Джованна была уже недалеко от Беллоротондо, но еще не приехала домой, как надеялась тетя. Едва сойдя с поезда в Бари, она попыталась разузнать что-нибудь о Сальваторе. Последнее, что ей было известно, – это что он прибыл в город морем и его сразу задержали и отправили в тюрьму для политических заключенных в Альберобелло, но это были новости полугодовой давности.

Покинув вокзал, Джованна с опозданием на день узнала об ударе, который король нанес Муссолини, – все передовицы утренних газет кричали об этом. В следующие несколько часов она связалась со старинными товарищами по партии и удивилась детской радости, которую антифашисты испытывали в связи с падением дуче. К вечеру, узнав, что самые энергичные из них готовят манифестацию с требованием освободить политических заключенных, она решила задержаться в Бари, а тете отправила телеграмму, что приедет на пару дней позже.

Следующие сорок восемь часов пролетели как один миг. Утром 26 июля Джованна встретилась с некоторыми товарищами по школе и с бывшим университетским преподавателем философии, Фабрицио Канфорой. Также она присутствовала на встрече преподавателей, близких к либерал-социалистическому движению. Ей передалась заразительная радость бывших товарищей, но вскоре она поняла, что смотрит на них словно издалека, как будто они актеры на сцене, а она наблюдает за ними из партера. Бегство из Барселоны и жизнь в лагерях беженцев на юге Франции сделали ее недоверчивой. «Свобода», «мир» и «справедливость» – это были красивые слова, но в реальной жизни значение имело лишь то, что помогает выжить; порой было достаточно просто лечь спать с надеждой, что наутро ты снова откроешь глаза.

Назавтра она вместе с манифестантами прошла по центральным улицам Бари и, отставив скептицизм, со всеми кричала Viva la libertà! Их собралось немногим больше двухсот человек – студенты, преподаватели и рабочие. Они прошли по Виа-Спарано, выкрикивая лозунги в поддержку заключенных, но когда пересекли площадь Умберто и уже выходили на Виа-Никколо-дель-Арка, около кинотеатра путь им преградил отряд солдат. Шествие остановилось как раз под окнами местного отделения Национальной фашистской партии. Когда офицер скомандовал: «Заряжай!» – Джованна подумала, что он не в себе, но тут же поняла, что солдаты повинуются приказу и заряжают оружие. Они готовились стрелять. Девушка глазам своим не верила.

Трудности, пережитые за три года на юге Франции, развили у Джованны особый инстинкт, проявлявшийся в минуты неожиданной опасности. Ее внимание привлекло подозрительное движение в здании фашистской партии, она подняла глаза и увидела в окнах вооруженных людей. Встревожившись, она уже хотела было предупредить товарищей об опасности, призвать их спасаться из ловушки бегством, но тут заметила знакомую фигуру. Джованна остолбенела: кузен Франко, прячась за ставней, давал указания крупному мужчине, высунувшемуся на улицу с ружьем. Она ошарашенно смотрела на них, пока не услышала приказ офицера: «Пли!»

Первый залп поразил тех, кто стоял впереди. По этому сигналу укрывшиеся в здании начали стрелять по толпе из окон. Беззащитные протестующие оказались в ловушке, люди падали, сраженные градом пуль. Солдаты не прекращали огонь – напротив, они яростно расстреливали антифашистов.

Джованна упала, на нее повалилось тело убитого юноши – на вид ему не было и восемнадцати. Она притворилась мертвой и не шевелилась, пока не увидела, что стрелявшие из окон скрылись. Убедившись, что и солдаты отступили, она вскочила и побежала, не останавливаясь до самой конспиративной квартиры бывших товарищей по партии. Там она узнала, что погибших под перекрестным огнем было много – возможно, больше двадцати – и больше пятидесяти раненых. Около полуночи что-то заставило их сменить квартиру, и не зря – они спаслись чудом, в ту ночь армия и тайная полиция прочесали город. Франко старался больше всех, он велел обыскать множество квартир и участвовал в аресте наиболее активных манифестантов.

Эйфория, в которой пребывали антифашисты, рассеялась уже через сорок восемь часов после отставки Муссолини. Диктатор впал в немилость, но король и армия во главе с Бадольо были слишком сильно замешаны во всем произошедшем ранее; им было что скрывать, и они не намерены были распахнуть двери свободе. Итальянцы уже видели близкий конец войны, но жалкие правители обрекли их продолжать кампанию. Вскоре стране предстояло стать ареной еще более жестоких сражений.