглядим, что мне от тебя досталось, бабушка Роза.

И я достаю из кармана ключ. Мама отдала мне его сегодня утром в Хитроу, когда я провожала их с отцом в Штаты.

– Точнее, что ты мне оставила на продажу.

Впервые за пятнадцать лет я осторожно отпираю дверь, горло сдавливает, и я снова переношусь в прошлое, в день похорон.

– С какой стати бабушка Роза оставила мне магазин? – нарушает мой крик тишину отеля. – Терпеть не могу цветы, она же знала! Она что, так сильно меня ненавидела?

– Поппи! – Мама потрясена. – Не говори так о бабушке, ты же знаешь, как она тебя любила! Магазин – это краеугольный камень всей империи «Гирлянда маргариток», и она бы не завещала его тебе, если бы не знала…

Она запинается, и я прекрасно вижу, что вертится у нее в голове: бабуля рехнулась, раз передала свой драгоценный магазин в такие руки.

Сколько раз я все это слышала: что в нашей семье всегда были цветоводы, это передавалось от поколения к поколению… В каждой ветви династии Кармайков обязательно хоть кто-то выращивает цветы, продает или работает флористом. Будто пластинку заело. Но этим дело не ограничилось. «Гирлянда маргариток» вышла на международную арену. Мама открыла магазин в Нью-Йорке, кузина затеяла свой бизнес в Амстердаме, а в этом году филиал появится в Париже. Каждый Кармайкл любил цветы – кроме меня. Мне и так перепало от фамильной традиции давать детям растительные имена, и на этом мои отношения с ботаникой завершились. Цветам не место в моей жизни, и менять этого я ни в каком обозримом будущем не собиралась.

– Ну? – подбодрила я.

Пусть моя мамочка выскажется вслух. Я же знала, что была в семье паршивой овцой, о которой говорят вполголоса. То ли бабушка не замечала этого, то ли думала, что цветочный магазин все поправит. Как она могла так ошибиться?

Мама глубоко вздохнула.

– Она не завещала бы тебе магазин, если бы не знала, что ты справишься.

– Может быть. – Я пожала плечами.

– Поппи, – сказала мама, успокаивающе поглаживая меня по руке. – Я понимаю, что тебе трудно, правда. Но бабушка дала тебе хорошую возможность. Шанс изменить свою жизнь к лучшему. Пожалуйста, хотя бы попытайся.

Тут выступил вперед отец.

– Хотя бы просто съезди и посмотри на магазин, Поппи. Ради матери, если не ради себя самой. Ты же знаешь, как много значит бабушкин магазин для нее и для всех Кармайклов?

Начинается дождь, и я, не мешкая больше у порога, заскакиваю внутрь и быстро закрываю дверь. Меньше всего на свете хочется, чтобы владельцы соседних магазинов заметили меня внутри и принялись барабанить в окно, чтобы поболтать. Я не собираюсь здесь задерживаться.

Лампу лучше не включать, и я осматриваю помещение в том скудном свете, который пробивается в окно.

Магазин оказался больше, чем я помнила. Может, я просто видела его раньше только полным цветов. При бабушке здесь на каждом шагу стояли банки с яркими букетами, только и ждущими, чтобы украсить чью-нибудь жизнь.

В магазине и сейчас полно посудин, только сейчас они пустые, будто дожидаются, когда кто-нибудь расставит в них свежие стебли с бутонами.

Я вздыхаю. На цветы мне плевать, но я очень любила бабушку и хорошо помнила счастливые, полные солнечного света каникулы, проведенные с ней в Сент-Феликсе. Это же здесь мы с братом строили замки из песка, а став старше и сильнее, занимались серфингом. А вечерами волны прилива смывали прочь тщательно возведенные, но теперь покинутые дворцы. Бабушка махала нам из шезлонга в красно-белую полоску, и термос с горячим шоколадом был готов, чтобы взбодрить наши утомленные, ноющие тела, изнемогшие после битвы с волнами…

Я встряхиваю головой.

Теперь все это в прошлом. Надо сосредоточиться на том, что предстоит сделать. И я иду в неярком свете, шаг за шагом, стараясь не упустить ничего из приборов и мебели. Все это, возможно, придется продавать по отдельности, если я выставлю магазин на торги, а покупателю обстановка не понадобится. Хотя вряд ли за это много выручишь. Мебель, похоже, вся сделана из массивного темного дуба. Огромные шкафы и комоды сдвинуты к запачканной кремовой стене. Кому они сдались? Современным магазинам подавай модное светлое убранство, чтобы клиентам было как можно удобней.

Было у меня в жизни несколько мерзких месяцев, которые я проработала в огромном супермаркете до Рождества. Чуть не спятила, час за часом размагничивая штрихкоды на горах праздничных покупок. Дошло до того, что мне стали сниться кошмары про «3 по цене 2» и «специальное предложение», и в конце концов я посреди смены залезла на транспортерную ленту и заорала, что жадность еще никого до добра не доводила и всем им, и покупателям, и продавцам, должно быть стыдно.

Если бы это был просто очередной сон, еще полбеды, но меня стаскивали с кассы два охранника, обрадованные возможностью хоть что-то сделать, а не тупо пялиться в мониторы. Меня приволокли к заведующему и мигом уволили с запретом работать в этой торговой сети в радиусе ближайших пятидесяти миль.

Это был пункт номер очередной в разрастающемся Неудачном послужном списке Поппи.

И что, этот магазин, бабушкина отрада и гордость, станет следующим?

– Остальные прыгали бы от радости, достанься им бабушкин магазин! – пищала Мэриголд на чтении завещания. – Это была бы честь. Бог знает, почему она все оставила тебе, Поппи.

– Я так и знала, – в тон ей запричитала Вайолет. – Именно ты! А ты сейчас вообще в состоянии с этим справиться?

Она склонила голову набок и окинула меня взглядом, исполненным притворного сострадания.

– Я слышала, ты все еще занимаешься медитацией?

– Медитация мне не нужна, только таблетки, чтобы вынести пару назойливых дур-кузиночек, – заявила я, и она вылупила глаза. – Я уже давно в порядке, и тебе, Вайолет, об этом прекрасно известно. Мама, пожалуй, права: бабушка хорошо это знала, поэтому и предоставила мне шанс. В отличие от некоторых.

Вайолет показала язык, как склочная малолетка.

– Я, правда, в этом не уверена, Флора. – Тетушка Петал с озабоченным видом повернулась к моей матери. – «Гирлянда маргариток» – это фамильная гордость. Как можно все это передать Поппи с ее-то прошлым?

Последнее слово было произнесено шепотом, будто оно ядовитое.

– Я здесь, вообще-то, – напомнила я.

– Поппи, – мама успокаивающе подняла руку, – я сама.

И она развернулась к Петал.

– У Поппи случались непростые моменты в жизни, как всем нам известно. А еще мы знаем, – подчеркнула она, – чем это было вызвано.

У всех сделался слегка пристыженный вид, а я прикрыла глаза. Не выношу, когда меня жалеют.

– Теперь она изменилась, верно, Поппи? – Она подбадривающе кивнула мне. – Сколько ты проработала на последнем месте?

– Полгода, – промямлила я.

– Вот видите! – заверещала Мэриголд. – Она нигде задержаться не может!

– Тут моей вины не было. Показалось, что тот парень в номере пристает ко мне. Что оставалось делать?

Меня вполне устраивала работа горничной в одном из пятизвездочных отелей Мэйфера. Работа была тяжелая, но не монотонная, и нравилась мне гораздо больше, чем я ожидала. Я даже продержалась там дольше, чем где-либо еще. Все было хорошо до того момента, как я зашла к одному чересчур игривому постояльцу, чтобы разобрать постель. По мне, так совершенно бессмысленное занятие: какой идиот сам не может откинуть для себя одеяло? Но это тоже входило в мои обязанности, и каждый вечер около шести часов я обходила номера и стучалась в двери. В тот раз мне заявили, что я «неадекватно отреагировала», когда опрокинула кувшин с водой на макушку клиенту, который, уже лежа в постели, позвал меня проверить, работает ли его «оборудование». Откуда мне было знать, что он пять минут назад звонил на ресепшен и просил прислать кого-нибудь, чтобы проверить забарахлившую систему объемного звука?

Так меня и попросили с очередной работы.

Не обращая внимания на Мэриголд, мама, демонстративно улыбаясь, продолжала:

– Что ж, сколько бы ни продлилось, все равно это был прогресс, чего мы и добивались. – Она кивнула, явно рассчитывая на всеобщее одобрение. – Надо дать Поппи шанс утвердиться и в наших глазах, и в ее собственных.

Она повернулась ко мне:

– Думаю, у тебя получится, Поппи. И бабушка Роза это знала.

Я вглядываюсь в затененную глубину магазина, пытаясь рассмотреть, на месте ли старая бабушкина конторка. Как ни странно, да, и я осторожно направляюсь к ней. По дороге задеваю пустое ведро, и оно с грохотом опрокидывается. Быстро ставлю его на место и иду дальше.

Медленно приближаюсь к конторке. Сколько раз мы с братом прятались под ней, когда приходили покупатели, а потом с хохотом выскакивали из засады, и они подскакивали от неожиданности! Ну ладно, я выскакивала, Уилл был слишком вежлив и хорошо воспитан, чтобы кого-нибудь пугать.

Я провожу рукой по мягкой, теплой, обшарпанной поверхности, и образы ушедших дней наполняют комнату. Будто я потерла волшебную лампу и вызвала джинна воспоминаний.

А цела ли, интересно…

Я забираюсь за конторку и включаю фонарь на телефоне. Внутренняя часть стола выступает из темноты, и я направляю свет в угол.

Она на месте.

Надпись в верхнем левом углу. Вырезана кое-как бабушкиными садовыми ножницами в приступе безумной отваги.

Это Уилл написал. Я улыбаюсь при виде буквы г с точкой. Даже в граффити все по правилам.

Это уже я добавила внизу. Хотя непослушными нас нельзя было назвать, просто иногда мы проказничали. Мне было десять, когда мы это написали, а Уиллу двенадцать.

Знала бы я, что и двадцать лет спустя останусь бунтаркой.

– Ну… не знаю, – пробормотала я, видя, что все семейство ждет моего решения. – Вы же знаете, я цветы терпеть не могу, да и ответственность – это не мое. Может, мне его продать?

Все так и ахнули.

Мама тяжело вздохнула.

– Подождите.

Она схватила меня за руку и вытащила в вестибюль отеля. Вовремя, а то быть бы мне растерзанной родственничками.

– Поппи, Поппи! – Мама покачала головой. – Что мне с тобой делать?

– Старовата я, чтобы меня отшлепать, – отшутилась я – мой обычный защитный механизм в серьезных ситуациях. – Тридцатилетних переростков в вестибюлях понтовых отелей щетками не шлепают, может, в номер зайдем?

Мама смотрела на меня с укором.

– Когда-нибудь… – она поднесла палец к моим губам. – …ты наживешь себе серьезные неприятности. Ты очень легко выходишь из себя, а вспыльчивый нрав при остром уме – опасное сочетание.

Я невесело усмехнулась.

– Уже сколько раз наживала.

Мама отступила на шаг и окинула меня взглядом.

– Может быть, ты унаследовала это от нее, – задумчиво произнесла она. – Такой темперамент. Твоя бабушка никогда моему отцу спуску не давала. Не то чтобы обидеть хотела, все в шутку. Точно как ты.

Она протянула руку и погладила меня по волосам.

– В молодости у нее была такая же копна черных волос, как и у тебя. Помню, как она подолгу расчесывала их перед зеркалом. В то время средств для выпрямления волос еще не было, так она собирала их в высокую прическу.

Она вздохнула, как всегда бывало, когда приятные воспоминания уступали место проблемам – как правило, связанным со мной.

– Правда, Поппи, не представляю, о чем думала мама, оставляя тебе свой драгоценный магазин. Она не питала на твой счет иллюзий. Но, видно, у нее на то были причины. А она, хотя я в молодые годы ни за что бы этого не признала, в очень многом оказывалась права.

Она посмотрела на меня с надеждой: вдруг передумаю?

– Ну ладно, ладно, я поеду, – тихо сказала я, уставившись на свои ботинки от Док Мартен. Они непривычно блестели: начистила их специально для похорон.

– Правда? – Мама засияла так, словно выиграла в лотерею. – Это чудесные новости!

– Только уговор, – сказала я. – Я поеду в Сент-Феликс и посмотрю, что там и как, но если пойму, что это не мое, или возникнут какие-нибудь проблемы, то продам магазин, и чтобы потом без претензий. Идет?

Мама слегка вздрогнула, но потом кивнула.

– Конечно, Поппи, договорились. Просто надеюсь, что чары Сент-Феликса подействуют на тебя, как бывало в детстве.

А потом произошло то, чего не случалось очень давно: она притянула меня к себе и крепко обняла.

– Может, вернется прежняя Поппи. Мне так ее не хватает.

Обнимая ее в ответ, я думала, что если только Сент-Феликс не умеет обращать время вспять, то той, прежней Поппи, не будет.