Эпилог
Подумай обо мне тогда

Ольга провела в лагере три с половиной года – половину своего срока по приговору. Ее освободили в 1964 году, в возрасте 52 лет. Ирину выпустили на два года раньше – она тоже отбыла половину срока. Ольга писала Хрущеву из лагеря, прося о досрочном освобождении дочери и говоря, что Ирина «медленно умирает на ее глазах».

По воспоминаниям Ирины, условия в Потьме были невыносимыми, невообразимыми. «Мы работали в полях морозной зимой и обжигающим, знойным летом. В одном бараке живет по шестьдесят женщин, вечно включено радио, пропаганда орет с шести утра до полуночи». Летом 1960 года Ирина собиралась выйти замуж за Жоржа Нива. Через несколько недель после смерти Пастернака назначили дату бракосочетания – через десять дней после окончания срока действия визы Жоржа. В продлении визы ему отказали, и он был вынужден покинуть Россию.

Жорж Нива вел энергичную кампанию за освобождение Ольги и Ирины из лагеря. Через одного друга он просил королеву Бельгии Елизавету, первой из королевских особ посетившую Советский Союз в 1958 году, обратиться непосредственно к Хрущеву. «Если бы Борис Пастернак, которого я любил как отца, был еще жив, этого [заключения] не случилось бы», – писал он.

Ирина так и не вышла замуж за Жоржа, но они остались друзьями. В Потьме она познакомилась с будущим мужем, Вадимом Козовым, политическим диссидентом. Они ни разу не разговаривали в лагере, поскольку мужчины и женщины содержались отдельно, но видели друг друга издалека и начали обмен письмами через налаженную заключенными сеть тайной переписки. После освобождения их любовь расцвела. Ирина последние тридцать лет живет в Париже, у нее двое детей. «Франция помогла зарастить многие раны, нанесенные Россией тридцать лет назад», – говорит она. Сын Ольги Митя умер в 2005 году.

Леонид Пастернак, сын Бориса и Зинаиды, скончался в возрасте 38 лет. Он перенес фатальный инфаркт, сидя в своей машине в районе Пресни, в центре Москвы, – умер почти в том же возрасте и почти на том самом месте, что и Юрий Живаго в движущемся трамвае в романе «Доктор Живаго». Жена Леонида Наташа говорила о «мистике» творения Бориса Пастернака: он словно «описал на каком-то подсознательном уровне смерть своего сына. Очень многое из того, что он писал, содержало великие знамения».

Ольга Ивинская умерла в Москве в 1995 году в возрасте 83 лет. Перед смертью она написала российскому президенту Борису Ельцину умоляющее письмо, прося вернуть ей все любовные письма Бориса и другие драгоценные документы, которые КГБ забрал из «избушки» после смерти Пастернака. Ее просьба не была удовлетворена.

Хрущев, который, отойдя от дел, нашел время прочесть «Доктора Живаго», говорил, что сожалеет о том, как обошелся с Пастернаком. Он признал, что имел возможность разрешить публикацию романа, но не стал этого делать. Он сожалел об этих ошибках и признавал, что решение запретить роман в России и заставить Бориса отказаться от Нобелевской премии «оставило скверный привкус на долгое время. Люди подняли бурю протестов против Советского Союза за то, что Пастернаку не было позволено поехать за границу и получить эту премию».

В 1987 году Союз советских писателей посмертно восстановил членство Бориса – шаг, который легитимировал его творчество в Советском Союзе. Это позволило в 1988 году впервые опубликовать в России «Доктора Живаго». Сотни людей выстраивались в очереди у московских книжных магазинов, дожидаясь прихода партий книг.

9 декабря 1989 года Шведская академия пригласила старшего сына Пастернака, Евгения, и его жену в Стокгольм для вручения золотой медали Нобелевской премии по литературе за 1958 год – через 31 год после того, как Борис был вынужден от нее отказаться. Евгения обуревали эмоции, когда он выступил вперед, чтобы принять эту награду от имени отца.

Работу над «Ларой» я начинала, опасаясь в глубине души прийти к выводу, что Борис использовал Ольгу. Однако, все глубже погружаясь в их историю, я с облегчением обнаружила, что это было далеко не так. Использовали Ольгу советские власти. Действительно, Борис не спас ее, публично объявив своей женой. Но он любил ее. Я верю, что глубина и сила его пламенного чувства к ней отличалась от всего, что Пастернак испытывал к любой из своих жен. Ольга рисковала жизнью, любя его и оставаясь рядом с ним, не только из благодарности. Она понимала его и была непоколебимо убеждена: для того, чтобы он смог прийти к внутренней удовлетворенности и душевному покою, ему необходимо было написать «Доктора Живаго».

Хотя Борис не сделал того, чего так отчаянно хотела Ольга, – не оставил ради нее жену, – с того момента как Пастернак взял на себя обязательства перед ней, в рамках ограничений, налагаемых своей семейной ситуацией, он делал все возможное, чтобы выполнять эти обязательства перед Ольгой и ее семьей. Он обеспечивал им финансовую поддержку, он любил Ирину как дочь, которой у него не было, он доверял Ольге свою самую драгоценную собственность – свое творчество. Он обращался к ней за советом и помощью в редактуре и перепечатке текстов. И что такое «Доктор Живаго», если не его длинное и сердечное любовное письмо к ней?

Работая над «Ларой», я, к собственному удивлению, заметила, что прониклась к Борису большей симпатией и терпимостью. Я чувствовала себя близкой подругой или родственницей, которая по причине естественной и растущей нежности глядит сквозь пальцы на раздражающие черты характера любимого человека – в случае Бориса это его эгоцентричные монологи, его ложная скромность, его тщеславие, его пристрастие к театральности. Когда Борис начал писать «Доктора Живаго», отказываясь прогибаться под давлением советского государства, стало расти и мое восхищение им. Я восхищаюсь его стальным непокорством, я аплодирую его бунтарскому духу, я склоняюсь перед его монументальным мужеством, особенно проявившимся в разрешении на публикацию романа, которое он дал Фельтринелли – «опубликовать, и будь оно все проклято».

Начав защищать Бориса, я в основном простила ему недостатки, как это делали Ольга и Ирина. Я осознала сложность этого человека и его положения и непоследовательность его характера. Он был одновременно героем и трусом, гением и наивным простаком, измученным невротиком и бесстрастным стратегом. Его верность России и ее народу ни разу не поколебалась. Притом его верность Ольге никогда не была незыблемой. Несмотря на все, что она делала ради Бориса – включая готовность умереть за него, – она никогда не могла всецело на него положиться.

Бывали моменты, когда меня безмерно разочаровывала его слабость; его письма к Ольге из Тбилиси, в которых он не признавал обоснованность ее стремления к браку, утверждая, что их мистическая связь важнее, чем такая приземленная и обыденная вещь, как узаконивание отношений, приводили меня в бешенство. Ольга была права, он был не прав. Если бы он женился на ней, советские власти не осмелились бы после его смерти с такой яростной жестокостью истязать ее.

Однако в другие моменты я болела за него всей душой. Когда я писала о травле, развязанной против него после присуждения Нобелевской премии, его боль была для меня почти физически осязаемой, его страдания терзали меня. Если бы не Ольга, Борис вполне мог покончить жизнь самоубийством. Она давала ему силы, когда его решимость наконец иссякла; она была его маяком, когда все вокруг казалось непроглядным мраком. По его письмам, написанным в разлуке с Ольгой, очевидно, как велики были его любовь, тоска и потребность в ней.

Но в конечном итоге, несмотря на все свои ослепительные достоинства, он не спас Ольгу. Я понимаю: под конец жизни у него не осталось энергии для борьбы. Его силы до последней капли ушли на сопротивление властям, на публикацию «Доктора Живаго». Тем самым он, по крайней мере, позаботился о том, чтобы Ольга – его Лара – никогда не была забыта. В то время как она страдала за него на Лубянке, он, по крайней мере, отдал ей должное на страницах своей книги. Она потеряла двух детей от него; и «Доктор Живаго» стал их единственным совместным детищем. И Лара, и Юрий обрели бессмертие благодаря стихам Юрия, истинному плоду их любви. Пастернак с самого начала был намерен оправдаться тем, что обессмертил Ольгу в образе Лары. Возможно, по-своему он был прав: их любовь будет жить вечно. Как писал Борис в «Докторе Живаго», «они любили друг друга не из неизбежности, не «опаленные страстью», как это ложно изображают. Они любили друг друга потому, что так хотели все кругом: земля под ними, небо над их головами, облака и деревья. Их любовь нравилась окружающим еще, может быть, больше, чем им самим».