Освобождение народов Центрально-Восточной Европы, которое началось на Балканском полуострове в XIX в., завершилось в 1918 г. 20 лет спустя оно подверглось испытанию. А так как в ее северной части оборона от Советской России потребовала еще два года тяжелой борьбы, в то время как на юге окончательный мир с Турцией был подписан только в 1923 г., даже меньше двух десятков лет было даровано этим государствам на то, чтобы насладиться своей независимостью в спокойной созидательной деятельности. Более того, в течение последних пяти лет этого периода они подвергались тоталитарному давлению и с запада, и с востока. Без учета всего этого достижения освобожденных народов за такой короткий период независимости обычно недооцениваются, а их почти неизбежные неудачи и ошибки излишне подчеркиваются.

Дополнительные трудности, с которыми этой группе государств пришлось столкнуться, возникла оттого, что к некоторым из них в ходе мирного урегулирования относились как к бывшим врагам, так что базовую общность их жизненно важных интересов с другими государствами было трудно реализовать для обеих сторон. Тем не менее кажется вполне уместным провести обзор развития их всех в строго географическом порядке.

Финляндия. Западный мир проявил самое благожелательное участие к Финляндии, и не только из-за надежности этой страны при выплате всех своих долгов другим странам; такая симпатия была вполне заслужена. В мирном договоре с Советской Россией финны получили доступ к Северному Ледовитому океану в Петсамо, но отказались от своих притязаний на Восточную Карелию, хотя было совершенно неправдоподобно, чтобы обещанная автономия этого региона была соблюдена при коммунистическом режиме. После урегулирования спора со Швецией по поводу Аландских островов на следующий год Финляндия сосредоточилась на своих внутренних проблемах.

Проблемой, требовавшей неотложного решения, была исторически сложившаяся неприязнь между финским и шведским населением. Население Аландских островов говорило на шведском языке, и, хотя по решению Лиги Наций они остались в Финляндии, этой стране пришлось гарантировать им автономию, которая оказалась вполне удовлетворительной. На материковой части республики Финляндия шведы составляли небольшое меньшинство, которое в прошлом – и не только на протяжении долгих веков правления шведов – занимало гораздо более высокое культурное и экономическое положение, вызывавшее возмущение у современных финских патриотов. Претворяя в жизнь конституцию 1919 г. и закон о языке от 1923 г., финны решили, что все районы, в которых языковое меньшинство превышает 10 процентов, будут считаться двуязычными в плане управления и образования. Этот справедливый компромисс прекрасно работал. И когда в добавление к Университету в Хельсинки, который теперь стал полностью финским, в старой столице Або (Турку) были основаны два новых свободных университета, один из них был шведским. Обе этнические группы разделяли друг с другом не только культурные, но и в равной степени замечательные экономические и финансовые успехи страны, которая, хотя изначально и была сельскохозяйственной, вполне успешно развивала свою промышленность, особенно деревообрабатывающую и целлюлозно-бумажную.

Глубоко укоренившаяся в Финляндии демократия нашла свое выражение в конституции, основанной на ее традиционных институтах. Она была попыткой объединить западноевропейскую и американскую системы и осталась неизменной в своей основе с 1919 г. Единственную реальную проблему создавала маленькая коммунистическая партия, которая настолько очевидно находилась под влиянием России, что ее дважды распускали – сначала после Гражданской войны и еще раз в 1923 г., но она все время появлялась под другими названиями и выигрывала от 18 до 23 мест в парламенте. Когда в 1929 г. молодежное коммунистическое движение начало активную пропагандистскую кампанию, среди сельского населения в районе Лапуа в Эстерботнии возникла реакция правых. Однако репрессивные меры, которые хотели применить активисты движения в Лапуа, были отвергнуты социал-демократической партией, и, хотя после выборов 1930 г. у правых было небольшое большинство в парламенте, а их руководитель Пер Свинхувуд был избран президентом (1931–1937), финский народ в целом был против насилия с любой стороны. Неудавшееся восстание движения в Лапуа закончилось тем, что это движение исчезло с политической арены Финляндии. Коммунистическая партия тоже, еще раз запрещенная в 1930 г., потеряла все шансы, когда экономический кризис, затронувший Финляндию в период всемирной депрессии, был преодолен в 1934 г.

С Великобританией и другими западными странами были заключены торговые соглашения. Оборона страны была хорошо обеспечена законом о воинской повинности от 1932 г. В тесном сотрудничестве со всеми скандинавскими северными народами Финляндия безмятежно процветала до начала Второй мировой войны. На последних выборах, состоявшихся в 1930 г. перед войной, Патриотическая народная партия – единственная партия, демонстрировавшая какие-то антидемократические настроения, – получила только 4 процента мест в парламенте, где Социал-демократическая партия труда имела 42,5 процента, а аграрии или мелкие фермеры, сотрудничавшие с ней после 1936 г., – 28 процентов.

Особенно поразительным было развитие кооперативного движения, на долю которого к 1939 г. приходилось около 30 процентов розничной торговли и почти половина торговли зерном внутри страны. Аграрная реформа, начавшаяся в самом начале независимости Финляндии, помогла арендаторам земли стать независимыми землевладельцами, и к 1935 г. появилось свыше 100 тысяч новых землевладений. Почти 4 миллиона финнов, безусловно, были одни из самых счастливых народов в Европе, где их страна площадью 132 тысячи квадратных миль была одной из самых больших. И хотя она все еще была редко заселена, у нее были огромные возможности для дальнейшего развития.

Эстония. Самые близкие родичи финнов, эстонцы, проживавшие по другую сторону Финского залива, численностью менее 1 миллиона 200 тысяч человек, составляли население одной из самой маленьких европейских стран. Эстония по площади (немногим больше 18 тысяч квадратных миль) даже меньше двух других прибалтийских республик, с которыми у нее было много общего. Как и Латвия, схожесть с которой особенно поразительна, Эстония действительно была новым государством, но оба они оказались в равной степени успешными, впервые получив независимое национальное правительство.

В Эстонии тоже была своя проблема национальных меньшинств, так как почти 10 процентов ее населения составляли немцы, русские, а также евреи. Но именно в этой стране в 1925 г. необычно либеральный закон о культурной автономии гарантировал любому национальному меньшинству численностью больше 3 тысяч человек право формировать свой собственный совет для решения проблем образования, культуры и благотворительности. Эстонское большинство, которое в прошлом никогда не имело возможностей во всей их полноте даже в культурной сфере, стало быстро развивать свою интеллектуальную жизнь. Город Тарту (бывший Дерпт, с 1030 по 1224 и с 1893 по 1919 г. Юрьев), где старый русско-немецкий университет теперь стал центром национальной культуры, начал играть такую же важную роль, как и столица страны Таллин (Ревель) со своим старым портом. Численно небольшое, но с точки зрения культуры выдающееся немецкое меньшинство пострадало только от радикальной земельной реформы, которая, однако, давно уже назрела, так как 58 процентов земли находилось в руках землевладельцев в основном немецкого происхождения, средняя величина владений которых превышала 5300 акров (2150 гектаров).

Несмотря на трудности, связанные с распределением этих больших поместий между крестьянами-арендаторами, и сократившиеся торговые отношения с российской глубинкой, которые были заменены на интенсивную торговлю с Германией и Великобританией, Эстония с ее сбалансированным бюджетом и дотошным управлением демонстрировала неуклонный рост сельского хозяйства, торговли и промышленности благодаря также своим ценным горючим сланцам. Иностранный заем, санкционированный Лигой Наций, дал возможность стабилизировать валютный курс на разумном уровне при строгом соблюдении всех условий договора.

Политическая жизнь страны началась по конституции, принятой 15 июня 1920 г., которая была такой же всесторонне демократичной и составленной по западным образцам, как и во всех других освободившихся странах. Те же критики, которые обвиняют некоторые из этих стран, включая Эстонию, в том, что позднее они пересмотрели свои конституции в авторитарном смысле, очень сомневаются в том, подходила ли западная партийная система местным условиям. В Эстонии, где с самого начала исполнительная власть укрепилась благодаря тому, что премьер-министр страны был одновременно и президентом республики, вполне могла бы существовать демократия, основанная на длинном списке гарантированных прав для всех граждан. Но в декабре 1924 г. небольшая, но создававшая много проблем группа коммунистов организовала открытое восстание, которое пришлось подавлять с помощью армии.

И под впечатлением от этой опасности началось движение за конституционную реформу. Группа бывших военных, называвших себя «освободителями», попыталась ввести изменения в избирательную систему, сократить полномочия парламента и расширить власть президента. После поражения на двух предыдущих референдумах эти правые выиграли выборы в 1933 г., и по новой конституции Константин Пятс вступил в президентскую должность. Но в марте 1934 г. сам Пятс, встревоженный экстремистскими тенденциями в среде «освободителей», арестовал многих их лидеров и вскоре провозгласил объединенную систему с одной правительственной партией.

Реформы, начавшиеся на следующий год, привели в конечном счете в 1938 г. к принятию конституции, которая была, по крайней мере отчасти, возвращением к демократии с двухпалатным парламентом, что было одобрено референдумом 1936 г. Первая палата формировалась на основе свободных выборов, членов другой назначал президент, городские власти и церковь. В апреле 1938 г. Пятс был еще раз избран президентом очень большим перевесом голосов, и если бы свободной Эстонии было дано больше времени, то ее последний эксперимент с конституцией мог бы быть поистине поучительным. Даже при этом, когда начался новый мировой кризис, жизнь казалась в достаточной степени размеренной, а экстремисты – как правые, так и левые – были под контролем.

Латвия. Аналогичным образом ситуация развивалась в Латвии, от которой Эстония была отделена границей, которая строго следовала этнографической границе и была установлена по обоюдному согласию. В этой южной, несколько большей по площади республике (25 409 квадратных миль) большинство населения – более полутора миллионов человек – было по происхождению балтами. Но в добавление к этим латышам в стране проживало около 25 процентов национальных меньшинств, в которые, помимо немцев, русских и евреев, как в Эстонии, входили также и белорусы, и польские землевладельцы в провинции Латгалии – бывшей Польской Ливонии. В Латвии политика по отношению к этим меньшинствам была тоже в целом терпимой, равно как и в религиозной сфере, где у католиков этой в основном лютеранской страны был свой архиепископ в Риге.

Эта историческая столица Ливонии теперь стала процветающим центром латышской культуры, который, как и в Эстонии, получил свой первый шанс на свободное развитие. Старый Технологический институт превратился в большой Латвийский университет. Но немцы, которые утратили свое главенствующее положение в обществе в результате радикальной земельной реформы, как и в Эстонии, могли развивать свои институты культуры, включая Институт Гердера, который был практически свободным университетом. Благодаря школам всех уровней безграмотность сильно сократилась, получили импульс к развитию искусства и литература на основе давнего интереса к национальному фольклору и археологии; немалые усилия прикладывались к тому, чтобы развивать интеллектуальные связи с западными странами. То же самое можно сказать и об экономическом развитии, хотя Советская Россия мало пользовалась привилегиями, данными ей в порту Риги. Латвийский торговый флот водоизмещением около 200 тысяч тонн способствовал, как и в Эстонии, торговым отношениям с Западом, особенно Германией и Великобританией, куда экспортировались как сельскохозяйственная, так и все возрастающие объемы промышленной продукции.

В своей внутриполитической жизни Латвия тоже прошла через конституционный кризис, аналогичный эстонскому. Первоначальная конституция 1922 г. пошла даже дальше в области обеспечения верховенства законодательной власти. Это был однопалатный парламент, в котором посредством очень либеральной системы пропорциональных выборов было представлено около двадцати различных партий. Особенно сильным было противостояние между националистами, которые хотели заранее пресечь любую возможную коммунистическую опасность и имели поддержку влиятельного военного общества «Гражданская гвардия», и социал-демократами, у которых была своя вооруженная организация под названием «Рабочий спортклуб».

Чтобы избежать столкновений между этими двумя противоборствующими лагерями, премьер-министр К. Ульманис – лидер Крестьянской партии – распустил парламент 15 мая 1934 г., запретил партийную деятельность и с помощью «Гражданской гвардии» установил некоторое подобие диктатуры, которая длилась до 1936 г., когда он был выбран президентом и мог приступить к конституционной реформе. Реформа была завершена два года спустя путем принятия Закона об обороне государства. Как и в Эстонии, исполнительная власть и особенно власть президента сильно увеличилась, и к сейму еще прибавился Государственный совет, основанный на концепции корпоративного государства. Этот новый орган состоял из экономического совета, в котором все профессии были объединены в государственные палаты наподобие старинных гильдий, и совета по культуре, в котором были особо представлены искусства и литература. Систематически поощрялись образование и кооперативные предприятия. Однако у этой реформы с большими перспективами было не больше времени, чтобы доказать свою эффективность или возродить демократию в Латвии, чем у пересмотренной в этом же году конституции Эстонии.

Литва. Есть некоторая аналогия между двумя республиками-сестрами, на которые была поделена старая Ливония, и третьим из трех Прибалтийских государств – Литвой. Эта страна была немного меньше Латвии (площадь – 21 553 квадратные мили), но имела более многочисленное население – свыше двух миллионов человек. В эти цифры не входил район Вильно (Вильнюса), который литовцы продолжали требовать от Польши, зато входила территория Мемеля (Клайпеды по-литовски) – уголок Восточной Пруссии, который по Версальскому договору был отделен от Германии из-за преобладания в сельской местности литовского населения, но окончательно не был приписан ни к какому государству. Даже после официального признания новой Литовской республики союзниками в январе 1921 г. эта территория вместе с городом и портом Мемелем – единственным возможным выходом Литвы к морю – оставалась еще более двух лет под контролем союзников, имея французские гарнизон и администрацию. Жившие в городе немцы хотели, чтобы весь этот регион стал вольным государством, как Данциг, но местные литовские организации были за объединение его с Литвой и с помощью добровольцев из соседней республики захватили всю эту территорию между 10 и 15 января 1923 г., сделав ее автономным образованием внутри Литовского государства.

Однако не раньше 8 мая следующего года конференция послов в Париже после расследования, проведенного на месте комиссией Лиги Наций, в конечном счете признала суверенитет Литвы над Мемелем и в специальной конвенции гарантировала его автономию. Такое решение было более благоприятным для Литвы, чем решение аналогичной проблемы Данцига для Польши, но даже при этом она привела к возникновению постоянной напряженности между литовскими властями и немецкими партиями и организациями в городе. После 1933 г. нацистский режим в Германии способствовал нагнетанию этой напряженности, что вскоре привело к заговору и суду более чем над сотней нацистских руководителей в 1935 г.

Проблема Мемеля, жизненно важная для развития торговых отношений Литвы, и неурегулированные отношения с Польшей, приведшие к серьезным кризисам накануне Второй мировой войны, поглощали все внимание правительства Литвы на протяжении всего периода независимости, но, тем не менее, конструктивные достижения в этой области менее чем за 20 лет были такими же поразительными, как и в других Прибалтийских государствах. Несмотря на все то, что у Литвы было общего с ними обоими, особенно с латышскими соседями, имевшими с литовцами общие корни и похожий язык, условия в этих странах были разными по крайней мере в двух отношениях. С географической точки зрения у новой Литвы не было общей границы с Советским Союзом, от которого ее отделяла территория Польши. Поэтому в Литве опасность проникновения коммунистов была меньше, чем в Эстонии и Латвии. С исторической точки зрения Литва, хотя и была ограничена своей этнической территорией, в Средние века была традиционно независимым, большим и могучим Великим княжеством Литовским, чем не могли похвастаться два других Прибалтийских государства. Более того, за прошедшие века союз между Великим княжеством Литовским и Польшей оставил о себе незабываемые следы, которые не стер из памяти конфликт между этими двумя государствами.

Вместо немецкого меньшинства, столь важную роль игравшего в Эстонии и Латвии, но не существовавшего в Литве (кроме Мемеля), несмотря на ее общую границу с Германией, там было польское меньшинство, игравшее такую же существенную роль в культурной и общественной сферах. Однако точные цифры вряд ли можно привести, так как это меньшинство, более многочисленное, чем русская или еврейская общины, состояло главным образом из ополячившихся литовцев, которых официальная статистика не признавала как отдельную группу населения. Подобно землевладельцам немецкого происхождения в Эстонии и Латвии, эти польские или ополячившиеся землевладельцы пострадали от аграрной реформы. Желая ликвидировать польское культурное превосходство прошлых времен, новая Литва ставила свою культуру на этническую и лингвистическую основу.

В этом отношении независимая республика оказалась заметно успешной. В Каунасе, который де-факто был столицей, хотя конституция продолжала претендовать на Вильнюс (польский Вильно) как историческую столицу, был немедленно основан совершенно новый литовский университет, из которого вырос выдающийся культурный центр. Был основан и ряд других образовательных и научных учреждений в этом же процветающем городе и в некоторых других местах. Прекрасно развивались литература и искусство, особенно живопись и музыка, и в конце концов была создана чисто литовская культура, подготовленная национальным возрождением в предыдущем веке. В равной степени поразительными были успехи в экономике, которым способствовали создание в стране Банка Литвы и установление стабильного курса валют в 1922 г. За 10 лет объем производства удвоился, и, хотя страна продолжала оставаться преимущественно аграрной, имело место многообещающее начало индустриализации (текстильной и лесоперерабатывающей промышленности), и выросли объемы внешней торговли, особенно с Великобританией.

В культурном и экономическом развитии Литва вполне могла сравниться с Эстонией и Латвией, но конституционный кризис в ней был более продолжительным. Когда временная конституция, принятая в октябре 1918 г., была заменена новой 6 августа 1922 г., в ней не было никаких существенных изменений демократического характера, и главенство парламента (сейма) было подтверждено. Однако, как обычно, возникли разногласия между многочисленными партиями, особенно между националистической христианско-демократической партией и либеральными левыми социалистами. В ответ на либеральную политику премьер-министра Слезевициуса, поддерживаемую меньшинствами, испугавшись коммунистической пропаганды, группа офицеров разогнала сейм в ночь с 16 на 17 декабря 1926 г. За этим последовал авторитарный режим Антанаса Сметоны с расширенными полномочиями как президента республики. Диктаторская тенденция, представленная премьер-министром Вольдемарасом с помощью организации «Железный волк», продлилась только до 1929 г., когда этот амбициозный политик был изгнан. Но новая конституция, принятая 15 мая 1928 г., которая сделала президента, избранного на семь лет коллегией выборщиков, практически независимым от законодательной власти, ограничила число депутатов, и был создан Государственный совет как совещательный орган. Эта конституция оставалась в силе и послужила основой для окончательной конституции, принятой 12 мая 1938 г. Не предлагая идеи корпоративного государства, как в Эстонии и Латвии, Литва тоже искала форму правления, промежуточную между полным принятием западной демократии и более сильной исполнительной властью, которая была очень нужна в эти трудные времена в Центрально-Восточной Европе. Поэтому неудивительно, что эта же самая проблема возникла одновременно и в гораздо более крупной, но более уязвимой Польской республике.

Польша. И хотя она стала гораздо меньше, чем была до разделов, с площадью 150 тысяч квадратных миль и быстро растущим населением, которое в 1939 г. достигло 35 миллионов человек, новая Польша была не только гораздо больше Прибалтийских государств, но и в целом самой большой страной в Центрально-Восточной Европе и шестым по величине государством Европы. Она была одной из тех стран, которые, не будучи великими державами, едва ли можно было назвать маленькими государствами. Как и в прошлом, большее значение имело ее географическое положение в самом центре целого региона, где она была единственной страной, имевшей общую границу и с Германией, и с Советским Союзом.

В 1918 г. освобождение застало страну в чрезвычайно трудном положении не только из-за страшного разорения почти всей ее территории во время войны, но и из-за того, что три части, которые после ее раздела оказались под властью разных правителей и были полностью отделены друг от друга, сначала необходимо было вновь объединить в одно целое. Даже в самой крупной – российской – части существовала огромная разница между когда-то самостоятельной и значительно индустриализованной территорией бывшего королевства Польского и частью восточных земель древнего польско-литовского содружества, которая по Рижскому договору была возвращена Польше в очень отсталом состоянии.

Хотя большинство бывших восточных земель Речи Посполитой осталось за пределами новой Польши, она включала довольно большой процент – более 31 процента населения – непольских меньшинств. Это оказалось гораздо более деликатной проблемой, чем воссоединение прусской, австрийской и российской частей Польши, которое произошло очень быстро. Среди меньшинств евреи (около 10 процентов населения) представляли собой отдельную проблему, как и в некоторых других странах Центрально-Восточной Европы. Нигде их не было так много, как в Польше. Носивший отчасти религиозный, а отчасти национальный характер еврейский вопрос в Польше был главным образом экономическим, потому что в некоторых профессиях, особенно в торговле, евреи составляли гораздо большую долю, чем долю населения вообще. Антисемитизм, который впервые появился в критические годы борьбы Польши за свои границы, снова усилился к концу периода независимости, но еще не привел к какой-либо юридической дискриминации. А так как численность литовского и русского меньшинств была незначительной, то проблему представляли немецкий и украинский вопросы.

Немецкое меньшинство численностью менее миллиона человек и меньшее, чем польское меньшинство, оставшееся в Германии и рассеянное по бывшим прусским владениям, представляло серьезную опасность, так как было высоко развито в культурном и экономическом отношении и испытывало сильное влияние соседнего рейха в своих антипольских настроениях. Ослабление этого напряжения после договора о ненападении с Гитлером оказалось иллюзорным. Гораздо больше – около 13 процентов от всего населения страны – было украинское меньшинство, которое вместе с белорусами (около 5 процентов, включая тех, которые по переписи населения назвали себя просто «местными») проживало в восточных провинциях и во многих районах составляло большинство. Украинцы были разочарованы, потому что даже в Галиции, где выше всего было развито их национальное движение, они не получили ожидаемой независимости или собственного университета. Террористические действия некоторых их лидеров, особенно в 1931 г., привели к волнениям, которые пришлось сурово подавлять. Несмотря на такую ситуацию, которая улучшилась в последующие годы, украинцы и в меньшей степени белорусы тоже внесли свою лепту в культурный прогресс, который был одной из отличительных черт восстановленной Польской республики.

После долгого перерыва польскую культуру снова стало поддерживать национальное правительство. В то время как литература, науки и искусство успешно развивались даже под иностранной властью, образование теперь нашло совершенно новые возможности, неизвестные ранее, за исключением Австрийской Галиции. К двум университетам, которые существовали в Кракове и Львове, прибавились реполонизированный Варшавский университет, вскоре ставший крупнейшим в стране, вновь открывшийся университет в Вильно и совершенно новые университеты в Познани и Люблине (католический). Польскую школьную систему образования пришлось создавать в бывших прусской и российской частях Польши, а в последней – еще и изживать безграмотность. Прогресс, достигнутый в этой области, был огромным.

Такими также были и некоторые успехи в экономической жизни, особенно создание большого польского порта в городе, который когда-то был маленькой рыбацкой деревушкой Гдыня. Такой порт был очень нужен, так как Данцига было недостаточно и там постоянно мешали трения с администрацией этого вольного города. И хотя Данциг тоже с экономической точки зрения развивался больше, чем раньше, когда он был одним из второстепенных портов Пруссии, Гдыня быстро выросла в крупнейший порт во всем Балтийском регионе. Новый польский торговый флот появился на всех морях и также вносил свой вклад в укрепление отношений с Америкой.

Польша оставалась преимущественно аграрной страной (крестьяне составляли в ней до 68 процентов населения), поэтому большое внимание было уделено земельной реформе. Закон 1920 г., подтвержденный в 1925 г., ограничил земельную площадь, которую мог иметь отдельный землевладелец, 180 гектарами (до 300 гектаров на восточных приграничных территориях). На основе этого закона к 1938 г. было создано 734 тысячи новых крестьянских хозяйств и владений, так что только одна седьмая всех пахотных земель по-прежнему оставалась у владельцев участков более 50 гектаров (около 120 акров). Однако ввиду того, что даже полное осуществление этой реформы не могло решить проблему безземельного сельского населения, немалые усилия были приложены для того, чтобы создать рабочие места и увеличить производство путем развития промышленности. Накануне Второй мировой войны шел процесс создания центрально-промышленного района, казалось бы, в самой безопасной части страны в добавление к промышленным центрам – Варшаве и Лодзи, угледобывающим шахтам в Верхней Силезии и нефтяным месторождениям в Восточной Галиции. С финансовой точки зрения все это развитие стало возможным благодаря стабилизации курса валют в 1924–1925 гг. при премьер-министре (и министре финансов) Владиславе Грабском.

Кабинет министров Грабского был одним из самых успешных из тех, которые следовали один за другим, часто сменяясь, на протяжении первого периода независимости Польши. Этот период характеризовался верховенством законодательного собрания – двухпалатного сейма и ограничением президентской власти, так как подобно другим освобожденным странам Польша начала с демократической формы правления по французскому образцу, на которую оказали влияние ее собственные исторические традиции. Как только был обеспечен мир, эти принципы, уже закрепленные во временной «малой» конституции 1919 г., были развиты в конституции, принятой 17 марта 1921 г. Однако и в Польше появилось немало партий, которые затрудняли формирование стабильного большинства в сейме, поэтому Пилсудский, ставший первым маршалом Польши после победы в 1920 г., сначала отказался от своего поста главы государства в 1922 г., а позднее, в мае 1926 г., решил вмешаться в ситуацию, которая, по его мнению, могла затронуть и армию, и безопасность страны. Он вынудил президента Станислава Войцеховского и кабинет министров крестьянского лидера Винценты Витоса подать в отставку и до своей смерти 12 мая 1935 г. полностью управлял государственными делами.

Пилсудский сделал так, что его государственный переворот был легализован сеймом, однако отказался от поста президента, на который по его предложению был избран профессор Игнаций Мосьцицкий (Мосцицкий), переизбранный еще на один семилетний срок в 1933 г., и большую часть времени официально отвечал только за военную сферу. Но он настоял на конституционной реформе, которая подготавливалась в течение первых лет власти Пилсудского умеренной группой его сторонников, а затем была осуществлена под сильным давлением на оппозицию в сейме. В отсутствие оппозиции проект новой конституции был одобрен на заседании сейма 26 января 1934 г. и официально опубликован 23 апреля следующего года.

Эта вторая конституция новой Польши сосредоточила высшую власть в руках президента республики, который должен был координировать деятельность различных частей правительства, включая законодательные учреждения. Сейм и сенат сохранили за собой законодательную власть, право контролировать кабинет министров и определять бюджет, но президент мог назначать и увольнять министров и имел право созывать и распускать парламент. Как и в прошлом, сейм должен был избираться путем всеобщего, тайного, равного и прямого голосования, но закон о выборах, который дополнял конституцию, ограничивал свободный отбор кандидатов и влияние политических партий. «Беспартийный блок сотрудничества с правительством», имевший абсолютное большинство в сейме, был распущен, и создан Лагерь национального единства, но ему не удалось гармонизировать политическую жизнь страны.

Более важным был закон, который сделал маршала Эдварда Рыдз-Смиглы, преемника Пилсудского на посту главнокомандующего армией, «вторым человеком в государстве». На самом деле ни он, ни президент Мосьцицкий не имели диктаторских амбиций и стремились способствовать взаимодействию всех созидательных сил в стране. Запрещенное коммунистическое движение было очень слабым, и фашистские тенденции среди молодежных организаций как сторонников, так и противников власти имели очень малое политическое влияние. Но ввиду становящегося все более и более опасным положения Польши между Советской Россией (с 30 декабря 1922 г. СССР) и нацистской Германией было жизненно важно и необходимо дать всем демократическим партиям – и правым националистам, и левым – крестьянским партиям и социалистам возможность разделить ответственность за управление страной. Участие в последних довоенных выборах 1939 г. было действительно гораздо активнее, чем в 1936 г.; это были первые выборы, прошедшие по новой конституции, и все были согласны с тем, что, по крайней мере, неудовлетворительный закон о выборах следует пересмотреть. Поэтому возврат к истинно демократической форме правления, хотя, вероятно, и сохраняющей президентскую власть в большем объеме, чем до 1926 г., был перспективой ближайшего будущего, когда международный кризис прервал нормальное развитие свободной Польши.

Чехословакия. Будучи меньше Польши территориально и по численности населения, но также одной из средних по размерам стран, Чехословакия, с одной стороны, была продолжением когда-то могущественного королевства Чехия, а с другой – новым государственным образованием с учетом объединения чехов и словаков в одном государстве. Это объединение дало новой республике контроль над всей северной частью Дунайского бассейна и через автономную территорию Карпатской Рутении общую границу с Румынией. Но это увеличение площади создало запутанную национальную проблему в Чехословакии в добавление к тем, которые уже существовали в стране короны святого Вацлава со Средних веков.

Если считать чехов и словаков одним народом, то они действительно составляли большинство (две трети) всего населения. Даже при этом процент меньшинств был немного выше, чем в Польше, главным образом из-за большого количества немцев (почти 3,5 миллиона и почти одна четверть от общей численности населения), которые жили компактными группами в Судетской области вдоль ее северной и западной границ, а также были разбросаны почти по всей стране, особенно в городах. Также в стране было значительное число венгров (более 720 тысяч) и украинцев (более 570 тысяч), и очень существенным было количество поляков в Силезии, хотя статистика очень противоречива. Но проблема немцев, которые веками занимали ведущее положение, была самой большой. Обращение с ними, как и с другими меньшинствами, безусловно, было не таким идеальным, как хотелось бы основателю и первому президенту республики Т.Г. Масарику. Его сподвижник и преемник Эдвард Бенеш, бывший на протяжении многих лет министром иностранных дел, на мирной конференции назвал свою страну еще одной Швейцарией. Критики указывали, что это государство, преемник Габсбургской монархии, унаследовало все ее проблемы и недостатки в сфере национальностей. Но хотя немцы не получили территориальной автономии, в целом им не на что было особенно жаловаться после изначальных трудностей приспосабливания к совершенно изменившейся ситуации. До вмешательства нацистской пропаганды из Германии межнациональные отношения улучшились до такой степени, что в правительстве появились министры-немцы.

И чехи, и словаки теперь были наконец свободны от иностранной власти. Но последние, противившиеся любому объединению двух близкородственных, но разных народов, надеялись, что структура их общего государства будет основана на договоре, подписанном 30 июня 1918 г. в Питсбурге, Пенсильвания. Этот договор обещал Словакии «свою собственную административную систему, свое собственное законодательное собрание и свои собственные суды», а словацкий язык должен был стать государственным языком. При строгом выполнении положений договора он сделал бы республику Чехо-Словацкой федерацией (дефис тоже оказался спорным вопросом), в то время как на практике никакое словацкое законодательное собрание создано не было и у словаков было некоторое подобие самоуправления в государстве как едином целом. Но те, кто встречался в Питтсбурге в присутствии Масарика, были американцами чешского и словацкого происхождения, которые не могли определять условия в освобожденной европейской стране. Этот вопрос так и не был до конца решен, потому что Словацкая народная партия во главе с отцом Андреем Глинкой была решительно против централизации управления. С другой стороны, выдающиеся государственные деятели словацкого происхождения занимали высокое положение в правительстве: например, доктор Милан Годжа был премьер-министром в критические 1935–1938 гг.

Несмотря на серьезные причины для недовольства, словаки впервые получили полную свободу для национального развития. Их столица Братислава (Пожонь при венграх), Пресбург при австрийцах, где был создан словацкий университет, стала культурным центром, уступавшим только самой Праге и равным моравскому Брно, где после освобождения был основан еще один новый университет. В Праге немецкий университет теперь занимал второстепенное положение, а чешский университет считался настоящим наследником старого университета, основанного Карлом IV. Основанный на прочных традициях, прогресс культуры во всех областях был поразительным на территории всей республики, включая регионы, которые, подобно Карпатской Рутении, нуждались в особых усилиях ввиду их отсталого состояния.

Будучи гораздо более промышленно развитой, чем любая другая страна в Центрально-Восточной Европе, Чехословакия обладала крепкой экономикой, особенно после валютных реформ, которые были тщательно спланированы в годы после депрессии (1934–1936). Со своей интенсивной внешней торговлей она пыталась играть роль моста между Западом и сельскохозяйственными странами на Востоке. И, несмотря на аграрный кризис, предшествовавший общей депрессии, перераспределение земли путем аграрной реформы, начавшейся сразу после освобождения, оказалось поразительным достижением с общественной точки зрения. Но не только из-за ее общественного законодательства – области, в которой и Польша отличилась в равной степени, – Чехословакия всегда считалась оплотом демократии в Центрально-Восточной Европе. Решающим в этом отношении был тот факт, что на протяжении 20 лет независимости она не внесла в конституцию никаких изменений, аналогичных тем, которые имели место почти во всех других странах этого региона, кроме Финляндии.

Конституция Чехословакии, за которую 29 февраля 1920 г. проголосовало Национальное собрание и которая была основана на принципах временной конституции 1918 г., испытала сильное влияние преданности Масарика американским идеалам демократии, но в своих деталях она была ближе к французской модели, как и в других странах Центрально-Восточной Европы. Это особенно проявляется в ограничении власти президента, который избирался обеими палатами парламента на семилетний срок. Президенту было позволено избираться только на два срока, но исключение было сделано для Масарика, который был на своем посту до своей отставки в 1935 г., а Бенеш был министром иностранных дел в течение всего этого 17-летнего периода. Их личный авторитет охранял их от соперников из политических партий, которых в Чехословакии было очень много и которые извлекали выгоду из принципа пропорционального представительства.

Социал-демократическая партия, которая на первых выборах, состоявшихся в апреле 1920 г., оказалась значительно сильнее и среди чехословацких, и немецких партий, значительно проиграла на выборах 1925 г. С этой даты главенствующее положение заняла Аграрная партия со своим лидером Антонином Швеглой, который дважды был премьер-министром. Но большинство не могло сформироваться без взаимодействия группы партий, поэтому в стране всегда было коалиционное правительство с советом из партийных лидеров, которые пытались договориться о рабочем компромиссе. Эта система также достаточно хорошо работала при президенте Бенеше, которому, однако, пришлось столкнуться с большим противостоянием, особенно среди словацких католиков, которые образовали самую сильную в Словакии партию, отдельную от чешских католиков. Влияние фашистов, появившееся среди сторонников автономии Словакии, было пренебрежимо мало среди чехов; в 1935 г. было избрано только шесть фашистов. Гораздо более многочисленны были коммунисты, которые, отколовшись от социал-демократов в 1921 г., получили 41 место на выборах 1925 г. и удержали 30 – в 1929 и 1935 гг. Однако самая большая опасность исходила от немецких нацистов, которые в 1935 г. – на последних выборах в независимой Чехословакии – появились как новая партия под названием Судето-немецкая партия. Они немедленно получили 56 процентов всех голосов немцев и 44 места в парламенте, в то время как все другие немецкие партии либо совершенно исчезли, либо перестали играть какую-либо роль. Представительство других национальных меньшинств было очень мало. Но судетское движение под руководством своего местного фюрера Конрада Генлейна, которое позднее включило в свои ряды то, что осталось от других немецких партий, оказалось достаточно сильным, чтобы создать в стране кризис, который послужил Гитлеру предлогом для уничтожения Чехословакии.

Австрия. Истоки немецкого национализма в Чехословакии можно проследить до пангерманского движения в бывшей Габсбургской монархии, после падения которой немцы Судетландии хотели присоединиться к новой республике Немецкой Австрии, а с ней – к Германскому рейху. Но это не единственная причина включения Австрии в обзор стран Центрально-Восточной Европы. Долгая и тесная связь германоворящей части монархии с другими землями Дунайского региона оставила более глубокий след, чем вхождение Австрии в прошлом в состав Священной Римской империи и Германский союз вплоть до 1866 г. А так как по мирным договорам было запрещено вступать в какие-либо союзы с новой Германией, то продолжающееся сотрудничество с другими государствами – преемниками Австро-Венгерской империи было бы самым лучшим решением проблемы выживания Австрии. Это выживание маленькой страны, ограниченной площадью 32 369 квадратных миль, с населением 6,5 миллиона человек, треть которого проживала в городе Вене, представляло собой главным образом экономический вопрос. В добавление к бывшей столице империи, теперь слишком большой для новой республики, страна состояла в основном из горных земель в Альпах, отрезанных от провинций, которые в прошлом были продовольственной житницей Австрии и потребителями ее промышленной продукции. И все же восстановление даже экономического единства Дунайского региона оказалось невозможным в напряженной обстановке послевоенных лет. Под угрозой положений о репарациях Сен-Жерменского договора финансовое положение Австрии, где быстро нарастала инфляция, казалось отчаянным.

Это было главной причиной продолжающегося движения за соединение с Германией, особенно среди социал-демократов, партия которых была ведущей в Веймарской республике и которые с самого начала были самой сильной партией в Австрии. Но христианской социалистической (католической) партии удалось придать демократической конституции, принятой 1 октября 1920 г., федеральный характер – как в Швейцарии. Это сделало Вену, в которой доминировали социалисты, лишь одной из девяти частей бунда (нем. федерация). На первых выборах, проведенных по этой конституции, социалисты утратили свое большинство. Теперь руководство политикой Австрии перешло в руки Католической партии, хотя она была ненамного сильнее и включала небольшую группу немецких националистов, которые иногда занимали в ней ключевые позиции. Их выдающийся лидер – монсеньор Игнац Зейпель в качестве федерального канцлера с 1922 г. получил поддержку Лиги Наций в проведении финансовой реформы, которая – посредством иностранных займов – спасла новую республику и дала ей реальную экономическую основу. Тем не менее социалисты оказывали ему сильное противодействие. Он ушел в отставку в 1924 г. после получения ранения при покушении на его жизнь. Когда двумя годами позже он вернулся к власти, политическая ситуация в стране была даже еще более критической и вскоре привела к массовым беспорядкам социалистов в Вене в 1927 г. Преемник Зейпеля, канцлер Шобер, хотел в 1930 г. заключить с Германией по крайней мере таможенный союз, но другие державы, сочтя это первым шагом к политическому объединению, сделали заключение такого союза невозможным. Между двумя ведущими австрийскими партиями продолжалась внутренняя борьба, в распоряжении каждой из них имелась вооруженная организация.

В таких условиях канцлер Энгельберт Дольфус, лидер Католической крестьянской партии, пришедший к власти в 1932 г., на следующий год решил распустить парламент, в котором равное представительство католиков и социалистов делало невозможным принятие какого-либо решения. При поддержке президента Микласа он приступил к осуществлению фундаментальной конституционной реформы. Новая австрийская конституция, принятая 1 мая 1934 г., имела общее со всеми пересмотренными конституциями государств Центрально-Восточной Европы то, что она укрепляла исполнительную власть за счет законодательной. Более чем любая другая конституция, она основывала всю структуру государства и различных советов, которые должны были заменить прежний двухпалатный парламент, на корпоративной идее. Подчеркивая христианский характер федерального государства, как теперь называлась республика, были приложены усилия к тому, чтобы применять решения, рекомендованные в папских энцикликах, к общественным проблемам. И хотя германский характер государства был также подчеркнут, это было просто признание немецкой культуры в Австрии. В то же время в развитии специфически австрийских черт этой культуры делались попытки продвижения своего австрийского национализма, который имел бы четкие отличия от немецкого, путем создания беспартийного Отечественного фронта.

Такая интерпретация исторической миссии Австрии способствовала бы сотрудничеству с другими новыми государствами Дунайского региона, отношения с которыми действительно улучшались. Но внутри страны администрации Дольфуса приходилось бороться на двух различных фронтах. За несколько месяцев до провозглашения новой конституции, в феврале 1934 г., канцлер не без влияния лидера австрийских фашистов князя Штаремберга с применением насилия пресек, как он считал, заговор социалистов и тем самым восстановил против себя всех левых в тот самый момент, когда австрийские нацисты, представлявшие собой горластое меньшинство, систематически поощряемое гитлеровским режимом в Германии, усилили борьбу с новой Австрией.

В ходе революции, которую они начали в июле того же года, Дольфус был убит, но короткая Гражданская война закончилась победой правительства, которое получило поддержку от итальянских вооруженных сил на границе. Новый канцлер доктор Курт фон Шушниг – выдающийся мыслитель, полный решимости защищать достижения Дольфуса, – столкнулся с еще большими трудностями. Серьезные успехи были достигнуты в развитии Австрии как независимого государства, и экономическая ситуация также улучшилась благодаря туристическому движению, которое продолжало оставаться значительным. Но, не обладая огромной популярностью Дольфуса и неспособный добиться доверия левых к режиму, носившему явно авторитарный характер, Шушниг постоянно подвергался нападкам сторонников нацистов. Полностью сознавая, что их отношение продиктовано Гитлером, и не получая международной поддержки, канцлер Австрии после почти четырех лет мужественного сопротивления сделал отчаянную попытку умиротворить фюрера, встретившись с ним в Берхтесгадене в феврале 1938 г. Их драматическая встреча положила не только конец независимости Австрии, но и начало ряду событий, которые прямо привели ко Второй мировой войне.

Немецкая Австрия со своим неоднозначным характером действительно была самым слабым звеном во всей структуре Центрально-Восточной Европы в период между двумя войнами, хотя под руководством католических лидеров она сделала серьезную попытку интегрироваться в новую государственную систему Дунайского региона, порвав с традициями националистического империализма Германии. Несмотря на конечную неудачу, ее существование как небольшой, но независимой страны, готовой делать ценный вклад в культуру, как и во времена ее имперского прошлого, оказалось полностью оправданным. Чрезвычайно важно то, что внутренние проблемы Австрии, особенно в сфере конституции, были столь схожи с проблемами других народов Центрально-Восточной Европы. Она была также единственной потерпевшей поражение страной, которая примирилась с мирным урегулированием после Первой мировой войны.

Венгрия. Другой в этом отношении была политика бывшего партнера Австрии по дуалистической (двуединой) монархии. И удивительно, что, в то время как Габсбурги, несмотря на неподдельное сочувствие католиков в Австрии и их лидеров, так и не получили шанса на восстановление своей власти в стране, где возникла их власть, приверженность законной династии в королевстве Венгрия оказалась настолько сильной, что последний император Габсбург Карл I как король Венгрии Карл IV сделал две катастрофические попытки возвратить себе хотя бы венгерскую часть своего наследства, но лишь был сослан на Мадейру, где и умер в 1921 г.

Его и его сторонников особенно возмущало успешное сопротивление бывшего австро-венгерского адмирала Хорти, правившего Венгрией в качестве регента в ожидании реставрации королевской власти. Он достиг этого положения, которое занимал до последнего этапа Второй мировой войны, после особенно острого внутреннего кризиса, через который из всех «новых» государств одна Венгрия вынуждена была пройти сразу же после Первой мировой войны. Правительство графа Михая Карольи, первое правительство в Венгрии, наконец полностью независимое после распада австро-венгерского союза, открыло двери коммунистической революции, которая подвергла страну террору диктатора Белы Куна и закончилась унизительной оккупацией Будапешта румынами.

Под впечатлением от этих событий последовала бурная реакция правых. После короткого демократического перерыва адмирал Хорти, который возглавлял антикоммунистические силы, 1 марта 1920 г. стал пожизненным регентом. Его полномочия расширились в 1933 г. за счет полномочий парламента, который, однако, не утратил свое традиционное место в жизни страны. Но это не было настоящей гарантией демократического правления, потому что всеобщее избирательное право, соблюдавшееся на выборах 1920 г. (которые, тем не менее, бойкотировали социалисты), было заменено в 1922 г. новым законом о выборах, который не только сократил и ограничил электорат, но и вернул в сельской местности открытое голосование. Только в городах голосование осталось тайным. Это было сделано по указу графа Иштвана Бетлена, который был премьер-министром с 1921 по 1931 г. В течение этого десятилетнего периода он вернул в Венгрию стабильность и законность, но на строго консервативной основе после объединения Христианской народной партии с Союзом мелких землевладельцев Венгрии в сильный правительственный блок, который был сторонником проекта земельной реформы, и фактически 1 миллион 785 тысяч акров земли было изъято у крупных землевладельцев и использовано для создания семейных жилищ и небольших владений.

Границы Венгрии, столь радикально измененные Трианонским договором, создали серьезные трудности и в культурной, и в экономической жизни. Наряду с мадьярским меньшинством в государствах-преемниках, Венгрия потеряла важные культурные центры, включая два университета, которые должны были быть перенесены в города Печ и Сегед, оставшиеся на ее после военной территории. Даже на этой сократившейся территории у Венгрии проживало около 10 процентов национальных меньшинств, но за исключением более полумиллиона немцев это были незначительные группы людей в государстве, которое теперь было определенно национальным. Финансовая ситуация в стране, наоборот, была тревожной после утраты прежних источников сырья и главных рынков для венгерской промышленности. Но, как и в случае с Австрией, помощь Лиги Наций, начавшаяся в 1923 г., оказалась очень кстати, путем займа и реконструкции инфляция была остановлена, и в конце 20-х гг. стало развиваться производство промышленной продукции.

Однако Венгрию сильно затронула последовавшая Великая депрессия, и, так как на выборах 1931 г. тайное голосование обернулось против Бетлена, он ушел в отставку. Годом позже премьер-министром стал военный министр генерал Дьюла Гёмбёш, который оставался им до 1936 г. Новая власть, менее аристократичная, благосклонная к земельной реформе и еще сильнее настроенная против приверженцев законной Габсбургской династии, чем Бетлен, была при этом более авторитарной и открыто поддерживала фашистские идеи. Особенно тревожным было появление националистических групп, находившихся под сильным влиянием немецкого нацизма, которые развивались при преемниках Гёмбёша и в 1938 г. объединились в партию «Скрещенные стрелы». Как и в Австрии, правительство, хотя и было настроено против этих опасных экстремистов правого толка, не сумело наладить взаимодействие даже с умеренными элементами левых, которые были разделены на реорганизованную крестьянскую партию мелких землевладельцев и социал-демократов.

Однако в последний момент перед Второй мировой войной во внутренней ситуации в Венгрии произошло заметное улучшение. Майские выборы 1939 г. проводились по новому закону о выборах, который гарантировал более широкие избирательные права и тайное голосование в деревнях. Тем не менее правительство получило абсолютное большинство голосов, хотя в парламенте появились 43 нациста. Новый премьер-министр граф Пал Телеки, выдающийся ученый и государственный деятель, который занимал эту должность недолгое время перед Бетленом, был бы подходящим человеком для нахождения способа преодоления внутреннего кризиса, если бы уже не начался международный кризис, создавший особенно безнадежную ситуацию для Венгрии. Венгерский случай типичен как пример тесной связи между внутренними проблемами народов Центрально-Восточной Европы и внешней политикой, а для потерпевшей поражение Венгрии было труднее, чем для любой другой страны, сочетать свои усилия в направлении перестройки с хорошо сбалансированным ведением своих внешних дел.

Румыния. Ревизионистские усилия Венгрии были направлены главным образом против трех государств-победителей, которые получили территориальный выигрыш по Трианонскому договору. Самыми большими были приобретения Румынии, что привело к сильной вражде между двумя государствами, которых запутанная проблема Трансильвании разделяла столь многие века. Но Большой Румынии, появившейся после Первой мировой войны с площадью 122 282 квадратные мили, что было более чем вдвое больше цифры 1914 г., с в три раза большим населением (почти 18 миллионов человек), тоже пришлось столкнуться с ревизионизмом – уже Болгарии. Более того, это была единственная страна в Дунайском и Балканском регионах, которая имела общую границу с Советским Союзом. Это было еще одним источником напряженности из-за спора по поводу Бессарабии.

Но с точки зрения внутренней ситуации большая протяженность довоенного королевства создала очень серьезные проблемы. Объединение Молдавии и Валахии с новыми территориями было непростой задачей даже в отношении румын, которые на бывших венгерских и австрийских землях имели другое окружение и с незапамятных времен находились под влиянием Запада. Все румыны действительно стремились развивать отношения с Западом и гордились своим латинским происхождением. Но в той части их страны, которая с конца Средних веков находилась под влиянием Османской империи, последствия ее власти невозможно было полностью стереть за первые десятилетия полной независимости. Это деликатное обстоятельство объясняет различные недостатки новой Румынии, хотя в период между двумя мировыми войнами был достигнут большой прогресс в направлении национального единства. Это было особенно заметно в области культуры, где новые румынские университеты в Клуже, столице Трансильвании, и Черновицах, столице Буковины, заменившие венгерское и немецкое учебные заведения в этих же городах, тесно сотрудничали с большим университетом в Бухаресте и университетом в Яссах в Молдавии. Крупный историк и ведущий государственный деятель Н. Йорга был живым символом этого культурного возрождения, которое объединяло всех румын.

Гораздо более запутанной была проблема национальных меньшинств на различных территориях, присоединенных к собственно Румынии. В пределах своих расширившихся границ это королевство, когда-то вполне однородное, объединяло почти 30 процентов (28,1 процента согласно официальной статистике) меньшинств, поделенных на множество различных групп. Некоторые группы были незначительными, а пять из них представляли непростую проблему. Самыми многочисленными и сильными в своем противостоянии были венгры-мадьяры (почти полтора миллиона человек), включая шеклеров в юго-восточном районе Трансильвании, которая теперь находилась в самом центре разросшегося королевства. Довольно большим (полмиллиона человек) было и украинское меньшинство, проживавшее вдоль восточной границы Румынии, но эта группа вряд ли привлекала внимание Советского Союза. Болгары (около 350 тысяч человек) в смешанном регионе Добруджа составляли довольно опасный невоссоединенный регион. Еврейский вопрос тоже представлял важную проблему, так как евреи насчитывали почти 5 процентов населения страны. Антисемитизм на культурной, а еще больше на экономической основе стал усиливаться в связи с политическими событиями позднего межвоенного периода.

Внутренняя политика в Румынии после Первой мировой войны тоже начала развиваться на явно демократической основе. Всеобщее избирательное право было введено уже в 1918 г., земельная реформа в пользу многочисленного крестьянского населения прошла в 1920–1921 гг., а за конституцию наконец проголосовали в 1923 г. Общее мнение, что румынский «королевский парламентаризм» не отвечал должным требованиям, не лишено преувеличения, но верно и то, что это во многом зависело от личности короля. Несмотря на огромные экономические трудности и серьезную общественную напряженность между сельским и городским населением, условия жизни в стране были удовлетворительными, пока в 1927 г. не умер король Фердинанд I. Вместе со своей супругой, англичанкой по рождению королевой Марией, он добился большой популярности в послевоенный период. Несколько месяцев спустя смерть его ближайшего сподвижника – премьер-министра Ионела Брэтиану (Братиану) положила конец ведущей роли Либеральной партии, потому что на следующий год его (Брэтиану) брат Винтилэ (Винтила) был сменен крестьянским лидером из Трансильвании Юлиу Маниу.

Несколькими годами раньше его партия была объединена с Крестьянской партией довоенного королевства в Национальную крестьянскую партию, что было важным шагом к более тесному сотрудничеству разных частей страны. И хотя крестьянское правительство не оправдало больших надежд на полное решение аграрной проблемы, демократические принципы и права меньшинств соблюдались, а иностранные займы облегчили экономическую ситуацию. Перемена к худшему наступила не только как последствие Великой депрессии, но и в связи с возвращением принца Кароля – сына короля Фердинанда I, жившего в эмиграции, который в 1930 г. занял место своего собственного младшего сына, короля Михая. Маниу, который способствовал этому возвращению с целью противодействия Либеральной партии, враждебно относившейся к Каролю, потерял свое кресло премьер-министра еще до конца этого года. Король Ка-роль II, как он стал называться, вопреки своим обещаниям правил 10 лет с честолюбивой целью установить нечто вроде королевской диктатуры.

В разгар частых кабинетных кризисов и развала и Крестьянской, и Либеральной партий из-за придворных интриг появилась антидемократическая организация националистов-экстремистов под названием «Железная гвардия». Эту группу сначала поощряли власти, но вскоре она так встревожила самого короля, что после поражения правительства на выборах в декабре 1937 г. он сначала назначил премьер-министром лидера другой, довольно небольшой группы националистов, а затем патриарха Румынской православной церкви. В 1938 г. референдум одобрил новую конституцию, которая сосредоточивала власть в руках короля и ограничивала роль парламента, избиравшегося на корпоративной основе. И хотя Кароль II тем самым в конце концов оттолкнул от себя все демократические силы, он в то же время продолжал подавлять фашистское движение «Железная гвардия», руководители которого были расстреляны в ноябре 1938 г. при шокирующих обстоятельствах. Но, несмотря на Фронт национального возрождения, сформированный королем, «Железная гвардия» продолжала свою подрывную деятельность. Убив еще одного премьер-министра, она создала в стране неразбериху в тот самый момент, когда начало Второй мировой войны заставило Румынию полностью осознать свое уязвимое положение между нацизмом, наступавшим с Запада, и российским коммунизмом. В случае Румынии, как и во многих других случаях, желание избежать обеих этих опасностей объясняет отчаянные попытки установить действительно сильную государственную власть даже самыми сомнительными средствами.

Югославия. Менее уязвимым казалось положение другого государства, которое благодаря мирному урегулированию после Первой мировой войны превратилось из небольшой балканской страны в державу средних размеров, территория которой простерлась далеко в Дунайский регион. Государство, или королевство, как его позднее обычно называли, сербов, хорватов и словенцев, получившее официальное название Югославия в связи с фундаментальными реформами 1929 г., было не таким большим, как новая Румыния, но его территория площадью 96 134 квадратные мили с населением более 12 миллионов человек создавала еще более серьезные проблемы для национального единства.

Как и в случае Чехословакии, следует четко различать вопрос национальных меньшинств, неизбежный в этой части Европы, и вопросы, возникающие в отношениях между ведущими народами, присоединившимися друг к другу, чтобы создать новое общее государство. Общая численность настоящих меньшинств не была особенно высокой – около 17 процентов, и среди них было такое разнообразие венгров, немцев, албанцев и представителей других народов, разбросанных по различным приграничным регионам, что ни одна из этих групп не играла большой роли. Безусловно, они были менее значимы, чем югославские меньшинства, оставшиеся под властью чужого государства, особенно в Италии. Но сами югославы состояли из трех разных народов, в связи с распадом Габсбургской монархии решивших осуществить свою давнюю мечту, объединившись в одно независимое государство, но не у всех у них было одно и то же представление о такой Югославии. Для сербов, которые сами по себе составляли бо́льшую половину всех югославов, это государство должно было быть фактически увеличенной Сербией. Его ядром должно было стать королевство, которое своими усилиями и окончательной победой в Балканских войнах и Первой мировой войне сделало такое объединение возможным и которое во время мирного урегулирования уже присоединило к себе Черногорию – другое ранее независимое государство, созданное сербским народом. Даже там, несмотря на общую этническую и религиозную принадлежность, по крайней мере сначала, возникло сопротивление такому поглощению одного государства другим. Запутанной, как всегда, была ситуация в Македонии, официально считавшейся чисто сербской, но в которой существовало движение за независимость под влиянием сторонников Болгарии. А боснийские сербы считали себя отличными от других сербов не только по историческим причинам, но и главным образом потому, что 750 тысяч человек из них были мусульманами. Но религиозные различия между православным большинством сербов и исключительно католиками-хорватами имели даже более глубокие последствия, несмотря на их общее христианское наследие и почти идентичные языки. Их разделяла не только религия. Нигде в Центрально-Восточной Европе в XX в. антагонизм между западными и восточными культурными тенденциями не был сильнее. Более того, идея о государственных правах Хорватии, сохранившаяся на протяжении более восьми веков союза с Венгрией, теперь была такой же действенной преградой для централизации, которую хотели осуществить сербы.

Если рассматривать положение словенцев – католиков западной культуры, как и хорваты, – то значение этого последнего фактора становится очевидным. Эта третья и самая маленькая часть югославов численностью менее полутора миллионов человек, у которой никогда не было своего отдельного государства, возмущалась доминированием сербов гораздо меньше. Более того, эти два народа, разделенные хорватами, не были непосредственными соседями. Также важным было то, что словенцы как народ, отношение к которому в довоенной Австрии было не самым благосклонным, теперь впервые получили возможность свободного культурного развития и свой национальный университет, основанный наконец в Любляне (при австрийцах называлась Лайбах). Хорваты, которые даже под властью венгров имели свой университет и национальную академию в Загребе (при австрийцах назывался Аграм), ничего не выиграли в этом отношении. Культурное развитие всего сербского населения, которое раньше было разделено политическими границами, разумеется, сильно ускорилось в расширившемся государстве. Университет, хотя и неполный, был основан даже в столице отсталой Македонии Скопье.

С экономической точки зрения больше всех выиграла Сербия, потому что, не имея столь долгое время выхода к морю, теперь она могла пользоваться портами побережья Далмации. Тот факт, что один из них – Задар (Зара) был отдан Италии за столом мирных переговоров, и тот факт, что еще более значимый хорватский порт Риека (Фиуме) был в конечном счете аннексирован ею же после нескольких лет раздражающих споров, действительно повлияли, но кардинально не изменили возможности нового развития, открывшиеся перед всей страной. А так как сербы и словенцы были крестьянскими народами, в то время как в Хорватии крестьяне, объединившиеся в сильную партию, после радикальной земельной реформы теперь представляли собой главную силу в национальном движении, то в тройственном королевстве было меньше социальной напряженности, чем в большинстве других стран Центрально-Восточной Европы.

Династия Карагеоргиевичей, тоже имевшая местные крестьянские корни, должна была стать объединяющей силой. Но она была гораздо более популярна в Сербии, где эта династия возникла и которую старый король Петр I и его сын Александр, ставший его преемником в 1921 г., так храбро защищали во время войны. Настоящие трудности начались, когда после временной администрации, в которой словенские и хорватские деятели занимали ключевые позиции наряду с сербскими, в 1921 г. было избрано Учредительное собрание. Пятьдесят четыре коммуниста, которые получили места в этом собрании из-за послевоенной депрессии, были лишены своих мандатов после убийства министра внутренних дел коммунистом. Вся эта партия была объявлена вне закона и вскоре утратила все свое влияние, которое у нее было. Но возник опасный антагонизм между сербским централизмом, представленным Радикальной партией под руководством Николы Пашича, и федералистской тенденцией, которую защищала хорватская Крестьянская партия, получившая подавляющее большинство в Хорватии под умелым руководством Степана Радича. Под влиянием первого конституция, принятая в Видов день (Видовдан), установила централизованную власть, против которой с самого начала были хорваты, несмотря на демократические свободы и пропорциональное представительство в парламенте, способствовавшее сосуществованию многочисленных партий.

Ситуация стала критической, когда Радич, находившийся то в тюрьме, то в правительстве и в 1927 г. вступивший в союз с сербами-федералистами, был застрелен вместе с двумя своими сторонниками депутатом от Черногории во время произнесения речи в парламенте 20 июня 1928 г. Когда новый лидер хорватской Крестьянской партии доктор Владко Мачек попросил разделить страну на федеральные земли с полным самоуправлением, король отреагировал установлением своей собственной диктатуры 9 января 1929 г. Он надеялся спасти единство королевства, уже не сербского, а югославского, путем централизации власти. Именно тогда это государство и получило официальное название Югославия и было разделено на девять провинций (бановин) под управлением королевских губернаторов, которые соответствовали скорее географическим нежели историческим, единицам или этническим группам. Новая конституция 1931 г. казалась возвратом к демократии, но избирательная система сильно уменьшила роль всех оппозиционных партий.

Когда Александр I был убит в Марселе 9 октября 1934 г., его брат, князь Павел, стал главным регентом ввиду юного возраста его сына Петра II. В системе управления государством не произошло никаких изменений, хотя руководству не хватало планомерности. Вражда между сербами и хорватами, казалось, будет продолжаться бесконечно, и Мачек был дважды арестован. Но выборы 1938 г., на которых хорваты и сербская оппозиция совместно получили большинство голосов, заставили нового премьер-министра Д. Цветковича вступить в переговоры с доктором Мачеком. Несмотря на огромные трудности с обеих сторон, переговоры привели к заключению договора (sporazum) 26 августа 1939 г., который создал автономную Хорватию, включавшую более одной четверти всего королевства, что было первым шагом на пути к федерализации и настоящему возрождению демократических свобод с тайным голосованием и свободной деятельностью партий. Доктор Мачек стал в правительстве вице-премьером, и Югославия вроде бы решила наконец свои главные проблемы, когда всего несколько дней спустя началась Вторая мировая война, создавшая совершенно новые угрозы.

Болгария. Строго говоря, в объединение всех югославов, то есть южных славян, должны были быть включены и болгары. Но после 2-й Балканской войны и из-за позиции Болгарии в Первой мировой войне вражда между сербами и болгарами стала еще глубже. Болгария как одна из стран, потерпевших поражение, находилась в совершенно ином положении. Перед уменьшившейся до 40 тысяч квадратных миль с населением около 6 миллионов человек, не включая почти никаких меньшинств, кроме 800 тысяч мусульман в основном турецкого происхождения, Болгарией не стояла проблема объединения, она была больше поглощена своими ревизионистскими устремлениями. Общественная структура этого преимущественно крестьянского народа также была вполне однородной, так что главные трудности ее внутриполитической жизни были следствием реорганизации после двух последовавших одно за другим поражений и напряженности между революционно настроенными националистами, вдохновленными македонцами, которые особенно противились мирному урегулированию, и теми, кто хотел серьезно заниматься перестройкой страны.

Начало казалось вполне благоприятным. Молодой царь Борис III, который сразу же после заключения перемирия стал преемником своего сильно дискредитировавшего себя отца Фердинанда, вынужденного отречься от престола (и бежать из страны), приложил максимум усилий к тому, чтобы сделать управление страной действительно демократичным в соответствии с ее интересами. На выборах в августе 1919 г. Аграрная партия получила такое огромное большинство голосов, что ее лидер Александр Стамболийский, яростный противник режима военного времени, мог править страной как премьер-министр почти четыре года. Его политика была настолько благосклонна к классу крестьян как во внутренних, так и внешних делах, где он планировал наладить сотрудничество восточноевропейских стран, управляемых крестьянскими партиями, что его постоянная борьба с оппозицией закончилась 9 июня 1923 г. – он был убит македонским революционером.

Последовала реакция, которой не удалось положить конец политическим убийствам и коммунистическим заговорам. Кризис достиг своей наивысшей точки в апреле 1925 г., когда после нескольких покушений на жизнь царя была взорвана бомба на похоронах убитого генерала в Софийском соборе, в результате чего было убито и ранено несколько сотен человек. Коммунистическая партия теперь была вне закона, но оставались бесконечные проблемы, создаваемые Македонской революционной организацией и сочувствующими ей болгарскими националистами. Они продолжались до тех пор, пока в попытке улучшить отношения с соседями и восстановить порядок в стране военные и новая политическая группа, стремившаяся объединить городское и сельское население, не установили в мае 1934 г. едва прикрытую диктатуру премьер-министра Георгиева.

Именно царь пытался вернуться к парламентской форме правления после замены военных руководителей страны на гражданских. Он издал новый закон о выборах, который должен был устранить влияние соперничающих партий, но делал возможным представительство оппозиции. Парламент снова собрался в 1938 г., правда только как консультативный орган. Еще один государственный переворот, подготовленный македонскими террористами, закончился провалом, и новые члены парламента, коммунисты, были изгнаны из него, так что накануне Второй мировой войны произошла явная стабилизации ситуация в Болгарии, власть в которой пыталась обуздать всех экстремистов.

Если, тем не менее, ситуация в Болгарии была хуже, чем в почти во всех других странах Центрально-Восточной Европы, то во многом за счет последствий внешней политики, поставившей ее в изоляцию на Балканах. Несмотря на все усилия примириться с Югославией и заняться культурным и экономическим развитием страны, Болгарии еще не удалось полностью переориентировать свою внутреннюю и внешнюю политику, когда новый европейский кризис снова поставил ее перед принятием трудного решения.

Албания. Положение Албании – самой маленькой и наименее развитой балканской страны – тоже было необычайно тяжелым. После Первой мировой войны она была восстановлена в границах, установленных после долгих проблем, с территорией площадью чуть более 10 тысяч квадратных миль и населением менее миллиона человек. Даже при этом среди албанцев была совершенно изолированная с точки зрения национальности и языка группа людей, сильно отличавшаяся своими религиозными воззрениями, которая включала и православных христиан, и католиков, и мусульман.

Именно мусульманский лидер в этой стране, гордившийся давней традицией борьбы с турками, сыграл самую важную роль после заседания Национального собрания в конце 1918 г. и ухода итальянских оккупационных войск в августе 1920 г. Ахмед-бей Зогу был первым министром внутренних дел, а потом в 1922 г. – премьер-министром. И хотя Зогу был изгнан из страны два года спустя, когда православный епископ Фан Ноли стал пользоваться в стране решающим влиянием, он вернулся на Рождество 1924 г. и месяцем позже был избран президентом республики. Однако Зогу был убежден, что Албания еще не готова к демократической форме правления, и 1 сентября 1928 г. был провозглашен королем Зогу I.

Служба, которую он сослужил своей стране, была вполне реальной, и под его руководством Албания достигла большого прогресса. В ней воцарился мир и прошла модернизация не только в материальной сфере путем улучшения связи, развития городов – столицы Тираны и портов Валона (Влёра) и Дураццо (Дуррес) – и создания важной отрасли – нефтяной промышленности, но и был создан прогрессивный свод законов, и началась образовательная и литературная деятельность, которая способствовала подъему национального самосознания. Периодически возникавшие бунты неуспокоившегося населения, которое было против проведения насущно необходимых реформ, приходилось подавлять, но постепенно оппозиция сократилась и жизнь в стране стабилизировалась.

Однако оставалась опасность, исходившая от Италии, влияние которой король сначала надеялся использовать с целью получения крайне необходимой финансовой помощи. В договоре 1926 г. он даже признал право Италии вмешиваться в дела Албании по ее просьбе. Позднее Зогу пытался остановить это вмешательство, отвергнув план таможенного союза и закрыв итальянские школы. Компромисс, казалось, стал возможным в конце 1930-х гг. В 1938 г. король женился на венгерке, мать которой была американкой, и у него родился наследник. Но на следующий год в разгар многообещающих событий Албания совершенно неожиданно стала одной из первых жертв беспричинной агрессии Италии, в результате которой на Балканский полуостров вернулась иностранная власть и сделала Албанию угрозой для ее соседа – Греции.

Греция. Несмотря на свою колеблющуюся позицию, сохранявшуюся почти до конца Первой мировой войны, и благодаря искусству либерального лидера Элефтериоса Венизелоса, который представлял ее на Мирной конференции, Греция считалась державой-союзницей и сильно расширилась территориально в результате подписания Севрского договора. Но чтобы закрепить свои завоевания, Греции пришлось вступить еще в одну войну против новой Турции под властью Мустафы Кемаля, которая закончилась ее поражением и разочарованием в Лозаннском договоре. Даже когда мир был наконец восстановлен почти пятью годами позднее, чем на Западе, истощенной Греции пришлось столкнуться с огромной проблемой обмена населением. Фактически, это смягчило напряженные отношения с Турцией, но главным образом за счет греков, которым пришлось переселять около 1,4 миллиона беженцев. Мечта об имперском расширении в направлении Константинополя и Малой Азии растаяла, а положение Греции настолько ослабло даже на Эгейском море, что Италия отказалась отдать ей обещанный архипелаг Додеканес. Будучи далекой от восстановления власти Византии, новая Греция осталась одним из небольших Балканских государств площадью менее 50 тысяч квадратных миль и населением около 7 миллионов человек.

Более того, после войны внутренний конфликт сохранился между либералами, стоявшими за республиканскую форму правления, и роялистами, которые в 1920 г. вернули к власти короля Константина. Во время Первой мировой войны он был изгнан союзниками, и, несмотря на проигрыш в войне с Турцией и его отречение от престола в 1922 г., роялисты сделали его преемником сына Константина-Георгия II. Но в начале следующего года молодому королю пришлось покинуть Грецию, где в марте 1924 г. была провозглашена республика. Новая конституция, разработанная по французскому образцу, оставившая президенту гораздо меньше власти, чем раньше было у короля, была утверждена в 1927 г. 12 лет республиканского правления не были безуспешными. Серьезная проблема беженцев была в основном решена, экономические условия улучшились с помощью греческих эмигрантов в Соединенных Штатах, развивались индустриализация и ирригация земель, а интеллектуальная жизнь процветала и в Афинах, и в новом университетском центре в городе Салоники.

Как и везде, главной проблемой было политическое соперничество между партиями, особенно либералами и популистами, как теперь называли роялистов. Последние были настолько сильны, что самим республиканцам время от времени приходилось прибегать к диктаторским методам в борьбе с коалицией их оппонентов, возглавляемой Панагисом Цалдарисом. В такой ситуации даже маленькая и несущественная коммунистическая партия могла сыграть опасную роль. Когда популисты получили большинство на выборах 1933 г., а либералы отреагировали тем, что организовали еще один военный мятеж, референдум решил в пользу восстановления монархии, и в 1935 г. Георгий II возвратился в страну.

Несмотря на общую тенденцию к примирению и желание короля поддержать парламентскую форму управления, равное влияние двух главных партий и 15 коммунистов, удерживавших баланс сил в парламенте из 300 человек, привел к назначению в 1936 г. беспартийного правительства, которое возглавил генерал Иоаннис Метаксас, который временно приостановил действие конституции и распустил парламент. Даже его диктаторский режим, с которым отождествлял себя король, не был лишен конструктивных достижений. Воспользовавшись общим улучшением экономической ситуации, Метаксас добился увеличения выпуска и сельскохозяйственной, и промышленной продукции, развивал внешнюю торговлю и начал программу социальных реформ. Без поддержки народа Метаксасу пришлось пренебречь славной традицией греческой демократии и столкнуться по крайней мере с пассивной оппозицией, особенно среди интеллигенции. Поэтому в Греции тоже сложилась непростая ситуация, когда растущая внешняя угроза потребовала единства всех национальных сил.

Простой факт, что, несмотря на эти внутренние разногласия, сопротивление греков оказалось особенно героическим – хотя и практически безнадежным, – когда ее свободе и независимости был брошен вызов, является ответом на всю преувеличенную критику со ссылкой на общие успехи не только Греции, но и всех стран Центрально-Восточной Европы в период между двумя мировыми войнами.

Сходства в успехах этих стран, столь различных во многих отношениях, действительно поражают. Во всех из них, включая самые маленькие и слабые страны и даже те страны, которые пострадали от недавних поражений, был достигнут поистине поразительный прогресс в экономической и – что часто остается совершенно незамеченным – культурной областях. Даже совершенно недавно освобожденные народы, которые никогда раньше не имели ни полной независимости, ни самоуправления, очень быстро и в самых тяжелых условиях превратились в настоящие государства, что свидетельствует о том, что для них тоже независимость была нормой жизни. Несмотря на противоречия между некоторыми из новых или расширившихся и реорганизованных государств, которые были почти неизбежны ввиду проблемы установления границ, в течение всего этого периода, когда их оставили большие державы, во всем этом регионе не вспыхнула ни одна война, а отдельные государства были заняты решением своих внутренних проблем, проведением социальных и конституционных реформ.

Социальные реформы проходили везде в правильном направлении. Если их цель была полностью достигнута лишь в исключительных случаях и если улучшение казалось медленным во многих аспектах, следует учитывать недостаток времени, чтобы оценить результаты такой многообещающей эволюции, которая в любом случае была гораздо более желательна, чем насильственное революционное свержение власти. В этой области, как и во всех других, самые большие трудности возникали из-за конституционных кризисов, которые развились почти одновременно практически во всех странах Центрально-Восточной Европы и на которые указывают как на доказательство их неспособности установить действительно демократические формы правления. В этом отношении сходные черты в их одновременном развитии действительно чрезвычайно важны.

Сразу же после мирного урегулирования все страны Центрально-Восточной Европы хотели начать свою воссозданную или реорганизованную жизнь на демократической основе, следуя образцу Западной Европы, особенно Французской республики. Такое желание было естественным не только как реакция на формы правления, которые были навязаны большинству из них в предыдущий период их истории, но и как возврат к прежним демократическим традициям и наилучший способ присоединиться к тому, что казалось общей тенденцией в послевоенном мире.

Раз так, то законно будет спросить, почему лишь с двумя исключениями эти же самые государства сочли необходимым менять свои конституции через несколько лет и искать формы правления, для которых была характерна сильная исполнительная власть, иногда явно авторитарная, находившаяся под влиянием представлений о корпоративном государстве, хотя ни в одном случае она не была фашистской в обычном понимании.

Будет неправильным утверждать, что демократия в Центрально-Восточной Европе не сработала. В добавление к старой парламентской традиции некоторых стран этого региона достижения демократических режимов в первые годы после войны противоречили бы такому толкованию. Также было бы ошибкой считать изменения в последующие годы чем-то исключительным, что имело место только в Центрально-Восточной Европе. Напротив, именно конституционное развитие в соседних странах повлияло на них столь решительным образом. Это случилось не из-за какой-то притягательности, которую тоталитарные режимы, явно столь успешные в других регионах Европы, могли внушить свободолюбивым народам, оказавшимся окруженными коммунизмом, фашизмом и нацизмом, а из-за угрожавшей им опасности ввиду их уязвимого географического положения, опасности, которая так часто возникала в прошлом во времена существования деспотичных, агрессивных империй, предшествовавших современным тоталитарным системам. Оказалось иллюзией, что форма правления, промежуточная между этими системами и простой демократией, будет гарантией безопасности. Но трудно винить государственных деятелей, которые прибегнули к такому решению, встревожившись недостатками демократической системы, которые вызывали такие же опасения даже в более безопасных уголках мира.

Безусловно, было ошибкой в самом начале выбирать то, что казалось самой либеральной и прогрессивной формой из всех различных форм демократического правления, при которой президентская власть была крайне ограниченна и существовала сложная пропорциональная система выборов. Когда правые или левые экстремисты пытались пользоваться такими ситуациями, ограничение демократии должно было бы показаться единственным шансом на спасение ее базовых составляющих от абсолютно антидемократических нажимов. Но замечательно то, что обычно следом возникала тенденция к постепенному восстановлению урезанных демократических свобод, резко прерванному тоталитарной агрессией, которой было невозможно избежать.

То, что сделать это было невозможно, доказывают две страны Центрально-Восточной Европы, которых справедливо хвалят за то, что они никогда не меняли свои демократические институты и, тем не менее, были в числе первых, подвергнувшихся нападению – Чехословакия со стороны нацизма, а Финляндия – коммунизма. Ни в их случае, ни в случае других государств, где демократия прошла через более или менее острые кризисы в коротком периоде независимости, нельзя ставить под вопрос общую хронику событий этого периода просто потому, что все эти страны, каково бы ни было их конституционное развитие, не были достаточно сильны, чтобы защитить свою свободу от противника. Что всем им было нужно для продолжения своей мирной деятельности – это более благоприятная международная обстановка, которую проводимая ими внешняя политика тщетно пыталась улучшить зачастую совместными усилиями, поэтому и рассматривать мы их будем с общей точки зрения. Но прежде чем сделать это, следует объяснить совершенно различное положение еще двух отдельных народов.

В противоположность тринадцати свободным и независимым странам, свободно развивавшимся между Швецией, Германией и Италией, с одной стороны, и Советским Союзом – с другой, два народа в этом регионе, которые тоже надеялись получить независимость и стать демократическими национальными государствами, были включены в состав СССР и снова оказались под властью России. Это были украинцы и белорусы.

Какие-то части обоих народов оказались в границах Польши, часть украинцев – в Чехословакии и Румынии, а совсем немного белорусов – в Латвии. Но после окончательного мирного урегулирования огромное большинство обоих народов оказалось в составе советских (социалистических) республик, которые изначально должны были быть независимыми, но под властью коммунистов, контролируемых Москвой. Этот контроль было легко установить в сравнительно небольшой Белорусской республике (БССР – Белорусской Советской Социалистической Республике), где после свержения недолго просуществовавшего демократического правительства 10 февраля 1919 г. была провозглашена советская власть. Эта власть немедленно выступила за федерацию с Россией и менее чем через год 16 января 1920 г. заключила тесный военный и экономический союз с Москвой. Но в гораздо большей Украине (УССР – Украинской Советской Социалистической Республике) Украинская коммунистическая партия под руководством Мануильского и Раковского, которые вообще не были украинцами, полностью подчинили Советской России «независимую» республику, первой столицей которой был Харьков, расположенный рядом с ее границей. 28 декабря 1920 г. во время мирных переговоров с Польшей в Риге между Украинской и Российской Советской Республиками был подписан союзный договор, который предусматривал создание совместного Народного комиссариата в рамках российского правительства, расширившегося за счет представителей Украины.

После заключения мирного договора в Риге идея о настоящем федеративном союзе всех советских республик, уже подготовленная 1 июня 1919 г. специальной комиссией, стала быстро развиваться под давлением России и в связи с почти полным истощением Украины войной, революцией, засухой и тифом. Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (РСФСР), во много раз бо́льшая по площади и населению, чем все другие республики, включая республики Закавказья и Центральной Азии, была, разумеется, ядром этого союза. И именно этому правительству постепенно переходила все бо́льшая власть от союзных республик, включая право представлять их в международных отношениях, как это произошло с Украиной на Генуэзской конференции в апреле 1922 г. В конечном счете 30 декабря этого года «договор о слиянии» объединил РСФСР, Украину (УССР), Белоруссию (БССР) и ЗСФСР (Закавказскую Социалистическую Федеративную Советскую Республику, образованную уже 12 марта 1922 г. Арменией, Азербайджаном и Грузией, Закавказскую Федерацию Социалистических Советских Республик, в декабре изменившую название) в «одно федеративное государство».

Задуманный и утвержденный в 1923 г., этот союз был настолько централизованным, что в окончательной редакции текста первой Конституции СССР от 30 января 1924 г. пришлось сделать некоторые уступки чувствам представителей нерусских национальностей. «Право выхода» из союза, гарантированное всем союзным республикам в статье 4, было просто фикцией и подчинялось праву рабочего класса укреплять свою власть. И хотя суверенитет отдельных республик был ограничен статьей 3 «только в отношении вопросов, относящихся к компетенции Союза», эта конституция передавала так много реальной власти центральным «Всесоюзным Комиссариатам» в Москве, что местной администрации ее оставалось очень мало. В добавление к Совету Союза, в котором делегаты от РСФСР составляли, разумеется, огромное большинство, в качестве второй палаты Верховного Совета был создан Совет национальностей, в котором союзные республики и даже автономные образования внутри этих республик (в основном в РСФСР) имели равное представительство, но эта палата решала по большей части проблемы национальностей.

Что касается этих проблем, то главным принципом, многократно повторяемым Лениным и Сталиным (который был официальным экспертом в этой области), была свобода по форме, но самобытность по содержанию – формулировка, признававшая право каждой национальности на использование своего языка и народных обычаев, но при условии, что все политическое, экономическое и культурное развитие всех народов будет строго следовать коммунистическому образцу. А так как существовала Коммунистическая партия (ВКП(б), одна на весь союз с преобладанием русского большинства, которая реально управляла федерацией, то любые конституционные гарантии, основанные на разделе власти между союзом и отдельными республиками, оставались просто формальностью.

Господство РСФСР сохранялось даже после создания союзных республик в Средней Азии; из них Казахская ССР, созданная в 1936 г., получила территорию более миллиона квадратных миль, но была редко заселена (около 6 миллионов жителей). Две другие советские республики, расположенные на западной границе союза, были самыми большими по населению, но даже Украина (УССР) с ее 35 миллионами человек была в этом отношении в три раза меньше РСФСР; ее площадь 200 тысяч квадратных миль была незначительной по сравнению с 6,5 миллиона квадратных миль площади России. Более того, среди жителей УССР существовало значительное русское меньшинство.

И все же именно украинский национализм представлял собой самую большую проблему для национальной политики Советского Союза, и именно на Украине эта политика демонстрировала самую поразительную неустойчивость. В первые годы коммунистической власти украинские язык и культура пользовались официальной поддержкой. Киев, снова ставший столицей республики, превратился в важный интеллектуальный центр с украинскими академией и университетом. Но когда, несмотря на эти официальные уступки, коммунизм не достиг достаточного прогресса, в качестве противопоставления появилась политика стандартизации и унификации под властью Москвы, которая была даже еще более жесткой, чем при царях. Первый пятилетний план, который был введен в действие в 1928 г., стал шансом привлечь в старые и новые промышленные центры Украины большое количество рабочих из России. Русский язык был введен как второй язык во всех школах, и начались репрессии в отношении и интеллектуальных лидеров, обвиненных в реакционном национализме, и крестьян, выступавших против коллективизации сельского хозяйства.

Аресты, суды и депортации, в том числе профессора Михаила Грушевского (1866–1934), сломленного и умершего в ссылке, дезорганизовывали жизнь украинского народа.

Такие насильственные меры не понадобились в гораздо меньшей Белорусской ССР с ее площадью всего лишь около 60 тысяч квадратных миль и 8 миллионами человек населения. Здесь тоже родной язык и культура поощрялись, по крайней мере сначала, и в столице республике Минске был создан интеллектуальный центр со своим Белорусским университетом. Но так как в республике национальное самосознание было менее развито, чем на Украине, а организованное сопротивление коммунизму было еще более затруднено, то на эту формально белорусскую культуру большое влияние оказывала Москва. Подобно украинцам, белорусы тоже имели меньше реальной свободы в своей советской республике, чем в соседней Польше, где, даже будучи меньшинствами, они могли самоорганизоваться политически без какой-либо навязанной идеологии.

В Советском Союзе тенденция к централизации, растущей в связи с прогрессом экономического планирования, была закреплена в новой конституции 1936 г. в виде нового перераспределения власти, которая передала решение еще большего количества вопросов Союзным комиссариатам или поставила деятельность на местах под руководство федерации. Не было реальной компенсацией то, что изменение в составе Совета национальностей лишило РСФСР большинства в этом органе власти, роль которого все больше уменьшалась, превращаясь в дискуссионную трибуну для нерусских национальностей. Даже это изменение было больше на пользу неславянским народам, чем украинцам и белорусам. Их в целом, несмотря на их сравнительно большую численность и более высокий уровень развития, считали лишь двумя из несметного числа этнических групп (иногда приводятся цифры около 180), которые официально различались в этой, можно сказать, Российской империи с коммунистическим режимом. Защита всех союзных и автономных республик, регионов и областей конституцией 1936 г. – такая же фикция, как и статьи конституции, демонстрировавшие видимость возврата к демократии, в то время как чистки, начавшиеся приблизительно в это же время, сделали диктатуру Сталина еще более абсолютной.

В условиях этой диктатуры и новой системы русификации, более действенной и тонкой, чем при царе, украинцы и белорусы, связанные со всеми национальностями Евразийского субконтинента, были отрезаны от Центрально-Восточной Европы и западного содружества народов. Оставаясь в границах СССР, они были, несмотря на свое местонахождение на западной окраине Советского Союза, практически забыты западным миром, который продолжал называть всю эту федерацию Россией, как и раньше. Центрально-Восточная Европа снова сократилась до территории, которую России не удалось присоединить к своей империи или своей новой идеологии.

Не более чем на уровне представлений панславистов о федерации советский федерализм гарантировал нерусским народам этой империи нормальное, свободное развитие, которое, по сталинской терминологии, называлось национал-мистицизм.

Однако эта терминология не замедлила произвести определенное впечатление в западном мире, который пребывал в иллюзии, что один лишь Советский Союз решил проблему сосуществования многочисленных национальных и языковых групп в одном государстве и создал необычно успешную форму федерализма. В обоих отношениях контролируемая Россией коммунистическая Восточная Европа, казалось, опередила Центрально-Восточную Европу, где, несмотря на повсеместное применение принципа самоопределения, каждое из «новых» независимых национальных государств имело свои собственные более или менее острые проблемы национальных меньшинств и где никакой федерализм не способствовал по крайней мере экономическому сотрудничеству. Поэтому важно помнить, что свободные народы Центрально-Восточной Европы как члены Лиги Наций, активным противником которой СССР был на протяжении многих лет и присоединился к ней лишь в 1934 г., имели возможность решать свои проблемы и особенно вступать в региональные соглашения. И снова лишь нехватка времени и тоталитарное давление с обеих сторон помешали этим планам полностью осуществиться.