Все началось с приглашения.

– Вам записка, фройляйн. – Фрау Месснер поймала меня возле двери, когда я вернулась с рынка с недельным запасом продуктов. – Судя по всему, еще одно письмо от вашего, – ее губы дернулись, – тайного покровителя.

Нечасто наша домовладелица выползала из своей норки-укрытия на первом этаже, но ничто не выманивало городских жителей из их логова быстрее, чем добротные сплетни, а любой обрывок информации о нашем покровителе-незнакомце был слишком лакомым кусочком, чтобы им не воспользоваться.

– Спасибо, мэм, – вежливо ответила я. Я протянула руку за письмом, но она держала его так, что мне было не дотянуться. Фрау Месснер была невысокой, крепко сложенной женщиной с резкими чертами лица, похожей на пухлого, откормленного хорька, но я не могла завладеть своей запиской, не сократив комфортное для меня расстояние между нами.

– На этот раз его принес слуга в ливрее. – Ее глаза-бусинки метнулись от письма к моему лицу и обратно, приглашая меня – поддразнивая – рассказать больше. – Странный паренек. Маленький, как ребенок, во всем красном, с белым париком, похожим то ли на шапку, то ли на одуванчиковый пух.

Я напряженно улыбнулась.

– Неужели?

– Немногие благородные семьи в Вене наряжают своих слуг в красное, – задумчиво продолжала она. – Но еще меньше людей до сих пор помечают свои письма символом мака. – Фрау Месснер подняла письмо передо мной, и я отчетливо увидела на нем образ цветка, вдавленный в восковую печать. – Ваш покровитель довольно необычный, фройляйн. Теперь я понимаю, как вам повезло в нашем городе.

Я остолбенела. Я пробыла в городе достаточно долго, чтобы понимать, что удача – это по большей части сила и власть. И хотя я не ждала, что наша жизнь будет легкой, чего я точно не ожидала – так это того, как сильно мы будем зависеть от чужой доброты, чужих капризов. Апартаменты, в которых мы проживали, в день нашего прибытия уже были арендованы на наши имена, приглашения влиятельным членам общества были написаны и получены, с владельцами магазинов установлены кредитные линии, а любая наша потребность предусмотрена, устроена и улажена. Наши грубые деревенские манеры уже стали предметом шуток, но чего нам не могли простить – так это нашей удачи. Наша удача не имела ничего общего с успехом и полностью основывалась на связях.

– Понимаю, – сказала я, усилием воли придав лицу нейтральное выражение.

– Я не имела в виду ничего предосудительного, дорогая, – сказала она, но ее усмешка шла вразрез с ее словами. – Граф Прохазка богаче Креза, и то, как он решает потратить свои деньги, – сугубо его личное дело.

Румянец выдал мое волнение, несмотря на все усилия сохранить спокойствие.

– Не будете ли вы так любезны, – произнесла я низким голосом, протянув руку, – передать мне записку.

Фрау Месснер поколебалась.

– Всего одно слово – и вы пойдете. Хочу вас предупредить. – Она с отсутствующим видом трепала край письма, как будто ей не хотелось говорить. – Вы так молоды и так невинны. Не забывайте, что в этом городе водятся опасные хищники, которые охотятся за этой наивностью.

– Я вовсе не так легковерна, – сказала я, как будто защищаясь.

– Я знаю, фройляйн, – сказала фрау Месснер. – Но только… Когда-то я была такой же, как вы. Уютной, домашней, голодной и очень желающей кем-то стать. – Ее взгляд упал на письмо. – Говорят, ваш покровитель довольно эксцентричен и обладает… странными наклонностями.

По спине пробежал холодок.

– Простите, что вы сказали?

Странные наклонности. Мне почудилось, что за ее приторно-сладкими манерами я услышала хихиканье, увидела вопросительные, осуждающие взгляды, которые задерживались на пышной груди моей сестры, на темной фигуре Франсуа, на смазливом лице Йозефа.

Заметив мой испуг, домовладелица продолжала:

– Говорят, что граф и его сторонники – любители мака, – произнесла она заговорщицким тоном.

Я взглянула на красный крест на письме с изображением впечатанного в воск цветка.

– Вы имеете в виду… опиум? Настойку опия?

– Да, – ответила она. – Их дом – это дом безумцев и мечтателей, тумана и видений. Опиум раскрепощает разум и… – она снова усмехнулась, – все остальное. – Ее взгляд прошелся по моей худощавой фигуре, бледной коже, огромным глазам, и в глубине ее глаз-бусинок вспыхнул похотливый огонек.

Я разозлилась.

– Да как вы смеете? – спросила я низким голосом.

Фрау Месснер подняла брови.

– Слухи распространяются по городу быстрее огня, фройляйн, – сказала она. – А сказки, которые выходят из дома Прохазки, – самые взрывоопасные из всех.

Мое терпение иссякло.

– Я ценю ваш совет, – коротко сказала я и выхватила письмо у нее из рук. Затем развернулась и направилась вверх по лестнице к нашим апартаментам.

– Я говорю это не из подлости или жестокости, Элизабет, – крикнула она мне вслед. – Последняя девушка, которую Прохазки взяли под свое крыло, исчезла при… сомнительных обстоятельствах.

Я остановилась на лестнице.

– Это была простая и бедная деревенская девушка, – продолжала она. – Их дальняя родственница… по крайней мере, так они говорили. Насколько мне известно, она была особой фавориткой графини. Она им как дочь, говорили они.

Спустя мгновение я сдалась под натиском любопытства и повернулась лицом к фрау Месснер.

– Что с ней случилось?

Домовладелица скорчила гримасу.

– Это был… несчастный случай. В их загородном доме. В Богемии. Подробностей очень мало, но сообщалось о чем-то вроде… ритуала. На следующее утро девушка исчезла, а один из их друзей был найден мертвым.

– Мертвым? – ошарашенно переспросила я.

– Ага, – кивнула она. – Они утверждают, что никакой насильственной смерти не было, – фыркнула она. – Но молодого человека нашли в лесу с инеем на губах и странной серой отметиной на горле.

Мой живот скрутило в болезненном спазме. Заколдованный.

– Конечно, это только слухи, – поспешно добавила она, заметив выражение моего лица. – Но только… вы умная девушка, и голова у вас ясная, Элизабет. Делайте выводы сами и прислушивайтесь к себе – вот и все.

Я провела большим пальцем по восковой печати на письме, следуя за изгибами маковых лепестков. Как бы мне ни хотелось это признавать, но домовладелица лишь озвучила мои собственные сомнения по поводу нашего покровителя. Мы не встречались с графом Прохазкой и не видели его со времени нашего приезда в Вену. Ни разу. Сообщений от него было мало, приходили они редко и по большей части касались наших домашних дел – одежды, продуктов, арендной платы. Для человека, которому так не терпелось доставить нас до Вены, он, кажется, совсем не был заинтересован в том, чтобы увидеть нас в городе. Чем дольше мы здесь находились, тем труднее и труднее мне становилось игнорировать свою тревогу.

– Благодарю вас за предупреждение, – медленно произнесла я. – Я непременно приму ваш совет во внимание. – Я подобрала складки юбок и продолжила путь наверх, когда фрау Месснер в последний раз позвала меня по имени:

– Элизабет.

Я замерла.

– Будьте осторожны. – Выражение лица фрау Месснер было жестким. – Не волков нужно остерегаться, а овечьих шкур, которые они носят.

Кете и Франсуа были дома, когда я вернулась в наши апартаменты. Сестра в окружении ярдов ткани сидела на кровати, склонив светлую голову над шитьем, а Франсуа нарезал и сшивал выкройки на столе. Из нас четверых – моей сестры, брата, Франсуа и меня – только Кете обладала практическими навыками, благодаря которым мы могли получить хоть какой-то дополнительный доход. Сестра помогала жившей на нашей улице портнихе, ремонтировала одежду и создавала базовые платья, которые швея потом доводила до ума для каждого из своих клиентов.

– Где Йозеф? – спросила я, вешая шляпку и чепчик на крючок возле двери и опуская на пол продукты, которых нам должно было хватить на неделю. Франсуа вскочил из-за стола, с радостью оставив шитье, чтобы помочь мне.

– Почему ты так долго? – фыркнула Кете. Карнавал стремительно приближался, а жители Вены привыкли отмечать его балами-маскарадами, стремясь нагуляться перед тем, как Великий пост положит конец всякой роскоши и фривольности. Герр Шнайдер был перегружен работой и передал большую ее часть – вкупе со своей раздражительностью – сестре, чтобы она выполнила ее вместо него. – Я должна закончить эти платья до завтрашнего дня, и мне пригодится любая помощь.

Я взглянула на Франсуа, который с извиняющимся видом пожал плечами. Его немецкий значительно улучшился с тех пор, как мы встретили его в первый раз, но жесты были такими же выразительными и красноречивыми, как и слова. «Я не знаю, где Йозеф, мадемуазель».

Я вздохнула.

– На обратном пути на меня из засады напала наша фрау Месснер, которой так нравится совать нос в чужие дела.

Кете закатила глаза.

– И что понадобилось старой сплетнице? – спросила она.

– Как обычно. – Я подняла записку от графа Прохазки. – Хоть какие-нибудь слухи о нашем уважаемом покровителе, разумеется.

– Письмо? – спросил Франсуа. – От графа? – Мы так редко обменивались письмами с нашим покровителем, что любой контакт между нами становился источником и восхищения, и страха.

– Да, – сказала я. В воздухе повис едва уловимый сладкий аромат, назойливый и знакомый. Я взглянула на письмо, пытаясь определить, чем оно пахнет. Не розами. Фиалками? Лилиями? На меня с восковой печати смотрел цветок мака.

Кете оторвала взгляд от работы и слегка покосилась в мою сторону.

– Это что – приглашение?

– Приглашение? – нахмурилась я. – Куда?

– На его бал-маскарад, разумеется. На Карнавал. – Кете кивком указала на ворох платьев вокруг нее. – Половину этих нарядов я готовлю для него. Вечеринки графа пользуются дурной славой. – Тоскливый вздох вырвался из ее груди. – Получить приглашения чрезвычайно трудно, а списки гостей хранятся в секрете, так что никто не знает, кто там будет.

– Что значит «пользуется дурной славой»? – спросил Франсуа.

– Ну, это… – Я напряглась, подбирая французское слово, но так и не смогла. – Это означает «хорошо известный», но в плохом смысле слова. – Мне вспомнилось предостережение фрау Месснер. Сказки, которые выходят из дома Прохазки – самые взрывоопасные из всех.

– C’est mal? – Он нахмурил брови. – Плохо?

– То, что пользуется дурной славой, не обязательно плохо. – Кете вернулась к своему шитью. – Всем хочется попасть на вечеринку к графу.

– Почему? – спросил Франсуа, повернувшись ко мне.

Я покачала головой. Ответ на этот вопрос мне и самой хотелось бы узнать.

– Потому что, – раздраженно ответила Кете, – именно тайна и делает их такими захватывающими. Никто точно не знает, что происходит на этих вечеринках, поскольку граф просит своих гостей хранить все в секрете.

– Что? – Еще никогда мне не доводилось слышать столь забавное утверждение. – Да чем же они занимаются на своих вечеринках?

Кете пожала плечами и откинула упавший на глаза светлый локон.

– О, чего только клиенты не рассказывают в магазине платьев герра Шнайдера. Представители семьи Прохазка приносят в жертву коз темному богу в оккультных ритуалах. Они пьют опиум, чтобы вызвать видения. Они призывают темные силы. Всплывают и другие, – ее щеки порозовели, – гм-м, непристойные истории. Ведь там все в масках и остаются неузнанными. Люди с радостью избавляются от запретов, скрывая при этом свою личность.

Их дом – дом безумцев и мечтателей.

– Непристойный? – спросил Франсуа.

Ни я, ни Кете ему не ответили.

– И ты хочешь туда пойти? – На мгновение мне вспомнился другой бал-маскарад, на который ходили мы с сестрой, глубоко в Подземном мире, где она смеялась, танцевала и бурно веселилась в объятиях миловидных молодых подменышей. В животе запорхали бабочки тревоги и радостного возбуждения.

– Конечно! – фыркнула Кете. – Ты ведь не думаешь, что я в самом деле верю в эти байки? Кроме того, даже если Прохазки участвовали в тайных кровавых магических ритуалах, это все равно куда веселее, чем сидеть взаперти в апартаментах и ждать, когда же начнется настоящая жизнь.

Как ни боялась я нашего покровителя, я не могла с ней не согласиться. С тех пор, как мы приехали в Вену, мы жили в подвешенном состоянии, постоянно ожидая следующего прослушивания, следующего шанса, следующей возможности. Предложения по музыкальной работе приходили неравномерно, урывками – то густо, то пусто. Граф обеспечивал нас в Вене всем необходимым, и от его щедрости мы зависели так же сильно, как и от общественного мнения. Что в маленьком провинциальном городке в Баварии считалось талантом, здесь считалось чем-то обыденным, потому что музыканты были такой же неотъемлемой частью города, как пиво, к тому же стоили вдвое дешевле. Каждую неделю проходил очередной концерт, очередной салон, очередное собрание, очередное прослушивание, и пробиться сквозь весь этот шум было очень непросто.

Я держала письмо в вытянутой руке. Из него нельзя было добыть никакой информации. Тот же едва уловимый аромат, тот же изящный почерк, та же печать с маком, что и в первом письме, которое мы получили от нашего покровителя. Все мои сомнения и опасения пробудились с новой силой. Когда мы впервые услышали о графе Прохазке, мне так хотелось узнать новости о Йозефе, и меня так отвлекла неожиданная удача в виде пятидесяти флоринов, что на предупреждающие знаки я просто не обратила внимания. Расстояние, которое он преодолел, чтобы удовлетворить свою одержимость моей музыкой. Мои письма брату, украденные им. Абсолютное пренебрежение графа к моему личному пространству. Все они указывали на то, что этот мужчина не остановится ни перед чем.

– Мадемуазель? – Франсуа поднял брови. – Вы прочтете его или нет?

Немного поколебавшись, я развернула письмо. И впервые увидела под печатью текст, напечатанный латинским шрифтом. HOSTIS VENIT FLORES DISCEDUNT. Латынь. Девиз? Слова казались мне отдаленно знакомыми, но моя латынь была в лучшем случае в зачаточном состоянии, непригодной за пределами мессы.

На плотном листе бумаги готическим шрифтом были выведены слова: ЧЕРНО-БЕЛЫЙ КАРНАВАЛ.

И далее безупречным, плавным почерком:

Приглашение. В четырех экземплярах, каждое адресовано конкретному человеку. Мне. Мистеру Франсуа Сен-Жоржу. Мадемуазель Катарине Фоглер. Мое сердце сжалось. Мистеру Йозефу Фоглеру.

– Ну? – Кете откусила нитку и завязала узелок. – Не заставляй нас ждать, Лизель.

– Ты была права, Кете, – мягко сказала я. Я передала ей приглашение с ее именем. – Мы приглашены на один из пользующихся дурной славой балов графа Прохазки.

Моя сестра завизжала от радости и отодвинула в сторону наряд, над которым работала.

– Я знала! Возьмите это, фрау Друкер, – злорадно усмехнулась она, глядя на скомканный шелк. – Я знакома с графом Прохазкой лично!

Я передала Франсуа его приглашение. Он перехватил мой взгляд.

– Йозеф? – спросил он.

Я закрыла глаза.

– Не знаю, – тихо ответила я. – Не знаю… не знаю, захочет ли он пойти.

Франсуа вздохнул, и в глубинах его вздоха я уловила все невысказанное им. Я не знаю, чего Йозеф сейчас вообще хочет.

Я этого тоже не знала. Больше не знала. И сомневалась, что когда-либо знала. Я открыла глаза. Комнаты были маленькие, тесные, переполненные людьми, но отсутствие брата ощущалось так же остро, как отсутствие выпавшего зуба. Он должен был быть здесь. Он должен был быть с нами, как часть новой семьи, которую мы создали на новом месте. На меня накатила внезапная, неподвластная пониманию волна ярости и раздражения. Йозефу следовало хотя бы попытаться построить новую жизнь. Я пыталась. Франсуа пытался. Кете пыталась, и ей это вроде бы почти удавалось. И хотя мне и моему брату было очень трудно пустить корни в Вене, мы всегда боролись вместе, будучи детьми. Теперь мы жили сами по себе. Отдельно друг от друга.

– Граф мог бы пригласить нас раньше, – проворчала Кете. – Мы не успеем сшить новые костюмы. – Она уже энергично зарисовывала свои идеи для нашего платья на клочке писчей бумаги. Старый черновик сонаты Брачной ночи, который я выбросила в порыве разочарования и гнева. Я ожидала, что острый удар ревности или обиды пронзит меня при виде того, как сестра превращает мою неудачу в новое произведение искусства, но ничего не почувствовала. Ничего, кроме пустоты.

– А как насчет твоей работы для мсье Шнайдера? – спросил у Кете Франсуа.

Она обратила на нас высокомерный взгляд голубых глаз.

– От вас двоих я жду, что вы внесете свой вклад в это дело. И оставите меня наедине с моим гением.

Я бы расхохоталась, если бы не чувствовала себя настолько лишенной собственной творческой искры.

– Да, мэм. – Я собрала отвергнутые наряды и перенесла их на стол в соседней комнате, где ко мне присоединился Франсуа, смирившийся с мыслью провести еще одну долгую ночь при свете свечи.

– А если Йозеф вернется, – крикнула она нам вслед, – передайте ему, что и он от этого не освобожден!

Мы с Франсуа еще раз переглянулись. Не когда Йозеф вернется.

А если.