33. Встреча с чувствами ребёнка
На фоне постепенной адаптации к новому месту жительства я пребывала в благодушном настроении, тревога уходила. Насколько это, конечно, было возможно при моем неспокойном характере и стремлении решать сложнейшие задачи для переживания себя хорошей. Известие о новой беременности было радостным шоком. Сбывались давние мечты, но одновременно предстояло выждать десять недель до сложной и рискованной процедуры ранней диагностики гемофилии, о которой я уже писала, а потом пережить неделю томительного ожидания результата.
Иногда мне кажется, что если бы не «слабоумие и отвага» (не все решаются рожать повторно при такой наследственности), то вряд ли я бы прекратила чрезмерно опекать старшего ребенка. Думаю, обе мои дочки, а вторая родилась через два года после первой, пришли в этот мир, чтобы не только дать мне насладиться материнством без зашкаливающей тревоги, но и чтобы у меня больше не было возможности с таким усердием практически единолично отвечать за жизнь сына.
В общем, действовал все тот же любимый принцип «от противного». Некоторый расчет в этом случае у меня все же был. В литературе не раз попадалась идея, что рождение других детей способно естественным образом сместить акцент с особого ребенка. Даже если родители осознают важность роста его самостоятельности и стойкости, повышенная тревожность может тормозить этот процесс.
С этой идеей я всецело была согласна, но на практике осуществить ее оказалось действительно непросто. Даже погрузившись в заботы о новорожденной девочке, я успевала еще довольно много контролировать и опекать сына, ибо сил мне при распределении ресурсов в небесной канцелярии было отпущено немало. Все еще искренне считая себя всемогущей – безусловно, бессознательно, – я вполне успевала воспитывать двоих детей, содержать дом и учиться в двух институтах. Отдохнув от больниц, за год до появления старшей дочери я почувствовала в себе готовность получить новую профессию и пошла учиться на психолога и гештальт-терапевта.
Почему выбор был сделан в пользу гештальт-терапии? Я интуитивно почувствовала, что она сочетает принципиально важные для меня свободу быть собой, интеллектуальную работу и творчество. Гештальт-терапия уважительна к любым эмоциональным проявлениям, не боится встречаться с важными темами смерти, отчаяния и бессилия, а также помогает взрослеть – пусть долго и ошибаясь, искать опору внутри себя, а не в догмах, интерпретациях или чужом мнении.
Поехать по путевке к морю с маленькой дочкой я не решалась, привычно тревожась, что не справлюсь. Поэтому с сыном поехал муж. А на следующий год – мой папа, и это неожиданно стало традицией и продолжалось несколько лет подряд. Помимо того, что теперь было кому успешно делегировать полномочия и снизить нагрузку, случилось еще одно важное событие. Группу детей с гемофилией в санаторий всегда сопровождали врач-гематолог, медсестра и один из руководителей Всероссийского общества гемофилии. И там, на юге, моего сына научили ставить себе уколы в вену совершенно самостоятельно, когда ему было одиннадцать лет.
Теперь он мог не зависеть от родителей или других взрослых. Это казалось невероятным. Сын уже мог сам себя накормить и полностью обслуживать в быту, но внутривенная инъекция не была чем-то стандартным и обыденным. Мне бы и в голову не пришло учить его «переливаться», потому что я считала это слишком сложным и опасным, хотя в сообществе были дети, самостоятельно лечившиеся с шести лет.
Когда мы не верим в возможность чего-то, мы тормозим и реальность осуществления этого.
Как уже не раз говорилось, родители по самым разным причинам лишают ребенка нового опыта. Это, может быть, последствия «всемогущества», собственная незрелость и желание власти, перфекционизм и непереносимость неидеального исполнения задачи, стремление много успеть и неготовность ждать, переживание своей незаменимости и исключительности при большом объеме работы, недооценка возрастных способностей ребенка.
Важной причиной является неспособность выдержать чувства детей при их столкновении со сложностями «большого мира». Они злятся, не справившись с заданием или не достигнув чего-то, агрессия может перейти в горе и слезы. Лучшее, что может сделать родитель, – это утешить и пожалеть ребенка, посочувствовать ему, обнять. А потом сделать так, чтобы ребенок повторил попытку добиться своего с учетом опыта неудачи. Это помогает детям пережить ошибки, смириться с неудачей, не считать ее катастрофой и продолжать учиться новому.
Если же родитель переполнен своими переживаниями – подавленной злостью, виной, стыдом, обидами, сложно относится к своим ошибкам, то он малоспособен к сочувствию и будет раздражаться на поведение ребенка. Сюда же относится и феномен психологического слияния, в котором взрослый ощущает себя ребенком с подобными проблемами, вынужденным справляться с ними в одиночестве и осуждении. Такой родитель может не суметь поддерживать чадо в его «трудной» деятельности, делать ее за него, запрещать. Чувство вины, если ребенок сердится, а у родителя есть идея, что все вокруг должны быть им довольны, довершает общую картину. В каждом конкретном случае причина (или сразу несколько) может быть своя. А результат один – взрослый не отдает ответственность, а ребенок лишается возможности овладеть навыками и научиться справляться с фрустрацией.
Особые дети могут испытывать еще большие затруднения при выполнении новых для них дел, и от родителей требуется на порядок выше терпения и понимания. А также – доверия к тому, что со временем ребенок обязательно справится. Только позволив ему встречаться с разочарованием и другими следствиями нового опыта, можно надеяться на то, что он не сдастся при первых же трудностях.
