Витантонио был прав: в этот час они никого не встретили. Местные крестьяне, как всегда, вышли затемно, чтобы прийти на свои наделы с первыми лучами солнца, а карабинеры еще спали. Небо было прозрачное, но солнце, встававшее из-за Мурджи, предвещало еще один душный день, если только не подует ветерок с моря. Лето в тот год казалось бесконечным. Они спустились в овраг по самой крутой тропке на правом склоне, и когда до дорожки, бежавшей вдоль ручейка, оставался буквально один шаг, Витантонио почувствовал что-то странное и застыл на месте. Он не стал дожидаться, пока выяснится, что именно его насторожило, просто что-то было не так. Молниеносным движением он схватил Джованну за талию, дернул назад, притянул к себе и зажал ей рот рукой. Через секунду послышались голоса.

– Немцы. Тихо, – прошептал он ей на ухо.

Вжавшись в отвесную скалу, они увидели немецкий патруль, шедший вдоль русла на дне оврага; немцы остановились как раз напротив тропинки, с которой секунду назад должны были сойти Витантонио и Джованна. Оба затаили дыхание. Паника парализовала их. Растительность в овраге была скудной, кроме скал, за которыми они укрылись, прятаться было больше негде. Немцы о чем-то поспорили, затем продолжили свой путь по руслу на север и скрылись за кустами ежевики. Джованна без сил откинулась назад, на Витантонио, она слышала его частое дыхание у себя над ухом. Они постояли немного, потом Джованна обернулась. Их губы едва не встретились. Наконец Джованна произнесла:

– Я рада, что мы не брат с сестрой.

Витантонио всмотрелся в изумрудные глаза, которые завораживали его с самого детства, и затрепетал. Он осторожно прикусил ее губы, словно пробуя их на вкус. Затем все ускорилось. Его правая рука, лежавшая на животе Джованны, решительно скользнула ниже, он повернул девушку к себе и поцеловал со всей страстью, копившейся с того дня, когда он лежал больной, а она появилась на пороге в цветастом платье и черешневых сережках.

Взявшись за руки, они спустились к ручейку на дне оврага и пошли вдоль него на юг, время от времени переглядываясь и смеясь, словно впервые встретились.

Они шли среди крапивы и ежевики. Ниже по течению растительность стала более разнообразной, тимьян, розмарин и дикие розы спускались по склонам оврага к самой воде, смешиваясь с сарсапарелем, мальвами и лавандой, тут же росли мастиковые кусты и зизифус, изредка встречались кусты тамариска – свидетельство близости Тарентского залива. Кусты ежевики были тяжелы от ягод. Витантонио нарвал горсть и клал их в рот по одной, ягоды были спелые и очень сладкие. Больше часа шли они вдоль русла по направлению к Монтескальозо, дойдя же до заводи Юро, растянулись на траве в тени зарослей тростника и камыша. Увидев блестящие зеленые глаза Джованны, Витантонио снова поцеловал ее, и они забыли обо всем на свете.

Час незаметно летел за часом; они лежали, укрытые свежей травой, какая бывает вблизи водоемов. Окрестности заводи были параллельным миром, далеким от войны и человеческих страданий. Сдержанное пение цикад мешалось с оживленным стрекотом кузнечиков и жужжанием пчел, ос, жуков.

Они не знали, сколько времени провели в объятиях друг друга. Воздух меж тем наполнился разноцветными стрекозами и яркими бабочками, которые порхали тут и там, словно любопытствуя, и наконец осторожно садились на чертополох, на клевер, на тимьян, казалось выбирая растения, подходящие им по цвету. Два больших махаона с черно-желтыми полосками на крыльях дважды облетели кустик фенхеля и скрылись, пролетев над обнаженной Джованной. Витантонио смотрел на нее, словно пытаясь запомнить. Он лежал на боку, подперев голову левой рукой, а правой медленно перебирал волосы Джованны, гладил ее грудь. В животе у него тоже порхали бабочки.

– Джуаннин, – вырвалось у него словно вздох.

– Джуаннин? Никто меня так не называл с того лета, когда тетя поссорилась с бабушкой из-за твоей конфирмации.

Они снова с любопытством разглядывали друг друга, касались губ, глаз, шеи; целуя их, будто пытались запомнить друг друга на ощупь, сохранить в памяти вкус и запах на случай новой разлуки. Страсть опять вспыхнула в них неудержимо, грубо… Затем, в минуту отдыха, он, лежа на спине, спросил:

– Ты рассердилась и уехала, потому что мать не сказала нам правду?

Она привстала, чтобы видеть его лицо, и подперла щеку рукой.

– Как я могла на нее сердиться? Ты понимаешь, чем она рисковала, чтобы спасти тебя?

– Тогда почему ты уехала?

– Чтобы молчать, чтобы сохранить тайну. Я знала, что не смогу скрывать от тебя правду, если останусь. Я уехала, чтобы не разрушить заговор, который тетя наложила на проклятие Пальмизано.

Он еще раз поцеловал ее в губы и сказал:

– Пойдем! Я волнуюсь из-за патруля, который мы видели утром. В последнее время немцы стали очень нервными.

– О чем вы говорили, когда я пришла в пещеру? У вас есть тайник с оружием?

– Союзники приближаются к Матере, и мы думаем, как им помочь. Мы давно уже готовимся сражаться за освобождение Италии.

– Мне казалось, тебе плевать на войну и ты веришь только в себя и свою семью, – сказала Джованна. В ее голосе слышалась гордость.

– Если я не верю в твоих партийных друзей и ни в одну из тех групп, что борются против Муссолини, это не значит, что я не испытываю к фашистам и к немцам такой же ненависти, как и вы, а может, и больше. Те и другие унизили нас и навлекли на Италию большие бедствия.

– Будь осторожен. Я не могу потерять тебя сейчас, – с тревогой ответила она.

– Без дуче освобождение Италии – дело трех-четырех недель.

– Всегда так говорят: пара дней, а потом войны затягиваются и становятся все более и более жестокими и кровопролитными. Я видела ад в Каталонии, когда итальянские самолеты бомбили колонны республиканских беженцев, идущие к границе, я думала тогда, что не увижу ничего страшнее, потому что еще не видела французских лагерей для беженцев. Потом пришли немцы, и я узнала об извращенной жестокости СС. Для них издевательства – часть системы, обычное дело, еще один вид оружия. Кто знает, что ждет нас теперь…

Он подал ей руку и помог подняться. Они пошли обратно вдоль русла, сквозь заросли, достававшие почти до пояса. Витантонио сорвал пучок травяных колосьев и бросил их Джованне в спину. Пара колосков прилипла к блузке.

– Видишь, у тебя два воздыхателя, – рассмеялся он.

Джованна скорчила комичную рожицу, но тут же снова посерьезнела. Она взяла его за руку и остановилась.

– Что же нам теперь делать? Что я скажу Сальваторе? – спросила она, глядя Витантонио в глаза.

– Я не знаю. Все это так странно, – ответил тот в растерянности. Вопрос застал его врасплох. – Мы вместе росли. Можем ли мы вот так вдруг перестать быть братом и сестрой?

Джованна опустила глаза и сделала пару шагов. Затем опять остановилась. Обернулась и снова взглянула на него. В ответе девушки прозвучала свойственная ей решительность:

– Пусть пройдет время. Ведь ты собираешься на войну, а меня ждет Сальваторе, чтобы уйти в горы с небольшим отрядом коммунистов, только что вышедших из тюрьмы. Борьба будет еще долгой, потому что ни король, ни Бадольо ничего не сделают для освобождения Италии. Даже наоборот. В Бари я поняла, что́ они понимают под свободой: они просто хотят заменить одних фашистских главарей на других. Когда все это кончится, у нас тоже все прояснится.

Они подходили к каменистой насыпи, ведущей из оврага к дороге на Боско-ди-Лучиньяно. Джованна обрывала лепестки с поздних роз, и они ложились на тропинку красными следами.

– Как дорога любви, – пошутил Витантонио, заметив это.

– Как кровавый след, – очень серьезно ответила Джованна.

Мог ли он быть влюблен в Джованну? Они не были братом и сестрой, но их с первого дня растили вместе, как двойняшек. Разве это не то же самое, что быть родными? Нормально ли это влечение? Все это было очень странно. Но на губах он еще ощущал вкус Джованны, вся одежда пахла ею. И это было приятно.

Он проводил ее через Боско-ди-Лучиньяно, а затем свернул, чтобы пройти через лес Комуне звериными тропами, которые вывели его на полянку, перепаханную кабанами – животные изрыли ее в отчаянных поисках грязи для купания. Затем он спустился в овраг, чтобы вернуться в Матеру вдоль русла ручья, той же дорогой, по которой они с утра шли с Джованной. Подходя, Витантонио обогнал какую-то женщину, собиравшую крупные каперсы и мелких улиток, но не остановился поболтать с ней: что-то говорило ему, что нужно скорее возвращаться.

Когда вдали показались первые дома Сасси, Витантонио увидел двух стариков, сидевших на валуне и куривших травы. Местные старики любили курить дурман, это помогало им отсрочить бронхиты и облегчало подъем по отвесным лестницам, ведущим в городок. Витантонио знал обоих, поскольку это были друзья деда, но поздоровался на ходу и ускорил шаг. Почти поравнявшись с церковью Капуччино-Веккьо, он стал взбираться прямо по скалам, рассчитывая войти в поселок с другой стороны, у дороги на Потенцу. Подходя к Виа-деи-Капуччини, он обнаружил колонну грузовиков и военных автомобилей, выстроившихся перед Палаццо-делла-Милициа. Вот уже несколько дней немцы держали там в заложниках итальянских солдат и штатских. Витантонио повернул назад и скользнул между давно не стриженными кустами на уступах террасы у подножия здания. Это было неблагоразумно – сверху его могли увидеть. Но ему не терпелось добраться до пещеры и узнать, что происходит.

Едва выйдя на открытое место, Витантонио услышал чудовищный взрыв и упал на землю, к небу поднялся столб пламени. Здание Палаццо-делла-Милициа взлетело на воздух. Витантонио ничего не понимал, но, воспользовавшись завесой пыли, бросился бежать и через несколько минут оказался в лабиринте скальных жилищ.