Здравомыслие было моей тюрьмой, и теперь я свободна – свободна, чтобы быть бесформенной и абсурдной. Я просыпаюсь и обнаруживаю, что во рту у меня золото, а волшебные огоньки застряли между зубов, как сладкая вата. Я хихикаю, когда они освещают мои внутренности, а они танцуют, кружатся и вертятся в моем теле, как светлячки в летнюю ночь. Я – летняя ночь. Я – жар, влага и истома, и я разваливаюсь на своем троне, как кошка, как королева, как Клеопатра. Мой трон – это кровать, моя приемная – могильный холм, но я перекручиваю реальность в своей голове и создаю себе комнату, полную чудес и роскоши. Мебель из фарфора и стекла, камин, обитый шелком и деревом, гобелены, сотканные из корней и скал. Мои ресницы – крылья мотыльков, моя корона – кристаллы и змеиная чешуя. Мои королевские платья сшиты из паучьей паутины и мрака, а мой макияж – это кровь моих врагов.

– Госпожа?

Я прихожу в себя, и теперь я вся внимание, мое тело оживает от звука знакомого голоса, перышком щекочущего закоулки моей памяти. Гоблинки раскачиваются и наклоняются передо мной, у одной вместо волос пух чертополоха, а у другой – ветки.

– Веточка! Колютик! – восторженно кричу я.

Их лица кажутся странными, и я вдруг осознаю, что могу считывать эмоции их глаз и губ. Они обеспокоены и напуганы, и я удивляюсь тому, насколько человеческие у них лица и насколько гоблинские у меня мысли.

– Вы пришли, чтобы отвести меня на вечеринку? Закатите в честь меня бал, если его сегодня нет. Пригласите подменышей, Древние законы, пригласите весь мир!

В прошлый раз, когда я попала сюда впервые, в первый день здесь давали бал в мою честь, на котором я танцевала с Королем гоблинов и своей сестрой. Бал гоблинов, бал фей, бал, на котором было слишком много вина и греха.

– Эрлькёниг ждет тебя, – говорит Колютик, и я слышу, как ее голос звучит в унисон с другим. Девочка-гоблинка произносит слова, и ей вторит раздражительный тон моей бабушки, но гоблинка не хочет, чтобы я ее услышала. – Я за тебя беспокоюсь. Я за тебя боюсь.

– Конечно, Констанца, – отвечаю я с улыбкой. – Отведи меня к нему!

Другая девочка-гоблинка заламывает руки, дав волю нервозности и тревоге.

– Он… изменился, ваше высочество.

Изменился. Мужчина превратился в чудовище, юноша в подменыша, композитор в сумасшедшую женщину. Мы – бабочки, а Подземный мир – наш кокон, место для преобразований, волшебства и чудес.

– Знаю, – отвечаю я. – Он уничтожен. Уничтоженный король для уничтоженной королевы.

Мои девочки-гоблинки переглядываются.

– Ты в опасности, – говорит Колютик. Кружева презрения окутывают ее голос, но сквозь презрение я слышу ее страх и озабоченность.

– Знаю, – повторяю я. Моя улыбка становится шире, глаза безумнее. – Знаю.

– И вовсе не Эрлькёнига тебе следует бояться, – шепчет Веточка. – А расплаты, которой он обязан.

Я шире раскрываю объятия, мои наряды из паучьего шелка и черного кружева развеваются на невидимом ветру. Я себя не контролирую, мое тело шатается из стороны в сторону, назад и вперед, и я радуюсь возбуждению и неопределенности, радуюсь тому, что не знаю, что скажу и куда пойду.

– Я – Королева гоблинов, – хихикаю я. – Я могу заплатить всем, что у меня попросят. – Слова слетают с моих губ в сопровождении крошечных пузырьков высокомерия. Я снова смеюсь, ощущая на языке щекотку.

– Даже если этот юноша – подменыш? – спрашивает Колютик.

Я бессильно опускаю руки, и, лишенная равновесия, падаю. Йозеф. Как досадно, что я не могу отказаться от своей любви к нему с такой же легкостью, с какой отказалась от своего рассудка. Мое сердце раскалывается и трещит, и его фрагменты, принадлежащие моему брату, сияют и пульсируют сквозь клетку костей. Я – скелет, облаченный в паутину с горящей свечой в сердцевине. Здравый ум был тюрьмой и доспехами, и без него огонь пылает во все стороны, борясь с силами, неподвластными моему влиянию. Я поднимаю ладони и прикрываю свое обнаженное сердце, но этого мало для того, чтобы его защитить.

– Мой брат не имеет к этому никакого отношения, – говорю я.

– О, нет, он имеет к этому отношение, – парирует Колютик. – В конце концов, разве не из-за него вы вернулись?

– Да, но я не хочу отдавать его обратно! – Раздраженная, я надуваю губы. – Он – мой!

Глазки Веточки и Колютика бегают туда-сюда, с моего лица друг на друга. «Эгоистка, эгоистка, эгоистка», – как будто говорят они. Мне хочется вырвать эти глазки-жучки и носить их как кольца на пальцах, заставить их прекратить эту безмолвную критику.

– Прекратите на меня смотреть, – фыркаю я. – Прекратите меня осуждать.

Мои девочки-гоблинки снова переглядываются.

– Как пожелаете, ваше высочество, – говорят они. – Как пожелаете.

Я потребовала устроить бал в мою честь, но толпы гоблинов и подменышей в огромной, сверкающей пещере вовсе не выглядят веселыми. Ни музыки, ни танцев, ни флирта. Я бросаю взгляд то в одну сторону, то в другую, и прозрачность чувств на их лицах и тревожит, и восторгает меня. Когда я в последний раз посещала Подземный мир, я как будто побывала в чужой стране, языка которой почти не понимала. Но теперь мир не просто четок – он понятен. Он осмыслен. Интересен.

– Я – одна из вас! – Я восторженно хлопаю в ладоши, ущипнув обеспокоенного бесенка за щеку. – Я вижу вас! Я слышу вас! Я понимаю вас!

Я осматриваю комнату с высоты резных каменных ступеней при входе в пещеру. Там, где когда-то я видела море глядящих на меня одинаковых лиц, я вижу отдельных личностей, ясных и четких, как листья на дереве. Как я могла не замечать их формы, их различия и сходства? Уникальные отметины и черты, делающие их неповторимыми?

Я спускаюсь по ступеням, и толпа расступается передо мной, как Красное море перед Моисеем, открывая тропу, ведущую прямо от моих ног к мраморному постаменту в другом конце пещеры, где на троне, обвитом оленьими рогами, я вижу чью-то фигуру. Он расслабленно восседает в громадном кресле, его кожа окрашена чернильно-черными завитками, а изо лба торчит пара бараньих рогов. Его глаза бледные, бело-голубые – как метель, как лед, как смерть.

Эрлькёниг.

Войско призрачных воинов стережет его по обе стороны от трона, существа, духи, призрачные всадники, одетые в сгнившие лохмотья из плоти и ткани, держащие копья и щиты, проржавевшие от возраста и частого использования. Дикая Охота.

– Mein Herr! – Улыбка зарождается в пальцах ног и спешит, извиваясь, по телу, охватывая низ живота, грудь, горло и лицо. Пещера наполнена звоном моего голоса, и все собравшиеся сжимаются от его мощи.

Все, кроме одного.

У ног Эрлькёнига сидит светловолосый юноша, худой и долговязый, с острыми скулами и еще более острым подбородком. Из всех подменышей вокруг только его глаза выглядят человеческими. Они ясные, как вода, и синие-синие.

Йозеф.

Но я не узнаю своего брата. Я легко распознаю все эмоции на лицах других гоблинов и фей Подземного мира, но пытаться прочитать Йозефа – все равно что искать слова в картине. Пропитанный моей неуверенностью, огонь в груди запинается и что-то несвязно бормочет.

– Добро пожаловать домой, моя королева. – Тонкие губы Эрлькёнига скручиваются в усмешку, зубы сверкают в переменчивом, вертлявом свете Подземного мира. – Скучала ли ты по нам? – Усмешка становится еще более резкой, а взгляд – ледяным. – Скучала ли ты по мне?

– Да, – отвечаю я. – Я тосковала по тебе каждую минуту, каждый час своего бодрствования.

В этих глазах ненадолго вспыхивает цвет, глубокий, безграничный.

– А что насчет твоих бессонных ночей?

Похоть наполняет мои жилы, превращая кровь в бормочущий ручей желания. Чудовище напротив меня прекрасно в своем уродстве, и я представляю, как эти исковерканные руки обнимают меня, и кожа наших тел чередует черный с белым, как клавиши на моем клавире. Свеча внутри меня разгорается сильнее.

– Мои ночи наполнены бегством – бегством от желания тебя. Желания разрушения. Желания забытья.

Эрлькёниг встает на ноги.

– Да, – вздыхает он присвистывающим шепотом и скользит взглядом по моей пояснице. – Да.

Да, пожалуйста, да. Я иду вперед, а Эрлькёниг спускается с помоста. Я с готовностью обнажаю для него свое горло в ожидании волчьего укуса, который прольет на пол кровь, признак моей жизни. Он обхватывает многосуставными пальцами мои запястья и подтягивает меня к себе, прижимается губами к тому месту, где под кожей бьется пульс, глубоко вдыхает аромат моей смертности.

Кончики его пальцев жалят меня, как языки пламени, оставляют после себя мурашки, моя плоть под его прикосновениями становится мертвенно-бледной и мертвенно-тяжелой. Его когти глубоко проникают в открывающиеся раны, как будто он хочет ворваться в меня и разорвать на части. Я и смеюсь, и кричу от боли.

– Нет! – Йозеф прыжком оказывается за спиной Эрлькёнига и вырывает меня из его рук. – Не трогай ее! Ты делаешь ей больно!

Владыка Зла отступает, и я чувствую, как по подбородку струится что-то теплое. Я прикасаюсь к своему лицу, и пальцы становятся влажными и красными от крови.

У меня идет носом кровь.

Перед глазами все плывет и шатается, и когда я поднимаю руки, то вижу их насквозь вплоть до мышц, крови и костей. Эрлькёниг слой за слоем избавляет меня от всего, кем я являюсь. Я снова смеюсь, а Эрлькёниг, усмехаясь, поворачивается к моему брату.

– Разве она не заслуживает того, чтобы ей причиняли боль? Разве она не заслуживает того, чтобы ее уничтожили? Разве эти же мысли не посещали твою голову, о безымянный?

Йозеф смотрит на меня, но я по-прежнему не понимаю отражающихся в его глазах чувств.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает его Эрлькёниг. – Зачем ты пришел?

– Я… я пришел домой, – отвечает Йозеф, и его голос мягче, чем звук моих мыслей.

Эрлькёниг запрокидывает голову и рычит радостно и удовлетворенно.

– Ты думал, что это будет так просто, подменыш? Избавиться от жизни смертного, которым ты когда-то был? Я вижу нити, которые по-прежнему связывают тебя с верхним миром. С ней.

Он бросает взгляд на меня, и я вижу кровные связи, мертвой хваткой опутавшие горло и грудь моего брата и медленно высасывающие из него радость. Эти нити привязаны к свече в моей груди.

– Почему ты до сих пор носишь его лицо, mischling? – поддразнивает его Эрлькёниг. Полукровка, дворняга, я вижу, как мой брат истекает кровью от стыда и агонии. – Покажи нам себя настоящего!

Йозеф бледнеет.

– Это… это я, настоящий.

– Неужели? – Владыка Зла подходит к моему брату, и Йозеф вздрагивает от его горького дыхания. Ледяной взгляд Эрлькёнига ласкает лицо моего брата, а кривые, многосуставные пальцы легко касаются его лба. – Эти глаза все еще принадлежат человеку, mischling. Ты позволишь мне их вырвать?

– Нет! – Мой крик – это меч, а мое тело – щит между братом и Королем гоблинов. – Не трогай его.

На мгновение ледяные глаза Эрлькёнига оттаивают, обнажая замерзшего под ними мужчину. Его эмоции имеют отзвук смерти и смертности, а не чистого, хрустящего аромата бесконечной жизни.

– Ты бы его спасла? – спрашивает он, и его голос – как котенок в моей ладони, мягкий, беззащитный, ранимый. – Ты бы его выбрала?

Губы Эрлькёнига произносят одно слово, но его слова говорят другое. «Ты бы меня выбрала?» Я слышу и того, и другого, и мужчину, и чудовище, и не могу отделить одного от другого.

– Почему я должна выбирать? – спрашиваю я. – Разве я не могу спасти вас обоих?

Тени на коже Эрлькёнига корчатся от боли, шелестят и шипят, как змеиное гнездо. Все собравшиеся гоблины как один делают резкий вдох. Воздух наполняет мои легкие тяжестью, и я тону в напряжении и страхе, а ползущий мрак окутывает тело Короля гоблинов. Он кричит ми-бемолем, хватается за голову, и железные когти агонии впиваются в мои барабанные перепонки.

Йозеф вопит от боли, вступая второй партией к крику Короля гоблинов. Его вой режет мне ухо и раздражает то место, в котором я храню свою любовь к нему. Мой брат впивается ногтями в свои глаза, и из них выливаются черно-синие слезы цвета оникса и обсидиана.

За их спинами Дикая Охота смеется и стучит ржавыми мечами по щитам в оглушающем ритме. Мучительная какофония воплей и криков подменышей и гоблинов заполняет все пространство вокруг; их конечности хрустят, пальцы ломаются, тела искривляются и принимают другую форму – гигантскую массу из цепких ладоней, на которой постепенно выделяются рот, нос, глаза, лицо. Дьявольское войско растворяется и превращается в туман, твари и всадники исчезают в дымке, а коллективное лицо начинает дышать. Бело-голубые глаза сверкают в пещерном бальном зале, и я точно знаю, что находится передо мной.

Древние законы обрели плоть.

Так значит, ты вернулась к нам, Королева гоблинов. Этот голос – легион, хаотичная совокупность высот, тонов и нот. Не будь я уже безумной, от происходящего я бы потеряла рассудок.

– Я пришла для того, – говорю я, – чтобы забрать обратно то, что ты украл.

Брови, сотканные из пальцев и глазных яблок, поднимаются, а уголок рта из локтей и пальцев ног иронично изгибается.

– И что же это?

Я смотрю на Йозефа. Смотрю на Короля гоблинов.

– Мое сердце.

При этих словах Король гоблинов шевелится, поднимает голову и смотрит мне в глаза. Его воспламеняющий взгляд разжигает огонь в моей груди. Он мерцает и пульсирует, и я слышу, как он шепотом произносит имя.

– Твое сердце? – Древние законы смеются, и этот смех – отвратительный скрежет и хруст бесчисленного множества гоблинских голосов. – У тебя оно лишь одно, смертная.

Я обхватываю ладонями свечу в груди.

– Его хватит, чтобы обогреть их обоих. Его хватит, чтобы обогреть весь мир.

– Лгунья. – Это слово слетает с его губ и ударяется о каменные стены пещеры, отдаваясь повсюду насмешками и глумлением: «Лгунья, лгунья, лгунья».

– Какая милая ложь. Но мы знаем о тебе уродливую правду, Королева гоблинов. Мы знаем о твоем высокомерии и зазнайстве, о твоем легкомыслии и эгоистичном безразличии ко всему, кроме твоих собственных чувств. Мы знаем, как ты бросила эту жалкую развалину, – палец указывает в направлении Короля гоблинов, – оставив его разлагаться и гнить. Также мы знаем, как ты взяла этого несчастного подменыша, – палец указал на Йозефа, – и погубила его своей любовью.

Йозеф всхлипывает, чернила стекают по его щекам. Подземный мир уже завладел белками его глаз, и голубизна его человеческих радужных оболочек плавает во тьме.

– Взгляни на этого несчастного нытика, – фыркают Древние законы. – Вот что ты наделала, Королева гоблинов.

Безумие – это бегство от границ, запретов, от сомнений в себе, но убежать от отвращения к себе я не могу. До этой самой минуты я и не подозревала, что рассудок был моим щитом от худших из моих избытков, от необузданного множества меня. Тени извиваются вокруг моих запястий и горла, пальцы ломаются и скручиваются в шишковатые ветки.

– Завет нарушен, – напевают Древние законы. – И это твоя вина. Твоя вина, твоя вина, твоя вина. Но в твоих силах это исправить.

– Как? – кричу я.

Конечности, зубы, глаза и пальцы, составляющие лицо Древних законов, пузырятся и колеблются, и эта стремительно движущаяся масса разрывается и снова соединяется в гигантскую пару сложенных рук, как будто желающих что-то передать мне в своих ладонях. Там я вижу более мелкую пару рук. Они сжимают кинжал.

– Жизнь за жизнь, – говорят Древние законы. – Отдай то, чем владеешь.

Я смотрю на Короля гоблинов.

Я смотрю на Йозефа.

– Выбирай, дева. Либо своего аскетичного юношу, либо своего брата.

Руки, сжимающие кинжал, расширяются и растут – сначала веточка, затем молодое деревце, потом дерево. Древние законы предлагают мне клинок, древнее оружие, не вылитое из стали, а высеченное из камня. Незатейливое, грубое, жестокое оружие.

– Выбирай, дева, – повторяют Древние законы. – Заплати цену, и другой уйдет свободным.

Я беру кинжал.

– Да-а, – протяжно шепчут они. – Выбирай.

Я поворачиваюсь к брату. Его кожа чиста, его кости из стекла, его кровь из воды. Там, где в его груди должна была гореть свеча, нет ничего, лишь черная дыра, трясина. Там мерцает блуждающий огонек, синий и эфирный, призрак огня.

Я поворачиваюсь к Королю гоблинов. Тени покинули его полностью, оставив на коже уродливые безобразные шрамы, но его глаза горят. В его грудной клетке стоит свеча, холодная и темная, как будто ждет дыхания, которое вернет ее к жизни.

– Выбирай, – требуют Древние законы.

Король гоблинов смотрит на меня, его губы сжаты и напоминают спящую кошку, уютную и безмятежную. Он ничего не говорит, но я все равно его слышу.

– Выбери его. Выбери своего брата.

Я смотрю на Йозефа. Я все еще не могу прочесть его мысли, но он качает головой.

– Дай мне уйти, – говорит он. – Откажись от меня.

Клинок в моей руке – не просто оружие: это стрелка компаса. Она указывает в направлении моего сердца. Я прижимаю кончик лезвия к своей груди.

Гоблинская масса колеблется, в их голосах сквозит нерешительность.

– Что ты делаешь?

– Я делаю выбор, – шепчу я.

И вонзаю клинок глубоко в свое тело.