Мама Милли считала, что ее новая работа в Джамшедпуре была более престижной, так как за нее платили больше денег. Сумма увеличилась всего на сто пятьдесят рупий, но для нее это означало возможность купить еду еще на неделю. Теперь Милли должна была работать в доме молодой бенгальской пары: Дебдулал был инженером железнодорожных путей, и его жена Пратима, которая не то что бы придиралась ко всему, но упорно не давала Милли покоя и лишний раз отдохнуть.

– Опять стоишь у окна? – возмущалась Пратима. – У тебя что, нет работы? Ты рис перебрала? Все вещи перестирала?

– Я уже все сделала, – кротко ответила один раз Милли, чего делать не стоило.

– Как ты смеешь отвечать мне? – закричала на нее Пратима. – Слоняешься без дела весь день! Иди и замочи и постирай покрывало. Потом застелешь кровать в нашей комнате. Почему этот стол стоит здесь? Я тебе столько раз говорила, что его нужно сдвинуть в угол, что у меня даже язык опух. Чего ты там стоишь и пялишься в пол?

Пратиму особенно раздражало, если она видела, как Милли спит днем, даже если никакой работы не было. Чтобы такого не случалось, она придумывала различные задания, сбегать в магазин во время адского пекла на улице, размолоть специи в порошок, различные формы генеральной уборки. Милли кормили два раза в день. Порции были щедрыми, в них было много риса, но разницу между своей едой и едой хозяев Милли ощущала более резко. Если бы Пратима не кричала, не ругалась и не следила бы за каждым ее шагом, то Милли бы этого не заметила. Но одна несправедливость сделала ее более восприимчивой к другим.

Однажды произошел случай, который словно вонзил в нее острую стрелу. Пратима однажды увидела Милли с книгой – одной из тех книг Винти, с которой она ходила в начальную школу.

– Хочешь стать образованной леди, а? – начала насмехаться над ней Пратима. – Может, тебе заняться чем-нибудь более подходящим? Ты намолола муку для сегодняшних роти?

Значительно позже Милли, в процессе зализывания своих душевных ран, поняла, что на самом деле она знала хинди куда лучше своих бенгальских работодателей. Они постоянно путали хота и хоти, карта и карти.

Однако в Джамшедпуре она научилась готовить бенгальские блюда. Как и все бенгальцы, Дебдулал и Пратима хотели есть только свои национальные блюда и смотрели на блюда другой кнхни с некоторой степенью презрения и подозрительности. Милли научилась готовить яйца в соусе карри, а когда Пратима была настроена более экономно, то Милли готовила омлет с картофелем. Она узнала, как правильно использовать бенгальские специи – панч форон, научилась готовить различными способами белокочанную, цветную капусту и бобы, которые часто ели в зимние месяцы.

Для еды Милли выделили собственную тарелку из нержавеющей стали, миску со сколами и неровностями из эмалированного алюминия, а также маленький стакан из нержавеющей стали для воды. Все они лежали отдельно от той посуды, какой пользовались Пратима и Дебдулал, и ей не разрешалось брать какую-либо посуду, кроме своей. Тарелки Милли хранились в другом шкафу – в том, где стоял баллон с газом для плиты. Правило было установлено с первого же дня работы. Но Милли было куда важнее само наличие еды, а вовсе не тарелки, из которых ее надо было есть. Ее никогда не волновало это разделение тарелок.

Но были и другие, негласные правила, которые она узнавала только в том случае, когда непосредственно с ними сталкивалась с ситуациями. В ее обязанности входило заправлять кровать хозяев, но ей категорически не разрешалось сидеть на ней, а уж тем более лежать. Ей позволялось облокачиваться на нее только в тех случаях, когда нужно было заправить простыню в дальний угол кровати или разгладить складки. Для этого она опиралась о нее коленом или бедром и тянулась к нужному концу. После того как все было сделано, она брала специальный веник и очень сильно стучала им по местам, которых коснулось ее тело. Это правило не стоило озвучивать, потому что ни одна прислуга в жизни бы не подумала о возможности уснуть на кровати хозяйки или хозяина. И несмотря на то, что Милли никогда не нарушала этого главного правила, в теории ничего ей не запрещало этого делать, так как никто и никогда не думал о том, что это могло произойти. Пратима лишь единожды отчитала Милли за то, что обнаружила след ее ладони на гладкой поверхности постели. Она тогда всего лишь облокотилась на кровать чтобы заправить угол матраса, но с тех пор она очень тщательно устраняла все свидетельства того, что притрагивалась к ней.

Ей запрещалось сидеть на диванах и стульях. Она могла смотреть телевизор, когда Пратима его включала, но ей приходилось либо стоять, либо сидеть на полу. Но опять же, она ничего не имела против этого. Но иногда, когда она оставалась одна, то садилась на все стулья, кресла и диваны, чтобы просто узнать, каково это в них сидеть. Она была очень осторожна и всегда убирала следы с диванов и кресел: она снова их чистила и стучала по ним специальным веником, чтобы разровнять поверхность. Спустя какое-то время она совершенно потеряла интерес к запретной мебели и не прикасалась к ней, даже когда была одна.

Однажды вечером Пратима обратилась к Милли, завороженной просмотром сериала Киун ки сас бхи кабхи баху тхи:

– Не откидывайся на спину, а то позвоночник испортишь.

Милли сидела на полу, прислонив спину к углу пустого кресла. Она выпрямилась, но ее спина все еще касалась его.

– Наклонись вперед еще немного, – сказала ей Пратима.

Милли подчинилась, но так и не поняла, в чем было дело.

Через десять минут Милли, полностью погрузившаяся в мир сериала, вновь услышала голос Пратимы, который на этот раз был более возмущенным:

– Сколько еще раз мне нужно сказать тебе, чтобы ты не облокачивалась об этот стул? Выпрямись!

На следующий день, перед тем как включить телевизор, Пратима напомнила Милли:

– Не прислоняйся к мебели.

Милли кивнула. Сейчас внимание девушки не было затуманено событиями, происходящими на экране.

Возможность просмотра телевизора зависела от настроения Пратимы. Как правило, Милли разрешалось его смотреть, когда она закончит все дела по дому. Все дело было в том, что при просмотре телевизора отсутствовала какая-либо дискриминация: Милли нравилось сидеть перед экраном, и она всегда была настолько заворожена этим аудиовизуальным развлечением, позволяющим ей смотреть и слушать людей, находящихся далеко от нее, что получала настоящее удовольствие от просмотра чего угодно, лишь бы там были хоть какие-то действия и разговоры. Со временем она все-таки стала более избирательной. Сериалы ей нравились больше, чем выпуски новостей, фильмы – больше, чем ток-шоу, а музыкальные клипы – больше, чем фильмы. Милли быстро запомнила, в какое время идут наиболее интересные передачи, но возможность их просмотра полностью зависела от прихоти Пратимы. Она была из тех, кто свято верил в то, что слуги «сядут на шею», если потакать их желанию смотреть телевизор всякий раз, как им захочется, и она была категорически против того, чтобы они делали что-либо, что им нравится. Всякий раз, когда она чувствовала излишнюю веселость у Милли, причиной чего, бесспорно, были сериалы, она тут же придумывала ей различные дела по дому. Если Милли делала их достаточно быстро и у нее появлялось время посмотреть телевизор, то Пратима пользовалась своим правом госпожи:

– Хватит сидеть здесь и смотреть телевизор. Иди на кухню.

Милли никогда не удавалось найти какую-то видимую причину к такого рода распоряжениям Пратимы, в отличие, к примеру, от ее требований, связанных с мебелью. Но тем не менее приказ есть приказ, поэтому Милли никогда не задавала лишних вопросов и уж тем более не пыталась оспорить решение хозяйки. Такое непостоянство держало Милли в напряжении каждый вечер: сможет ли она сегодня посмотреть Нуккад? Или хозяйка будет не в духе и отправит ее на кухню, откуда она сможет услышать все диалоги, но ничего не увидит?

В Джамшедпуре тема со случайной поломкой или порчей вещей стояла крайне остро. У Пратимы было много свободного времени, и она имела возможность потратить его на то, чтобы прикипеть ко всем вещам в своем доме. Предметом особой привязанности было то, что она называла «витриной»: шкаф из дерева, высотой около шести футов с полками и стеклянным фасадом. Внутри стояли самые милые ее сердцу вещи: фарфоровые тарелки, чашки с блюдцами, несколько фотографий в рамочках, стеклянные и глиняные безделушки. Это было все то, что, по ее мнению, как нельзя лучше подчеркивало статус жены госслужащего. Та посуда, что стояла на «витрине», никогда не вынималась и не использовалась даже в тех случаях, когда в дом приходили гости Пратимы и Дебдулала, которым они старались понравиться. Эта кухонная утварь была исключительно для показа. Вопрос, для кого же на самом деле она демонстрировалась, для самих себя или для нечастых гостей в доме, оставался открытым. Милли не разрешалось касаться содержимого этого шкафа ни при каких обстоятельствах, хотя он и без того постоянно был заперт. Однако это совершенно не означало, что Пратима не жаловалась на то, какими грязными и пыльными кажутся вещи внутри, в чем безусловно винила Милли. К тому времени Милли уже усвоила, что отвечать на подобного рода придирки не стоит. Если бы этот фарфор когда-либо использовали, то Милли обязали бы мыть его с особой осторожностью и деликатностью, словно в ее руках находилась не тарелка или чашка, а младенец. Подобного рода перспектива наполняла Милли ужасом.

Поэтому, когда ей было сказано помыть шкаф: «Вынь оттуда все содержимое, я не хочу, чтобы между ними оставалась пыль, понятно тебе?», Милли подумала, что избежала большой опасности. В конце концов, намного безопаснее было просто помыть шкаф, а не протирать каждую хрупкую вещь, стоящую в нем. Она очень аккуратно вытаскивала посуду из шкафа, заворачивала в газету и клала на пол. Пратима все это время сидела на табурете и наблюдала:

– Будь осторожной. Очень осторожной. Я не хочу, чтобы что-то разбилось.

С того времени как Милли начала протирать пыль внутри шкафа и до того момента, пока не положила все его содержимое обратно на место, ее руки дрожали от волнения, и ей казалось, что она практически не дышит. Затем она решила еще раз проверить, ничего ли не забыла убрать внутрь, как вдруг краем глаза она увидела что-то на полу. Повернувшись, она увидела газету, на которой, как ей показалось, лежало что-то, что она забыла убрать, но это просто была большая картинка. Милли настолько нервничала, боясь наступить на что-нибудь хрупкое, что потеряла равновесие, слишком резко подалась назад и ударилась о шкаф плечом. На стекле появилась тонкая трещина. Пратима на какое-то время потеряла дар речи. Милли замерла в ожидании ее реакции – каждая секунда казалась вечностью. После столь долгого ожидания крик и пощечина показались облегчением – они в любом случае были неизбежны.

– Я вычту стоимость стекла из твоей зарплаты, вот увидишь, – закричала она. – Все, что ты сломаешь, маленькое или большое, – все отразится на твоей зарплате. Это научит тебя впредь не ломать те вещи, которые ты не можешь позволить себе приобрести.

Это были отнюдь не угрозы, сделанные сгоряча. Впоследствии, на протяжении всего срока ее работы в Джамшедпуре, если Милли что-то разбивала или ломала, Пратима тут же вычитала эти деньги из ее жалованья.