– Что тут происходит? – спросила Альва у дочери. – Никогда не видела здесь столько народу, даже по воскресеньям.

От порта до теперешнего дома Консуэло в Мейфэре добраться было невозможно. Коляски и автомобили всех мастей и размеров заполонили улицы. Консуэло с водителем встретили Альву на новеньком «Сиддли», который разгонялся до сотни миль в час, но сейчас его мог бы обогнать даже едва научившийся ползать младенец.

– Мама, прошу прощения. Я потому и оставила мальчиков дома – хотя и предположить не могла, что все настолько плохо, иначе посоветовала бы тебе дождаться следующего рейса.

– Не нужно беспокоиться. Времени у меня теперь даже слишком много. – Альва горько усмехнулась. – Послушай, что я говорю. Господи, ну я и плакса.

– Ты имеешь на это право.

– Он бы меня отругал за такое поведение. – Альва посмотрела в окно: – Сегодня что-то отмечают?

– Помнишь, я присылала тебе газету «Право голоса для женщин»? Ее издательница вместе с Женским социально-политическим союзом собрались завтра организовать в Гайд-парке «Митинг Монстров». Сегодня в «Таймс» написали, что митинг посетят сотни тысяч. Я тоже собиралась там выступить, но потом Оливер… В общем, я решила отказаться.

Альва не видела Консуэло уже два года – как раз с тех пор, как они с Мальборо разошлись. Они оба очень старались – у них родились два сына, дворец отремонтировали, их любили простые люди и высший свет Британии. Проблема заключалась в том, что, по мере того, как роль Мальборо становилась более значительной – сначала он занял должность генерального казначея, затем – заместителя министра по делам колоний, – он делался все более чопорным и напыщенным, в то время как Консуэло, которой окружающая церемонность казалась не более чем замысловатой игрой с переодеваниями, становилась все менее серьезной. Нет, она, конечно, серьезно относилась к своему статусу, связанным с ним обязанностям и собственному стремлению улучшить жизненные условия женщин из работающего класса и детей. Она продолжала выполнять все ритуалы придворной жизни, соблюдала обычаи и традиции. Просто для этого ей нужно было сохранять чувство юмора.

Отношение же Мальборо к происходящему начало казаться ей раздражающим. А ему отношение жены стало казаться слишком американским. Если верить слухам, оба искали «утешения» на стороне. Развод в их случае был делом немыслимым – для этого Мальборо пришлось бы доказать, что жена ему изменила, либо Консуэло – что муж ее покинул или подверг физическому насилию. А потому они решили разойтись на удобных для всех условиях. Прошлый раз Альва приезжала, чтобы поддержать Консуэло и помочь ей плыть против течения. В этот раз все было наоборот.

А течение… Течение сейчас было совершенно иным. Альва впервые в жизни чувствовала его мощь и безжалостность. Оно окружало ее со всех сторон, затягивало и не выпускало из своих цепких объятий. Это течение было черным, как беспомощная злоба и вероломная скорбь, сквозь нее не мог пробиться ни единый лучик света. То был мрак мавзолея.

– Мы обязательно должны попасть на этот митинг, – сказала Альва, помотав головой, чтобы разогнать дурные мысли. – Они могут найти для тебя время в расписании.

– Прошу тебя, даже не думай об этом.

– Но это поможет мне отвлечься. Мне нужно какое-то занятие.

Консуэло кивнула.

– Хорошо, тогда сходим. Я прослежу, чтобы нам оставили зарезервированные места. Эммелин Панкхерст будет…

Альва постучала в стекло, отделявшее их от шофера.

– Остановитесь!

– Прямо здесь? – удивилась Консуэло.

– Пешком мы дойдем быстрее. – Альва потянулась к ручке двери.

– Мама, погоди. Я бы с удовольствием прошлась, но… Быстрее добраться не получится. Меня здесь все знают и будут останавливать на каждом шагу.

Альва откинулась на сиденье, посмотрела на туфли дочери – голубые шелковые лодочки с серебряными пряжками – и признала:

– Да и обута ты не для прогулок. – Она снова постучала в окошко и крикнула: – Едем дальше!

– Скажи, – поинтересовалась она у дочери, когда машина продолжила свой черепаший ход, – тебе никогда не хотелось все изменить? Если бы тебе дали такую возможность, ты бы выбрала другую жизнь?

– Нет, ни за что.

– Ты даже не задумалась!

– Потому что я много думала об этом. Знаю, когда-то я вела себя так, словно ты разрушила все, что имело для меня значение, тогда я не кривила душой – моему неискушенному взгляду мистер Резерфорд действительно казался галантным кавалером и удивительным человеком. Я верила, что влюблена в него. Но когда я стала герцогиней Мальборо, передо мной открылся новый мир. Мне очень нравится заниматься общественными делами, особенно проблемами детей и женщин. Поэтому я бы не стала ничего менять – кроме характера Мальборо. Не будь он таким педантом… – Консуэло рассмеялась: – Обожаю это слово. «Педант». Замечательное слово.

– Мы с тобой – удивительные создания, – заметила Альва. – Две независимые женщины, умудренные жизненным опытом.

В воскресенье Альву разбудила настойчивая песенка крапивника за окном спальни. Небо только начинало светлеть, но она знала – уснуть ей уже не удастся. Последнее время Альве не удавалось поспать больше нескольких часов за ночь – достаточно для того, чтобы не падать с ног от усталости, но недостаточно, чтобы отдохнуть по-настоящему. Как только она просыпалась, в ее мыслях начинали возникать образы из прошлого, и сон уходил, не в состоянии побороть воспоминания.

Рана, которую продолжают бередить, не затягивается. Поэтому когда Альве не хотелось погружаться в прошлое – а чаще всего так и было, – она выбиралась из постели и находила себе какое-нибудь занятие. Но поступать так в пять часов утра в доме дочери – не очень хорошо, так что Альва осталась в постели, несмотря на то, что первой мыслью, пришедшей ей в голову, была мысль о бывшей подруге, герцогине Манчестерской. Что ж, возможно, песня крапивника отвлечет ее, и мысли примут другой ход.

Альве следовало ожидать, что Лондон заставит ее думать о прошлом – это происходило каждый раз, когда она сюда приезжала. Герцогиня, ее старая подруга, где-то здесь, в городе. Она не переехала даже после того, как восемь лет назад тоже от туберкулеза умерла ее вторая дочь.

Альва всегда представляла, что может случайно столкнуться с герцогиней, а потому всегда была начеку и думала о том, как поведет себя, если их пути пересекутся. Эта душевная рана тоже не заживала, но была небольшой и незаметной для других, поэтому Альва решила ничего с ней не делать. Оливер поддержал ее решение. Он подарил ей полутораметровую мраморную статую Жанны д’Арк, которая стала украшением парадного зала в Белкурте, со словами:

– Как и Жанна, ты всегда знаешь, в каких сражениях принимать участие.

Трель крапивника прозвучала чуть дальше, потом еще дальше и наконец стихла совсем.

И Альва Вандербильт, и герцогиня Манчестерская стали вдовами. Обе женщины уверенно вошли в свои зрелые годы (которые, впрочем, приносили все больше неуверенности). Они вряд ли найдут новую любовь – Альве и думать об этом не хотелось, Оливер слишком ее избаловал. Значит, у них обеих впереди оставалось время, которое необходимо наполнить чем-то важным.

Возможно Альва ошибалась, игнорируя эту рану. Возможно, она зря думала, что ничего хорошего не выйдет, если они встретятся лицом к лицу. Она когда-то любила Консуэло Изнага. И она полюбит ее снова.

Альва села в кровати. Небо уже совсем просветлело. Послышались звуки другой птицы – на сей раз голубя, который нежно ворковал на соседнем подоконнике. Да, ее ждет день, полный событий, но что потом? Ей необходимо узнать, где сейчас живет герцогиня Манчестерская, та самая Консуэло, которая, как и Альва, когда-то была подающей надежды, но не поддающейся на уговоры юной леди, мечтавшей о приключениях. Надо послать старой подруге записку. Может быть, им удастся отыскать ресторанчик с хорошим видом, где подают чай по-девонширски?

Вместе с дочерью Альва присоединилась к процессии, которая должна была пройти от Набережной Виктории к Гайд-парку. В других частях города собралось еще шесть процессий. Они все состояли из женщин, прибывших со всех уголков Англии и несущих плакаты и флаги с названиями городов и лозунгами. Большинство женщин оделись в белое, у некоторых на шляпках или сумочках были зеленые и пурпурные украшения. В этом сезоне белый цвет пользовался необыкновенной популярностью – дамы прошлись по лондонским магазинам как саранча, не оставив после себя и отреза белой ткани.

Консуэло объяснила Альве:

– Как видите, Женский союз выбрал для своих представительниц определенные цвета: пурпурный символизирует собой королевскую кровь, которая, по мнению миссис Панкхерст, течет в жилах каждой благонамеренной женщины. Белый – чистота души и намерений. Зеленый – это надежда, обновление и весна.

– Отличный выбор, – одобрила Альва. – Армия не должна вступать в войну без знамени.

– Я предпочитаю думать об этом не как о войне, а как о длительных переговорах.

– Во время переговоров обычно происходит обсуждение. Со стороны правительства я пока не вижу особого желания что-нибудь обсудить. Думаю, миссис Панкхерст не просто так прибегает к военным принципам. Она знает, с кем имеет дело.

– Значит, вас не возмущает то, что ее дочь арестовали за нарушение общественного порядка и провокации? Можете не отвечать – ответ написан у вас на лице. А когда мы были маленькими, вы заставляли нас вести себя хорошо и слушаться взрослых!

– Все зависит от обстоятельств.

– Мама, ее отправили в тюрьму!

Они шли в голове процессии, которая направлялась мимо резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит к Сент-Джеймсскому парку, затем, минуя Букингемский дворец и Арку Веллингтона, должна была выйти к Гайд-парку. Вдоль маршрута выстроились любопытные – в основном мужчины постарше, некоторые из них хмурились и неодобрительно покрикивали.

– Мне нравится, что я сегодня в белом. Черный цвет слишком мрачен, он вытягивает из меня все жизненные силы. Кому захочется выглядеть так, словно его собственная смерть не за горами? Повязки на руку вполне достаточно.

Альве, безусловно, шло белое платье, но Консуэло в белом выглядела невероятной красавицей. Впрочем, она была красавицей в любом цвете. Альва думала о том, что никогда не видела свою дочь такой прекрасной, какой она стала в тридцать один год. Ее лицо словно создано самими ангелами. Из нескладного олененка она превратилась в грациозную газель. Доктор, прописавший ей в детстве чудовищный корсет, похожий на средневековое орудие пыток, явно отдавал себе отчет в том, что заботится о будущих интересах дамы.

– Но мы ведь сами себя ограничиваем строгими общественными нормами, – возразила Консуэло. – А мужчины ограничивают нас еще больше и продолжат это делать, если мы им не запретим.

Женщина, которая шла за ними, крикнула:

– Верно! Верно!

– Когда Оливер был избран членом Конгресса, я устроила званый ужин, на котором почетными гостями стали сестры Вудхалл и Клафлин, основательницы «Еженедельника». Ты знала, что Виктория Вудхалл собиралась выдвинуть свою кандидатуру на пост президента? Мне тогда было лет девятнадцать, не больше, и я вообще не думала о таких вещах – я хотела выйти замуж, а до того, кто заседает в Белом доме, мне и дела не было! Так вот, за ужином они с сестрой прочитали нам увлекательную лекцию о том, почему женщины должны получить право голоса. Конгрессменов такой поворот, разумеется, вывел из себя – может быть, именно поэтому мне так понравился тот вечер.

Консуэло рассмеялась:

– А вы всегда были такой бунтаркой?

– И да, и нет. Я всегда пыталась играть по правилам, но у меня это не очень хорошо получалось.

– А мне не по душе агрессия. В этом я больше похожа на папу.

– Ты думаешь, твой отец не агрессивен? – рассмеялась Альва. – Наверное, для тебя он до сих пор остается чем-то средним между Николаем Чудотворцем и бассет-хаундом.

– В любом случае… все эти… страсти. – Консуэло обвела рукой толпу. – Меня они пугают. Для чего они? Ведь мы и без этого делали успехи…

– Консуэло, всю мою жизнь женщины терпеливо обсуждали подобные вопросы друг с другом и с мужчинами, которые стоят у власти – теми, кто пользуется нашей вежливостью и сговорчивостью, порицая любое отличное от этого поведение. Мужчины уважают только силу. И мы должны стать сильными.

И снова женщина поблизости крикнула:

– Верно, верно!

Альва продолжила:

– Я чувствую свою вину – до сегодняшнего дня я не дала этому движению ничего, кроме пустых разговоров. Ты подаешь мне хороший пример. Как и все эти люди.

Все эти люди – процессия из сотен женщин, – безусловно, производили впечатление. Но от того, что они увидели, дойдя до Гайд-парка, у Альвы перехватило дыхание. В обычное время в июне Гайд-парк представлял собой обширное зеленое пространство и походил на Центральный парк в Нью-Йорке. Но сегодняшний день не был обычным. Сегодня здесь яблоку негде было упасть от заполонивших его людей – в основном женщин, хотя попадались и дети, а также немало сочувствующих движению мужчин. В парке не осталось и свободного клочка травы. Вдоль дорожек стояли фургончики с едой и столики с брошюрами и символикой в цветах Союза. Неподалеку духовой оркестр играл марш.

От всего увиденного Альва воспряла духом. Как и американки, британские женщины более пятидесяти лет требовали равноправия, и более пятидесяти лет им говорили, что общество рухнет, если мужчины предоставят им эти права. Предоставят! Как будто права хранились в банковских сейфах, и мужчины могли раздавать их лишь тем, кого считали достойными.

Чем старше становилась Альва, тем более нелепой ей казалось такое положение дел. Она сама была умнее, интеллигентнее и способнее едва ли не всех мужчин, которые встречались ей в жизни, и хотя она не могла с уверенностью заявить, что любая женщина справилась бы с мужскими обязанностями лучше – хуже они бы точно не сделали. Если законы поменяются в Англии, ее примеру последуют другие страны. Альва не знала ни одного американского джентльмена, который бы не хотел во всем походить на своего английского собрата.

– У меня от этих жареных орехов слюнки текут! – воскликнула Альва. – Купим немного? И посмотри – фургончик с колбасками! Я не ела уже… – Подняв глаза к безоблачному небу, она сказала: – Вот видишь, я проголодалась. Так что не волнуйся, чахнуть я не собираюсь.

– Мама, с кем ты разговариваешь?

– С колбасками, конечно, столько возни… Ограничимся орехами. – И она отошла, оставив дочь в недоумении.

Альве не удалось понять, что изображал ее взгляд – беспокойство или изумление, но это и не важно.

Пусть все думают, что она помешалась, – те, кто не терял любимого человека, не знают, какая это отдушина – поговорить с призраком. Не то чтобы Альва безоговорочно верила в существование призраков – она всего лишь его не отрицала. Ей было приятно, что желание перекинуться с Оливером словечком возникло у нее сейчас – будто им и в самом деле удалось приехать вместе, и теперь он с ней рядом.

На территории парка установили двадцать помостов, на каждом из которых выступит известная представительница суфражистского движения Англии. Альву больше всего интересовало выступление Эммелин Панкхерст, поэтому вместе с Консуэло они направились туда, где она должна была говорить. Перед помостом, под охраной полицейских, в пять рядов стояли раскладные стулья для приглашенных гостей и почетных лиц. Когда Альва устроилась на своем месте, Консуэло представила ее нескольким знатным дамам, которые, как и Консуэло, уделяли свое время и силы вопросу о правах женщин. Позади них стала собираться толпа – приближалось время выступления миссис Панкхерст.

Альва знала о ней немного. Миссис Панкхерст моложе ее на пять лет. До того, как овдоветь, была замужем за джентльменом прогрессивных взглядов. Правами женщин начала заниматься тридцать лет назад, но лишь недавно, потеряв терпение от медлительности и неэффективности способов, к которым прибегали ее коллеги, порвала с ними и основала новую, решительно настроенную организацию под названием «Женский социально-политический союз». Упрямая и бесстрашная женщина.

Группа полицейских провела сквозь толпу нескольких дам к правой части помоста. Женщина одного с Консуэло возраста (но, в отличие от нее, совершенно не грациозная) зашла по ступенькам на платформу и подняла руки в знак приветствия. Потом подождала, пока толпа утихнет. К ее платью, как у многих, была приколота зелено-бело-пурпурная лента.

– В этот исторический день, – прокричала она, – мне выпала честь представить вам женщину, настойчивость и мудрость которой всегда будут говорить нам о ее лидерских качествах! Ее неутомимые усилия и приверженность борьбе за наши права делают ее примером для нас всех. Встречайте – Эммелин Панкхерст!

Под радостные крики толпы Эммелин Панкхерст заняла место говорившей и встала перед морем людей со спокойным, даже несколько сухим выражением на лице, сцепив руки на груди. Через плечо у нее была перекинута лента с надписью «Право голоса для женщин».

Хотя миссис Панкхерст выглядела спокойной, ее лицо было полно того магнетизма и драматичности, которые часто присущи титулованным особам. Длинный, патрицианский нос, глубоко посаженные глаза, каштановые волосы и кипенно-белая шляпка. Ее платье тоже сверкало белизной. Ястребиным взором она обвела толпу: женщин в воскресных платьях и женщин в лохмотьях, женщин в шляпках и без, блондинок, брюнеток, шатенок, рыжих, седеющих и совсем седых. Женщин с младенцами на руках. Женщин с прислонившимися к их ногам маленькими дочерьми. Всех тех, кто устал от того, что правительство их не слышит, но собрался с силами, чтобы в свой единственный выходной прийти и часами стоять в Гайд-парке в ожидании выступления всего лишь одной женщины. И теперь они радовались миссис Панкхерст, словно та освободит их от бремени, как персидский царь Кир освободил евреев из вавилонского плена.

Альва посмотрела в ярко-голубое небо – огромная редкость для Лондона. Казалось, можно взлететь и утонуть в нем.

Миссис Панкхерст подошла ближе к краю помоста. Толпа затихла.

– Не словом, а делом! – возвестила она.

Женщины взорвались ликованием еще громче прежнего. Они топали ногами и кричали. Чтобы лучше видеть, Альва встала. Слезы навернулись на ее глаза и потекли по щекам. Столько страсти! Столько уверенности! Как они убеждены в своей правоте!

Что, если ей удастся добиться такого же в своей стране? Что, если она сможет вдохновить американских женщин бороться за свои права и победить в этой войне? Оливер гордился бы ею. Она сама будет горда собой!

Конечно, она не Эммелин Панкхерст, но у нее есть собственное оружие – связи, знание политики, а также огромные средства. Однажды ей сказали, что деньгами помочь нельзя – неоднократно Альва чувствовала это и сама. К счастью, она обладает не только деньгами. У нее есть идеи и талант. Амбиции и запал. У нее есть время.

Всю жизнь она так часто старалась что-то изменить. Общество носило ее на руках, когда она действовала в его интересах, затем бичевало, когда она преследовала свои. И все же – разве их интересы не взаимны?

Жизнь – череда контрастов. Света и тьмы. Комедии и трагедии.

Она окинула взглядом толпу и увидела знакомое лицо…

Альва Смит и Консуэло Изнага. Альва Белмонт и Консуэло Монтагю.

Конец. Начало.