XXXI. ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОНГОЛИЮ
Пройдя 20 километров, дивизия повернула на запад, входя в лабиринт гор и лесов, где громоздились развалы скал и стволов деревьев. Царила кромешная темнота, а в довершение всего — злой проливной, хотя и короткий, дождь вымочил нас до нитки. Идя среди луж грязи, по узкой тропе, задержались мы перед громадной вертикальной горой, ища проход. Короткий приказ барона Унгерна: идти прямо — прервал всяческие колебания.
Много трудных переправ было у нас, но эта превзошла все предыдущие. В течение целой ночи перетягивали мы на верёвках и переносили на плечах взрывчатые материалы, орудия и всех раненых; только погожее и солнечное утро застало нас на вершине горы. Однако, несмотря на колоссальную усталость, никто не прекращал работы. Спуск был во много раз легче. На равнине мы ехали дальше без отдыха, хотя не только люди качались в сёдлах, но и кони уставали. Мы были вынуждены запрягать в орудийные упряжки верховых лошадей, потому что обозы с запасными лошадьми были далеко впереди. Счастливо, однако, доехали мы до обширной долины, покрытой бурятскими домишками.
Наконец, смогли мы разбить биваки и поговорить о недавней битве. У костров и в беседе забывалось даже о двадцатичетырёхчасовом марше и мучительном бое.
В насколько более лучших условиях были большевики, которые, несмотря на значительные потери в людях и оружии, располагали свежими резервами, имели гарантированный отдых, подвоз амуниции и снабжение продовольствием!..
Передвижение дивизии Унгерна затрудняли раненые, которых взяли на 80 повозках; таким образом, они занимали столько же подвод, что и обозы с амуницией и продовольствием. Несмотря на это нам удавалось незаметно миновать две большевистские дивизии.
На этом-то постое барон поручил мне расспросить на немецком языке капитана Майера, потому что я владел этим языком совершенно безупречно. Немец вскоре разговорился, принимая меня за земляка. Он признался, что в настоящее время его фамилия является псевдонимом, потому что в действительности он происходит из известной в Германии дворянской семьи. Он-то и познакомил меня подробно с планом большевистской кампании, удивляясь смекалке и ловкости перемещений барона. Большевики потеряли уже якобы около сорока тысяч человек в песках Монголии, оставшаяся же часть износила в походе не только обувь, но и собственные подошвы, умирала от яда тарантулов в чудовищных мучениях, страдала от отсутствия воды и продуктов питания. Однако большевики не могли отказаться от похода, потому что их штаб преждевременно отрапортовал Москве о ликвидации барона Унгерна, следовательно, им нужно было теперь добиться всяческими силами уничтожения врага, о победах которого широко расходились вести. В конце допроса Майер обратился к собравшимся у костра офицерам со следующими словами:
— Знаю, что буду расстрелян, но советую вам не сдаваться. Ваши фамилии записаны, и вы заочно приговорены к казни.
Признание Майера не принесло ничего нового барону. Потому что барон располагал целой пачкой актов, касающихся планов захвата нашей дивизии.
Нужно было снова убегать, снова обманывать бдительность врага. В этот же вечер мы двинулись дальше. Поход наш в настоящее время проходил в неописуемо трудных условиях. Делали мы 100–170 вёрст ежедневно, меняя коней два-три раза в сутки, отдыхая по два-четыре часа, питаясь наполовину сырым мясом, по-киргизски засовывая его под седло. Пробегали мы широкие степи, ущелья и распадки, тайгу и болота, горы и долины. Когда не удавалось разминуться с большевиками, сражались мы с ними не на жизнь, а на смерть. Поэтому были оплакиваемы шансы дивизии «кровавого» барона: только стволы карабинов блестели, всегда готовые к бою. Сам Унгерн шёл во главе разведки, невидимый для остальной части колонны; тыловое охранение вёл генерал Резухин.
Наконец, когда кони совершенно падали без сил, задержались мы на пятый день на Джиде, где нас безрезультатно бомбили самолёты большевиков. Мы стояли в долине целые сутки, давая людям и лошадям возможность отдохнуть. Солдаты купались в реке, животные щипали сочную траву. Не жалели еды, щедро раздавая её. Благодаря бурятам, которые устроили временную почту, Унгерн знал о передвижениях большевиков, даже знал отряды, их численность и фамилии командиров. Теперь нас преследовала большевистская кавалерия с двумя дивизионами горной артиллерии. Войска наших преследователей были рассеяны по всей Монголии: на левом берегу Селенги и в Троицкосавске. Из Иркутска, по Тункинскому тракту к озеру Косогол и к Хатхылу, были также посланы значительные силы, все же дороги и тропы, ведущие к российской границе, были под постоянным наблюдением летучих отрядов. Почти сто тысяч человек охотились на наш отряд, состоящий едва ли из шести тысяч партизан.
Однако Унгерн не падал духом, потому что очень рассчитывал на умение и быстроту своего отряда. Двигаясь вдоль Джиды, встречал барон много казаков-охотников, но мобилизовал только молодых и холостых. Жители хуторов, неимоверно гостеприимные, щедро снабжали унгернцев продуктами питания, а взамен получали золото и разные товары. За станицей Жагирской нас догнали большевики, но, благодаря нашей отлично устроенной засаде, они отказались атаковать Унгерна с близкого расстояния. С того времени они постоянно двигались за нами, но на соответствующем расстоянии, часто атакуемые арьергардом генерала Резухина.
Около станции Асаргинская мы переправились через Джиду, входя в цепь гор, лежащих между Россией и Монголией. Вначале попадались нам бурятские улусы и охотничьи шалаши, потом погрузились мы в глухую девственную тайгу, где впервые среди столетних сосен и берёз раздавались резкие звуки военной команды. Среди зарослей, где до сих пор мелькали только гибкие тела оленей и серн, передвигались сотни вооружённых наездников, орудия, госпитали, стада тягловых и рогатых животных. Время от времени на крутом скальном обрыве нас приветствовал глухим рёвом медведь, прогоняемый вскоре выстрелами солдат, или же рысь пыталась прыгнуть на шею какого-либо коня или же всадника, но прежде, чем она это делала, замеченная быстрыми глазами монгола или татарина, падала мёртвой.
Тайга не слишком приветливо встречала непрошенных гостей, ставя на пути завалы из стволов деревьев и острых камней, шумящие водопады или глубокие скальные расщелины, широкие озерца и топкие болота.
Над головами клубились рои мошки, несносно жужжащие и кусающие немилосердно. Однако сами мы справлялись со всеми препятствиями: от мошки закрывали лица шёлковыми платками, а коням прицепляли пучки пахучих трав или спасались дымом трубок.
Из естественных препятствий самым неприятным оказался склон горы, покрытый топким болотом, в которое проваливались кони и возы. К счастью, эти болота покрывал толстый мох, по которому можно было двигать возы на полозьях. Этот способ оказался неимоверно практичным и мы постоянно прибегали к нему потом. Неприятными были также горные вершины, плоские, болотистые, доступные, наверное, только лосям и птицам. Однако и здесь победила сильная воля человека. Оставляя за собой вырубленную в лесу дорогу, остатки поломанных возов и трупы утопших коней, дивизия Унгерна оказалась, наконец, на сухом грунте Монголии. Переход границы отметили мы целым днём отдыха.
Продвигаясь без напряжения двенадцатичасовыми маршами, мы спустились с гор и с радостью оказались около первых монгольских юрт. Весёлым «Сайн, сайн байну» приветствовали мы подъезжающих с кумысом монголов.
За рекой Ури простирался безлесный, несколько холмистый и каменистый край. Лето было на исходе, высокие травы пожелтели. Там-то, на одном из постоев, я заболел. Так как у лекаря не было соответствующих лекарств, меня предоставили судьбе и силе собственной натуры… Когда не мог я уже удержаться на коне, меня повезли в устланном шкурами возке, а командование отрядом принял мой помощник, поручик В.
Первая бригада шла вперёд без препятствий, за ней в арьергарде двигалась вторая бригада. Таким образом, мы добрались до реки Егам-гол. Здесь переправа оказалась тяжёлой по причине высокого берега и стремительной воды. Все наиболее ценные материалы нужно было перевезти в возках. От брода мы двинулись на запад, к Хатхылу, и, найдя обильную траву, остановились на отдых. Настроение было неважным, ходили слухи, что вторая бригада разбита, что там был бунт, что генерал убит. Ситуация, видимо, была сомнительной, потому что ординарцы не вернулись из разведки. Однако я был настолько болен, что всё это меня мало интересовало. Наконец, 17 августа (ст. ст.) в обозе началось подозрительное движение; разговаривали шёпотом, советовались о чём-то в отрядах. Около 10 вечера раздались выстрелы в середине обоза, и сразу началась паника, среди которой нельзя было понять, что, собственно, произошло. Мой офицер куда-то пропал, ординарцы торопились с выездом, но ни от кого нельзя было узнать ни о направлении марша, ни выяснить причину паники. Наездники поодиночке или группами неслись к северу. Я сел на коня и при помощи вахмистра выехал со своим отрядом прямо. Не успел я, однако, проехать несколько шагов, когда до моих ушей донёсся отголосок одиночных выстрелов со стороны монгольского дивизиона. Я старался получить какую-то информацию у беспорядочно и поспешно проезжающих мимо меня офицеров, но напрасно.
Когда я поднялся на гору, увидел отцепленное орудие с одним канониром; тот объяснил мне, где стоит дивизион. Как раз в это мгновение подъехали несколько всадников, и среди них — барон Унгерн, который, не заметив меня, спросил, что это за отряд, и, когда узнал, спросил обо мне. Когда я подъехал с рапортом, генерал обратился ко мне с вопросом, кто дал приказ о возвращении, но я оказался не в состоянии ответить ему, он добавил по-немецки: «И вы убегаете от меня?» Я был удивлён и захвачен врасплох этими словами, потому что получил приказ от одного офицера (от имени барона). Я не упустил случая тут же сообщить ему об этом. В это время барон объяснил мне, что началом паники были выстрелы в его палатку, произведённые революционно настроенными солдатами или офицерами, но сейчас всё в порядке и мы должны возвращаться на место последнего постоя. После чего, буркнув под нос: «Уже началось, интересно, чем это закончится», — направился к войску.
Я уже отдал приказ о возвращении назад, когда новый отряд загородил мне дорогу, и офицер от имени барона призывал присоединиться к дивизиону. Не проехал я и десяти шагов, как внизу снова раздались выстрелы, грянули залпы и верховой ординарец принёс приказ появиться в бригаде. Двинулись мы тотчас же рысью, но вследствие слабости я не мог держаться в седле, поэтому передал командование отрядом, сел на возок и, закрыв голову, крепко заснул.
