Глава III
Наука эпохи барокко
В эпоху барокко предпринимаются многочисленные попытки объединить рациональное и метафизическое – опыт и божественную природу всего сущего, первопричину всех явлений.
Так, розенкрейцеры, пытаясь преодолеть противоречия между экспериментальной наукой и теологией, призывают создать новое искусство, новую этику и новую науку как синтез древних знаний: алхимии, магии, каббалы – и «посвятить жизнь истинной философии во имя служения миру».
В науке Ньютон и Кеплер свои гениальные открытия совершают, отталкиваясь от философских представлений о природе. И уже в математических расчетах и опытах находят им подтверждение, но при этом и тот и другой в своих рациональных поисках исходят из мистических откровений алхимиков и кабалистов. Кеплер, например, вместе с Тихо Браге служит при дворе Рудольфа II, собравшего вокруг себя весь цвет европейских алхимиков и каббалистов. В философии разгорается борьба двух принципиально противоположных учений – метафизики и материализма. Рене Декарт утверждает, что единство мира в разуме. Томас Гоббс – что единство в материи, а все духовное есть суть материи. Бенедикт Спиноза находит единство в понимании Бога, объединяющего духовный и материальный мир. Блез Паскаль ищет его в любви, источнике благородного поведения. А Мишель Монтень пишет: «Жизнь сама по себе – ни благо, ни зло: она вместилище и блага и зла, смотря по тому, во что вы сами превратили её». Все философы будто пытаются ответить на один-единственный безмолвный вопрос человека барокко: во что верить? Слова Декарта «Я мыслю, следовательно, я существую» становятся девизом эпохи и фактически определяют будущее. Лишь собственному опыту можно доверять, и лишь разум – самый надежный инструмент познания мира и самого себя! Но эпоха барокко отличается своей противоречивостью, и тот же Декарт, один из основоположников так называемой ньютоно-картезианской парадигмы, исходил в своих поисках из веры в Бога. Математик и убежденный католик, Декарт считал своей миссией создание нового эмпирического рационализма. «Декарт, – пишет Карен Армстронг в своей книге «История Бога», – с неизменной осмотрительностью покорялся канонам католической церкви, считал себя ортодоксальным христианином и не видел противоречий между верой и рассудком. В «Рассуждениях о методе» он доказывал, что существует система мысли, позволяющая человеку познать все истины без исключения. От разума ничто не скроется. Необходимо – как и в любой другой дисциплине – только одно: правильно применять метод, и тогда люди смогут составить надежный свод знаний, который избавит от невежества и сомнений».
«Не менее страстно мечтал избавить христианство от загадочности английский физик Исаак Ньютон (1642–1727 гг.), который тоже низводил Бога до уровня механической системы. Исходным пунктом была для него даже не математика, а механика, ведь прежде чем овладеть геометрией, будущий ученый должен научиться чертить правильные окружности. В отличие от Декарта, доказывавшего существование самого себя, Бога и естественного мира в указанной последовательности, Ньютон начинал с попыток объяснить материальную вселенную, центральное место в которой занимал Бог. В ньютоновской физике природа была совершенно пассивной, с единственным источником деятельности – Богом. Как и у Аристотеля, у Ньютона Бог был просто расширением естественной физической упорядоченности. В своей знаменитой работе «Математические начала натуральной философии» (Philosophiae Naturalis Principia) Ньютон дал описание взаимоотношений различных небесных и земных тел в математических категориях и построил последовательную и цельную теорию. Отдельные части системы были связаны воедино благодаря введенному понятию силы тяготения. Идея гравитации вызвала негодование у некоторых ученых, обвинивших Ньютона в извращении аристотелевской концепции влекущих сил материи. Закон тяготения не совмещался с протестантским принципом безраздельной власти Господа. Ньютон эти возражения отметал, поскольку непререкаемое могущество Господа как раз и занимало в его системе центральное место, а в его отсутствие не могло быть и Божественной Механики. По поводу открытого закона всеобщего тяготения Ньютон писал своему другу Ричарду Бентли: «Тяготение может приводить планеты в движение, однако в отсутствие Божественной Силы оно никогда не придало бы небесным телам того Кругового Движения, какое свойственно их обращению вокруг Солнца. По этой и по некоторым другим причинам я вынужден приписать устройство этой Системы разумному Посреднику». Ньютон пришел к выводу, что первичной силой, которая привела некогда в движение всю эту беспредельную и сложную систему, была dominatio (суверенная власть) – только так можно было дать объяснение мирозданию, воздав Богу Его Божество. В завершающей части своего основного труда «Математические начала натуральной философии» мы читаем буквально следующее: «Такое изящнейшее соединение Солнца, планет и комет не могло произойти иначе, как по намерению и по власти могущественного и премудрого существа. […] Он [Бог] вечен и бесконечен, всемогущ и вездесущ, т. е. существует из вечности в вечность и пребывает из бесконечности в бесконечность, всем управляет и все знает, что было и может стать. […] Мы познаем Его лишь по Его качествам и свойствам и по мудрейшему и превосходнейшему строению вещей и по конечным причинам, и восхищаемся по совершенству всего, почитаем же и поклоняемся по господству. Ибо мы поклоняемся Ему как рабы, и Бог без господства, провидения и конечных причин был бы ничем иным, как судьбою и природою. От слепой необходимости природы, которая повсюду и всегда одна и та же, не может происходить изменения вещей. Всякое разнообразие вещей, сотворенных по месту и времени, может происходить лишь от мысли и воли существа необходимо существующего».
Но дело здесь не только в Ньютоне. Ньютон в данном случае взят нами лишь как знаковая фигура всей науки Нового Времени, как наиболее яркое воплощение противоречивости эпохи барокко.
Следует заметить, что для некоторых философов вопрос о христианском происхождении западной науки является не только вопросом устойчивости концепции природы как автомата, но и вопросом о некоторой существенной связи между экспериментальной наукой как таковой и западной цивилизацией в её библейских и древнегреческих компонентах. Для А.Н. Уайтхеда эта связь проходит на уровне инстинктивного убеждения: «Интересующее нас направление берет начало из существовавшей в средние века непререкаемой веры в рациональность Бога, сочетающего личную энергию Иеговы с рациональностью греческого философа. Ни одна деталь не ускользнула от Его бдительного ока, каждой мелочи он нашел место в общем порядке. Исследование природы могло лишь еще сильнее укрепить веру в рациональность. Напомню, что речь идет не о продуманных убеждениях нескольких индивидов, а о том глубоком отпечатке, который оставила на мышлении европейца неколебимая вера, существовавшая на протяжении веков».
По мнению И. Пригожина, «Христианский Бог был призван, чтобы создать основу умопостигаемости мира. В этом случае действительно можно говорить о своего рода «конвергенции» интересов теологов, считавших, что мир должен познать всемогущество Бога, полностью подчинившись ему, и физиков, занятых поисками мира математизируемых процессов». «Итак, – пишет тот же А.Н. Уайтхед, – моя точка зрения сводится к тому, что религия есть проявление одного из типов фундаментального опыта человечества; что религиозная мысль развивается, стремясь ко все большей точности выражения и освобождаясь от случайных для нее представлений; что взаимодействие между религией и наукой является мощным факторам, способствующим этому развитию». По мнению Имре Лакатоса, «Рациональная реконструкция науки… не может быть исчерпывающей в силу того, что люди не являются полностью рациональными существами, и даже тогда, когда они действуют рационально, они могут иметь ложные теории относительно собственных рациональных действий».
Так, сам К. Поппер считал, что главные внешние стимулы создания научных теорий исходят из ненаучной «метафизики» и даже из мифов. Позднее это было прекрасно проиллюстрировано А. Койре. А такое направление, как конвенционализм опирается на убеждение, что ложные допущения могут иметь истинные следствия и поэтому ложные теории могут обладать большой предсказательной силой.
Так, эпоха барокко – это, действительно, эпоха Ньютона, Декарта и Лейбница, с одной стороны, а с другой – не менее значимым в это время был и авторитет известного иезуита Афанасия Кирхера. Кстати сказать, иезуитский принцип пробабилизма, против которого так резко выступал Блез Паскаль, лёг в дальнейшем в основу научного познания мира. Так, в современном употреблении термин пробабилизм противопоставляется традиционным представлениям о детерминистском характере глобальных законов природы. К пробабилизму в современном смысле относятся теории познания Б. Рассела, К. Поппера и других.
