…Евгений Илларионович закрыл дневник. С него было достаточно. Продолжать чтение, утопая в чужих откровениях, больше не мог. Приставу и без того досталось. Вместо праздничного ужина на террасе «Аквариума» разгребал дела до глубокой ночи. Глаза покраснели, лицо обрело нездоровую бледность. Левицкий по-настоящему устал. Как не уставал с последних армейских учений, лет пятнадцать назад.

На часах было около пяти утра. Светать не начало. Турчанович так умаялся, что заснул прямо за столом, уткнувшись лбом в руки. В маленьком кабинете было душно. Распахнув окно, Лебедев сидел на подоконнике. Великий криминалист был непривычно сдержан и молчалив. И сигарилу не стал раскуривать, хотя пристав гостеприимно предложил. Он поглядывал на Ванзарова, который оперся о соседний подоконник.

– Уму непостижимо… И вот это… – Левицкий брезгливо отодвинул дневник, – …даже не пряталось?

– Самый надежный способ спрятать – положить на видное место, – ответил Ванзаров. – Очень разумно.

– Но как, как такое возможно?

– Какая из причин вас больше интересует?

– Ради чего столько смертей? Откуда такая жестокость? У нас не дикие джунгли, а столица империи…

– То есть предпочитаете знать все…

Пристав отхлебнул давно остывший чай.

– Пожалейте, Родион Георгиевич, мне совсем не до шуток.

Немым укором просьбу поддержал и Лебедев. Ему тоже хотелось понять, ради чего вместо праздника занимался осмотром трех трупов.

– Главная причина вам уже известна, господа, – сказал Ванзаров. – Убийства пробуждали голос… В это трудно поверить, но вы, Евгений Илларионович, только что прочитали признания. Ваш городовой Халтурин слышал голос. И я слышал голос… Да, Аполлон Григорьевич, я две ночи подряд в театре слышал каватину Нормы.

– Отчего сразу не сказали? – спросил Лебедев.

– Вы бы не поверили…

Лебедев только раздраженно хмыкнул.

– Давайте ближе к голосу, друг мой.

– Как прикажете, – сказал Ванзаров, разглядывая отсыревший угол потолка. – Голос обладал невероятной, гипнотической силой… Городовой три дня в себя не мог прийти, да и я на себе ощутил его действие. Если бы не восковые затычки, скорее всего, оформляли бы и мой труп…

– Еще чего не хватало! – вырвалось у пристава.

– Говорю как есть… Чтобы явиться из неведомых глубин, голос требовал жертву. В прямом смысле: лицо умирающей или мертвой женщины. На которое следовало положить бабочку…

– Морев тоже сгодился, – сказал Лебедев. – Не зря, значит, тыкали мне под нос бабочку, вырванную из альбома.

– Ударив Федора Петровича Морева пестиком в висок, убийца не желал вызвать голос. Убирался опасный свидетель… Но вы правы, голос принял и эту жертву. Зверь распробовал новую кровь, она понравилась. Дальше могли последовать юноши…

– Дикость… Дикость, не могу этого понять. – Левицкий невольно стукнул кулаком по стулу, Турчанович вздрогнул и забормотал во сне. – Почему надо убивать невинных барышень? Почему нужно бабочек на лицо им вешать? Разве нельзя без этого петь?

– Это тайна, которую Баттерфляй унесла с собой, – сказал Ванзаров. – Тут могут быть только предположения. Мир психических явлений для нас закрыт, мы даже не вступили на порог, за которым открывается бездна. Немецкая психология может объяснить этот феномен?

Вопрос был обращен к Лебедеву. Он выразительно поморщился.

– Самая передовая немецкая психология подходит к мозгу человека как к машине. С винтиками и шестеренками… Они не могут объяснить, почему в ухе чесать приятно, а не то что подобный феномен…

– Вероятно, голосу нужно было снова и снова повторить какое-то событие из прошлого… Нам не нужно о нем знать. Да это невозможно. Могу утверждать: там была бабочка…

– Чтоб ей пусто было! – в сердцах сказал Левицкий. – Все равно не могу поверить… Такой удар для господина Александрова… Надежды разрушены. И ради чего? У него же все в руках было…

Ванзаров покачал головой.

– Нет, не было… Юный Платон Петрович не смог бы сделать карьеру великого певца.

– Но почему?! – не унимался Левицкий. – Театр есть, талант есть, выходи на сцену и пой, сколько душе угодно!

– По вполне логическим причинам. Во-первых, он долго не мог понять, что голос живет в нем. Наверняка переживал тяжкие душевные муки, не понимая их причины. Его внешняя строгость как раз говорит: ему было что скрывать в себе… Открытие голоса пришло внезапно. В январе, когда актер застрелил жену на сцене, Платон увидел лицо мертвой женщины, на которую упала бумажная бабочка. И тут голос ожил… Мы не знаем, как это случилось, упал он в обморок или закричал. Есть точный факт: после этого убийства в «Аквариуме» ночью слышали прекрасный голос. Морев думал, что это поет неуспокоенная душа артистки. А это пел Платон. Причем пел так, чтобы его не нашли. Забирался высоко. Для этого отлично подходил трос. Уцепившись на одном, тянешь за другой и поднимаешься в небеса. В театре прекрасная акустика. Если петь сверху, невозможно определить, где находится поющий…

– Допустим, голос у Платона проснулся недавно, – сказал пристав. – И что с того? Что это меняет?

– Почти все, – ответил Ванзаров. – Платон долго не мог понять, что вызывает голос. Поэтому призрака не слышали до мая. Второй раз голос проснулся, когда на улице сбили женщину, и, вероятно, Платон оказался в уличной толпе зевак. Тут произошла первая публичная демонстрация его силы… Халтурин долго не мог забыть. Платон никому не мог признаться, что невероятный голос к нему приходит после лицезрения мертвого лица с бабочкой. Другой факт: что Платону с голосом делать? Он серьезный юноша, наследник театральной империи с задатками сильного коммерсанта. Как ему превратиться в певца? Причем с женским сопрано. Быть эстрадным имитатором и звукоподражателем женского голоса? Совершенно невозможно…

– Он ведь надевал женское платье и парик в жизни! Что мешало это сделать на сцене?

– Платье и парик Платон надевал, чтобы его не узнали. И даже взял псевдоним Вельцева. С намеком на нашу отечественную звезду. Так он явился к профессору Греннинг-Вильде, так общался с барышнями, будущими жертвами. И даже рискнул явиться перед Моревым и Гляссом для прослушивания. Захваченные голосом, они его не узнали…

– В женском платье на сцену вышел в «Неметти». Разве не так?

– Да, вышел, – согласился Ванзаров. – И хотел повторить выход в «Аквариуме», убив Кавальери. Причем, убив ее, он убивал сразу двух зайцев. Одним зайцем, так сказать, он вызывал голос. А вторым зайцем снимал с дяди и театра долговые обязательства. Кавальери и сама хотела немножко разорить Александрова. Но не знала, что должна стать жертвой.

Левицкий замахал пальцем, решительно возражая:

– Это не доказывает, почему Платон не мог управлять театром и петь на сцене!

Ванзаров слез с подоконника и переместился на стул. Турчанович поменял щеку, штабс-капитану хорошо спалось…

– Помните, у Платона есть идея об андрогинах…

– Ну, приехали, – сказал Лебедев. – До греков ваших обожаемых добрались.

– Можно только предположить, – сказал Ванзаров. – В душе Платона жило две личности. Одна мужская, рациональная, деловая, крепкого хозяина, будущего управляющего «Аквариумом». А другая – женская, которая называла себя Баттерфляй. У нее был великий природный талант. Андрогин соединился. Мужская половина его души не могла и подумать, чтобы петь на сцене. А женская этого требовала. Платон сражался сам с собой. Да и как он мог петь, если голос являлся только после жертвы. Не держать же под сценой запас свежих барышень… Голос рос и требовал новых жертв. Платон боролся с ним как мог. Например, при мне делал запись в свой дневник, в этот гроссбух, который вы прочли, Евгений Илларионович. Как будто помогал поймать себя…

– Защищаете и оправдываете убийцу? – строго спросил пристав.

– Вы хотели знать причины, я открыл перед вами логическую цепочку, – ответил Ванзаров. – Его мужская половина действительно боролась с голосом. Он три месяца довольствовался тем, что поднимал засыхающую Карпову, клал ей на лицо новую бабочку. Голосу хватало. Но тело нашел рабочий сцены. Голос потребовал новую жертву. Пришел черед Савкиной…

– Кто же принудил ее к половому акту? – без формальностей спросил Лебедев. – Кто этот индюк из дневника?

– Тот же, от кого забеременела Карпова. И с кем у нее была повторная связь за несколько часов до смерти.

– Любитель нюхать табак, месье Морев постарался?

– Нет, Аполлон Григорьевич, это Вронский…

– Почему не Морев?

– Морев слышал у Карповой великий голос. То есть Платон сам к нему приходил. А Вронский удобен и неразборчив. Когда же он отправился в бега, Платону не оставалось ничего, как пригласить Анну Фальк к Гляссу. Кавальери похищена, голос требовал свежей жертвы.

– Но вас, друг мой, он хотел прихлопнуть мешком совсем не ради голоса, – сказал Лебедев. – Да и Морева тоже. Где же тут хороший мальчик Платон, который борется с кровожадной девочкой у себя в душе?

Ванзаров согласно кивнул.

– Да, меня хотел убить из деловых причин: сыщик слишком глубоко копает. Платон был наверху сцены и видел, как мы с Варламовым подвешиваем мешок.

– Только домыслы…

– Нет, не домыслы, Аполлон Григорьевич, факты. Из театральной публики только Платон не спросил меня, что мы делали с Варламовым ночью. Почему? Простой ответ: он видел. Как мог видеть, когда сцена была пуста? Видел сверху, находился на мостике или на тросе. Откуда и пел. Вот вам логическая цепочка. С Моревым еще проще: Федор Петрович видел Платона на сцене «Неметти» в женском платье. И узнал фальшивую Карпову, которая пела ему волшебным голосом. Морев, вероятно, узнал под вуалью Платона, а потом окончательно убедился, кто убил настоящую Карпову. Рассказать об этом лично не мог, было выше его сил. Решил отправить письмо. Но не успел. Опровергните…

Заниматься таким бесполезным делом Лебедев не стал.

– Нас с приставом сильно волнует вопрос: как же вы догадались, что голос, убийца, Вельцева и Платон – это одно? – спросил он. – Какое прозрение вас посетило?

Ванзаров долго не отвечал. Как будто заглянул на секундочку в мыслительные дебри и вернулся обратно.

– Логика не признает озарений, – ответил он, позволяя приставу раздуваться от возмущения. – Она требует, чтобы несколько разрозненных фактов объединила простая и материальная идея.

– Какие же это факты? – спросил Лебедев, опережая Левицкого.

– Очевидные, находящиеся на виду, – ответил Ванзаров. – Поэтому так трудно их заметить… При виде трупа Карповой и Савкиной Платону стало плохо, якобы он не мог видеть мертвых, его душил позыв рвоты. А это голос рвался из него. Кашляя и давясь, Платон сдерживался, чтобы не запеть… Другой факт: он назвал дату прихода Карповой в мае и не вспомнил, что она была в начале апреля, когда та забеременела от Вронского. Почему? Потому что вспомнил дату, когда видел ее живой в последний раз… Только он не спросил меня о наших делишках в Варламовым. И у него в кабинете не было ни единой фотографии актрисы. Платон занимался наймом актрис, и вдруг ни одной карточки. Как такое возможно? Ответ простой: Баттерфляй, что жила в нем, ненавидела других актрис. Это так обычно для женщин. А вот почему у него не было фотографии матери, вызывает большой вопрос…

– Вроде простые факты… Но как вы их с голосом соединили? Как узнали про женское платье?

– Тут Диамант подсказал. Когда вошел в гримерную в платье Горже. Неплохая идея. Но ее мало. Главное, золотая брошка-бабочка. Когда Карпова была с ней, пела плохо. Как только без нее – открывался великий голос. Как такое возможно? Вероятно, здесь две разные женщины, но похожие. Это первый простой вывод. Затем Карпова и Савкина знакомятся с Вельцевой, которая тоже демонстрирует великий голос. Двух великих сопрано в одном месте и времени быть не может, логика этого не допускает. Можем предположить, что Вельцева и есть та, что покорила Морева, Глясса и заодно профессора Греннинг-Вильде. Есть физическое подтверждение: барышни смеялись, что Карпова и Вельцева похожи. Если на них сильно не заглядываться. Значит, рост, комплекция и возраст Вельцевой схожи с барышнями. Есть такая в театре «Аквариум»? Такой не находим…

– Почему Вельцева должна быть из театра? – успел пристав. – Где тут логика?

– Только у Вельцевой есть практический повод убить Савкину: чтобы та случайно не явилась в «Неметти». Подчеркиваю: практический. А раз так, то Вельцева убила и Карпову. Почему? Чтобы Карпову не увидел Морев или Глясс и не бросились к ее ногам с предложением бенефиса. Убийца попал в ситуацию, когда каждый шаг только ухудшал положение. Выход из ситуации: убить обеих. Тем более что этого требовал голос. Кто повесил Карпову на тросе подъемника? Только тот, кто знает машинерию театра изнутри. Следовательно, Вельцевой притворяется кто-то из театральных. Три грации-сопрано, Горже, Марианна ля Белль и Лиана де Врие, не подходят. Прочие певицы – старше или не вписываются в комплекцию. Что остается? Сложить переодевание в женское платье, золотую брошь, молодого человека, который не бреется, имеет гладкую кожу лица, без усов, предположить, что невероятный голос существует, раз я его слышал. И сделать вывод. Трудный и почти невозможный…

Аполлон Григорьевич полез в карман за портсигаром. А пристав только шлепнул себя по лбу:

– Бедный Александров, как он все это переживет?

– Во всем надо искать положительную сторону, – сказал Ванзаров, поднимаясь и разминая спину.

– Что же тут может быть положительного? Потерять племянника, наследника дела, заработать такой скандал…

– О скандале известно только полиции, тело убрали быстро. Репортеры были заняты Кавальери… Положительное – голос не будет собирать жертв. Вы бы предпочли, Евгений Илларионович, чтобы у вас в участке появлялись убитые молодые барышни? Это была самая реальная перспектива. К тому же для участка большая победа: разом раскрыто убийство трех барышень, Вронского, самоубийство Платона, да еще 1-му Московскому помогли. Честь вам и слава…

Пристав только рукой махнул.

– А вам-то что?

– А я в отпуске, – ответил Ванзаров, заглядывая в окно.

Утро наступало. Показались контуры Зоологического сада. Оттуда донесся дикий вопль. Или рык, не разберешь.

– Зверь проснулся, – сказал Ванзаров и повернулся к Левицкому. – Что ж, господин пристав, из гостей лучше уходить самим, прежде чем погонят. Мы с господином Лебедевым вам больше не нужны… Дело раскрыто, можно оформлять… А я встречу день на подушке, если позволите.

Чиновник сыска натужно зевнул.

Аполлон Григорьевич считал, что знает своего друга как облупленного. Он был уверен, что под маской усталости и равнодушия Ванзаров прячет досаду: не удалось спасти третью барышню, погиб Вронский. Лучше бы убийца сидел в камере, а не лежал в мертвецкой. Лебедев был уверен, что разгадал это напряженное спокойствие. Он не знал и не мог знать, какое горе и отчаяние скрывал Ванзаров. Как ему хотелось хотя бы еще раз услышать голос. Чего бы это ни стоило. Но подобными откровениями даже с другом нельзя делиться. Ванзаров молча направился к двери.

Турчанович вздрогнул, проснулся и протер глаза кулаком.

– Простите, господа, провалился на минутку… Я ничего не пропустил?