11 дней

Меня всего передёргивает, пока стою у старой ржавой пушки, полный диких, неукротимых нервов. Я слегка подпрыгиваю. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Цэнгу стоит быстрее шевелить булками. Мы никогда не приходим на место одновременно. Кто-нибудь обязательно опаздывает.

Первым я замечаю его сигарету, дёргающуюся в предрассветной темноте Сенг Нгои, словно адский светлячок. Когда мы с Цэнгом впервые встретились – в ночь, когда я нарисовал линии на стене комнаты, – он похлопал упаковкой «раковых палочек» по ладони. Выбрал самую идеальную на его взгляд и прикурил. Это было столько недель, столько угольных линий и тайных встреч назад. Готов поспорить, количество сигаретных бычков, которое он оставил у Старых южных ворот, можно считать пачками.

Я перестаю подпрыгивать и задерживаю дыхание, когда Цэнг подходит ближе. Курение – один из немногих пороков, которые так и не смогли меня захватить. Возможно, потому что отец, заловив меня курением в саду камней, заставил разом осилить целую пачку. Когда она закончилась, цветом лица я мог соперничать с травой и ощущал себя самым жалким восьмилеткой во всём Сенг Нгои.

Интересно, какой бы была моя жизнь, если б получилось ко всему использовать такой подход?

– Что есть для меня? – спрашивает связной, даже не останавливаясь.

– С Лонгвеем ничего не меняется. Он по-прежнему держит меня в главном зале, пока мальчишка выполняет сделки… – Я замолкаю на полуслове, задумываясь, можно ли ещё назвать это правдой. Цзин ушёл, на прощание оставив в комнате столько кошачьей шерсти, что мне грозил аллергический ад. Нет, я не удивлён. Таких сообразительных пацанов, как он, редко встретишь на этих улицах. Должно быть, он разгадал мой план и сбежал.

Жаль, он не додумался умыкнуть у меня аптечку. Рану на руке не помешало бы ещё раз обработать.

– Что насчёт шлюхи?

Шлюха… Цэнг имеет в виду девушку в окне. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы это осознать. Чтобы сопоставить это резкое, жестокое слово с девушкой, о которой не прекращаю думать последние несколько дней. Вспоминаю, как изменилось выражение её лица, когда я положил ракушку на откос. Радость и тоска. Стопроцентный концентрат.

Она смотрела на наутилус, словно это солнечный луч в беспросветной тьме. Прекраснейшая, безупречнейшая вещь во всей вселенной.

Также она смотрела на меня. Словно я человек, которого стоит увидеть. Грёбаный герой! И от взгляда её мне хотелось выпрямиться, действительно выглядеть героем.

Тем хуже, что она ошибается. Хуже для нас обоих.

– Я проверяю её. – Выплёвываю правду, как горькую таблетку: героев здесь нет. – Она пытается добыть их имена.

– До сих пор? – рычит Цэнг.

– Я дал ей четыре дня.

– Четыре дня! – Связной резко втягивает воздух через зубы. Сигарета вспыхивает, яростно освещая его лицо. – Убийственная щедрость.

– Ей нужны они.

Четыре линии. Немалый срок для меня, но то, что я собираюсь попросить, стоит гораздо большего.

– Тебе лучше пошевеливаться. Избавься от мальчишки. Он больше не нужен, твой выпотрошенный после неудачного нарко-забега труп – последнее, что мне сейчас необходимо. Сосредоточься на шлюхе.

Избавься от мальчишки. Сосредоточься на шлюхе. Вверх и вниз. Вверх и вниз. Может, если я буду прыгать достаточно быстро, то смогу вытрясти из головы его слова. Я ускоряюсь. Вверх-вниз. Вверх-вниз.

– Ты вообще меня слушаешь? – Сигарета Цэнга истлела до самого фильтра, а значит, он стал раздражительнее, чем обычно. В глазах связного отражается последняя затяжка, пока он наблюдает, как я прыгаю. Вверх-вниз.

– Мне они оба нужны. – И план А, и план Б. – Пацан – мой единственный способ попасть в бордель. Он понадобится мне, когда девчонка всё разузнает.

– Почему шлюха не может сделать всё сама?

Подошвы мои касаются земли. Больше не отрываются. Я прямо смотрю на Цэнга. На оранжевый огонёк, задыхающийся в клубах дыма. Почти мёртвый.

– Хватит говорить это слово, – требую я.

На губы Цэнга наплывает ухмылка. Он разражается смехом.

– Кажется, кое-кто втрескался по уши? Да уж, союз, заключённый на небесах: проститутка и…

– Мы всё обсудили? – Прерываю я связного. Сигарета его мерцает и гаснет.

– В следующий раз дай мне результаты. – Цэнг выдёргивает изо рта мёртвый, дымящийся фильтр и отшвыривает в грязную лужу, где он, шипя, вещает свою жалкую эпитафию. – Сконцентрируйся, Сан Дэй Шин. Время выходит.

Инь Ю слишком крепко сжимает пальцы, показывая мне лакированный сервировочный шкаф. Костяшки так белы и натянуты, что мне становится страшно: вдруг графин лопнет от её прикосновения.

Подавать вино и поджигать трубки – задача простая, но Инь Ю относится к ней так, словно это священнейшая обязанность. Она вручает мне блестящее красное рабочее платье, бесконечно сыпля инструкциями:

Список всё пополняется и пополняется, голос её ни мягок, ни резок – напряженный, как туго натянутая верёвка. Нельзя осуждать Инь Ю за это расстройство. С самого первого дня, с тех пор, как нас, несчастных и дрожащих, вырвали из фургона Жнецов, подавать вино было только её обязанностью. Первый шаг, чтобы самой когда-нибудь стать Мамой-сан. А тут я – являюсь и забираю всё, даже не извинившись.

– Я не хотела. – Самое честное, что можно сказать вместо извинений, вместо правды.

Улыбка Инь Ю такая же вымученная, как и её слова. Она опускает взгляд на свои напряжённые пальцы.

– Не ты пролила целый графин на господина Смита. На самом деле, я боялась, что последствия будут хуже. Кажется, мне даже повезло.

Я хочу рассказать ей. Рассказать всем о парне за окном, о ракушке и обещании внешнего мира. Но потом вспоминаю о Синь, и одной мысли достаточно, чтобы предать молчанию любые слова, которыми хочется поделиться.

Так что я просто беру поднос и принимаюсь за работу. В первую ночь диваны в главном зале занимают одни лишь клиенты. Ни одного члена Братства. И сегодня, второй ночью, я покусываю губы изнутри, стараясь сдержать страх. Завтра четвёртый день, а это значит, что совсем скоро парень снова появится в окне моей комнаты. Если сегодня не будет собрания Братства… если я не узнаю их имена…

Не знаю, почему от этой мысли мне становится так тошно. Ведь пентхаус в Сенг Нгои по-прежнему ждёт меня. Ждёт бассейн, в котором я не смогу даже поплавать, потому что сразу же пойду ко дну.

Но я вхожу в зал, и первым вижу лицо хозяина. Осматриваю сидящих на диванах мужчин и понимаю, что все они одеты в черно-алые одежды. Лишь у троих в руках трубки. Все взгляды прикованы к главному человеку, присутствующему здесь, к тому, кого все мы боимся.

Я держусь в углу, прижавшись плечом к сервировочному шкафу. В другом углу комнаты сидит Нуо, одетая в такое же красное платье с глубоким вырезом, как у меня, пальцы её порхают над струнами. Мелодия, которую она играет, так тиха, что я даже сомневаюсь, слышу ли её. Впрочем, слух мой сосредоточен на другом, ловит каждое слово мужчин.

Их десять; некоторые уже в возрасте, с седеющими волосами и нахмуренными бровями. Знаю я только Фанга. Он сидит в дальнем углу, лицо столь же свирепое, как вытатуированный на нём дракон.

Я прислушиваюсь, ловя имена, но мужчины не очень-то дружелюбны друг с другом. Они швыряются титулами. Фанга называют Алый Полюс. Мужчина с золотыми зубами и четырьмя глубокими царапинами на щеке – Мастер Благовоний. Ещё один мужчина со снежно-белыми волосами известен как Белый Веер. Я запираю титулы глубоко в груди и стараюсь не паниковать.

Зачем паника, когда меня ждёт сад на крыше? Продолжит ли посол приносить цветы, когда у меня будет целый сад?

Собрание тянется долго. Каждый мужчина даёт отчёт: числа, прибыли, убытки и смерти. Хозяин слушает, лицо его твердо, как камень, пока он делает заметки в книжке из бумаги и красной кожи.

Я слушаю, уши ловят каждое слово в поисках имён, слух натянут до боли. К концу собрания мне удаётся добыть четыре: Фанг. Люнь. Нам. Чан Кит. Пять, если считать Лонгвея. Но его имя знает каждый.

Фанг. Люнь. Нам. Чан Кит. Я удерживаю имена на кончике языка. Беззвучно повторяю их, чтобы сохранить в памяти. Опять и опять, и опять. Пока они не превращаются в одно длинное имя без единого пробела: Фанглюньнамчанкит. Я повторяю его вновь и вновь – безмолвную молитву, – пока мою стаканы и складываю тонкие курительные трубки.