Безотлагательная проблема, встающая в связи с этим перед Америкой, – неустойчивость состояния ее отношений с миром ислама. Эти отношения отягощены сильными эмоциями и немалой долей взаимного предубеждения. Террористические эксцессы, а еще ранее революция в Иране с ее явной антиамериканской направленностью привели к тому, что образ ислама в восприятии многих американцев – почти зеркальное отражение исламско-фундаменталистского представления об Америке как о «большом сатане».

Этот призрачный образ даже получил свое персональное воплощение. На телевизионных экранах в домах американцев в качестве олицетворения зла часто возникает Усама бен Ладен, в чьей внешности и одежде угадывается символическое указание на то, что ислам, арабы и терроризм органически неотделимы друг от друга. Индустрия развлечений предлагает обществу, как правило, стереотипные версии исламского, и прежде всего арабского, «следа» в делах, связанных с террором. Еще в 1995 году, когда произошел террористический взрыв в Оклахома-Сити, главными подозреваемыми в глазах многих стали американцы арабского происхождения. Прозрачные намеки в средствах массовой информации на причастность мусульман стали причиной примерно 200 безобразных инцидентов, прежде чем был установлен настоящий преступник.

Тенденция рассматривать последствия волнений в исламском мире для безопасности Америки в алармистском ключе и смешивать разнородные политические проблемы под маской упрощенных формулировок стала почти неизбежной. Поэтому Соединенным Штатам все труднее проводить последовательную долгосрочную политику, опирающуюся на вдумчивую и беспристрастную оценку современного состояния доктринальных и культурных амбиций исламского мира, а также действительной угрозы, которую они представляют для глобальной безопасности. Однако, не проведя такого дифференцированного анализа, Америка не сможет регулировать поведение сложносоставных и разнородных сил, действующих в исламских регионах, а также эффективно противодействовать намеренному разжиганию религиозной неприязни к Соединенным Штатам среди внушительной и политически все более активной части населения земного шара.

Дар аль-Ислам – «Обитель ислама» – это весьма сложное явление. Его непременные атрибуты – разнообразие условий бытия, политическая хрупкость и взрывоопасность. Географически исламский мир можно примерно обозначить линией, проходящей вдоль побережья Индийского океана от Индонезии к Персидскому заливу, затем поворачивающей вниз к Танзании, следующей через Африку по центральной части Судана до Нигерии и вдоль Атлантического побережья к берегам Средиземного моря, затем пересекающей это море до пролива Босфор и продолжающейся до северной границы Казахстана, пройдя по которой она поворачивает в южном направлении, чтобы охватить Западный Китай и выступающую часть Индии, прежде чем возвращается к исходной точке, обогнув Борнео. В пределах очерченного этой линией полумесяца проживают большинство мусульман мира – около 1,2 миллиарда человек, приблизительно столько же, сколько насчитывает все население Китая. Из этого количества примерно 820 миллионов человек находятся в Азии и 315 миллионов – в Африке, около 300 миллионов сосредоточены в геополитически неустойчивой зоне Леванта, Персидского залива и Центральной Азии. По контрасту с тиражируемым американскими средствами массовой информации пародийным образом мусульман, отождествляемых с арабами-семитами, наибольшая их часть на самом деле проживают в Южной и Юго-Восточной Азии: в Индонезии, Малайзии, Бангладеш, Пакистане и преимущественно индуистской Индии. Также весьма многочисленное мусульманское население с четко выраженной этнической принадлежностью включает иранских персов, турок (этнические турки проживают также в Азербайджане и нескольких центральноазиатских странах), а еще египтян и нигерийцев.

По последним данным, в 32 государствах – членах ООН мусульмане составляют более 86 % населения, еще в 9 – от 66 до 85 %, что в сумме дает 41 страну, где доминируют мусульмане. Ни одна из них не числится в ежегодном издании организации «Фридом хаус» «Свобода в мире» среди «подлинно свободных» стран, то есть тех, где уважают и политические права, и гражданские свободы. Восемь стран квалифицированы как «отчасти свободные», все остальные считаются «несвободными»; из числа последних 7 относятся к 11 самым «репрессивным» государствам. Кроме того, в 19 государствах мусульмане либо составляют немногим более половины населения, либо образуют крупные меньшинства (не менее 16 % жителей), как в Индии, где, по приблизительным оценкам, проживают 120–140 миллионов мусульман. До 35 миллионов мусульман проживают в Китае, где-то около 20 миллионов – в России, примерно 11 миллионов – в Западной и Юго-Восточной Европе, от 5 до 8 миллионов – в Северной Америке и около 2 миллионов – в Латинской Америке.

Благодаря высокой рождаемости и обращению в мусульманство представителей иных конфессий исламский мир в настоящее время – самое быстрорастущее религиозное сообщество мира. В последние годы Ближний Восток обогнал все прочие регионы по темпам роста населения, составляющим здесь в среднем 2,7 % в год по сравнению с 1,6 % в остальной части Азии и 1,7 % в Латинской Америке. Сходное положение наблюдается в мусульманских государствах, образующих пояс вдоль южных рубежей России; их население, насчитывающее сейчас около 295 миллионов человек, к 2025 году, вероятно, достигнет как минимум 450 миллионов. Существенную часть жителей мусульманских государств уже составляет молодежь, и ее доля возрастет. От того, насколько успешно эти молодые люди смогут интегрироваться в экономическую систему и какими путями произойдет их социализация, в значительной степени будут зависеть их политическая ориентация и поведение.

Почти каждое государство с преимущественно мусульманским населением, вне зависимости от того, декларирует ли оно себя исламским или нет, сталкивается с какими-либо формами религиозного вызова, которые зачастую сопровождаются требованием ввести шариат (строгий исламский кодекс поведения). Даже такие официально светские государства, как Египет, Алжир и Индонезия, не избежали волнений на почве религиозно окрашенного брожения в обществе. Чтобы подавить движение «Братьев-мусульман» в Египте, потребовались годы борьбы, в ходе которой казни главарей организации чередовались с драматическими убийствами первых лиц государства, таких как президент Анвар ас-Садат. В Алжире исламские активисты, надежды которых на создание исламской республики путем победы на выборах оказались сорваны правительственным указом, развязали кровопролитную партизанскую войну против светского военного режима. В Индонезии две крупные конкурирующие религиозные партии располагают, по оценкам, поддержкой 70 миллионов верных сторонников, многие из которых получили образование в школах с религиозным уклоном (что обычно подразумевает обучение на арабском языке), созданных этими партиями по всей стране.

Ввиду хрупкости светских политических институтов, слабости гражданского общества и удушения творческой мысли значительная часть исламского мира находится в социальном застое. Отчасти такое положение – наследие недавней деколонизации, вследствие которой не осталось жизнеспособных конституционных структур; отчасти результат постоянных трудностей, вызываемых необходимостью соотносить политику с религией в условиях, когда политическое сознание масс находится под сильным религиозным влиянием. Отчасти это также продукт возрастающих, но не находящих удовлетворения социально-экономических запросов и в какой-то мере конечное последствие определенных региональных или даже глобальных политических конфликтов. Однако степень тяжести этой проблемы во всех странах разная, и потому любые поспешные суждения обобщающего или детерминистского характера о политическом будущем всего исламского мира не имеют оснований.

Кроме того, хотя главным катализатором политического брожения служит, по всей видимости, религия, такие нерелигиозные факторы, как коррупция и неравенство в распределении материальных благ, тоже вносят немалую лепту в сохранение политической нестабильности. Несколько мусульманских стран страдают от крайней нищеты. В Афганистане ВНП не достигает и 200 долларов на душу населения, в Пакистане колеблется около 500 долларов, тогда как в близлежащем Кувейте этот показатель превышает 20 тыс. долларов. Разрыв в уровне жизни еще более разителен внутри обществ, а в некоторых странах правящая элита без зазрения совести предается пороку обогащения (и часто, не скрывая это, купается в роскоши), несмотря на социальную незащищенность подавляющего большинства населения.

Кроме того, бросающаяся в глаза практика сколачивания личных состояний правителями ряда мусульманских государств – самые вопиющие примеры: Саудовская Аравия, Пакистан и Индонезия – привела к тому, что функции политической власти стали полностью отождествляться с доступом к богатству, что вовсе не соответствует строгим исламским канонам. Подобные впечатляющие случаи ненасытного стяжательства в сочетании с крайней слабостью гражданского общества и раздутым неэффективным бюрократическим аппаратом, напоминающим социального паразита, препятствующим динамичному развитию экономики и углубляющим массовую нищету, неизбежно вызывают широкое возмущение и усиливают притягательность исламистского популизма. Строгое соблюдение законов шариата, внушают проповедники народу, навсегда покончит с лицемерием элиты.

Нельзя не признать, что коррупция – характерная черта большинства развивающихся стран, и особенно государств с так называемой «нефтяной экономикой». В этом отношении Нигерия (которая в составляемом «Трансперенси интернэшнл» Индексе восприятия коррупции за 2001 год заняла по честности чиновничества 90-ю позицию среди 91 страны), Индонезия (88-е место) и Пакистан (79-е место) попадают в одну категорию с такими немусульманскими странами, как Россия (делит с Пакистаном 79-е место), Индия (71-е место) и некоторые наркогосударства Латинской Америки.

В любом случае нет сомнений, что большинству мусульманских государств предстоит и в дальнейшем оставаться слабыми и неэффективными, испытывать частые политические потрясения и с обидой смотреть на Запад, но основное внимание обращая на внутренние разборки или распри с соседями. Положение дел в мусульманском мире будет служить источником угроз международной безопасности, время от времени приводить к вспышкам терроризма и создавать атмосферу повсеместной напряженности. И поскольку слабости сопутствуют социальные бедствия, яростный антиамериканизм будет здесь, вероятно, не только следствием враждебности на общей религиозной почве, но и в не меньшей мере побочным продуктом либо недовольства в определенных странах, либо региональных конфликтов.

Самый очевидный пример такого политического недовольства – возмущение арабов поддержкой Израиля Соединенными Штатами. Негодование по этому поводу постепенно охватило и мусульман неарабского происхождения в Иране и Пакистане. А в последнее время у афганцев и мусульманских народов Центральной Азии появились подозрения, что Америка поощряет попытки России ограничить распространение ислама среди своих новых южных соседей. Все это способствует формированию у мусульман транснационального политического самосознания, для которого характерен как откровенный, так и подсознательный антиамериканизм.

С точки зрения международной безопасности главный вопрос, от которого зависит будущее, таков: какое политическое направление примет охватившее «Обитель ислама» брожение? Нынешняя волна религиозного фундаментализма не предвестница ли будущего господства этой философии? Или верх одержит радикализм под маской ислама? Действительно ли мусульманские общества не способны трансформироваться в демократические политические системы ввиду своих религиозных традиций и учений? Существует ли принципиальная несовместимость между исламом и современностью, хотя смысл этого понятия определяется в основном современным (оказавшимся привлекательным для всего мира) опытом Америки, Европы и Дальнего Востока, в развитии которых религиозные начала играют все меньшую роль? По мере рассмотрения этих вопросов сложность проблемы становится все понятнее.

В последние два десятилетия – с момента захвата теократией власти в Иране – исламский фундаментализм привлекает заметное внимание Запада. В условиях, когда в террористической деятельности светской Организации освобождения Палестины наметился спад, а к терроризму начали все чаще обращаться либо поддерживаемые Ираном шиитские организации, либо их суннитские двойники, получающие помощь от ваххабитов (символом которых стала знаменитая фигура Усамы бен Ладена), в западных средствах массовой информации сложилась традиция выделять именно фундаментализм как силу, получающую в исламском мире все более широкое распространение и авторитет. Подспудное брожение даже в самых стабильных мусульманских странах часто представлялось как предзнаменование перехода власти в руки фундаменталистов.

Но на самом деле до оккупации Соединенными Штатами Ирака в 2003 году, в результате которой шиитские теократические устремления получили мощный импульс, феномен фундаментализма находился скорее в стадии заката. Даже в Иране стал громче звучать голос умеренных представителей теократического режима, критикующих жесткий догматизм и «социальную цензуру» имамов. Через 20 лет после фундаменталистской революции доминирующие позиции в общественных обсуждениях в этой стране все в большей степени захватывают политические и теологические реформаторы. Хотя общий контекст, в котором разворачиваются дебаты о будущем Ирана, все еще определяется свойственным теократии слиянием политики и теологии, идейное состязание постепенно смещается в сторону сужения сферы религии и расширения рамок свободного выбора. В течение 1999 и 2000 годов общественная жизнь Ирана протекала под знаком громких публичных судебных процессов над несколькими видными духовными лицами, которые, принимая деятельное участие в политических обсуждениях, открыто выступали за уменьшение религиозного контроля над политической жизнью, призывая, в частности, признать гражданское право на критику теократии. Их взгляды вызывали широкое сочувствие в кругах иранской интеллигенции.

Пока не ясно, какова будет дальнейшая эволюция Ирана, но дни фундаменталистской теократии в этой стране сочтены. Она уже вступила в «фазу термидора». А без Ирана фундаментализм в других обществах лишится оплота, который имеет в лице этого государственного режима. Фундаменталистские движения способны создавать серьезные осложнения (как в Пакистане) и вносить вклад в обострение внутренних конфликтов (как в Судане), они могут быть причастными к отдельным террористическим акциям за рубежом (как в Индонезии) или становиться очагами сопротивления иностранной оккупации (как в Ливане и затем в Ираке). Однако им недостает внутреннего потенциала и исторической значимости, без которых этим движениям не удастся надолго сохранить политическую привлекательность в глазах сотен миллионов молодых мусульман, начинающих проявлять интерес к политике.

Исламский фундаментализм по своей сути реакционен – и в этом источник как его кратковременной популярности, так и его долговременной слабости. Его позиции наиболее сильны в самых изолированных и отсталых уголках мусульманского мира, будь то районы разрушенного советскими войсками Афганистана или цитадели ваххабизма в Саудовской Аравии. Однако молодое поколение мусульман, как бы ни воодушевляли его горькие обиды на внешних врагов или гнев против лицемерия собственных правителей, вовсе не безразлично к соблазнам телевидения и кино. Идея разрыва с современным миром способна привлечь лишь фанатичное меньшинство. Подобный долгосрочный выбор не пригоден для всех тех, кто вовсе не склонен отказываться от преимуществ современной жизни. Большинство людей хотят перемен, но лишь таких, которые отвечают их собственным чаяниям.

Но зато исламскому фундаментализму удается разжигать антизападную ксенофобию, которая и есть основной источник его политической жизнеспособности. Однако стоит отметить, что за пределами шиитского Ирана и оккупированного Израилем Южного Ливана с их весьма специфическими условиями только опустошенный советской интервенцией Афганистан и часть Судана оказались в руках крайне реакционных и радикально антизападных фундаменталистов. Если Соединенные Штаты не проявят осторожность, то же может случиться и в некоторых районах Ирака. Попытки же фундаменталистов взять власть в таких светских мусульманских государствах, как Египет, Алжир и Индонезия, были в целом пресечены; да и более консервативные режимы, формально избравшие религиозно-исламский путь самоопределения, например правительство Марокко или придерживающиеся более догматичной традиционной ориентации власти Саудовской Аравии, оказались способны противодействовать росту политического влияния религиозного фундаментализма.

Более долгосрочный политический вызов, прежде всего в мусульманских странах с преобладанием суннитского населения, может исходить от популистских движений, исповедующих «исламизм» в качестве всеобъемлющей политической идеологии, не ставящей целью учреждение теократии как таковой. Возглавляемые обычно представителями светской интеллигенции, эти движения отличаются наступательным популизмом с религиозным оттенком. Исламисты регулярно открыто критикуют религиозный фундаментализм, считая его реакционным и в конечном итоге обреченным на поражение, они стремятся предложить свой, основанный на мусульманских ценностях путь решения современных социальных и политических дилемм, которые, по их мнению, почти полностью игнорируются фундаменталистами-теократами. Неудивительно, что дело популистов, у которых интенсивность религиозных чувств дополняется социально-политической доктриной, находит заметный отклик в беспокойных душах молодого поколения.

Почти в каждой мусульманской стране есть современная, зачастую получившая западное образование интеллигенция, в среде которой неустанно обсуждается проблема соотношения между исламом, демократией и современностью. Во многих случаях эти споры, с массой отсылок к исламскому учению, носят неразвитый и политически противоречивый характер. Политическая риторика исламистов зачастую имеет привкус давно вынашиваемой обиды на Запад, господство которого ставится ему в вину. Более ориентированные на Запад круги мусульманской интеллигенции в большинстве своем с особой подозрительностью относятся к таким понятиям, как «столкновение цивилизаций». В их представлении подобные категории выдают характерное для Европы, Америки и Израиля ощущение собственного превосходства. Не стоит забывать, что за время, прошедшее с тех пор, как бо́льшая часть исламского мира освободилась от колониального гнета, успели вырасти лишь два поколения. Память о колониальном прошлом неизбежно накладывает отпечаток на современные дискуссии, придавая им эмоциональный оттенок.

Следуя современным тенденциям, исламистские идеологи часто упоминают о «демократии», впрочем, ровно настолько часто, насколько это подобает плебисцитарному по своей сути популизму, руководствующемуся религиозными принципами. Стоящие перед мусульманскими странами экономические проблемы, острота которых усугубляется быстрым ростом населения, тоже не находят достойного места в их политических рассуждениях. Правда, в последнее время после очевидного провала этатистской экономической системы некоторые теоретики исламизма, прежде по религиозным соображениям отдававшие предпочтение национализации экономики, были вынуждены признать, что некоторая степень экономической свободы, опирающейся на частную собственность и рыночные механизмы, – это необходимое условие экономического роста.

Еще сложнее дело с соотношением между политической свободой и религией. Концепция западной светской демократии вызывает особое беспокойство исламистов, поскольку для многих из них она подразумевает, по сути, атеистическое общество. Процессы секуляризации Запада означают в их представлении отказ от признания высшего авторитета религии. Превалирующая в западных странах тенденция считать неэтичным и аморальным лишь то, что признано незаконным, полагают исламисты, лишает Запад способности выносить моральные суждения. Благодаря этому их приверженность шариату усиливает убежденность, что отделение церкви от государства равнозначно уничтожению религиозной сферы светскими началами. Вследствие этого исламистам чрезвычайно трудно определить, где следует провести черту между гражданской свободой и религиозным содержанием в исламском государстве. На эту тему исламисты ведут напряженный диалог, который, впрочем, еще не привел ни к каким выводам.

Религиозно мотивированный социальный радикализм исламистских политических движений в чем-то напоминает ранние этапы деятельности массовых популистских партий левого и правого толка, в изобилии возникших полтора века назад по всей Европе как реакция на начавшуюся промышленную революцию и сопутствовавшую ей социальную несправедливость. В частности, под влиянием негативных социальных тенденций зародилась идея отвести центральную роль в экономической жизни общества государству, чтобы оно гарантировало более справедливое социальное устройство. Звучало и другое, сходное утверждение: даже современному обществу требуется система религиозных ценностей, внедрять которую следует государству. Но в Европе болезненные зачастую дилеммы отношений между церковью и государством, стоявшие перед христианско-демократическими партиями, решались легче, потому что и общество, и государство постепенно подчинялись здесь верховенству религиозно нейтрального закона. Во взглядах же исламистов, полагающих, что построенное на исламских ценностях государство по своей природе будет более справедливым, а основанное на законах шариата общество – морально более чистым, политический посыл подкрепляется значительно более сильным религиозным пылом.

Ввиду потенциальной привлекательности таких идей для широких масс радикальный исламистский популизм создает нешуточную проблему и для консервативных формально религиозных режимов типа правительства Саудовской Аравии, и для более светских (как правило, опирающихся на армию) режимов таких государств, как Алжир, Египет и Индонезия. В немного меньшей степени и не настолько непосредственно это касается Турции. Но возможно, исламизм – нечто большее, чем просто удачливый соперник исламского фундаментализма. Это движение может оказаться симптомом того, что некогда полная жизни, но дремлющая в последние столетия цивилизация начинает обретать новое дыхание.

Склонность Запада, и прежде всего Америки, концентрировать внимание на крайностях и реакционных проявлениях исламского фундаментализма, прежде всего в Иране и Афганистане при талибах, отражает широко распространенное незнание тех интенсивных и впечатляющих интеллектуальным размахом дебатов, которые ведет неравнодушная к политике мусульманская интеллигенция. Эти споры вовсе не укладываются в стереотипное представление об исламе как о застывшем средневековом учении, имманентно враждебном современности и не способном к восприятию демократии.

Однако дебаты в исламском мире не всегда протекают в форме мирного диалога. Не только исламскому фундаментализму, но и исламистскому популизму свойственны экстремистские проявления – от традиционного насилия с целью захвата власти до терроризма. В значительной мере этот экстремизм имеет внутреннюю направленность, сказываясь в периодических кровопролитиях в отдельных мусульманских государствах. Отсутствие демократических традиций в большинстве исламских стран благоприятствует процветанию там всевозможных тайных обществ и движений, склонных к организации убийств своих соперников. В последние десятилетия расширение мусульманского присутствия в Западной Европе сопровождалось «экспортом» терроризма, в частности во Францию, Соединенное Королевство, Германию и Испанию.

Но все же в некоторых мусульманских странах, к числу которых относятся Индонезия, Бахрейн, Тунис, Марокко и даже фундаменталистский Иран, не говоря уже о Турции, произошли мирные политические перемены, а это свидетельствует, что даже беспокойные мусульманские массы могут мало-помалу проникаться более умеренной политической культурой. В этом неустойчивом контексте исламистский популизм и исламский фундаментализм следует рассматривать как диалектически взаимосвязанные явления, отражающие брожение умов внутри мусульманского мира. Исламский фундаментализм («теза») – это несовременная по сути, но все же постколониальная форма ислама, возникшая как реакция протеста против господства светского Запада; исламистский популизм («антитеза») – попытка преодолеть наследие западного господства путем адаптации некоторых привнесенных им современных элементов, получающих при этом догматическую исламскую интерпретацию и зачастую демагогически использующихся как символы противопоставления Западу.

«Синтез» еще предстоит. Вероятнее всего, он осуществится во множестве форм, и первоначально лишь у малой их доли, если таковые вообще найдутся, есть шанс оказаться подлинно демократическими. Однако многообразный мир ислама вовсе не защищен от влияния глобальных коммуникаций и последствий массового образования. Пусть постепенно и порой совсем не безболезненно, но мусульманские страны одна за другой, по-видимому, все же пройдут свой собственный путь адаптации исламских заповедей к политике более современного типа, предполагающей участие в политическом процессе широкой общественности.

Адаптация будет происходить различными способами, потому что, в отличие от марксизма, исламизм – не всесторонняя идеология с указаниями и руководством к действию во всех сферах общественного бытия. О пробелах исламистов в экономике уже говорилось. Их желание воспользоваться современными технологическими достижениями в интересах наращивания государственной мощи неизбежно вызовет незапланированные результаты. Даже фальшивая риторика в духе демократии поспособствует легитимации со временем гражданских прав и их отделению от религиозной сферы. Поэтому будут постепенно раздвигаться рамки светского измерения жизни, а исламистский популизм окажется движущей силой общественно-политических перемен, даже если суть этих изменений определят в итоге иные факторы.

Процесс, безусловно, не будет равномерным. Исламистскому популизму не избежать проявлений время от времени фанатичного экстремизма, особенно если масла в огонь подольют вполне конкретные обиды и претензии на этнической либо национальной почве. Однако с теологической точки зрения нет оснований считать ислам более враждебным демократии, чем христианство, иудаизм или буддизм. Исповедующим эти религии обществам доводилось сталкиваться с собственными версиями фундаменталистского сектантства, но во всех случаях возобладала тенденция к становлению политического плюрализма посредством постепенного согласования между светским и религиозным началами.

Так что Соединенным Штатам следует поостеречься создавать впечатление, что они считают ислам, ввиду его якобы принципиально иной культурной природы, неспособным пройти те же этапы политического развития, что и христианский и буддистский миры. Шестьдесят лет назад было вовсе не очевидно, что Германия и Япония станут оплотами демократии. В том, что демократия утвердится в Южной Корее и на Тайване, уверенности не было еще в начале 1980-х годов. Всего пять лет назад казалось маловероятным, что индонезийцы сумеют мирным путем сместить двух своих президентов, погрязших в должностных преступлениях. И совсем недавно было абсолютно невозможно представить, что в Иране могут проходить относительно свободные выборы. Америке сейчас требуется политически тонкий экуменизм, который позволит не только преодолеть антизападные настроения во многих мусульманских странах, но и избавиться от свойственных американскому общественному мнению стереотипов, мешающих США проводить гибкую политику обеспечения национальной безопасности.

Интересы национальной безопасности Америки требуют, чтобы в конечном счете последователи мусульманства начали рассматривать себя такой же частью формирующейся всемирной общности, что и ныне процветающие демократические страны планеты с другими религиозными традициями. Не менее важно, чтобы в глазах политически активных элементов исламского мира Соединенные Штаты не выглядели принципиальным препятствием на пути к возрождению исламской цивилизации, главным покровителем социально отсталых и поглощенных собственными экономическими интересами элит или пособником других держав, пытающихся увековечить либо восстановить полуколониальный статус каких-либо мусульманских народов. Но еще важнее добиться того, чтобы усилиями умеренных мусульманских течений исламские экстремисты оказались в изоляции. Построение более безопасного мира просто не достижимо без конструктивного участия 1 миллиарда 200 миллионов проживающих на планете мусульман. Лишь проводя тщательно дифференцированную политику, учитывающую многообразие реалий в мусульманских обществах, Соединенные Штаты могут приблизиться к осуществлению этой пусть пока что далекой, но желанной цели.

В ближайшие несколько десятилетий самым нестабильным и опасным регионом мира, взрывного потенциала которого достаточно, чтобы ввергнуть планету в состояние хаоса, будут новые Общемировые Балканы. Именно здесь Америка может незаметно оказаться втянутой в столкновение с исламским миром, именно здесь несовпадение ее курса с политикой Европы рискует расколоть даже Атлантический союз. При совпадении же двух этих перспектив под вопросом может оказаться сама мировая гегемония Америки.

Вот почему принципиально важно признать: процессы брожения в мусульманском мире надо рассматривать прежде всего в региональном, а не глобальном контексте, и скорее через геополитическую, чем теологическую, призму. Мир ислама разобщен как политически, так и религиозно. Он лишен политической стабильности и слаб в военном отношении и, по-видимому, останется таковым в течение еще некоторого времени. Неприязнь к Соединенным Штатам, поголовно охватившая население ряда мусульманских стран, вызвана не столько общей религиозной предвзятостью, сколько конкретными политическими претензиями: иранские националисты, например, возмущены покровительством, которое США оказывали шаху, предубеждения арабов объясняются американской поддержкой Израиля, а пакистанцам кажется, что Соединенные Штаты отдают предпочтение Индии.

Сложность проблем, с которыми сегодня сталкивается Америка, намного превышает те, что встали перед ней полвека назад в Западной Европе. В то время стратегически решающая фронтовая линия, разделившая Европу по Эльбе, представляла собой источник максимальной опасности, поскольку в любой день вероятная стычка в Берлине могла спровоцировать ядерную войну с Советским Союзом. Однако Соединенные Штаты признали размеры поставленных на карту интересов и взяли на себя обязательства по обороне, умиротворению, реконструкции и возрождению жизнеспособного европейского сообщества. Поступив так, Америка обрела естественных союзников, разделяющих ее собственные ценности. По окончании «холодной войны» Соединенные Штаты возглавили процесс преобразования НАТО из оборонительного альянса во все более широкий союз по обеспечению безопасности, заполучив при этом нового горячего сторонника в лице Польши, а также поддержали включение новых членов в состав Европейского союза (ЕС).

В течение срока жизни по меньшей мере одного поколения важнейшей задачей Соединенных Штатов в деле укрепления глобальной безопасности будет умиротворение, а затем реорганизация на началах сотрудничества региона, представляющего собой главную в мире зону политической несправедливости, социальных лишений, высокой плотности населения и к тому же обладающего громадным потенциалом насилия. Здесь же сосредоточена бо́льшая часть мировых залежей нефти и природного газа. В 2002 году на обозначаемый понятием «Общемировые Балканы» регион приходилось 68 % разведанных мировых запасов нефти и 41 % – природного газа; его доля в мировой добыче нефти составляла 32 %, газа – 15 %. Ожидается, что в 2020 году на этой территории (вместе с Россией) будет добываться примерно 49 млн баррелей нефти ежедневно, то есть 45 % от общего объема мирового производства (107,8 миллиона баррелей в день). Потребителями же 60 % добываемой в мире нефти, по прогнозам, будут три ключевых региона – Европа, Соединенные Штаты и Дальний Восток (16, 25 и 19 % соответственно).

Сочетание нефтяного фактора и неустойчивости не оставляет Соединенным Штатам выбора. Америке брошен вызов, требующий выдержки и бесстрашия: она должна помочь сохранить некий уровень стабильности в далеких от устойчивости государствах, чьи народы все сильнее подвержены политическим волнениям, все менее склонны к социальной пассивности и исполнены религиозным пылом. Ей предстоит осуществить еще более титаническое начинание, чем предпринятое ею свыше полувека назад в Европе, поскольку на сей раз американцам необходимо будет действовать на территории культурно чуждого, политически неспокойного и этнически весьма пестрого мира.

Прежде этот отдаленный регион был предоставлен собственной судьбе. До середины прошлого столетия основная часть его территории находилась под властью имперских и колониальных держав. Сегодня же игнорировать проблемы этих земель и недооценивать их потенциальную способность вызвать мировой разлом будет равнозначно объявлению об открытии там «сезона возрастающего насилия», распространения по всему региону террористической заразы и состязания в приобретении оружия массового поражения.

Итак, перед Соединенными Штатами стоит монументальная по масштабам и сложности задача. С кем и каким образом надо взаимодействовать Америке, чтобы помочь стабилизировать эту зону, утвердить там мир и в итоге переустроить ее на принципах сотрудничества – ответы на подобные основополагающие вопросы далеко не самоочевидны. Опробованные в Европе рецепты, наподобие «плана Маршалла» или НАТО, успеху которых немало способствовали глубокие культурно-политические связи трансатлантической солидарности, не вполне пригодны для разнородного в культурном отношении региона, все еще раздираемого давними распрями. Национализм здесь находится пока на более ранней и эмоциональной стадии развития, чем это было в уставшей от ратных дел Европе (истощенной двумя грандиозными междоусобными войнами, случившимися в течение всего лишь трех десятилетий). Особый накал националистическим чувствам придают и религиозные страсти, примерно как в 40-летней войне между европейскими католиками и протестантами почти 400-летней давности.

Кроме того, у Америки нет естественных, связанных с ней исторически и культурно союзников в этой части мира, в отличие от Европы, где таковые имеются в лице Великобритании, Франции, Германии и даже, с недавних пор, Польши. По сути, Америку ожидает плавание в незнакомых водах без надежных навигационных карт, в котором ей придется самой прокладывать курс, внося разнообразные поправки, но не позволяя ни одной региональной державе диктовать себе направление развития и выбор приоритетов. Конечно же, в регионе есть несколько государств, именуемых зачастую потенциальными ключевыми партнерами Америки в переустройстве Общемировых Балкан: Турция, Израиль, Индия и примыкающая к данной зоне Россия. Но, к сожалению, у всех этих стран есть либо серьезные изъяны, подрывающие их способность содействовать региональной стабильности, либо собственные цели, вступающие в противоречие с более широкими американскими интересами.

Турция вот уже полвека остается преданным союзником Америки. Доверие и признательность Соединенных Штатов она заслужила еще своим непосредственным участием в корейской войне. Эта страна показала себя прочным и надежным южным форпостом НАТО. После крушения Советского Союза Турция стала активно поддерживать Грузию и Азербайджан в их стремлении упрочить новообретенную независимость. Кроме того, она стала настойчиво рекламировать собственную модель политического развития и социальной модернизации в качестве подходящего образца для центральноазиатских государств, чье население в большинстве своем придерживается тюркских культурно-лингвистических традиций. В этом смысле заметная стратегическая роль Турции удачно дополняет политику Америки, направленную на укрепление недавно полученной независимости постсоветских государств региона.

Однако ее роль в регионе ограничивают два немаловажных негативных обстоятельства, имеющих отношение к внутренним проблемам Турции. Первое касается по-прежнему неопределенных перспектив наследия Ататюрка: удастся ли Турции трансформироваться в светское европейское государство вопреки тому, что подавляющее большинство ее населения исповедует мусульманство? Именно это стало ее целью с того самого момента, как в начале 1920-х годов Ататюрк начал осуществлять свои реформы. С тех пор Турция добилась выдающихся успехов, но и по сей день ее грядущее вступление в Европейский союз (чего она упорно добивается) остается под вопросом. Если двери ЕС перед Турцией окончательно захлопнутся, не исключено, что в этой стране возродятся исламские религиозно-политические традиции и, как следствие, произойдет радикальная (и, вероятно, сопряженная с внутренними потрясениями) смена ее международного курса. Недооценивать такой шанс не стоит.

Европейцы нехотя согласились с идеей присоединения Турции к Европейскому союзу, по большей части ради того, чтобы не допустить серьезного регресса в политическом развитии этой страны. Европейские лидеры признают, что преобразование Турции из государства, стремящегося реализовать мечту Ататюрка об обществе европейского типа, в исламскую теократию неблагоприятно повлияет на безопасность Европы. В противовес данному соображению многие европейцы убеждены, что строительство Европы должно основываться на ее общем христианском наследии. Поэтому Европейский союз, скорее всего, постарается как можно дольше оттягивать момент четкого обязательства открыть двери для Турции. Но долгое ожидание, в свою очередь, вызовет недовольство Турции, увеличив риск ее превращения в недружественное исламское государство со всеми вытекающими отсюда последствиями, потенциально губительными для Юго-Восточной Европы.

Второе обстоятельство, связывающее Турции руки и ограничивающее ее роль, – это проблема Курдистана. Значительная доля более чем 70-миллионного населения Турции – курды. Их фактическая численность, как и сама государственная принадлежность турецких курдов, служит предметом споров. По официальной статистике турецких властей, в Турции проживают не более 10 миллионов курдов, и все они, по сути, турки. По словам же курдских националистов, курдское население Турции достигает 20 миллионов человек и мечтает жить в независимом Курдистане, который объединит всех курдов (насчитывающих, как утверждается, от 25 до 35 миллионов человек), пребывающих в настоящее время под турецким, сирийским, иракским и иранским господством. Каково бы ни было реальное положение вещей, курдская этническая проблема и потенциальная возможность возвращения на религиозно-исламскую стезю по большей части делают Турцию, независимо от ее нынешней конструктивной роли как модели регионального масштаба, одним из источников важнейших дилемм региона.

Другой, казалось бы, очевидный кандидат на роль привилегированного союзника США в регионе – Израиль. Будучи демократической и культурно родственной Америке страной, Израиль автоматически пользуется ее благосклонностью, не говоря уже о внушительной политической и финансовой поддержке со стороны американской еврейской общины. Став в момент своего создания убежищем для жертв холокоста, Израильское государство с тех пор вызывает сочувствие у американцев. Когда Израиль стал объектом враждебности арабов, Америка тут же отдала предпочтение жертве несправедливости. Начиная приблизительно с середины 1960-х годов Израиль находится под особым покровительством Америки, получая от нее беспрецедентную финансовую помощь (80 млрд долларов за период после 1974 г.). США предоставляют ему защиту, действуя практически в одиночку, вопреки неодобрению и санкциям ООН. При возникновении серьезного регионального кризиса Израиль, как ведущая военная держава Ближнего Востока, способен не только быть американской военной базой, но и вносить весомый вклад в любые военные действия, которые могут потребоваться от Соединенных Штатов.

При этом американские и израильские интересы в регионе совпадают не полностью. УАмерики есть серьезные стратегические и экономические интересы на Ближнем Востоке, продиктованные наличием здесь колоссальных запасов энергетических ресурсов. Америка не только извлекает экономические выгоды из относительно низких цен на ближневосточную нефть; ее роль в обеспечении региональной безопасности дает ей косвенные, но в политическом смысле решающие рычаги влияния на экономику европейских и азиатских стран, которая тоже зависит от экспорта энергоносителей из этого региона. Ввиду этого государственным интересам США отвечают хорошие отношения с Саудовской Аравией и Объединенными Арабскими Эмиратами, подразумевающие, что эти государства и в дальнейшем будут полагаться на Америку в вопросах безопасности. С позиций Израиля, однако, порожденные данными соображениями американо-арабские связи – это неблагоприятное обстоятельство: они не только создают ограничения в поддержке, которую Соединенные Штаты готовы оказывать Израилю в территориальных вопросах, но и делают Америку более восприимчивой к недовольству арабов израильской политикой.

Среди причин этого недовольства первое место занимает палестинский вопрос. То, что проблема окончательного статуса палестинского народа остается неурегулированной уже более 35 лет, прошедших после оккупации Израилем сектора Газа и Западного берега, вне зависимости от того, кто на самом деле несет за это ответственность, усиливает и оправдывает в глазах арабов неприязненное отношение многих мусульман к Израилю. В сознании арабов нерешенность палестинской проблемы поддерживает представление об Израиле как о навязанном региону чуждом и временном колониальном образовании. И то, что арабы видят в Америке государство, поощряющее репрессии Израиля против палестинцев, снижает ее шансы погасить волну антиамериканских настроений в странах региона. Все это затрудняет совместное выдвижение конструктивных американо-израильских инициатив, способствующих развитию многостороннего регионального сотрудничества в политической и экономической областях, а также не позволяет США возложить на вооруженные силы Израиля выполнение сколько-нибудь серьезных задач в регионе.

После событий 11 сентября на передний план выдвинулась идея стратегического регионального партнерства с Индией. Список ее достоинств выглядит по меньшей мере настолько же внушительно, как и «послужные списки» Турции или Израиля. Благодаря одним только своим размерам и мощи Индия влияет на ситуацию в регионе, а заслуги в области демократии делают ее привлекательным союзником и с идеологической точки зрения. Уже более 50 лет, прошедших с момента обретения независимости, ей удается сохранять демократическое устройство. Она сумела остаться верной демократии, несмотря на массовую нищету и социальное неравенство, при ярко выраженной этнической и религиозной неоднородности населения, большинство которого составляют индуисты (официально индийское государство носит светский характер). Длительная конфронтация Индии с ее исламским соседом Пакистаном, сопровождающаяся кровопролитными столкновениями с партизанскими силами в Кашмире и террористическими актами в этом штате, организуемыми пользующимися благосклонностью Пакистана мусульманскими экстремистами, вынудила Индию после 11 сентября особенно категорично заявить о своей солидарности с Америкой в борьбе против терроризма.

Однако альянс между США и Индией в этом регионе в любом случае вряд ли выйдет за рамки ограниченного соглашения. Две весьма значительные преграды препятствуют более масштабному партнерству. Одна из них вызвана религиозной, этнической и лингвистической мозаичностью индийского общества. Несмотря на все усилия сплотить миллиардное культурно неоднородное население страны в единую нацию, Индия по-прежнему остается индуистским в своей основе государством, отчасти окруженным мусульманскими соседями; притом в пределах ее границ обитает крупное, порядка 120–140 миллионов человек, мусульманское меньшинство, отношения с которым могут стать весьма напряженными. Религия и национализм, распаляя друг друга, способны разжечь здесь нешуточные страсти.

Пока что Индии удавалось исключительно успешно справляться с сохранением структуры единого государства и демократической системы, но немалая часть ее населения оставалась, по сути, политически пассивной и (прежде всего в сельских районах) неграмотной. Есть опасность, что с постепенным ростом политического сознания и общественной активности усилится и интенсивность раздоров на этнической и религиозной почве. Происходящее в последнее время развитие политического сознания как индуистского большинства Индии, так и ее мусульманского меньшинства рискует поставить под угрозу сосуществование различных общин страны. Удержать под контролем внутренние трения и напряженность окажется особенно трудным, если под войной с терроризмом будет подразумеваться прежде всего борьба против ислама, а именно так пытаются ее интерпретировать самые радикальные индуистские политики.

Кроме того, во внешнеполитической сфере внимание Индии приковано к соседям – Пакистану и Китаю. Пакистан воспринимается не только как главный виновник многолетнего конфликта в Кашмире, но и в некоем высшем смысле как государство, истоки национальной идентичности которого коренятся в религиозном самоутверждении в качестве символа отрицания индийского пути самоопределения. Тесные связи между Пакистаном и Китаем обостряют ощущение угрозы, тем более что Индия и Китай – естественные соперники в борьбе за геополитическое доминирование в Азии. Индию все еще терзают мучительные воспоминания о военном поражении, нанесенном ей Китаем в ходе кратковременного, но яростного пограничного столкновения 1962 года, получившим в итоге в свое владение спорную территорию Аксайчин.

Соединенные Штаты не могут поддержать Индию ни против Пакистана, ни против Китая, не заплатив при этом неприемлемо высокую стратегическую цену в другом месте: в Афганистане, если они изберут антипакистанский курс, или на Дальнем Востоке, если речь пойдет об альянсе антикитайского характера. Ввиду всех этих внутренних и внешних факторов Индия лишь в ограниченных рамках способна быть союзником Соединенных Штатов в долгосрочной политике формирования – не говоря уже о силовом водворении – более стабильной системы отношений в пределах Общемировых Балкан.

И наконец, остается вопрос: насколько годится на роль главного стратегического партнера Америки в улаживании региональных евразийских противоречий Россия? Нет сомнений, что она располагает средствами и опытом для оказания помощи в таком деле. Хотя, в отличие от других рассмотренных кандидатов, Россию уже нельзя считать полноценным участником отношений этого региона – времена ее колониального господства в Центральной Азии миновали. Москва, однако, оказывает значительное влияние на все непосредственно примыкающие к южным российским границам страны и имеет тесные связи с Индией и Ираном; ко всему прочему, на российской территории проживают примерно 15–20 миллионов мусульман.

При этом Россия с некоторых пор видит в своих мусульманских соседях потенциально взрывоопасный источник политических и демографических угроз, а российская политическая элита обнаруживает все бо́льшую восприимчивость к антиисламским настроениям религиозного и расистского характера. При таких обстоятельствах Кремль с готовностью воспользовался событиями 11 сентября как шансом вовлечь Америку в противостояние исламу под лозунгом «войны с терроризмом».

И все же Россия как потенциальный партнер США тоже не лишена недостатков, унаследованных от прошлого, причем совсем недавнего. Афганистан был опустошен 10-летней войной, которую вела там российская армия, Чечня находится на грани вымирания в результате политики геноцида, а недавно получившие независимость центральноазиатские государства все более склонны отождествлять смысл современного периода своей истории с борьбой за освобождение от российского колониализма. Поскольку подобные исторические обиды все еще живо ощущаются в регионе, а Россия, судя по множеству признаков, считает в данный момент своим приоритетом консолидацию связей с Западом, она во все большей степени воспринимается региональными государствами как бывшая колониальная европейская держава и все меньше – как родственное евразийское образование. То, что сегодняшней России почти нечего предложить соседям в плане общественной модели для подражания, тоже сужает ее роль в любом международном партнерском объединении под американским руководством, которое может быть сколочено в интересах стабилизации, развития и в последующем – демократизации региона.

Так что Америке остается рассчитывать лишь на одного подлинного партнера в обустройстве Общемировых Балкан – Европу. Хотя ей понадобится помощь ведущих восточноазиатских государств, таких как Япония и Китай (Япония может предоставить некоторую, пусть и не внушительную, материальную поддержку и миротворческий контингент), маловероятно, что кто-то из них примет на данном этапе полноценное участие в этих усилиях. Только Европа, интегрированная в рамках НАТО и постепенно самоорганизующаяся в Европейский союз, имеет достаточный потенциал в политической, военной и экономической сферах, чтобы совместно с Америкой взять на себя задачу вовлечения различных евразийских народов на дифференцированной гибкой основе в процесс укрепления региональной стабильности и постепенного раздвижения рамок трансъевразийского сотрудничества. Как раз у связанного с Америкой надгосударственного Европейского союза больше шансов избежать подозрений в рецидиве колониалистских мотиваций и намерении отстаивать или восстановить в регионе прежде всего собственные экономические интересы.

Америка и Европа совместно обладают разносторонним опытом и обширным набором материальных преимуществ, позволяющих им внести определяющий вклад в формирование политического будущего Общемировых Балкан. Вопрос состоит в том, найдется ли у Европы, озабоченной по большей части вопросами собственного единства, достаточно воли и великодушия, чтобы вместе с Америкой действительно приняться за общее начинание, которое по сложности и размаху значительно превосходит предыдущий успешный совместный американо-европейский проект, направленный на сохранение мира в Европе и последовательное преодоление раскола Европейского континента. Но сотрудничества с Европой не получится, если полагать, что оно должно сводиться к выполнению ею американских директив. Войну с терроризмом можно считать первой вехой, знаменующей переход к активному вмешательству в дела Общемировых Балкан, но никак не главной целью этого. Европейцы, не так травмированные трагедией 11 сентября, понимают это лучше американцев. Вот почему, помимо и других причин, при организации любых совместных действий Атлантического сообщества не обойтись без широкого стратегического консенсуса в отношении долгосрочного характера стоящей перед союзниками задачи.

Отчасти эти же соображения применимы и к потенциальному участию Японии. Она тоже может и должна стать важным действующим лицом, пусть и не из числа бесспорных исполнителей ведущих партий.

Какой-то период Япония будет остерегаться брать на себя заметную военную роль, выходящую за пределы непосредственных потребностей государственной самообороны. Однако, несмотря на стагнацию последних лет, Япония остается вторым государством мира по экономической мощи. Финансовая поддержка ею усилий по расширению зоны мира на планете будет иметь ключевое значение и соответствовать в итоге ее собственным интересам. Ввиду этого Японию, как и Европу, следует рассматривать как вероятного партнера Америки в предстоящей длительной схватке с многочисленными разнородными силами на территории Общемировых Балкан.

Короче говоря, чтобы справиться со взрывоопасным потенциалом региона, Америке необходима широко спланированная стратегия сотрудничества. Как свидетельствует успешный опыт формирования евроатлантического сообщества, разделить неизбежное бремя нельзя, не разделив право принимать решения. Только привлекая своих основных партнеров к совместной проработке всеобъемлющей стратегии действий, Америка сможет не увязнуть в зыбучих песках единоличной гегемонии.

Поскольку проблемы Общемировых Балкан – практически нерасчленимое сплетение накладывающихся друг на друга конфликтов, первым шагом в создании комплексной стратегии ответа на этот вызов должно стать выявление приоритетов. На общем фоне выделяются три центральные взаимосвязанные задачи: 1) урегулирование арабо-израильского конфликта, пагубно влияющего на ситуацию в Ближневосточном регионе; 2) изменение стратегического расклада в нефтедобывающей зоне, простирающейся от района Персидского залива до Центральной Азии; 3) привлечение ведущих стран к участию в региональных соглашениях по нераспространению ОМП и сдерживанию чумы терроризма.

Установление мира между Израилем и его арабским окружением – самая настоятельная необходимость, поскольку без этого принципиально невозможно приступать к выполнению двух остальных задач. Непосредственным предметом раздоров служит израильско-палестинский конфликт, отдельное урегулирование которого должно стать самой ближайшей целью. Однако существует более широкая проблема враждебности арабского сообщества по отношению к Израилю, что создает напряженность на Ближнем Востоке и рикошетом возбуждает неприязнь мусульман к Америке. Единственный способ улучшить положение – добиться справедливого и жизнеспособного мира, который в последующем станет основой конструктивного сотрудничества между Израилем и Палестиной и благодаря этому развеет предубеждения арабов, вынудив их признать Израиль постоянным неизбежным участником ближневосточной сцены.

Улаживание этого вопроса тем более крайне необходимо, что столкновение с подводными камнями Ближнего Востока грозит расколом евроатлантическому альянсу. Хотя доминирующая иностранная держава на Ближнем Востоке – Америка, ее отношения с Европой могут подвергнуться тяжкому испытанию из-за того, что по обе стороны Атлантики по-разному смотрят на то, как лучше действовать в этом регионе. Вот уже несколько десятилетий после провала франко-британской авантюры 1956 года район Суэцкого канала и Персидского залива фактически находится под американским протекторатом. Покровитель постепенно сменил проарабский курс на произраильскую позицию, в то же время добившись устранения сколько-нибудь ощутимого политического влияния в регионе со стороны Европы, а затем и Советского Союза. Убедительные военные победы, одержанные в ходе кампаний 1991 и 2003 годов против Ирака, утвердили Соединенные Штаты в роли единственного в этой зоне внешнего арбитра.

После трагедии 11 сентября у наиболее консервативных элементов политического истеблишмента Америки, прежде всего у тех, чьи симпатии явно на стороне олицетворяемой «Ликудом» части израильского политического спектра, появилось искушение реализовать идею абсолютно нового порядка на Ближнем Востоке, который, как предполагается, Соединенные Штаты навяжут региону, мотивируя необходимостью ответить на новые вызовы терроризма и распространения ОМП. Стремление воплотить эту мысленную конструкцию в жизнь уже привело к насильственному свержению диктатуры Саддама Хусейна в Ираке и предвещает возможные дальнейшие акции против баасовского режима в Сирии либо теократии в Иране. В то же время раздаются призывы к Соединенным Штатам дистанцироваться во имя демократии от нынешних правителей Саудовской Аравии и Египта и оказать давление на эти страны, требуя их внутренней демократизации, пусть даже в ущерб американским интересам в регионе.

Уже очевидно, что Европейский союз, у которого постепенно появляются собственные внешнеполитические интересы, не останется лишь пассивным наблюдателем или сговорчивым сторонником всего, что предпринимают США на Ближнем Востоке. Фактически именно на ближневосточном направлении Европейский союз впервые начинает не только нащупывать контуры действительно единой и полномасштабной европейской стратегии, но и оспаривать монополию Америки на роль регионального арбитра. В Севильской декларации от 22 июня 2002 г. ЕС сделал важный шаг вперед, сформулировав концепцию мирного урегулирования палестино-израильского конфликта, которая значительно расходится с американской концепцией. Усиление разногласий между США и ЕС по послевоенному обустройству Ирака и возможной политической эволюции Ирана может придать самоутверждению Европы дополнительный импульс.

В ближайшей перспективе у Америки хватит сил и воли, чтобы игнорировать мнение европейцев. Опираясь на свою военную мощь, она сможет одержать верх и вынудить Европу временно пойти на уступки. Однако Европейский союз располагает экономическими ресурсами и финансовыми средствами, привлечение которых решающим образом повысит шансы на достижение долгосрочной стабильности в регионе. Это значит, что подлинно долговременного решения этой проблемы не добиться, если Соединенные Штаты и Европа не будут действовать более согласованно. Поскольку Ближний Восток для Европы имеет по меньшей мере такое же жизненно важное значение, как Мексика для Америки, ЕС, формируя постепенно собственное политическое лицо, будет все больше порываться выступать здесь с собственных позиций. И как раз именно на Ближнем Востоке европейская внешняя политика впервые после фиаско 1956 года в Суэце может обрести четкую антиамериканскую направленность.

При этом наметившийся в евроатлантическом сообществе раскол из-за Ближнего Востока вполне обратим. Не часто наблюдается такой международный консенсус, какой сложился по поводу сути будущего договора о мире между Израилем и Палестиной. Существуют даже проекты возможного мирного договора, которые идут значительно дальше, чем невнятная «дорожная карта», неохотно одобренная администрацией Буша весной 2003 года. Загвоздка на самом деле состоит в том, как найти способ убедить израильтян и палестинцев поставить все точки над i, и этот поиск станет непростым испытанием, несмотря на реальные настроения в поддержку мирного компромисса среди израильского и палестинского народов. Предоставленные самим себе, они оказались неспособны ни разрешить свои давние противоречия, ни оставить в прошлом взаимные подозрения и ожесточенность.

Только Соединенным Штатам и Европейскому союзу, выступающим согласованно, под силу реально ускорить этот процесс. Для этого им придется заняться обстоятельной проработкой сути договоренности, а не только процедурных аспектов израильско-палестинского мирного соглашения. В общих чертах в соответствии с существующим международным консенсусом его главные пункты должны быть такие: признание двух государств в границах 1967 года, но со взаимными уступками, которые позволят включить в территорию Израиля пригородные поселения вблизи Иерусалима; создание двух столиц непосредственно в Иерусалиме; предоставление палестинским беженцам лишь номинального или символического права вернуться на прежнее место жительства с размещением основной массы возвращающихся беженцев на территории Палестины, возможно, в покинутых израильских поселениях; демилитаризация Палестины и, предположительно, размещение там миротворческих сил НАТО либо иного международного контингента; полное и безоговорочное признание Израиля его арабскими соседями.

Одобрение при участии международного сообщества жизнеспособной формулы сосуществования Израиля и Палестины не устранит всего комплекса разнообразных конфликтов в регионе, но принесет тройную пользу. Несколько ослабнет ненависть ближневосточных террористов к Америке; окажется обезврежена «мина», способная с наибольшей вероятностью стать детонатором общерегионального взрыва; Соединенные Штаты и Европейский союз смогут более согласованно подходить к проблемам региональной безопасности, не создавая впечатления, что затевается «крестовый поход» против исламского мира. Урегулирование арабо-израильского конфликта стараниями Америки будет способствовать постепенной демократизации прилегающих арабских государств, поскольку инициативы США перестанут выглядеть в глазах арабов попыткой воспользоваться проблемой демократизации как очередным предлогом для отсрочки всеобъемлющего палестино-израильского примирения.

Построение стабильного Ирака после военного вторжения 2003 года точно так же представляет собой грандиозную и долговременную задачу, а единственное средство облегчить ее выполнение – сотрудничество между США и ЕС. Не исключено, что с падением прежнего иракского режима вновь обострятся латентные пограничные споры этой страны с Ираном, Сирией и Турцией. Лишние осложнения по ходу дела может внести курдская проблема, а внутренняя вражда между иракскими суннитами и шиитами рискует привести к затяжной нестабильности, сопровождаемой все более ожесточенным насилием. Кроме того, 25-миллионный народ Ирака, имея репутацию наиболее националистически настроенного из всех арабских народов, может оказаться менее согласным мириться с иностранным господством, чем ожидается. Программу долгого, дорогостоящего и трудного восстановления этой страны предстоит осуществлять в изменчивом и потенциально недружественном окружении.

В более общем плане сотрудничество Америки и Европы в строительстве стабильного демократического Ирака и в деле палестино-израильского примирения – фактически своего рода «региональная дорожная карта» – создаст более благоприятные политические условия для изменения неудовлетворительного стратегического расклада в нефте– и газодобывающих районах, охватывающих Персидский залив, Иран и Каспийский бассейн. В отличие от тоже богатой энергетическим сырьем России, государства этой зоны – от Казахстана и Азербайджана до Саудовской Аравии – почти исключительно экспортеры, но никак не крупные потребители добываемых из их недр энергоносителей. При этом здесь сосредоточены крупнейшие в мире месторождения нефти и природного газа, значительно превосходящие запасы других нефте– и газоносных территорий. А поскольку надежный доступ к энергоносителям по разумным ценам жизненно важен для трех самых быстро развивающихся в экономическом отношении регионов – Северной Америки, Европы и Восточной Азии, стратегическое господство над этой зоной, пусть даже замаскированное соглашениями о сотрудничестве, будет определяющим для мировой гегемонии преимуществом.

С точки зрения американских интересов существующая геополитическая ситуация в самой богатой энергоресурсами зоне мира оставляет желать лучшего. Несколько ключевых государств-экспортеров – особенно Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты – слабы и политически несостоятельны. Ираку предстоит длительный период стабилизации, реорганизации и восстановления сил. Еще один крупный производитель энергетического сырья – Иран – пребывает под властью недружественного Соединенным Штатам режима, противодействующего попыткам США установить мир на Ближнем Востоке. Не исключено, что этот режим норовит заполучить ОМП, и его подозревают в связях с террористами. Соединенные Штаты пытались добиться международной изоляции Ирана, но преуспели в этом не полностью.

Севернее, в Закавказье и в Центральной Азии, недавно получившие независимость государства – экспортеры энергоресурсов – все еще пребывают на ранних стадиях политической консолидации. Системы управления в этих странах остаются слабыми, политические процессы отмечены печатью деспотического произвола, государственность отличается непрочностью. К тому же они отчасти изолированы от мировых энергетических рынков, поскольку американское законодательство запрещает использовать территорию Ирана для прокладки трубопроводов к побережью Персидского залива, а Россия проявляет агрессивное стремление монополизировать пути международного доступа к энергетическим ресурсам Туркменистана и Казахстана. Только через несколько лет после завершения финансируемого США строительства трубопровода Баку – Джейхан Азербайджан и его закаспийские соседи получат независимый канал связи с мировой экономикой. До тех пор эта территория остается уязвимой для происков России и Ирана.

Масштабное и эксклюзивное военное присутствие США в Персидском заливе, а также фактически монопольное обладание ими мощным потенциалом ведения боевых действий на большом удалении от своей территории открывают перед Америкой широчайшие возможности единолично принимать нужные политические решения. На тот случай, если потребуется исключить потенциальную связь между распространением ОМП и терроризмом конспиративных групп, Соединенные Штаты располагают средствами действовать самостоятельно, как это и было продемонстрировано в ходе свержения последнего иракского режима. Однако если принять во внимание долгосрочные последствия переворота в стратегии насилия, то проблема выглядит более многосложной, а шансы Америки на единоличный успех – значительно более эфемерными.

Трудно представить себе, чтобы Соединенным Штатам удалось в одиночку принудить Иран к радикальной переориентации. Ввиду гигантского разрыва в военной мощи между двумя этими государствами открытое военное давление может поначалу принести желаемый результат, но будет огромной ошибкой недооценивать накал националистических и религиозных эмоций, которые подобные методы возбудят, скорее всего, у 70 миллионов иранцев. Иран – страна с величественной имперской историей и высокой национальной самооценкой. И хотя религиозный угар, передавший власть теократической диктатуре, похоже, понемногу развеивается, прямое столкновение с Америкой почти наверняка приведет к новой вспышке народного неистовства, вдохновляемого фанатичным шовинизмом.

Россия не чинила препятствий энергичным военным инициативам США по изменению стратегических реалий в регионе, но охватившее сегодня район Персидского залива геополитическое землетрясение может свести на нет старания Америки укрепить независимость прикаспийских государств. Поглощенность США переустройством Ирака, не говоря уже об усилении американо-иранских трений, может создать у Москвы соблазн возобновить давление на Грузию и Азербайджан в расчете вынудить их отказаться от намерения примкнуть к евроатлантическому сообществу, а также активизировать попытки воспрепятствовать долговременному военно-политическому присутствию США в Центральной Азии. Все это может существенно осложнить для Соединенных Штатов вовлечение центральноазиатских государств в широкие региональные инициативы, направленные против исламского фундаментализма в Афганистане и Пакистане. Не исключено, что в этом случае возрождение мусульманского экстремизма в духе «Талибана» произойдет уже на общерегиональном уровне.

Уменьшить риск подобного развития событий может тесное стратегическое взаимодействие между США и ЕС в отношении Ирака и Ирана. Добиться его, скорее всего, окажется нелегко, принимая во внимание расхождения в позициях Америки и Европы, однако выгоды сотрудничества перевешивают издержки любого компромисса. Для Соединенных Штатов совместный курс означает сужение свободы единоличных действий, для Европейского союза – сокращение возможностей своекорыстного бездействия. Но, выступая согласованно – а это предполагает, что угроза применения военной мощи США будет подкрепляться политической, финансовой и (отчасти) военной поддержкой ЕС, – евроатлантическое сообщество сумеет поставить на ноги подлинно стабильный и, быть может, даже демократический режим в постсаддамовском Ираке.

Действуя совместно, Соединенные Штаты и Европейский союз окажутся в более выигрышном положении и с точки зрения улаживания широкого комплекса региональных последствий переворота в Ираке. Серьезный прогресс в деле палестино-израильского примирения развеет опасения арабов, подозревающих, что действия США против иракского режима были инспирированы Израилем, жаждущим ослабить все соседние арабские государства и увековечить свой контроль над палестинским населением. Кроме того, стратегическое сотрудничество США с Евросоюзом поможет Турции избежать болезненного выбора между союзнической верностью США и надеждами на членство в ЕС.

Активное стратегическое партнерство между Соединенными Штатами и Европейским союзом увеличит также шансы на то, что Иран в конце концов превратится из регионального монстра в оплот региональной стабильности. В настоящее время Иран поддерживает сотрудничество с Россией, но в его отношениях со всеми остальными соседями преобладают недоверие либо враждебность. С Европой Иран сохраняет относительно нормальные контакты, но его антагонизм с Америкой, которая, со своей стороны, ввела законодательные ограничения в торговле с этой страной, мешает подлинному процветанию экономических связей Ирана с Европой и Японией. Все это не могло не нанести ущерб внутреннему развитию Ирана, где острота социально-экономических проблем усугубляется демографическим взрывом, в результате которого население страны превысило 70 миллионов человек.

Положение во всем этом регионе, экспортирующем энергетическое сырье, станет стабильнее, если его географический центр, Иран, будет вновь интегрирован в мировое сообщество, а иранское общество возобновит движение в сторону модернизации. Но этого не произойдет, доколе Соединенные Штаты не отступятся от намерения изолировать Иран. Значительно полезнее будет сделать так, чтобы иранская элита увидела в изоляции страны не результат американских происков, а плод собственного добровольного и, следовательно, контрпродуктивного выбора. Европейцы давно убеждают Соединенные Штаты руководствоваться таким подходом. И если Америка в этом вопросе последует рекомендациям Европы, американские стратегические интересы только выиграют.

В более отдаленной перспективе, вопреки образу, сформированному правящими этой страной муллами – группами религиозных фанатиков, – у Ирана лучшие в регионе шансы вступить на стезю, ранее проторенную Турцией. Здесь достигнут высокий уровень грамотности (73 %), существует давняя традиция масштабного участия женщин в деловой и политической жизни, по-настоящему высокообразованный класс интеллигенции, осознание обществом своей неповторимой исторической индивидуальности. Как только догматичная власть, установленная аятоллой Рухоллой Хомейни, исчерпает свой потенциал и иранские светские элиты почувствуют, что Запад отводит Ирану конструктивную роль в регионе, Иран может встать на путь успешной модернизации и демократизации.

Неуклонное изменение стратегического расклада преобладающих в регионе сил позволит претворить в жизнь выдвинутый в 2000 году Турцией Пакт стабильности для Кавказа, подразумевающий разнообразные формы общерегионального сотрудничества. Чтобы он стал эффективным, необходим не только вклад Турции и России, но и привлечение Ирана. Переориентация Ирана также даст возможность обеспечить более широкий доступ к энергетическим ресурсам Центральной Азии. Помимо трубопроводов, которые проложат через территорию Ирана к Персидскому заливу, со временем могут появиться такие же трубопроводы, связывающие Центральную Азию с Индийским океаном через Афганистан и Пакистан, с ответвлениями, проведенными в Индию. Реализация подобных проектов принесет крупную экономическую (и потенциально политическую) выгоду не только Южной и Центральной Азии, но и ощущающему все больший энергетический голод Дальнему Востоку.

Прогресс на этих направлениях, в свою очередь, благотворно скажется на выполнении третьей стратегически приоритетной задачи, стоящей перед регионом и продиктованной необходимостью противодействовать распространению ОМП и эпидемии терроризма. Ни ту, ни другую проблему невозможно разрешить в короткий срок. Но ощутимые достижения в двух первых приоритетных областях – палестино-израильского примирения и преобразования регионального стратегического ландшафта – отчасти лишат антизападный, в частности антиамериканский, терроризм поддержки населения. Станет легче сосредоточить силы на борьбе с ближневосточными террористами, угроза масштабного культурно-религиозного столкновения между Западом и исламским миром отойдет на второй план.

Далее к востоку серьезные вызовы с точки зрения общерегиональной стабильности и нераспространения ОМП создает продолжающийся конфликт между Пакистаном и Индией. Этому необходимо уделить более пристальное внимание. В сложившихся обстоятельствах ни у Индии, ни у Пакистана нет стимулов к сдержанности в развитии своих ядерных арсеналов – напротив, у обеих стран есть веские, хотя и не во всем совпадающие причины наращивать ядерные потенциалы. Для Пакистана ядерное оружие играет роль мощного рычага, уравнивающего его с соседом, который в ином случае будет несравненно сильнее в военном отношении; для Индии же оно – средство сдерживания потенциальной угрозы со стороны Китая – другой региональной державы, связанной дружественными отношениями с Пакистаном, – и предотвращения ядерного шантажа со стороны Пакистана. Кроме того, новообретенный статус ядерных держав приносит как Пакистану, так и Индии символическое удовлетворение.

В данный момент главные задачи США в этом регионе: недопущение развязывания ядерной войны между Пакистаном и Индией и препятствование дальнейшему распространению ОМП. Последнее особенно актуально, поскольку не приходится сомневаться, что некогда бывший империей и не утративший национальных амбиций Иран с понятной завистью взирает на соседей, сумевших обзавестись ядерным оружием. Из двух целей чуть легче достижима, скорее, первая – предотвращение ядерного конфликта, поскольку сам факт обладания ядерным оружием вынуждает как пакистанских, так и индийских военных более тщательно оценивать потенциальные последствия регулярных стычек на границе.

Однако неулаженная проблема Кашмира неизбежно приводит к постоянным конфликтам, каждый из которых разжигает пламя взаимной вражды между легко возбудимыми мусульманскими и индуистскими массами. В такой ситуации Пакистан может в итоге даже превратиться в фундаменталистское мусульманское государство (что, скорее всего, предопределит и судьбу Афганистана), а Индия – попасть под власть фанатичных индуистов. При таком исходе иррациональные чувства могут возобладать над стратегической сдержанностью, свойственной логике оценок ядерных держав.

Запад, многие годы проявляя относительное безразличие к неурегулированному палестинскому вопросу, точно так же игнорировал и проблему Кашмира. Индия сумела настоять на том, что официально кашмирского вопроса не существует ни в индо-пакистанских отношениях, ни для международного сообщества в целом, иными словами, на том, что это ее внутреннее дело. В свою очередь, Пакистан, не желая, чтобы вопрос потерял остроту, сделал ставку на почти не замаскированную государственную поддержку партизанских действий и террористических акций, направленных против контроля Индии над провинцией, и тем самым способствовал все более жестоким репрессиям индийских властей в отношении заподозренных в нелояльности кашмирцев. Но как только обе страны получили в свое распоряжение ядерное оружие, кашмирская проблема неизбежно приобрела более широкое международное значение.

Сегодня вопрос о Кашмире – компонент более общей проблемы нестабильности в зоне Общемировых Балкан. По всей вероятности, поиск мирных путей его решения окажется как минимум настолько же трудным, как и урегулирование арабо-израильского конфликта. В противоборство втянуты два крупных государства, население которых в совокупности составляет почти 1,2 миллиарда человек – приблизительно одну пятую всего населения планеты, причем значительная часть этих людей сохраняет традиционный уклад жизни, остается полуграмотной и отличается восприимчивостью к демагогическим призывам (которая наблюдается даже среди элиты). Чтобы прийти к компромиссу в такой ситуации, необходимы упорные старания внешних сил, значительное международное давление, мощные политические и финансовые стимулы и немало терпения.

При этом политическая солидарность Соединенных Штатов и Европейского союза, весомую поддержку которым может оказать Япония, сделает конечный успех более вероятным. Важную дипломатическую роль в силу исторических причин может сыграть Великобритания, особенно в координации с Соединенными Штатами. Полезный вклад способны внести Россия и Китай, тем более что обеим этим странам невыгодна ядерная война в непосредственной близости от их границ, и притом у каждой из них есть шанс деликатно повлиять на главного покупателя экспортируемого ею оружия (России – на Индию, Китая – на Пакистан). Однако на деле серьезные коллективные международные усилия вероятны лишь перед лицом непосредственной угрозы войны, поскольку обеспокоенность международного сообщества стремительно рассеивается, стоит только угрозе отступить.

Отсутствие согласованных международных обязательств мешает и достижению эффективной региональной договоренности по противодействию приобретению и распространению ОМП в зоне новых Общемировых Балкан. Долговременное решение можно найти только на общерегиональной основе, при условии постепенного урегулирования конкретных конфликтов: то есть только тогда, когда Индия и Пакистан, а также Израиль и все его арабские соседи уладят соответствующие конфликты. Но даже в этом случае Иран, с учетом его ресурсов и размеров, а также уже накопленного с помощью России потенциала, позволяющего создать ядерное оружие, по-видимому, будет настаивать на равенстве с ближайшими к нему ядерными государствами: Пакистаном, Индией и Израилем (помимо России и Китая).

Только опираясь на договоренность регионального масштаба, можно поставить в итоге действенную преграду на пути дальнейшего распространения ядерного оружия в этом сотрясаемом конфликтами регионе. Странам, вынужденным отказываться от приобретения ядерных вооружений, необходимы альтернативные средства обеспечения безопасности: либо включающий твердые обязательства альянс с союзником, владеющим ядерными средствами, либо надежные международные гарантии. Предпочтительный вариант – общерегиональное соглашение о запрете ядерного оружия по образцу конвенции, принятой несколько лет назад государствами Южной Америки. Однако в отсутствие регионального консенсуса единственная реальная альтернатива состоит в том, чтобы Соединенные Штаты и, возможно, другие постоянные члены Совета Безопасности ООН предоставили гарантию защиты от ядерного нападения каждому государству региона, отказавшемуся от ядерного оружия.

Усилия по стабилизации Общемировых Балкан займут несколько десятилетий. Даже при самых благоприятных обстоятельствах прогресс будет происходить крайне медленно и непоследовательно, время от времени сменяясь заметным движением вспять. Не дать оборваться этому начинанию удастся только в том случае, если две самые преуспевающие части мира – политически ответственная Америка и экономически интегрированная Европа – будут в возрастающей мере видеть в нем свой совместный долг перед лицом угроз всеобщей безопасности.

События 11 сентября оказали серьезное влияние на международную жизнь, но не потому, что изменили мир, а скорее из-за того, что преобразили Америку. Америку потрясло внезапное осознание собственной уязвимости. В результате незамедлительных ответных военных шагов США непосредственная сфера американской гегемонии, установившейся после окончания «холодной войны», расширилась, охватив пространство от Ирака и Афганистана до Центральной Азии. В то же время в военных акциях Вашингтона проявляется возросшая небезопасность в американском обществе. Оба обстоятельства – и возросшая вовлеченность в происходящее на международной сцене, и ослабление безопасности – демонстрируют потребность Америки в стратегически важном консенсусе с Европой и Восточной Азией по поводу долгосрочной стратегии управления сложной и переменчивой ситуацией в зоне Общемировых Балкан.

Совершенные 11 сентября нападения ускорили развитие тех важнейших международных тенденций, которые в тот момент были уже вполне заметными. К их числу относятся:

– увеличение разрыва в военных возможностях не только между Соединенными Штатами и их бывшими коммунистическими соперниками, но и между Америкой и ее главными союзниками;

– заметное отставание военно-политического объединения Европы от экономической интеграции;

– все более ясное понимание кремлевским руководством того факта, что у России, если она хочет сохранить свою территорию, нет иного выбора, кроме как примкнуть к Западу в роли его младшего партнера;

– формирование среди китайского руководства единого мнения о том, что Китай нуждается в некой паузе – периоде минимальной внешнеполитической активности, чтобы справиться с задачами очередной фазы трудного переходного процесса в стране;

– крепнущее стремление японской политической элиты превратить Японию в могучую по международным меркам военную державу;

– повсеместное распространение опасений, что склонная к волевым решениям Америка, будучи стержнем коллективной стабильности, может непреднамеренно стать источником угроз для всей планеты.

В этой обстановке у Америки возникают новые варианты поведения, но при этом ей следует остерегаться некоторых новых соблазнов. Будет неразумно бросить почти все силы на антитеррористическую кампанию, упуская из виду долговременную заинтересованность Америки в формировании мира, подчиняющегося общим правилам и приверженного искренне разделяемым, а не только риторически провозглашаемым демократическим ценностям. Войну с терроризмом нельзя считать самоцелью. Узловой стратегический вопрос в итоге звучит так: с кем и каким образом Соединенные Штаты могут добиться успеха в строительстве более совершенного мира? Предположительный ответ: США требуется исторически устойчивая трансатлантическая и тихоокеанская стратегия.

События 11 сентября неотвратимым образом подтолкнули американцев к размышлениям о необходимости стратегической смены союзов. Разочарование в европейцах, желание нанести сокрушительный удар по неуловимым агентам терроризма, одержимость Ираком и страх перед очередными ударами по территории США – все это породило призывы к международному разводу и вступлению в новый брак. Почему бы Америке не объединиться с режимами, исполненными решимости без колебаний обрушиться на «терроризм», даже если при этом они преследуют корыстные цели? Как уже кратко отмечалось в главе 1, аргументы в пользу подобной коалиции просматриваются в риторике наиболее воинственно настроенных американских аналитиков, комментирующих международные темы, прежде всего тех, кто на крайне правом фланге политического спектра. В их представлении традиционные союзники Америки, утратившие волю и поглощенные собственными интересами, больше не имеют желания противостоять суровым и требующим мужества реалиям глобальной силовой политики.

Объединяющая идея этих рассуждений – тезис, который, как правило, только подразумевается, но порой излагается вполне открыто: ислам как таковой обладает внутренне присущей ему антизападной, антидемократической направленностью и органической предрасположенностью к фундаменталистскому экстремизму. Корень проблемы, утверждается далее, кроется в культуре и особенно в философии, а вовсе не в сложных историко-политических дилеммах связанных между собой, но все же отдельных регионов. А значит, недавнее столкновение Америки с терроризмом надо рассматривать не как политический вызов, причина которого недавнее историческое прошлое Ближнего Востока, а как часть более общей, глобальной, направленной в адрес западной цивилизации исламской угрозы, которая требует настолько же глобального антиисламского ответа. (Читателю стоит принять во внимание, что во второй главе данной книги изложен совершенно иной взгляд на ислам.)

Однако любая серьезная перестройка стратегических союзов, если вести речь о чем-то большем, чем просто временная тактическая перегруппировка, должна опираться на довольно объемный и долговечный комплекс совместных целей и единых ценностей. В политике порой не обойтись без логики тактической целесообразности, но, исходя из сиюминутных забот, она плохой советчик в выборе долгосрочных обязательств. Беспринципный оппортунизм может со временем принести не пользу, а вред, ведя к нестабильности и непредсказуемости, которые подорвут основу вынужденного, но прочного признания международным сообществом лидерства Америки. Чтобы ее лидирующая роль считалась легитимной, она должна выражать всеобщие глобальные интересы; чтобы быть эффективной, эта роль должна пользоваться поддержкой союзных стран, население которых разделяет сходные убеждения и социальные ценности.

Поэтому более чем сомнительно, что долгосрочным интересам Америки пойдет на пользу замена давно существующего альянса демократических государств некой новой большой коалицией, сколоченной ради подавления ислама или терроризма. Подобная реорганизация в лучшем случае послужит лекарством кратковременного действия. Новому союзу будет недоставать того стабильного запаса могущества, который требуется для согласованной, широко спланированной деятельности, призванной решать несметное число проблем, стоящих перед пробудившимся к активной политической жизни миром. Например, несмотря на стратегическую желательность и историческую своевременность углубления сотрудничества с Россией (подробнее этот вопрос рассматривается в следующем разделе), у этой страны пока не хватает экономических, финансовых и технологических средств, чтобы противодействовать усиливающимся опасностям широкомасштабных социальных волнений и политических потрясений в зоне новых Общемировых Балкан. То же относится и к Индии. Ни та, ни другая не способны заменить Европу или Японию в качестве партнеров Америки в ее долговременных усилиях по сохранению минимального мирового порядка.

Кроме того, любая такая смена союзников сопряжена с риском скомпрометировать моральную репутацию Америки в мире. Американская гегемония устраивает многих, поскольку в Америке видят подлинно демократическое государство, приверженное укреплению прав человека. Неразборчивость Америки, ее готовность признать своими союзниками репрессивные государства на основании того, что они тоже, по их заверениям, ведут войну с терроризмом, предполагает молчаливое одобрение их своеобразного понимания терроризма, независимо от наличия причинной связи между поддерживаемым этими государствами этническим, религиозным или расовым гнетом и подъемом отвратительного в нравственном отношении терроризма. Наш выбор союзников во времена «холодной войны» порой грешил именно такой неразборчивостью, и этот подход нанес серьезный ущерб нашим моральным позициям в борьбе против коммунизма.

Более того, само заигрывание с идеей подобной переориентации, даже просто из тактических соображений, в расчете сподвигнуть традиционных союзников Америки на более весомые проявления солидарности угрожает превратиться в самоисполняющееся пророчество. Такое поведение может спровоцировать ответное стремление европейцев и японцев ослабить давние связи и заняться изучением иных, еще не вполне ясных альтернатив. Последствия могут вызвать дестабилизацию обстановки в мире и полностью лишить Америку богатых партнеров, помощь которых ей требуется, чтобы справиться со стремительно меняющимися и разноплановыми проблемами Евразийского материка.

В связи с этим надо рассмотреть три группы широких, но имеющих решающее значение геостратегических вопросов:

1. Может ли Европа оставаться главным союзником Америки, принимая во внимание напряженное противостояние, возникшее в 2003 году между Соединенными Штатами, с одной стороны и Францией и Германией – с другой, по поводу войны с Ираком? Если да, то какова самая эффективная формула пусть асимметричного, но оправданного партнерства между Америкой и формирующейся единой Европой, которой, впрочем, пока что далеко до политической сплоченности? Кроме того, насколько глубоко можно интегрировать Россию в евроатлантическое сообщество и каким образом эта страна сможет способствовать стабилизации Евразии?

2. Что следует делать Америке для поддержания равновесия между неуклонно приумножающим свою мощь Китаем, Японией, пока что зависимой от США, но подумывающей о стремительном старте в качестве военной державы, нестабильным Корейским полуостровом, где усиливается зуд национализма, и Индией, вынашивающей амбициозные внешнеполитические планы?

3. И наконец, может ли расширение европейского пространства стабильности, связанное с вступлением новых членов в евроатлантическое сообщество и потенциальным включением в него России, быть со временем использовано для решения проблем безопасности Дальнего Востока?

Ответы на эти вопросы, возможно, помогут разобраться, осуществимо ли построение более гармоничной системы для противодействия новому глобальному беспорядку.