2
Речь доктора Марка Б.

Клер Милькан

Ложные признания

Роман

Я хочу рассказать историю любви, которая может сбыться при любых обстоятельствах, даже если людям, далеким от литературы, она представляется несбыточной, – литературе нет дела до представлений о том, что возможно, а что невозможно, иначе это не литература.

Маргерит Дюрас. Голубые глаза, черные волосы

Теперь я уже не могла выбросить Криса из головы, думала о нем непрерывно. Мысль, что между нами так ничего и не случится, была нестерпима: порвать виртуальную связь с ним означало бы отречься от жизни. Ведь этот мужчина безумно мне нравился, и он любил меня, по его собственному признанию, – так зачем же отрекаться? Крис твердил, что наши судьбы сплетены, он в этом не сомневался, – так почему бы не проверить, прав он или нет? Я словно попала в пространство художественного фильма, из которого нельзя и невозможно вырезать ключевые сцены.

Крис написал мне, что скоро не выдержит и уедет из Лакано, поскольку ему стало трудно находиться с Жо под одной крышей. Я мысленно посочувствовала – кому, как не мне, знать, что это и правда нелегко.

«Серьезно? – написала я в ответ. – А что у вас случилось?» Оказалось, Жо не дал Крису поработать над фоторепортажем с Гоа и даже уничтожил несколько снятых там видеозаписей и фотографий, до которых сумел добраться; к тому же его семейство собралось приехать в Лакано на все лето. Крис уже забронировал билет на поезд, он возвращается через три недели, в понедельник, и надеется на свидание со мной. Для меня это был удачный момент попытать судьбу, и я решила встретиться с ним в своем истинном облике Клер Милькан – посмотрим, что тогда произойдет с нашей любовью. Но прежде нужно было избавиться от Клер Антунеш, по крайней мере, сделать так, чтобы она исчезла из поля зрения Криса, а еще лучше – из его памяти. Я обдумывала, как бы половчее вывести из игры виртуальную соперницу, к которой испытывала невыразимую, утробную ненависть, накатывавшую волнами, – это было странное чувство, вызванное полнейшей беспомощностью перед молодостью и красотой. Нет врага опаснее, чем тот, что не существует.

Ребенок, потерявший брата или сестру, преисполняется уверенности, что он никогда не сумеет занять в сердце родителей место погибшего идеала. Думая о Клер Антунеш, я испытывала нечто похожее. Но моей племяннице Кате, лежавшей в то время в неврологической клинике после попытки самоубийства, доставалась лишь малая доля бушевавшей во мне злобы. Конечно, Крис влюбился в ее фотографию, но в этом была только моя вина. К тому же Катину психику так искалечила недавняя любовная история, что я просто не могла на нее злиться.

Лучшим способом спровадить Клер Антунеш подальше было… спровадить ее подальше на самом деле. Я придумала отправить свою аватару за границу, а поскольку мне заблагорассудилось дать ей португальскую фамилию, виртуальная Клер улетела… в Лиссабон. «Это не спонтанное решение», – объяснила она Крису ласково, но твердо. Просто родители нашли для нее интересную работу, и платить ей будут лучше, чем за рабский труд в парижской конторе, а поскольку отношения с Жилем совсем разладились, она хочет уехать, чтобы поставить уже наконец точку. «Возможно, я вернусь через несколько месяцев, – добавила Клер в заключение. – Но даже если мы так и не увидимся, я всегда буду тебя любить». Я не позволила ей хлопнуть дверью, поскольку не исключала, что в один прекрасный день Клер Антунеш снова может мне понадобиться и придется ее вернуть. Крис ответил, что он ужасно расстроен и чувствует себя несчастным, но будет меня ждать. Еще он готов приехать ко мне в Лиссабон, ведь в Париже у него нет никаких обязательств, ничто его тут не держит. К тому же он никогда не был в Португалии – наверное, там потрясающее освещение, рай для фотографов. Он даже нашел чудесный маршрут для путешествия на своей DS по проселочным дорогам, от деревеньки к деревеньке, и был в восторге от их экзотических названий – Жамбуго, Пикото, прелесть же, правда? Крис надеялся, что я позову его с собой, но я, разумеется, этого не сделала. Помимо прочего, отъезд за границу давал мне возможность положить конец нашим телефонным разговорам – из очевидных соображений экономии. Крис должен был забыть голос Клер Антунеш, чтобы через несколько недель я смогла заговорить с ним от имени Клер Милькан. Впрочем, я не слишком боялась выдать себя таким образом – все-таки по телефону и при живом общении голос звучит по-разному. Кроме того, чтобы догадаться о чем-то в подобной ситуации, нужно иметь буйное воображение.

Я тщательно срежиссировала нашу будущую встречу. Нужно было, чтобы все выглядело естественно, как будто случай вмешался в наши судьбы. О знакомстве через Фейсбук или с помощью посредника и речи не шло: я хотела, чтобы у нас все было по-другому, уникально, неповторимо. К счастью, Крис упомянул, в котором часу его поезд прибудет на вокзал Монпарнас в понедельник 12-го числа. Я собиралась дождаться его на платформе и не сомневалась, что узнаю Криса в толпе, – он прислал мне много своих фотографий, еще я знала, что он высокий, да и цвет волос, редкий у мужчин, золотисто-каштановый, с рыжеватым отливом, ни с чем бы не спутала. Разумеется, он будет один. Я представляла себе, как Крис спускается в метро, чтобы затем пересесть на пригородную электричку до Севрана, и там, в вагоне под землей, сидя напротив, я заговариваю с ним, мы знакомимся. До этого дня у меня было целых три недели на подготовку, я хотела быть красивой, без единого седого волоска, без лишнего килограмма, сексуальной и внушающей доверие. Я хотела быть достойной любви, жаждала быть любимой.

Вот. Сегодня понедельник, в метро свободно, я сижу напротив него, мне сорок восемь лет, но я не выгляжу на свой возраст; он поднимает глаза и смотрит на меня. Я ему улыбаюсь, он закидывает ногу на ногу и улыбается мне в ответ, немного грустно – должно быть, все еще думает о своей упорхнувшей красавице. Я молчу до следующей станции – даю себе время обрести хотя бы внешнее спокойствие. Он очень красивый, в чертах лица – аристократическая утонченность, глаза редкого серо-зеленого цвета; но у него усталый, почти изможденный вид, и от этого он кажется старше, а в рыжеватых волосах заметна седина. Я втайне радуюсь этому – во-первых, сейчас разница в возрасте между нами почти неощутима, а во-вторых, отныне у меня есть важная миссия: я хочу сделать этого человека счастливым. И все же мне страшно, я пока не решаюсь действовать. Однако еще страшнее, что он вот-вот выйдет из вагона, поэтому я смотрю на него с внимательным прищуром, притворяясь, будто что-то вспоминаю, и говорю: «Простите, мне кажется, я вас где-то видела. У вас, случайно, нет друга по имени Жо? Вы фотограф?» У него на коленях открытая сумка с фотографическими принадлежностями, и мой последний вопрос звучит глуповато. Но он с искренним удивлением поднимает брови: «Вы о Жоэле С.? Вы тоже с ним знакомы?» – «Меня зовут Клер Милькан. Я его бывшая… э-э-э… бывшая подруга». – «Понятно», – сдержанно кивает он. Вероятно, Жо рассказывал ему обо мне как об очередном постельном приключении и в выражениях не стеснялся, поэтому Крис чувствует неловкость. Или мое имя пробудило у него мучительные воспоминания о возлюбленной, которую он потерял, и я вдруг чувствую злость на саму себя за то, что дала сопернице собственное имя, вот же глупость, какое отсутствие прозорливости! Впрочем, возможно, все вышло в конечном счете наоборот – как раз благодаря этому имени мне тоже удалось поселиться в его воображении. Я продолжаю разговор: «Мы с Жо больше не встречаемся, поссорились. – И равнодушно спрашиваю: – А вы живете в одном доме с ним?» – «Уже нет. Поругались недавно, но, похоже, навсегда». – На его губах сдержанная заговорщицкая улыбка. «Жо со всеми ругается. Нам, обиженным, уже пора организовать свой клуб». Он молчит, глядя на меня с симпатией: зрительный образ точно соответствует его первым месседжам – галантным, милым, написанным со сдержанным любопытством. Я боюсь, что именно по этим причинам он сейчас встанет и уйдет, не желая навязываться, и быстро продолжаю: «Жо присылал мне селфи, на которых вы вдвоем, поэтому я вас и узнала, и еще однажды он показал ваши работы – пейзажи, городские виды, фотографии, сделанные во время путешествий. Мне очень понравилось. А портретной съемкой вы занимаетесь? То есть я хочу сказать, фотографируете людей?» Он смеется: «Ну конечно, меня привлекают не только баобабы и гигантские панды! Люди тоже, да». Я сбивчиво рассказываю о том, что заканчиваю монографию о Маргерит Дюрас и мой издатель просит снимок для прессы. «Обычно он присылает ко мне фотографа, который давно с ним сотрудничает, но я могу предложить ему сменить стиль… если вам интересно…» – «Конечно интересно, еще бы! Если честно, я сейчас без гроша и как раз ищу заработок. Это будет cool! – Теперь он смотрит на меня внимательнее, оценивающе. – И еще это будет очень приятно – работать с такой моделью. Когда тебе удобно?» Я краснею – не от комплимента, а от его обращения на «ты», как будто он взял меня за руку. Еще я чувствую укол ревности из-за того, что он так легко сближается с незнакомыми людьми, ведет себя просто и доверчиво. Я думаю о целой толпе девиц в Фейсбуке, обо всех женщинах в метро и на улицах. «Ну-у, не знаю. Ты живешь в Париже?» – «Нет, в Севране, у родителей – надеюсь, временно. Но у меня есть старенькая DS, я могу заехать за тобой, когда скажешь, и махнем куда-нибудь на природу, поснимаю тебя на открытом воздухе, для разнообразия. Или ты предпочитаешь классику: великий писатель сидит за столиком в кафе „Флор“, подперев рукой подбородок?» Я с улыбкой качаю головой. «Тогда договорились!» – подытоживает он. Я прошу у него номер телефона, он записывает мой. «О, мне здесь выходить». – «Я тебе позвоню», – говорю я, пока он закидывает на плечо ремень сумки. «Cool! – отзывается он. – Очень рад познакомиться! До скорого!» – и выходит из вагона. Я вижу, как он удаляется по платформе с сумкой за спиной, а в тот момент, когда поезд трогается, замечаю в металлической урне розу, обернутую в целлофан. Трагикомический натюрморт: цветок в немыслимой вазе. Быть может, дурное предзнаменование? Но я не собираюсь об этом думать. Я думаю о том, что наверняка понравилась Крису. Ловлю в черном стекле свое отражение, смотрю в глаза цвета морской волны. Да, я ему понравилась.

В скором времени мы съехались, вернее, он переехал жить ко мне. Снимать в Париже квартиру ему было не на что, а у меня места хватало, особенно когда дети жили у отца. Я давным-давно пообещала себе никогда не совершать ошибку семейных пар, решающих делить одну спальню. Мне хотелось сохранить то острое ощущение невинности и свежести отношений, которое я испытала, когда мы впервые поцеловались, сразу после фотосеанса. Мы вместе, щека к щеке, разглядывали на экранчике фотоаппарата мои отснятые портреты, и вдруг синхронно повернули головы, и наши губы соприкоснулись, и его язык скользнул мне в рот, а потом Крис заторопился на какую-то встречу и быстро уехал. Ах, если бы это повторилось, если бы всегда возникало то чувство полноты и интенсивности, и время замедлялось, и снова набирало обороты в согласии с медленным ускорением пульсации жизни, внушая зыбкое ощущение бесконечности, – верните мне, верните это начало начал! Я обустраивала для Криса гостиную в надежде, что тот, первый, раз повторится, что он будет повторяться всегда, и говорила себе: Крис останется со мной, если почувствует себя свободным. Любить – значит остаться, когда можешь уйти. Я перетащила телевизор в столовую, купила диван-кровать и стол, чтобы Крис мог работать с фотографиями. Он установил в гостиной что-то вроде японской ширмы, разделив ее надвое, повесил несколько своих вещей в мой платяной шкаф, и совместная жизнь началась. На самом деле мы спали вдвоем почти каждую ночь, чаще всего в моей постели, но иногда и на диване; несколько раз я приходила к нему в темноте, будила поцелуями, и он всегда отзывался; я очень старалась доставить ему удовольствие, потому что оно неотделимо от любви. «Я чувствую твою любовь», – шептал Крис, склоняясь надо мной. «Любовь моя», – шептал он мне на ухо, засыпая в моих объятиях, и каждое соприкосновение тел сближало нас все сильнее. Но по утрам я неизменно старалась ускользнуть, пока он не проснулся, спрятаться из страха, что мои припухшие глаза и кожа без тонального крема напомнят ему о том, о чем он, казалось, и думать не думает. Всю жизнь я презирала женский маскарад, а теперь тщательно наносила макияж, который должен был выглядеть естественно, и держала молодую осанку, соответствовавшую молодости моей души.

Он попросил звать его Крисом, а не Кристофом, не ведая о том, что я зову его так уже несколько месяцев, что я мысленно произносила его имя по двадцать раз в день, а ночами бормотала его в подушку, как школьница. Ко мне он сразу стал обращаться Кле. «Кле, моя Кле, давай в выходные махнем в поля собирать для тебя клематисы и кле-вер!» – говорил Крис, и мы на его DS ехали в Дьеп лакомиться мидиями с картошкой фри или просто гоняли на машине за городом, ради удовольствия. «Ты ключ к моим снам», – твердил он, крепче прижимая меня к себе ночью. «Ключик к тайне», – шептал он, проводя пальцами по моему лицу, по закрытым векам, и меня охватывал трепет. Но я все же сумела выкинуть из головы мысль, не дававшую мне покоя в первое время, – подозрение о том, что он называет меня Кле, чтобы не произносить имя Клер, принадлежащее другой.

Мы не часто ходили в гости и в основном поодиночке – не хотели объединять своих друзей в один круг общения. По молчаливому согласию мы от них отдалились. Крис время от времени выгуливал пса своей бывшей. «Она давно мне всего лишь подруга, не более», – смеялся он, когда я провожала его в гордом молчании. Со своей стороны, я изредка встречалась с кем-нибудь из коллег и с партнершей по теннису, которой никогда не рассказывала о Крисе. Мы с ним вели в буквальном смысле слова интимную жизнь, но не чувствовали, что лишаем себя каких-то радостей, – нам хватало друг друга. В работе мы друг другу не мешали, и нам не мешала работа – я ходила на лекции, он бродил по городу, делая фотографии, и вскоре мы снова оказывались вместе. В те недели, когда дети жили у меня, Крис учил их выстраивать композицию в кадре, они втроем слушали рок или смотрели сериалы. Не знаю, понимали ли мои сыновья, что мы любовники, – все-таки мы жили в разных комнатах, – но они обожали Криса. Хором говорили: «Клевый чувак!» Его умение находить с людьми общий язык легко гасило ссоры между мальчишками. Оставаясь одни, мы с Крисом подолгу лежали бок о бок, слушая музыку или читая. Или решали вдруг вместе приготовить на ужин что-нибудь замысловатое – под конец рецепт летел в корзину, а мы шли в бистро на углу. Мы конечно же понимали друг друга без слов, и все наши размолвки заканчивались смехом.

Очень быстро возник денежный вопрос и немедленно был улажен. У Криса денег не было, родители не могли ему помогать, он жил на пособие и хватался за любую халтуру, лишь бы она имела отношение к фотографии. Я обо всем уже знала, но внимательно слушала Криса – чутье мне подсказывало, что это важно. Если для женщины финансовая зависимость от кого-нибудь, и часто от человека старше ее, пока еще остается обычным делом, для мужчины это настоящее испытание. На горизонте замаячило слово «жиголо», и нужно было срочно от него избавиться. Тогда я сказала Крису, что деньги – штука непостоянная, сегодня они есть у меня, завтра будут у него, не стоит придавать этому большого значения. Мой довод ему понравился – Крис решил, что я верю в его талант и готова инвестировать в будущие профессиональные успехи. Я задействовала свои связи, чтобы искать для него заработок – портретную съемку, фотографирование памятников архитектуры. Он, в свою очередь, предлагал знакомым актрисам заключать контракты на биографические книги, и я старалась унять ревность, зная, с какими женщинами он общается. Крис никогда не упускал случая компенсировать свою финансовую несостоятельность скромными знаками внимания – мог подарить мне розу, круассан, коктейль в баре. На остатки того, что удавалось заработать, он покупал бензин и поддерживал в хорошем состоянии свою DS и фотоаппаратуру. Его кожа в ямочке между ключицами, которую так хотелось поцеловать Клер Антунеш, была горячей и нежной под моими губами.

Мы были счастливы несколько месяцев. Мы обрели то самое счастье, о котором вы все мечтаете. А потом вдруг пришла беда – по моей вине, только по моей, потому что я сумасшедшая. Вот как это случилось.

Я со своими дипломниками разбирала тему влияния творчества Торквато Тассо на европейских художников и писателей начиная с XVI века (преподавание, которое порой становилось для меня тяжким бременем, вдруг превратилось в великую радость – присутствие Криса словно уравновешивало все, что я делала). Так вот, мы взялись за историю Ринальдо и Армиды, рассказанную Тассо в «Освобожденном Иерусалиме». Во времена Первого крестового похода доблестный рыцарь Ринальдо был захвачен в плен прекрасной колдуньей, язычницей Армидой. Колдунья собиралась убить Ринальдо вместе с другими крестоносцами, но влюбилась в него, а чтобы добиться взаимности, опоила волшебным зельем, подчинив таким образом своей власти. С того дня рыцарь позабыл о священной миссии и зажил в любовном мороке, в роскоши и неге. Армида забрала у Ринальдо доспехи и меч, облачила возлюбленного в богатые одежды, осыпáла его поцелуями и ласками, выдумывала всё новые удовольствия, приглашала музыкантов, устраивала пиры и потехи. Месяц за месяцем проходили для них в праздности и наслаждениях. Но крестоносцы под предводительством Готфрида Бульонского не могли смириться с тем, что их соратника постигла столь недостойная участь. В конце концов они нашли способ повидаться с ним в отсутствие Армиды. Ринальдо возлежал на пышных перинах и шелках, вокруг стояли подносы с изысканными яствами и кувшины с вином, сладким как мед. Крестоносцы показали Ринальдо начищенный щит, чтобы он, узрев свое отражение, понял, во что превратился. И рыцарь, который прежде смотрелся лишь в магические зеркала, расставленные повсюду колдуньей, вдруг увидел свой истинный облик – с поверхности щита на него томно поглядывал изнеженный, утонувший в подушках, безоружный придворный щеголь. Бывшим соратникам не составило труда уговорить Ринальдо продолжить Крестовый поход. Рыцарь тотчас вскочил, отыскал свое оружие и приготовился последовать за ними.

Вот тут, к сожалению, легенда начинает вторить моей собственной истории. Сердце Армиды и вся ее жизнь были настолько переполнены любовью, что, узнав о решении Ринальдо покинуть ее, колдунья не поверила, что он может уйти. «Сила нашей страсти столь велика – и мы бессчетное число раз доказывали это друг другу со всем пылом, – что никакие зелья и чары нам уже не нужны», – говорила она себе. В опере Люлли есть чудесный дуэт Ринальдо и Армиды, я чуть не разрыдалась под эту музыку, когда поставила ее послушать студентам: «Нет, лучше мне не видеть свет, / Чем дать угаснуть пламени в груди. / Ничто не умалит моей любви. / Нет, лучше мне не видеть свет, / Чем от любви своей отречься». Армида, уверенная во всемогуществе любви, бросается на колени перед Ринальдо, признается, что подчинила его себе волшебными чарами, обещает снять заклятие. «Я люблю тебя, – говорит она. – Я тебя предала, я тебе солгала, но единственная правда в том, что я тебя люблю. Возьми меня с собой. Из любви к тебе я готова на все, я приму твою веру, если ты пожелаешь». Ринальдо колеблется, он с грустью и любовью смотрит в прекрасное лицо колдуньи, но обман ранил его слишком глубоко. В конце концов рыцарский долг торжествует над чувствами. Ринальдо вырывается из нежных рук плачущей Армиды и покидает ее навсегда.

Я пересказала эту историю студентам, а потом долго не могла выбросить ее из головы, она меня преследовала неотступно. В сознании волчком вертелись вопросы: вдруг Крис меня разлюбит, если я признаюсь ему в своем обмане? Вдруг будет потрясен тем, что я им манипулировала? Вдруг он уйдет?

Вообще-то, если быть честной до конца, куда сильнее меня терзал другой вопрос: тоскует ли еще Крис по Клер Антунеш? Вот что не давало мне покоя. Стоило ему впасть в задумчивость, сделаться рассеянным или с отсутствующим видом посмотреть в окно, в моей голове один за другим возникали вопросительные знаки: Крис все еще любит ее? Он любит ее больше, чем меня? Любит возвышенной, светлой любовью, какую Ринальдо питал к своему долгу христианина и рыцаря? Эта любовь безусловна, безоговорочна, абсолютна? А я для него – лишь временное утешение, способ пережить утрату? И ревность разъедала мне сердце.

Задумав избавиться наконец от мучительной тревоги, я решила подвергнуть нашу любовь испытанию. Но в отличие от Армиды у меня были сомнения, хотя ничто в поведении Криса не давало повода сомневаться. Наоборот, я видела в его глазах и поступках лишь нежность и желание. Не существовало ни одной объективной причины испытывать наши отношения на прочность. И все-таки я это сделала, сама не знаю почему. Я сделала это. Воскресила Клер Антунеш.

Подготовлено все было с предельной тщательностью. Я уже не могла думать ни о чем другом, моими мыслями завладело стремление убедиться, что нашей любви никто не угрожает. Первым делом я извлекла на свет второй мобильный телефон, который в свое время запрятала в коробку из-под обуви и положила в шкаф. Номер не был аннулирован – я забыла расторгнуть контракт. Зарядила аккумулятор, с дрожью переслушала последние голосовые сообщения, которые мне оставил Крис несколько месяцев назад. От его грустного голоса у меня заныло сердце. Нет, не от голоса – от ревности, от безбрежной, безумной, безжалостной ревности. Его прошлое убивало мое настоящее. Я приступила к выполнению плана. Чувствовала, что не надо этого делать, нельзя дразнить судьбу, но не могла отступиться.

Согласно моему плану, Клер Антунеш должна была внезапно возникнуть в виде любовного ультиматума: за несколько месяцев разлуки и молчания она успела разойтись со своим женихом и теперь хочет встретиться с Крисом и больше не расставаться, жить с ним, потому что она его любит. Клер не знает, что сейчас происходит в его жизни, но если он тоже любит ее по-прежнему, пусть все бросит и придет сегодня вечером на свидание с ней в «Кафе франсэ». Она будет ждать его с девяти до десяти часов и, если не дождется, уйдет. Не нужно звонить ей по телефону, пусть просто будет там в назначенное время. Если же он не появится, никогда больше о ней не услышит. Вот суть призыва, категоричного и пылкого, который Крису предстояло получить в форме эсэмэски с моего секретного мобильника тем же вечером, когда мы вдвоем будем сидеть за столиком на террасе нашего любимого ресторана в двух шагах от моего дома.

Поначалу я собиралась провести «поверхностный» тест – если бы Крис пошел на свидание с Клер Антунеш, он ее, конечно, не нашел бы там и потерял меня. Или я потеряла бы его. При условии, что не простила бы. Но мало-помалу, чтобы окончательно и бесповоротно разрешить свои сомнения и задушить ревность, я начала воображать себе, что в «Кафе франсэ» напротив Криса сидит та самая молодая и прекрасная брюнетка, которую он видел на фотографии, – моя племянница Катя. После ее попытки самоубийства мы редко виделись, и всякий раз я навещала ее, разумеется, втайне от Криса; он даже не подозревал о Катином существовании. Она долгое время провела в пансионате на юго-западе страны, а потом вернулась в Париж искать работу и уже месяц жила одна на улице Рокетт, так и не избавившись до конца от депрессии. Я не знала наверняка, что за обстоятельства вынудили ее наглотаться снотворного вскоре после переезда в Родез. Думала, все дело в несчастной любви, но Катя отказывалась говорить со мной об этом, и я не настаивала. В общем, в своих бредовых видениях, вызванных неуемной ревностью, я назначала ей встречу в «Кафе франсэ» в тот же вечер в 21.00. В придуманном мной наяву кошмарном сне Крис подходил к ней, усаживался за ее столик возле бара, брал Катю за руки – молча, сияя от счастья… Хорошо, что сны не часто сбываются. Эта сцена прокручивалась в моем воображении снова и снова, ad nauseam, пока я не начинала мотать головой, чтобы не взвыть от тоски.

Вечер настал. Я предложила Крису поужинать «У Тони», в ресторане по соседству с моим домом; мы всегда туда наведывались, если в холодильнике становилось пусто. «Может, я лучше сгоняю за пиццей?» – спросил он, обняв меня сзади, прижавшись грудью к моей спине, касаясь щекой волос и уха – губами. Я сказала, что погода чудесная, хочется подышать свежим воздухом на террасе. На втором мобильнике, запрятанном под бумагами на столе, я заранее набрала в «Сообщениях» текст эсэмэски от Клер Антунеш – оставалось только нажать на «Отправить». Я медлила до последнего, могла бы и вовсе не нажимать, но все-таки сделала это, прямо перед тем как запереть дверь и вызвать лифт. Мы спустились, дошли до ресторана – Крис обнимал меня за талию, – расположились на террасе, полистали меню. Он даже не смотрел на свой телефон – возможно, не слышал, как бибикнула эсэмэска, или, скорее всего, просто оттягивал момент, наслаждаясь предвкушением. По сторонам он тоже не смотрел, сидел с безмятежным видом. Я уже не выдерживала – меня била нервная дрожь, живот крутило от нетерпения узнать наконец, кто он такой на самом деле, кто я для него, кто я… Механизм разрушения уже запущен, ко мне вернулся застарелый страх утраты, страх не быть любимой. «Он любит не меня, другую», – я всегда так думала, всегда. Вспомнилась максима Ларошфуко, которую мы со студентами обсуждали на семинаре: «В дружбе, как и в любви, чаще доставляет счастье то, чего мы не знаем, нежели то, что нам известно». Несомненно, так и есть. Но поздно отыгрывать назад, через несколько секунд я узнаю все.

«Который час? – спрашиваю. – Может, после ужина еще успеем в кино?» Крис не слышит, он изучает винную карту, на губах блуждает легкая улыбка. «Посмотри, который час, – не отстаю я и показываю на карман его джинсов, где лежит мобильный. – У меня телефон разрядился». Не отрывая взгляда от карты, Крис достает смарт, словно в замедленной съемке, затем смотрит на экран, замирает и хмурится. «Двадцать сорок две». Голос у него какой-то задушенный, или это у меня перехватило дыхание? Крис читает эсэмэску. Теперь что-то происходит с его взглядом – мечется по сторонам, будто ему не на чем остановиться. Мне плохо. «Ты не сходишь за сигаретами? Ужасно хочется курить», – говорю я только для того, чтобы он ушел, не могу на него смотреть. Пусть убирается, пусть избавит меня от этого зрелища, так больно видеть его нерешительность! Он встает, бормоча: «Да-да, схожу», кладет руку мне на плечо – такую сильную, даже грубую руку, в которой непонятно откуда столько нежности. Я замечаю в распахнутом вороте его рубашки беззащитную шею и ямку между ключицами, которую мне так нравится целовать; я хочу коснуться ее губами, пока он не ушел, но не успеваю. «Я вернусь», – бросает Крис через плечо, удаляясь. Подходит гарсон, я заказываю розовое вино. Когда он приносит графин, наполняю два бокала. Пью маленькими глоточками из своего, не сводя глаз с бокала Криса. «Я вернусь».

Я прочитал эсэмэску и офигел. Тут Кле как раз попросила сгонять за сигаретами – очень вовремя, потому что мне надо было прийти в себя. Дотащился, как зомби, до перекрестка, остановился и полез на страницу Клер в Фейсбуке. Там ничего не изменилось: последние посты вывешены несколько месяцев назад, все та же фотка из Португалии – отстойная, как с рекламы турагентства, – и больше ничего. Я лихорадочно перечитал отрывки из нашей переписки в ЛС, чувствуя, как дрожат коленки. Долго смотрел на ее фотографию – простая и ясная красота, улыбка на пухлых губах, совершенные зубы, длинные черные волосы, ухоженные, блестящие. И округлая грудь угадывается под скромным свитерком. Ей бы моделью быть. О таких девчонках мечтают все парни, идеальная trophy girl.

Табачный ларек оказался закрыт. Я мог бы прогуляться до пивнухи «Жорж», но это далековато, Кле заждалась бы. Так что решил заскочить в квартиру – сто пудов там где-нибудь валяется «Кэмел». Початая пачка нашлась в корзинке для карманных вещей в прихожей. Я решил задержаться на пару минут – надо было поразмыслить. Что мне ответить Клер? Послать ее на фиг эсэмэской – это будет полный зашквар. С другой стороны, ее мелодраматический камбэк тоже та еще шняга. Чего она там себе нафантазировала? Думает, я тут застыл навечно влюбленным истуканом? Да мы даже ни разу не встречались! Размечталась, цыпа! Но я не знал, что ей написать. «Сорри, Клер, у меня есть девушка. Ее тоже зовут Клер». Или: «Извини, я не в Париже». Или просто: «Welcome in France. Удачи, Клер. Чмоки-чмоки». Или ничего. Nada. Вообще не отвечать. Прикинуться шлангом. Усиленно соображая, я валялся на диване в гостиной, уставившись на шотландские тапочки Кле под столом, – она всегда их там бросала, – и одновременно вспоминал нашу странную любовную историю с Клер. Может, она и спятила слегонца, если предъявляет ультиматумы человеку, которого совсем не знает, но мне это почему-то понравилось, не стану отрицать. Такая импульсивность, действие под влиянием инстинкта, марш-бросок, чтобы победить свой стыд, перевернуть все вверх тормашками… Это было так безбашенно, так нерационально – и так по-женски! Абсолютно вразрез с моей удобной, гладенькой и иногда охренительно скучной жизнью. Я не мог вот просто взять и покончить с этим, тихо отсидевшись дома. Надо было с ней поговорить, объясниться. Она не хотела, чтобы я ей звонил, – требовала прийти. Но я же не обязан подчиняться, поступлю, как считаю нужным. Конечно, был риск опять повестись на ее голос – я помнил, как запал на него в то время. В то время… Казалось, это было зверски давно. С тех пор место Клер заняла Кле, сразу же, и своей любовью заслужила мою – по крайней мере, мне было с ней хорошо. И при этом я все никак не решался вернуться в ресторан. Сначала надо было поговорить с Клер. Я как придурок еще пару минут пялился на смарт, стараясь сосредоточиться на том, что сказать ей или написать, если она, как я предполагал (или надеялся?), не ответит на звонок, и в конце концов набрал ее номер. Прогудело один раз, второй, третий. Когда умолк четвертый гудок, я ткнул на «Отмену», не оставив голосового сообщения включившемуся автоответчику. Сердце колотилось как бешеное. Только не от страха, а от очевидного, но не умещающегося в голове факта, что гудки звучали не только в телефоне, но и одновременно в квартире. Я так обалдел от этого совпадения, что сразу еще раз набрал Клер. Ни фига не совпадение – телефонный звонок-гудок доносился из комнаты Кле.

Ориентируясь на слух, я быстро нашел маленькую дешевую звонилку, которую никогда не видел у Кле в руках – она ходила с айфоном. Я активировал экран с таким чувством, будто сейчас случится катастрофа: этот простой жест взорвет бомбу у меня на ладони, и через секунду мне в лицо брызнут осколки правды.

Мои эсэмэски, отправленные Клер Антунеш, наша с ней переписка, фотки, которые я ей перекидывал, – все было здесь, и ничего, кроме этого. Я как сумасшедший давил кнопки на маленькой клавиатуре, а мой взорванный мозг не мог придумать ни единого разумного объяснения тому, что видели глаза. Может, Кле влезла в мой смарт и скопировала все это оттуда? Я же ей так доверял… Да нет, нет, ведь гребаный номер гребаной звонилки принадлежит Клер Антунеш, а единственный контакт в телефонной книге – вот же – я! Единственный номер – мой. Я включил голосовую почту – и завис в пространстве комнаты, как драный носок на бельевой веревке. Мой собственный голос – сладенький, грустненький – засюсюкал в ухо какую-то романтическую чушь, забалаболил о планах на будущее, о сожалениях, начал плести обещания. Я говорил как распоследний дебил… Почему «как»?

Минут пять, не меньше, я оставался в оцепенении, в голове творилось черт знает что, прежде чем до меня стало потихоньку доходить. Махинация была настолько заковыристая, что я никак не мог соотнести ее с Кле, такой прямолинейной и полной достоинства. К ошеломлению, смешанному с унижением, добавилось еще и восхищение. Женщины вдруг представились мне какими-то высшими существами, непостижимыми и грандиозными. Это с одной стороны. А с другой – шизанутыми. Ну на фиг понадобился весь этот цирк?!

Ревность. Патологическая ревность не дает женщинам покоя.

Конечно, это не могло объяснить всю историю, но я хотя бы получил ответ на болезненный вопрос о себе самом – о том персонаже, которого я, ничего не подозревая, играл в запутанной пьесе все это время. Где ревность, там и любовь. Любовь в качестве объяснения слегка утешала. Но когда первый шок прошел, возник еще один вопрос: что там дальше по сюжету? Разобраться во всем шахер-махере с наскока не получится, но хотелось бы знать, что я должен делать по замыслу автора. Вернуться за столик в ресторане как ни в чем не бывало и выпить бокальчик розового вина, отпраздновав тем самым ее триумф? Или же пойти на свидание с Клер Антунеш в кафе на площади Бастилии и… И что? Наверняка Кле задумала появиться там словно из ниоткуда и насладиться моей охреневшей рожей, пылающей от стыда, а потом наброситься на меня с предъявами в неверности, пусть и виртуальной, с оскорблениями и проклятиями. Я вроде бы и злился, но вместе с тем хотелось заржать. Помешало мне вот что: над рабочим столом висела фотография, на которой мы с Кле вдвоем, и улыбка Кле почему-то не утешила меня, когда пришло осознание очевидного: Клер Антунеш не существует. Моя феечка – фейк. Моя мечта – аватара. Я влюбился в ветер. Почти физическое, органическое ощущение обмана придало мне решимости идти до конца. По крайней мере, я собирался еще немного поиграть в этой пьесе, чтобы заставить Кле помучиться. Пусть чудовище само попробует сыграть панику, после того как настрочило роль для меня. Я совсем запутался – сам не понимал, то ли восхищаюсь Кле, то ли презираю ее, очарован ее безумием, или оно вызывает у меня протест и отвращение.

Я вскочил, схватил дорожную сумку, закинул туда свое барахло и фотоаппарат, оставив гостиную демонстративно пустой. Что это было – бесповоротное прощание или инсценировка? Я сам не знал. Стрелка часов приближалась к девяти. Перед выходом я стер в журнале ее звонилки информацию о двух своих вызовах.

Она пила розовое вино на террасе «У Тони». Я видел ее лицо в три четверти, и оно показалось мне грустным. Графин был почти пуст. Я прошмыгнул мимо, не попавшись ей на глаза, и бросился бежать к месту встречи. Я все еще любил ее. Кого?

Сейчас я сижу в «Кафе франсэ», пью анисовый ликер, смотрю на площадь Бастилии, на машины и автобусы. Надо бы сделать фотографию, чтобы обессмертить момент. Обессмертить смертельный момент. А если Кле не придет? Зачем я здесь, с этой дорожной сумкой, если Кле не придет и разрыв уже состоялся? И где я сегодня заночую – у родителей в Севране? А завтра утром буду пить кофе с матерью и читать у нее в глазах извечный вопрос: «Ну почему ты всегда все портишь?» Нет, нет и нет. Я хочу, чтобы Кле пришла, пусть заплатит за свое надувательство, извращенка. Она меня любит. Я разыграю холодность, а потом заключу ее в жаркие объятия. Наверное. Это будет зависеть от ее улыбки, я ей не раб, ни-ни. В голове стало тесно от воспоминаний, я будто попал в аварию, и перед глазами проносилась вся жизнь. Как она могла замутить такую шизофреническую манипуляцию? Выдумала целую биографию, какого-то Жиля, Португалию – выдумала невозможное! Зачем ей понадобилось…

И вдруг я вижу ее. Как наваждение. Оборачиваюсь в поисках гарсона, чтобы заказать еще ликера, и натыкаюсь взглядом на нее. В черном. Прекрасные черные волосы гладко зачесаны назад, вид грустный и задумчивый. Это она, я ее узнаю́. Сердце ударяется в галоп, я ничего не понимаю, ничего от слова «ничего». Наши взгляды встречаются. Она смотрит на меня и отворачивается, просто отворачивается, без особого выражения, смотрит в другую сторону. У меня в голове новый взрыв, я не привык к таким шквалам эмоций и по загадкам ни разу не спец. У меня сердце превратилось в пазл, оно сейчас развалится на куски.

Я встаю, иду к ее столику, бросаю дорожную сумку на стул и резко, почти грубо говорю: «Клер?» Она поднимает голову. Рот приоткрыт, у нее восхитительная кожа, в глазах удивление, она, кажется, хочет улыбнуться и очаровательно приподнимает брови. «Меня зовут Катя», – слышу я.

* * *

Отправить