Всего двадцать четыре часа спустя после бомбардировки, в ночь с третьего на четвертое декабря, некоторые из выживших, вытащенные из моря без серьезных ранений, вернулись в медпункт за помощью. Они приходили с ожогами по всему телу, странно низким давлением, отеком глаз, от которого людям казалось, что они слепнут. Врачи в растерянности смотрели, как у входа растут очереди на прием. В полночь лейтенант британской медицинской службы, руководивший пунктом первой помощи, позвал Риччарди на совещание.

– Не знаю, что сказать. У некоторых пациентов проблемы начались сегодня утром – жжение в глазах, слезотечение, судороги век, светобоязнь… Сначала это казалось мелочью, и я подумал, что дело в нефти и прочей дряни, которая попала им в глаза, – стал описывать ситуацию доктор. – Но вечером клиническая картина усложнилась. У них затруднено дыхание, ощущается жжение в легких, резко упало давление, пульс почти не прощупывается, но сердце бьется относительно учащенно, приблизительно сто десять – сто двадцать ударов.

– Какая-то чепуха…

– Это еще не все. В целом они апатичны, у большинства наблюдаются ожоги по всему телу, но ни у кого из них не болит грудь, не повреждены барабанные перепонки, нет других поражений, характерных для пострадавших от взрыва. Я попытался вколоть им стимулирующие средства, но эффекта ноль. И даже от морфина! Будь у нас кровь, я попробовал бы сделать переливание… Не знаю, что еще можно предпринять, в известных мне книгах не описано ничего подобного.

Пока Риччарди признавался военному врачу в своей беспомощности, Доната растянулась на одной из коек, предназначенных для медперсонала. Это был приказ доктора. Занятая больными, она не обратила внимания, что у нее самой на руках и на лице ожоги. Она только ощущала, что у нее будто песок в глазах, да кашляла не переставая и чувствовала себя немного усталой. Доната списала это на переутомление последних дней. Она рухнула на койку и уснула.

В медпункте в ту ночь с каждым часом было все тревожнее. Люди, приходившие с ожогами по всему телу, уверяли, что не были в огне, а те, кто жаловался на проблемы с горлом, не падали в воду, только дышали дымом портовых пожаров, который на несколько часов накрыл город, особенно район Борго-Антико. Большинство стоявших в очереди к врачу были совершенно здоровые жители близлежащих кварталов, которые не пострадали во время бомбардировки, но вдруг почувствовали себя плохо. Риччарди не знал, что врачи в военных госпиталях были так же сбиты с толку и даже уже успели попробовать перелить больным кровь. Безуспешно.

Утром в субботу четвертого декабря, когда Витантонио и Джованна пришли в поликлиническую больницу, чтобы сообщить, что речь идет об отравлении ипритом, они увидели, что врачи уже подозревают: за самыми необъяснимыми случаями, с которыми им приходилось сталкиваться в последние часы, стоит какое-то химическое вещество. Джованна и Витантонио рассказали все, что смогли узнать о секретном грузе на борту «Джона Харви», но военным врачам не понравилось, что причиной отравления были не сброшенные с немецких юнкерсов бомбы, а американский корабль, и они не стали их слушать. От командования они получили следующую информацию: «В Европе у союзников химического оружия нет». Офицеры санитарной службы не были склонны противоречить официальной версии верховного командования союзнических сил.

Джованна и Витантонио сменили собеседников и обратились к местным итальянским властям, но и те к ним не прислушались. Согласно их версии, химические поражения были вызваны топливом, пролившимся в море из нефтепровода и взорванных кораблей. Молодые люди были подавлены, но не сдались. В полдень они попытались настоять на разговоре с администрацией Secondo Distretto Sanitario, Второго санитарного округа, которая координировала работу всех больниц, переданных в распоряжение союзников; их не приняли и пригрозили преследованиями за распространение паники.

В медпункте в это время доктор Риччарди измерял Донате пульс, убеждаясь, что ее болезнь развивается так же неуправляемо, как и у других пациентов. Глаза отекли, и ничто не могло объяснить аномальные характеристики пульса или давления. Что-то ускользало от доктора, и он испугался.

Витантонио и Джованна вернулись в больницу. В дверях они столкнулись с капитаном военно-медицинской службы, одним из тех, кто утром выслушал их рассказ внимательнее прочих. Его фамилия была Денфелд.

– Похоже, мы и правда имеем дело с утечкой какого-то токсичного газа, – признал он. – Я иду в порт. Если вы правы и речь идет об испарениях иприта, должны остаться какие-то следы.

Но стоило Витантонио и Джованне обрести хоть малую надежду, как их выгнали. Выходя из больницы, они были возмущены и расстроены: они знали нечто, что могло спасти сотни жизней, но военному командованию дисциплина была важнее правды. Рузвельт едва не поплатился жизнью ни за что!

К вечеру они сдались и направились к пункту первой помощи. Там они поискали Донату, но не нашли. Они подошли к Риччарди, слушавшему пациента. Узнав их, доктор встал и обнял Джованну, они не виделись уже несколько месяцев. Витантонио вопросительно посмотрел на доктора.

– Я велел Донате прилечь. Она работала, не жалея себя, ей нужен отдых. Она там, – сказал Риччарди Джованне, указывая на ширму в глубине помещения.

Затем он взял Витантонио под руку и отвел в сторону.

– С тех пор как ты ушел, у нее очень неустойчивые жизненные показатели, все тело в ожогах. Я очень волнуюсь: симптомы такие же, как у пациентов, которых мы вытащили из воды в порту. Мы не знаем, как это объяснить.

– Это газ! – воскликнул Витантонио.

– Газ? Какой газ? Ты о чем?

– Горчичный газ! В порту был американский грузовой корабль, «Джон Харви», с восемьюдесятью тоннами бомб, начиненных горчичным газом.

– Никто нам ничего не говорил ни о каком газе…

– И не скажет. Они хотят сохранить это в тайне. Я говорил с медицинским командованием союзников и с местными властями, но они клянутся, что в Италии нет химического оружия и что больные просто надышались испарениями нефти, вылившейся в море из разбомбленного нефтепровода. Мы зашли еще в поликлиническую больницу, нас оттуда выгнали, но некоторые врачи подозревают нечто подобное и пытаются что-то выяснить…

– Мы говорим о сотнях пострадавших, а может быть, о тысячах! Какая бессердечность! Если в воде были токсичные вещества, то одеяла, которыми мы укрываем больных, и тепло способствуют всасыванию газа. Нам нужно знать это наверняка и изменить схему лечения…

– Вы можете быть уверены, что в водах порта и в дыме, накрывшем город, был горчичный газ. Вчера главнокомандующие сил союзников собирались на совещание в секретном штабе в Битонто и решили держать все в тайне. Генерал Эйзенхауэр лично в курсе произошедшего. Я знаю это из первых рук – от американского капитана, который был там.

– Но это же бесчеловечно… Такое нельзя скрывать.

– Для них это меньшее из зол, второстепенные потери, чтобы обмануть немцев. Под предлогом, что важна только конечная победа, эти подлецы могут делать что заблагорассудится и ни перед кем не отчитываться.

Когда Джованна и Витантонио подошли к постели Донаты, та только что проснулась. Она обняла Джованну, женщины не виделись с конца сентября. Затем взяла обоих за руки и попросила:

– Отнесите меня домой.

Доктор воспротивился.

– Не волнуйся за меня, со мной все хорошо, – настаивала Доната. – Завтра мне будет намного лучше. Сейчас я хочу побыть с детьми.

Риччарди уступил. В любом случае вечером им предстояло упразднить пункт первой помощи и перевести всех пациентов в больницы. Собственно, он еще не понял, как лечить Донату, и подумал, что все равно, наблюдать ли течение болезни в домашней постели или на койке итальянской палаты поликлинической больницы.

Донату принесли в квартиру. Джованна помогла ей принять душ и переодела; вся грязная одежда пропахла газом.

– От тебя несет чесноком, – пошутила Джованна.

Донату уложили в постель. Доктор промыл ей глаза солевым раствором, а затем наложил марлевую повязку, чтобы защитить от света. Теперь, узнав, что это отравление газом, Риччарди волновался сильнее и решил посоветоваться с коллегами из больницы. Едва он распрощался, Доната уснула.

– Последите, чтобы она лежала спокойно. К утру я вернусь.

В полночь Доната проснулась. Она встала без посторонней помощи и стала искать что-то в шкафу.

Когда Доната вошла в столовую, в руках у нее были две коробки из-под печенья, она поставила их на стол.

– Здесь дорогие мне вещи и вещи Франчески и ваших отцов, которые были при них, когда они погибли на Большой войне, а в коробке Вито Оронцо еще кое-что от его братьев, Стефано и Доменико, – добрейший был человек. Капитан приказал Тощему забрать их и передать нам, и мы все сохранили, ждали, пока вы вырастете. До сих пор мне было страшно заглядывать в прошлое… но, может быть, время пришло.

Доната села на стул. Она устала, и ей трудно было говорить. Она взяла коробку Джованны и открыла ее. Отекшие глаза закрылись, она уже ничего не видела, содержимое коробки упало и рассыпалось по полу. Джованна и Витантонио обеспокоенно переглянулись. На лице Донаты выразилось отчаяние, она опустилась на пол, вслепую шаря вокруг себя. Поверх писем и фотографий Антонио Конвертини лежала «Красная Шапочка».

– Откуда это? – спросила Джованна, с удивлением глядя на книжку, которую перечитывала в детстве тысячи раз. – Я думала, что потеряла ее сто лет назад!

– Я нашла ее, когда убиралась, уже после того как ты уехала в Испанию. Подумала, что тебе приятно будет ее видеть, и положила вместе с вещами твоей матери.

Джованна взяла книжку-раскладушку и раскрыла на середине, тут же явились хижина, лес и все герои сказки. На первом плане, спиной, как зрители, рядком сидели длинноухие зайцы и смотрели на хижину. Затем девушка вернулась на первую страницу и начала читать: «В зеленом лесу, меж густых деревьев, стояла хижина, и жил в ней человек, любивший больше всего на свете жену, маленькую дочку и свою работу. Каждое утро из хижины выходила девочка, похожая на ангелочка, пела и резвилась, как лесные птицы, летевшие за ней вслед, когда она отправлялась отнести корзинку с гостинцами больной бабушке, жившей на другом конце леса, и звали ее Красная Шапочка…»

– В детстве я всегда представляла, что я Красная Шапочка, а ты – отец и мать одновременно, – сказала Джованна, с нежностью глядя на тетю. – Бабушка была больной бабушкой из сказки… А этот несчастный Франко – смешной волк, который всегда все делал невпопад.

– Как видно, мне в сказке не нашлось места, – заметил Витантонио.

– Ты был охотник, который нас спас!

У Донаты вдруг начались судороги, и Витантонио с Джованной хотели отнести ее в постель. Доната отказалась:

– Я хочу побыть здесь, с вами.

На шее и ногах у Донаты появились новые ожоги и волдыри. Дыхание участилось, но вдохи были неглубокие, и легким не хватало воздуха. Из носа пошла кровь. Веки совсем опустились, глаза болели все сильнее. Она легла на пол, прислонилась к стене и взяла Джованну за руку. Витантонио подложил ей под спину подушку. Наконец Доната уснула.

– Как же она страдает! – сказала Джованна в слезах.

Джованна и Витантонио были очень напуганы и всю ночь не сомкнули глаз, боясь пропустить какой-нибудь знак, что больной стало лучше или хуже. Наконец Джованна тоже заснула. Ей приснилось, что она Красная Шапочка, только теперь лес кишел свирепыми волками, и они не были такими неуклюжими, как Франко в детстве, сейчас волки были одеты в коричневые и черные рубахи, а в лапах у них были красные знамена со свастикой.

Витантонио с нежностью смотрел на Джованну. Он положил руку ей на живот как раз в тот момент, когда мать проснулась. Доната мучилась от боли. Она вся дрожала, обливаясь холодным потом и изнывая от жажды. Витантонио встал, чтобы принести воды, а когда вернулся, увидел, что мать стала еще бледнее. Он взял ее руку и нащупал пульс: сбивчивый. Дыхание участилось так, словно она уже отчаялась глотнуть хоть немного воздуха.

Витантонио осторожно погладил уже заметно округлившийся живот Джованны и перевел взгляд на проявлявшиеся все сильнее ожоги матери. Выглядели они зловеще, и Витантонио посетило нехорошее предчувствие: одна жизнь начиналась, но другая постепенно ускользала.