Глава 13
Воскресенье

Оказалось, что телефон полностью разрядился. Сей факт Петр Кравченко обнаружил, когда собрался выставить будильник на 7 утра. Он так увлекся поисками Ксюшиных сетевых собеседников, что не стал доставать мобильник из кармана куртки, оставленной в прихожей на вешалке, понадеялся на то, что звонок услышит, если что, а читать сообщения и тем более отвечать на них во время работы он и не собирался. Еще в самые первые дни Петр заметил, что Каменская недовольно морщится, когда видит, что он во время ее объяснений косится глазами на экран лежащего рядом с ним смартфона, пытаясь быстро ухватить глазами текст на всплывающем на пару секунд баннере. Лишний раз злить воблу не хотелось, а то опять начнет свои нравоучения.

Ему было грустно. Ксюша умерла – и ее удалили из списка «друзей», и переписку с ней стерли. Как будто хотели стереть из памяти и из всей своей жизни любые следы о девушке, которой больше нет. Ну нет – и ладно, сделаем вид, что все нормально, подумаешь, заболела и умерла, с нами-то такого не случится. И вообще, мы же никогда не умрем. И о печальном думать и вспоминать не будем.

Почему-то было очень обидно. И за Ксюшу, и за себя самого. Припомнились попытки дружеского общения с однокурсниками, и сейчас эти попытки, окончившиеся фактически ничем, казались Петру не просто жалкими – унизительными. Никто никому не нужен, если не просматривается сиюминутная выгода. Или это только в Москве народ такой? Он неоднократно слышал, что Москва – отдельная страна и ее жители – отдельная нация со своим менталитетом, но не очень-то верил. Он ведь жил здесь целых пять лет, пока учился, и ничего такого не замечал. Студенческие компании, тусовки, клубы, девушки, выпивка – всё было. И куда оно всё подевалось за три последних года? Умершую Ксюшу вычеркнули из памяти, Петра, живого и здорового, выкинули из жизни, в которой модная загородная тусовка или тупое сиденье вечером перед компом стало ценнее и желаннее общения с человеком.

Когда он осуществит задуманное, выполнит свой план, сделает себе имя в журналистике и потом «выстрелит» своим первым настоящим романом, тогда все о нем вспомнят. Начнут искать его, писать в сетях, предлагать встретиться, посидеть. А он будет с милой улыбкой отказываться, мол, никак не может, у него интервью, у него прямой эфир на радио, или съемки на телевидении, или переговоры с издательством, а то и с кинопродюсерами, дерущимися за право экранизировать модный бестселлер. Или вообще скажет: «Уезжаю на Мальдивы, снял там виллу, хочу спокойно поработать над новой книгой». Впрочем, почему именно Мальдивы? Майорка, деревушка в Альпах, домик в Финляндии на берегу озера – тоже звучит. Да мало ли привлекательных брендовых мест! Всё будет. Всё получится. И тогда они узнают…

На кухне Петр просидел еще часа полтора в бесплодных поисках информации о Ксюшиной переписке, потом решил, что пора укладываться, принес из прихожей телефон – и вот, пожалуйста… Перерыл сумку и убедился, что зарядник оставил дома. У Каменской мобильник другой марки, ее зарядник не подойдет. Блин! Чего делать-то? Проснуться самостоятельно в положенное время не получится, он спит крепко, глубоко, и уже так поздно, подъем через пять часов. Нет, точно сам не проснется. И вобла будет недовольна, начнет ворчать, а то и выволочку устроит.

Ладно, не проблема, можно оставить ноутбук включенным, выставить какой-нибудь сигнал на 7 утра. Но с телефоном он лоханулся не по-детски, мало того, что батарею не проконтролировал, так еще и зарядник дома оставил. А вдруг ему не смогли дозвониться по важному вопросу? Вдруг он, Петр, кому-то срочно понадобился, и дело не терпит отлагательства? Придется с утра отпрашиваться у воблы, съездить на квартиру.

Он проверил свои личные странички: если ему не дозвонились, то наверняка написали, пытались найти. Но нет, никто его не разыскивал, все сообщения были обычными, нейтральными. Лариса написала, что дочитала нового Мураками и ее распирает от желания обсудить с ним книгу. «Что, со своим перцем обсудить не может? Он не поймет? Или вообще книг не читает?» – с ехидцей подумал Петр и снова вспомнил Катю Волохину. Как-то коряво всё вышло. И осадок неприятный почему-то остался от понимания, что им не о чем разговаривать. Он не готов слушать о том, что ее занимает больше всего на свете, а она не понимает того, что интересно ему. То ли дело Лариска! С ней можно разговаривать часами и даже не сильно париться на тему того, что она прискакала к нему прямо из постели этого ее кадра. Петр и сам не святой, понятное дело, никогда не отказывается от секса, если само в руки идет. А идет оно не только тогда, когда Лариска убегает на неделю-другую от своего дружка, но и в других случаях, с другими девочками.

Ему отчего-то казалось настолько важным не проспать и встать вовремя, что он, хоть и наладил ноутбук, все равно просыпался каждые 30–40 минут и смотрел на часы. Опыт с использованием компьютера в качестве будильника был для Петра новым, и он опасался, что сделал что-то не так, программа не сработает, он не проснется. В итоге в очередной раз открыв глаза и увидев, что уже половина седьмого, встал, сложил постельное белье в аккуратную стопку и отправился в ванную. Когда вышел, Каменская в своем длинном халате уже наливала кофе на кухне. Часы показывали 6.52.

– Как вы рано! – удивился он. – Вы же говорили, что подъем в семь, а сами… Или это я нашумел, разбудил вас?

– Так получилось. Возрастные проблемы со сном. Я уже давно не сплю, даже умыться успела. А вы почему так рано подскочили? В вашем возрасте люди обычно спят долго, крепко и сладко, не добудишься.

– Боялся проспать, – объяснил Петр и, смущаясь, рассказал про разряженный телефон. Про то, что еще вчера утром батарея была полной, и в течение дня он телефоном пользовался совсем мало и никак не предполагал, что батарея сядет так быстро, и он так торопился, когда собирался, потому что внизу ждала Каменская…

Ему казалось, что это стыдно – быть лохом. Стыдно не распознать мошенника и дать себя обмануть. Стыдно довериться дураку или предателю, тем самым как бы расписавшись в собственном неумении разбираться в людях. И забыть проверить телефон тоже стыдно. Вообще допускать ошибки и промахи недопустимо, иначе станешь объектом насмешек. Нужно или молчать о них и не признаваться, или придумывать надежные оправдания.

– Ну и проспали бы, – легкомысленно ответила вобла, закуривая. – Что в этом страшного? Вам же не надо успевать на важную встречу, на вокзал или в аэропорт.

– Вы сказали, что подъем в семь.

– И что? Боялись, что я буду вас ругать?

Петр молча кивнул, чувствуя, как начинают пылать щеки. Он сам себя ненавидел порой за то, что краснеет, когда волнуется или злится. Есть же счастливчики, которые в таких ситуациях бледнеют! Благородная бледность совсем не то же самое, что позорный дурацкий румянец. Морда как помидор становится. И почему ему так не повезло?

– Получается, вы до такой степени боитесь любых конфликтов, что не переносите даже обычного замечания, которое вам сделает совершенно посторонний человек, который вместе со всеми своими мнениями не значит в вашей жизни ровным счетом ничего. Петя, вам не кажется, что вы сами себя загнали в угол? Вам должно быть безразлично, что я о вас думаю. Через две недели вы уедете и больше обо мне даже не вспомните. Кто я для вас? Случайный человек, вы меня не выбирали в качестве консультанта, вы хотели, чтобы с вами занималась Татьяна Григорьевна, а я уж так, сбоку припека, результат стечения обстоятельств. Даже если я начну вам выговаривать, что такого? Мир не рухнет, уверяю вас. Я уж не говорю о том, что у меня и в мыслях не было делать вам замечания и тем более ругать.

Она допила остатки кофе, затушила сигарету и полезла в холодильник.

– Давайте завтракать. У нас есть сладкие творожки в ассортименте, нарезки и хлеб. Не пропадем.

После завтрака вобла неожиданно спросила:

– Хотите – устроим свободный день?

– В смысле? – не понял Петр.

– Не будем заниматься Сокольниковым. Надо дать мозгу перестроиться, тогда он сможет увидеть картинку в другом свете.

– И что мы будем делать? Телевизор смотреть?

Ему, видимо, не удалось скрыть презрение, невольно прозвучавшее в его словах, потому что взгляд воблы вдруг сделался каким-то чересчур уж пристальным.

– Можем выйти прогуляться, подышать свежим воздухом, хотя, конечно, воздух в городе далек от свежести, один сплошной выхлоп. Вы можете почитать, посидеть в интернете, поиграть, посмотреть кино или попереписываться, а я поработаю.

Ну конечно, он будет груши околачивать, а вобла за ночь до чего-то додумалась и теперь собирается отодвинуть Петра и сделать все самостоятельно. Поработает она! Ну уж нет, этот номер не пройдет.

– Анастасия Павловна!

– Это другая работа. Мне дали отпуск на время занятий с вами, и я воспользовалась возможностью, взяла еще халтуру, деньги на ремонт нужны.

– Халтуру? – удивился Петр. – Как частный детектив?

– Как переводчик. Но если вам не нравится мое предложение, можем продолжить добивать таблицу. Вряд ли мы найдем что-то новое, но нужно доделать до конца, чтобы не сомневаться. И еще я хотела внимательно прочитать все показания сестры Георгия Данилова. А для вас у меня есть творческое задание.

Во дает вобла! То у нее лабораторные работы, то творческие задания. Что она на этот раз придумала?

– Попробуйте написать короткие диалоги между Сокольниковым и его предполагаемым подельником. Давайте допустим, что это Щетинин, который уговаривает своего дружка пойти в милицию с повинной. Сможете?

– Диалоги? – повторил Петр озадаченно. – Во множественном числе? И сколько надо придумать? Два?

– Сколько сможете. Чем больше – тем лучше. Только опирайтесь на факты. Учитывайте всё, что мы уже знаем о Сокольникове и Щетинине. Постарайтесь припомнить то, что мы с вами обсуждали. Мне нужны разные истории, построенные на одних и тех же фактах.

– Ладно, – согласился Петр.

Задание показалось ему интересным. Он тут же постарался вызвать в памяти Чистопрудный бульвар, Большой и Малый Харитоньевские переулки, двор, дом, деревья. Наверное, в конце августа – начале сентября двадцать лет назад деревья выглядели примерно так же, как на прошлой неделе, когда он там гулял. Может, чуть пониже, но листва такая же зеленая, не светлая, юная, майская, а темная, уставшая от летней жары. «Уставшая от жары листва»… Хороший образ, надо будет его использовать.

Где мог бы состояться разговор? Дома, в квартире? Или во дворе, например, возле белой «Мазды» Сокольникова? Или даже в салоне автомобиля… А может быть, друзья неторопливо прогуливались по бульвару вокруг пруда… Или сидели в кафешке… Разговор серьезный, лишние уши ни к чему, так что вряд ли Щетинин завел беседу при посторонних, в компании. Как выглядел в то время Сокольников, Петр представлял неплохо, насмотрелся на фотографии. А каким был Щетинин? Лицо, цвет волос, прическа, фигура? Групповые снимки, выданные сестрой Сокольникова и приобщенные к делу, показывали социологу Ярошу, и по атрибутике он смог точно назвать принадлежность группировки и имена командира и активистов отряда, но в лицо он не знал никого из них и не смог ответить, есть ли на этих фотографиях Дмитрий Щетинин. Скорее всего, его и не было. Если правда, что он был информатором ФСБ, то вряд ли стал бы светиться на фотках.

Каменская помыла посуду, сделала несколько шагов к двери, ведущей в коридор, и Петр вдруг заметил, что она сильно хромает. Чего это она?

– А это вы меня вчера уронили, – кисло улыбнулась вобла. – Впрочем, я сама тоже виновата, нетренированная, неловкая.

– Простите…

– Да перестаньте, Петя, все свои пацаны. Мне нужно было как следует подумать, прежде чем затевать эксперимент. Вы не обязаны знать, что я не умею группироваться при падении. Но я-то знала об этом, поэтому моя вина больше вашей.

– Зачем же вы предлагали идти на прогулку, если вам так больно? – с недоумением спросил Петр.

– А я знала, что вы откажетесь, – Каменская неожиданно повеселела. – Вы очень похожи на меня в молодости, а я бы точно отказалась. Никогда не любила гулять и очень любила работать.

– Может, в аптеку сгонять, лекарство какое-нибудь купить?

– Спасибо, Петя, у меня есть всякие мази, и противовоспалительные, и обезболивающие, я уже натерлась. Но вам придется сегодня потерпеть меня в халате. Бедро сильно опухло, джинсы даже не обсуждаются, я попыталась надеть спортивные брюки, но всё равно очень больно, до кожи не дотронуться.

– Вот блин! – невольно вырвалось у Петра.

Он уже приготовился было по привычке начать оправдываться в попытках снять вину с себя и переложить на саму воблу, но осекся.

– У вас, кажется, эппловский аппарат? – спросила она.

– Да, шестой.

Каменская выдвинула один из кухонных ящиков и достала зарядное устройство.

– У мужа такой же, – пояснила она. – У него всегда три зарядника: один дома, один на работе и один с собой в сумке. Пользуйтесь на здоровье.

– А зачем три-то? – удивился Петр. – Он у вас настоящий рассеянный профессор, все теряет и забывает?

– Он экономит интеллектуальную энергию, она ему в работе нужна. Зачем каждый раз думать, если можно не думать?

Надо же… Чего только эти воблы московские не придумают!

– А у вас сколько? – с любопытством спросил он. – Тоже три? Вы тоже энергию экономите?

– У меня один. Мне нужно поддерживать память и концентрацию внимания, приходится стараться. Тут уж надо выбирать: или экономия, или тренировка. Мой муж пока что в дополнительных тренировках не нуждается, так что может позволить себе роскошь экономить энергию. А я не могу.

Петр поставил телефон заряжаться. Ему не терпелось посмотреть, есть ли непринятые вызовы и кто его искал. Четыре звонка от матери, два от Аллы Владимировны и еще два от Климма. Больше никто субботним вечером ему не звонил. Никому он не нужен… Но это пока. Уже совсем скоро все изменится. Надо только написать забойный материал о деле Сокольникова.

Раньше Настя всегда говорила, что на ней все заживает как на собаке, и это было правдой. Царапины затягивались быстро и без следа, синяки рассасывались, сломанная нога срослась в короткие сроки, а то, что она очень долго болела, связано было с совсем другими причинами. Раньше… Тот перелом был лет пятнадцать назад. Она была на пятнадцать лет моложе. С годами процессы в клетках замедлились. С этим ушибом ей придется маяться долго. Не дай бог, окажется, что она не просто ударилась, а сломала кость или повредила тазобедренный сустав. Тогда вообще полный караул. Перелом со смещением она бы, наверное, почувствовала, а вот если трещина… «Подожду до завтра, – решила она. – Если опухоль не начнет спадать, придется тащиться к врачу. Жаль, что я не кошка и не собака. И даже не хомячок. Была б я зверем, позвонила бы Дорошину, он привез бы Нину. А хирурга-травматолога, который в воскресенье приедет на дом и привезет с собой рентгеновскую установку, среди моих знакомых нет».

А вдруг она теперь будет хромать до конца жизни?

Она вспомнила вчерашний день, старую Илону Арнольдовну с ходунками, ее квартиру, уютную, красиво декорированную и обставленную удобной мебелью. Пройдет еще несколько лет, Илоны не станет, в эту квартиру переедут, скорее всего, ее внуки с правнуками. Будут жить в этих же стенах, сидеть на этих же стульях и диванах, пить чай из тонких фарфоровых чашечек, смотреть на фотографии в рамках и с нежностью вспоминать бабулю.

А что будет с их квартирой, когда не станет ни ее, Насти, ни Лешки? Детей у них нет. За Лешкой наследовать будет некому, Настин наследник – единокровный брат Александр и его дети, так что квартира достанется, скорее всего, им. Саша человек не бедный, старенькая малогабаритная «трешка» в непрестижном районе его семье вряд ли будет нужна, квартиру сразу же продадут. В нее въедут какие-то чужие люди, но сперва сделают ремонт. Будут ходить по комнатам, решать, где и что переделать, возмущенно хихикать, мол, кому могло прийти в голову покрасить стены в такой цвет, да как неудобно расположены розетки, да какой уродский дизайн… А может быть, дом к тому времени пойдет под снос, затеют какую-нибудь очередную реновацию, и квартиру вообще не будут продавать, просто уничтожат. И для чего тогда она сейчас колотится с этим ремонтом? Вкладывает столько нервов, сил, денег…

Господи, ну что за мысли! Опять она за свое. Зачем, зачем… Затем, чтобы прожить вторую половину жизни в более комфортных условиях. Ну ладно, пусть не половину, пусть треть или даже только четверть. Но разве этого мало? Разве Лешка, ее любимый Чистяков, гений и труженик, не заслужил нормального жилья и собственного кабинета?

И вообще, в чем проблема? Огромное число людей трудится каждый день, и результаты этого труда крайне редко остаются в веках, если ты не Катулл, не Бах и не Микеланджело. Взять хоть бухгалтеров: работают, сводят балансы, составляют отчеты, сидят в офисах до поздней ночи в конце года, вкладывают кучу сил, тратят здоровье, а проходит всего несколько лет – и все, в архив и под нож. Никому больше не нужно. А уборщицы, которые наводят чистоту в этих самых офисах? Тоже тратят силы и здоровье, а результат проживет хорошо если несколько часов. Платье, сшитое швеей-мастерицей, вложившей в него всю фантазию и душу, вряд ли попадет в музей.

Надо быть проще. Надо перестать носиться с собственными усилиями как с писаной торбой. Вложила их, потрудилась, получила результат – молодец, двигайся дальше, а обо всем остальном забудь. Не жди награды. Не думай о вечности. Просто делай и радуйся, если получилось. Не получилось – обдумай причины, найди ошибки, извлеки опыт и в следующий раз делай иначе. Люби своих близких и избегай излишней рефлексии.

Просто живи.

Так чем же все-таки заняться сегодня, Сокольниковым или переводом?

Таблицу они все-таки добили. Как ни пыталась Настя Каменская заставить себя отвлечься, на борьбу с договором ее хватило только до обеда. Запланированную еще на вчера курицу в сметане она приготовила довольно ловко и отварила побольше картофеля, чтобы еды хватило еще и на ужин.

После обеда Петр прочитал ей вслух наброски придуманных диалогов. С фантазией у парня все было в порядке, но с фактами беда. То одно ускользало от его внимания, то другое. Сконструированные им истории были хорошими, но в каждой из них оказывались потерянными те или иные обстоятельства дела. И ни в одной Настя не увидела убедительного ответа на вопрос: зачем признаваться в преступлении, о котором никому не известно и которое никто не пытается раскрыть? Для чего Сокольникову и его подельнику нужна была явка с повинной? В чем состоял их план? Варианты, которые предлагал Петр, не подтверждались материалами дела полностью.

– Хорошо, – вздохнула Настя, – вечером попробуете еще раз. Пойдемте заниматься таблицей.

– А вы сами-то уже знаете ответы на вопросы? – спросил Петр.

Он выглядел расстроенным. Видно, ждал, что Настя придет в восторг от его прозаического таланта.

– Не знаю. Я надеялась, что ваши фантазии дадут толчок моим мыслям. У меня с фантазией совсем плохо, я все больше по фактам специализируюсь.

Им пришлось поменяться ролями, потому что боль в бедре не давала ни сидеть на корточках, ни ползать по полу. Данные в таблицу вносил Петр, а Настя сидела за компьютером, листала файлы и диктовала.

К вечеру картина обрела более или менее ясные очертания. Были свидетели, чьи показания наличествовали в полном объеме как в деле, так и в протоколе судебного заседания. Были свидетели, чьи показания полностью убрали из материалов следствия, но они в той или иной степени отражены и в протоколе суда, и в приговоре. И только Дмитрий (а возможно, и не Дмитрий вовсе, а Дормидонт) Щетинин выпадал из общей массы. От протокола первого допроса оставлена одна страничка из четырех. От протокола второго, январского, допроса – тоже одна. От протокола очной ставки – несколько последних строк плюс рукописные замечания к протоколу. Ни одного титульного листа. И ни единого упоминания в судебной части материалов. Если бы не описи, с которых начинался каждый из семи томов…

– На описях многие погорели, – с удовлетворением сказала Настя. – Когда есть опись, в голове автоматически возникает представление о хорошо проделанной и должным образом законченной работе, мол, смотрите, опись-протокол-сдал-принял, все честь по чести, все проверено и выверено, все подшито и подписано. Формируется очередная иллюзия. Факт наличия описи очень часто ведет к тому, что сами документы оцениваются недостаточно критически, дескать, чего уж там особо проверять и вникать, все наверняка сделано как следует, вон опись какая аккуратная, значит, и в деле все в порядке. И могут не заметить, что среди документов затесалось что-нибудь лишнее, подсунутое позже, чего в описи нет, но оно имеет значение для дела. Или наоборот, чего-то не хватает, хотя в описи указано. Расшить и потом заново сшить дело – много ума не надо, достаточно ловкости и аккуратности. Вообще опись – золотое дно информации. Психологическое значение описи часто переоценивают, а вот информационное – недооценивают. Тот, кто прятал от нас Щетинина, думал прежде всего о его допросах, а про описи не вспомнил. Только благодаря этому мы с вами вообще узнали, что был такой свидетель, что его допрашивали и сколько страниц занимают протоколы. Не было бы описи – мы бы так и мучились в догадках: что за листочек в материалах, чей это допрос, о чем?

– Это и есть та ошибка, которую мы искали?

Голос Петра вибрировал от радостного возбуждения. Насте очень не хотелось его разочаровывать, но что-то подсказывало: нет, это не то. Или не так. Или не совсем так.

Что-то не гладко. Царапает. Выбивается из стройной схемы. Но что?

– Подождем с выводами, – осторожно ответила она. – Надо еще подумать.

Лечебные мази, похоже, помогали, и к вечеру боль была уже не такой сильной, да и опухоль начала понемногу спадать. Теперь на бедре наливался цветом огромный синяк.

Они доели курицу с картошкой, сделали кофе и устроились в комнате: Настя вытянулась на диване, Петр уселся в компьютерное кресло.

– Жалко, что вам ходить больно, – заметил Петр. – Я с Аллой разговаривал, она хотела нас на ужин к себе пригласить, вчера и она, и Климм мне звонили, а у меня телефон был выключен, я только сегодня узнал о приглашении. Сразу отказался, подумал, что вы все равно не пойдете.

Красавица Алла и ее невзрачный, но очень обаятельный друг. Забавная парочка.

– Зачем же вы отказывались? Сходили бы без меня.

– Да ну, – Петр махнул рукой. – Я же понимаю, для чего Алла меня зовет. Опять начнет на мозг давить, чтобы я Кате помог, пропиарил ее хоспис.

– В таком случае, зачем она и меня приглашает? Я-то для чего нужна на этом ужине?

– Это хитрость такая, чтобы я заранее не догадался, о чем пойдет речь. Климм тоже считает, что материал о Сокольникове не имеет перспективы и лучше бы мне писать о хосписе, помогать в привлечении спонсоров.

– Может быть, они правы? – лениво предположила Настя.

Лежать было хорошо. Намного лучше, чем сидеть. И поясница отдыхает, и больное место можно устроить так, чтобы оно почти ни с чем не соприкасалось. Конечно, не очень-то прилично валяться в халате в присутствии постороннего молодого мужчины, ну да бог с ними, с правилами хорошего тона.

Звякнул сигнал поступившего сообщения, Настя протянула руку и взяла с пола телефон. От Зарубина: «Выгляни в окошко, дам тебе горошка». Она тут же зашла в почту и обнаружила письмо, которое, оказывается, пришло почти час назад. Ну, Серега! Ну, мастер!

Да, Сережка всегда был таким: разговаривать мог часами без умолку, но написать хотя бы три строчки для него целая проблема.

– Прости, не проверяла почту, не думала, что ты так быстро управишься, – сказала она виновато, когда Зарубин ответил на ее звонок.

– Ну здрасьте! – Сергей даже почти обиделся. – Недооцениваешь меня и возглавляемый мною личный состав, матушка Пална. Я тебе отписался и сижу, как дурак, жду, что ты позвонишь, а от тебя ни ответа – ни привета, вроде как тебе уже и не надо. Пришлось эсэмэску слать, чтобы ты вздрогнула и проснулась.

– Ну прости, – снова извинилась Настя. – Расскажешь про Щетинина? Тебе удобно сейчас разговаривать?

– Нормально. Как раз привез своих с дачи и погнал тачку в гараж ставить.

– Так ты за рулем?

– Доехал уже, из гаража как раз тебе и послал весточку. Сижу, курю бамбук, отдыхаю от пилежки. Значит, так… Погоди, блокнот уронил… Да что за черт!

Ей было слышно, как Зарубин возится и чем-то шуршит.

– Все, – с облегчением произнес он наконец, – достал, открыл. Готова слушать?

– Сержик, я включу громкую связь, можно? Только за языком следи.

– О! Так мы не одни?! С Лехой, что ли? Леха! Привет тебе! – заорал Сергей.

– Лешка в командировке.

– А кто там у тебя?

– Молодой любовник. Ты будешь рассказывать, а он – записывать.

– Интересно… А ты что будешь делать?

– Лежать и слушать. Что еще полезного может делать женщина в преклонных годах? – засмеялась Настя. – Давай уже, не тяни.

Петр откатился к столу, с готовностью схватился за ручку, подвинул к себе чистый лист бумаги.

– Твой мальчик родился в Подольске, – начал Зарубин. – Насчет судимостей ты все правильно говорила, первая ходка по малолетке, грабеж в группе, дали пять, отбыл два с половиной и вышел. Вторая ходка – разбой, в восемьдесят восьмом, освободился в девяносто четвертом. На зоне оброс солидными связями, на воле быстро поднялся и занял позицию «разводящего», помогал бандитам договариваться с бизнесменами. Или наоборот, бизнесменам помогал договариваться с бандосами. Короче, работал стрелочником, выполнял полезную функцию урегулирования сложных отношений между ворами и финансами. Потом остепенился, сменил малиновый пиджак на серый в полосочку.

– Ты имеешь в виду фонд, где Щетинин числился заместителем директора?

– Да прям! – фыркнул Сергей. – Фонд этот был типичным бандитским гнездом, вывеску, правда, нарисовали шикарную. Ты сама небось помнишь, как оно все было в те годы.

– Помню, – вздохнула Настя.

– А в конце девяносто восьмого у твоего мальчика случился необыкновенный карьерный взлет. Его взял к себе один очень удачливый бизнесмен.

– Почему удачливый?

– Потому что девяносто восьмой год же! Почти у всех всё рухнуло, а этот удержался на плаву. Видать, хорошие связи были, вовремя получил предупреждение и сумел все активы куда-то вывести и деньги прокрутить. Ну и с криминалитетом умел отношения правильно выстраивать, у него для этого специальный человечек был, так человечка грохнули аккурат в тот день, когда дефолт объявили. Наверное, не на одного Горевого работал тот человечек, кому-то еще помощь оказывал, вот и получил благодарность.

– Горевой? – переспросила Настя. – Это тот, на которого в прошлом году было покушение? Я что-то в интернете читала, кажется… Или нет, я путаю. Покушение было на его конкурента, и блогеры подняли крик, что замешан некто Горевой.

– Ага, тот самый. Ему нужна была замена убитого человечка, вот он и нашел себе Щетинина. Выбор, судя по всему, оказался удачным, Щетинин до сих пор на него работает. Солисты спелись, голоса звучат слитно. Нынче твой мальчик уже солидный дяденька, имеет молодую жену и несовершеннолетних деток мужеска пола. Ты, матушка, давай спрашивай, что тебе интересно, а то у меня тут много всего понаписано, я тебе хоть до утра читать буду.

– Неужели много? – засомневалась Настя.

– Скажи спасибо Сташису, постарался парень ради тебя. Повезло тебе, что Антон сегодня дежурит, вот я его и нагрузил твоей просьбой, а уж он сети раскинул максимально широко. Любят тебя молодые мужики, как я погляжу, а, матушка Пална? – захихикал Зарубин.

– Сержик! – с упреком протянула она и бросила опасливый взгляд на Петра, сидящего за столом. Для этого пришлось приподняться и повернуться. Движение получилось непродуманным и неловким, Настя забыла о травме и всем весом оперлась на ушибленное место. Боль пронзила такая, что из глаз искры посыпались и дыхание перехватило. Она поскорее приняла прежнее положение, даже не успев сообразить, увидела Петра или нет.

– Про участие в неонацистской группировке сведения подтвердились? – спросила Настя, отдышавшись.

– Да, был причастен, но не активен.

– А с подольской ОПГ какие были связи? Он же там жил, вряд ли мимо подольских братанов проскочил.

– Не, он там только родился и проживал до пяти лет, потом семья перебралась в Москву. Первую ходку ему уже Черемушкинский райнарсуд обеспечил, малолетки же почти все безмозглые, шкодят в том же районе, где живут.

Черемушки… Илона Арнольдовна тоже жила в Черемушках, когда обнаружила открытую дверь и розу. Снова закон парных случаев? Подзадолбало уже, если честно.

– Адрес в Черемушках есть? На какой улице жил Щетинин?

– Улица Новочеремушкинская, тот здоровенный жилой комплекс, который мы в те годы называли «Дворянским гнездом», помнишь? Прикинь, совсем рядом с нашим ГИАЦ. Во юмор у жизни!

Да уж, юный грабитель – и в двух шагах от Главного информационно-аналитического центра МВД. Правда, в те годы, когда Дима Щетинин промышлял грабежами и разбоями, буквы «А» в аббревиатуре еще не было. Просто ГИЦ МВД СССР.

Она собралась задать Зарубину очередной вопрос, когда вдруг услышала полный отчаяния шепот Петра:

– Анастасия Павловна! Анастасия Павловна!

– Секунду, Сержик, – бросила она в трубку и отключила громкую связь.

– Что случилось?

Разговаривать, не видя собеседника, было ужасно неудобно. Пока они с Петром болтали, тот подкатил кресло к дивану и сидел лицом к Насте, а когда потребовалось записывать, переместился к столу и выпал из поля зрения. Но поворачиваться снова Настя уже не рискнула.

– Горевой – это отец Кати Волохиной, – с ужасом произнес Петр. – Ну… Или однофамилец… Не знаю. Но фамилия ее отца точно Горевой, и он богатый бизнесмен, об этом много говорили на пресс-конференции.

Нет, это, пожалуй, не закон парных случаев.

Настя поднесла телефон к уху.

– Сержик, можно я перезвоню?

– Когда?

– В течение получаса. Не поздно?

– Нормуль. Я тогда пока здесь покантуюсь, заодно зимнюю резину проверю, переобуваться же скоро. У меня в гараже жуткий бардак, а тут и повод подвернулся хоть что-то разобрать.

Она отключила связь.

– Идите сюда. В смысле – подъезжайте, чтобы я вас видела, – велела Настя.

Петр подкатился, не вставая с кресла.

– Теперь всё сходится, – возбужденно и быстро заговорил он. – Щетинин в молодости жил в Черемушках, как раз там, где вскрывали квартиры. Это он, теперь можно не сомневаться! Горевой разорвал отношения с дочерью, как я понял, из-за ее мужа, который отцу не нравится. Выгнал из дома, никак не помогает, они не общаются. Если Щетинин работает на Горевого аж с девяносто восьмого года, значит, знает Катю с раннего детства, она выросла у него на глазах. Вот смотрите: он к ней очень привязан, не одобряет поступок шефа, но стремается открыто идти против его воли, поэтому оказывает Кате тайные знаки внимания, чтобы она чувствовала моральную поддержку.

– Возможно, – задумчиво кивнула Настя.

Она не была искренней в этот момент, ибо сильно сомневалась в возможности такого построения. Но не хотелось обескураживать Петра с первого же слова.

– Щетинин работает на Горевого двадцать лет, – горячо продолжал Петр. – Наверняка он очень дорожит своим положением и не станет рисковать, в открытую идя наперекор своему шефу. Вы согласны?

– Согласна, – снова кивнула она, на этот раз не покривив душой.

– Но и Катю он знает двадцать лет, любит ее, жалеет, сочувствует ей. Ведь может такое быть?

– Может.

– И в Черемушках он жил.

– Жил, – подтвердила Настя. – Только объясните мне, Петя, зачем человеку совершать разбойное нападение, если он превосходно умеет открывать двери квартир. Кража – состав менее тяжкий, чем грабеж и тем более разбой, за нее дадут меньше, если поймают, а унести можно куда больше, чем взять во время разбоя. Нерационально получается. Вроде как калькулятором гвозди заколачивать.

– Ну… – Петр запнулся, но тут же просиял: – А может, он инкассаторов грабил, вы же не знаете. У инкассаторов можно очень прилично взять, больше, чем в квартире.

– Зато я знаю Уголовный кодекс, – усмехнулась Настя. – Деньги, которые перевозили инкассаторы, были государственной собственностью, это совершенно другие статьи и другие сроки. Если бы Щетинин нападал на инкассаторов, то его судили бы по девяностой и девяносто первой статьям, а у него судимости по сто сорок пятой и сто сорок шестой, значит, объектом посягательства была личная собственность граждан.

Она попросила Петра сварить кофе и снова позвонила Зарубину.

– Сержик, а про Горевого ты что-нибудь знаешь?

– Много чего, я же его опрашивал, когда в прошлом году вся эта канитель с покушением завертелась. Начальство побоялось моих ребят к нему запускать, меня отправили, чтобы погонами посверкал. Мужик он противный донельзя, но в целом очень приличный, и бабешка у него правильная.

– Бабешка?

– Типа гражданская жена. Или любовница. Или сожительница. Выбирай сама.

– Насчет «противный, но очень приличный» – можно поподробнее?

– Противный потому, что знает только два слова: «да» и «нет». Никаких тебе «наверное», «возможно» и так далее. У него вся жизнь черно-белая, без полутонов. Не люблю я таких людей, их ни в чем не убедишь, ничего им не докажешь, они вообще никого не слушают. Ты ж меня знаешь, матушка Пална, я гибкий, верткий, а с такими, как Горевой, мне всегда трудно.

– То есть твое знаменитое обаяние на него не подействовало?

– Зришь в корень. Если бы не его бабешка, он бы меня в три щелчка из своего дома выставил. Она защитила, спасибо ей, век буду благодарен.

– Так ты домой к нему ездил опрашивать? Не в офис?

– Обижаешь! Хотели, чтобы все было культурно, мягко, без нажима. Сверху звонили, велели проявлять деликатность, ну, сама знаешь, как это бывает.

Судя по тому, как охотно и подробно Зарубин вспоминал свои впечатления от Виталия Горевого и его подруги Алины Римицан, возвращаться домой он совсем не торопился. Что ж, бывает. К сожалению, даже чаще, чем хотелось бы.

Найти Алину Римицан в интернете ни малейшего труда не составило, у нее был отлично оформленный и удобно сделанный сайт, выпавший в первой же пятерке ответов на поисковый запрос. На фотографии Алина выглядела очень симпатично: приятная женщина лет тридцати пяти или даже меньше, умные серьезные глаза, короткие темные вьющиеся волосы. Как и говорил Зарубин, дама была индивидуальным предпринимателем и занималась дизайном интерьеров. Настя ввела текст в окно сообщений, над которым красивым шрифтом сияло обещание «связаться в самое ближайшее время». Обещание оказалось не пустым, ответ пришел в течение пятнадцати минут. Похоже, Алина Римицан умеет быть оперативной или держит хороших помощников. Насте понравилось, что дизайнер не стала корчить из себя сильно востребованного специалиста, который у всех нарасхват и не имеет в ближайшие две недели ни одной свободной минуты, чтобы встретиться с новым заказчиком. «Буду рада видеть вас завтра с 11 до 20 часов в любое время по вашему выбору. Мой адрес…» Далее следовало подробное описание маршрута, которым следовало добираться до загородного дома Виталия Горевого. Эти подробности Настя уже и без того знала от Сергея Зарубина.

– Думаете, подруга Горевого расскажет нам о Щетинине что-то интересное? – недоверчиво спросил Петр.

– Нет, не думаю. Зато мы ей расскажем.

– Зачем? Анастасия Павловна, опять вы начинаете… Уже сами все решили, а меня за болвана держите и ничего не объясняете.

Настя поморщилась от досады на саму себя.

– Иногда нужно давать человеку то, чего он хочет. Не доказывать ему, что он хочет неправильно и что это ему не положено, не оправдываться, что ты бы с удовольствием, но в данный момент у тебя нет возможности, не сотрясать воздух. Просто дать ему возможность получить то, чего он так добивается.

– Но для чего?

– Чтобы посмотреть, что он будет с этим делать. Знаете, Петя, перестраивать мозги очень полезно, для этого иногда бывает достаточно всего лишь переменить позу. Я пару часов полежала на диване и вдруг увидела ситуацию в другом свете. Человек, который убирал из дела упоминания о Щетинине, не прятал его.

– Как – не прятал? – удивился Петр. – А что же он делал?

– Он специально наводил нас на Щетинина, обращал на него наше внимание. То, что я приняла за ошибку, просчет, недомыслие, вовсе не было ошибкой. Это был прекрасно продуманный план, который сработал на сто процентов. Мы перестали заниматься следователями и полностью переключили внимание на Щетинина. Мы сочли некое обстоятельство ошибкой, но на самом деле это была приманка. Нам подсунули Щетинина – мы клюнули.

– Выходит, мы с вами лохи? – огорченно спросил Петр.

– Это как посмотреть, – Настя ободряюще улыбнулась. Она понимала, как неприятно этому парню чувствовать себя обманутым. – Иногда рыба попадается на крючок не для того, чтобы стать жертвой и окончить бренную жизнь в котле с ухой.

– А для чего же тогда?

– Чтобы вылезти из воды, если она по каким-то причинам не может сделать этого сама. Она использует рыбака вместе со всеми его удочками, лесками, крючками и наживками. Использует в собственных интересах. Не думайте, что я такая умная, Петя. На самом деле я значительно глупее, чем могу показаться со стороны. И наживку я заглотнула как миленькая, даже не поперхнулась. Зато теперь буду пытаться выбраться из воды или искать еще какой-нибудь бонус, коль уж рыбаку так сильно хочется меня подсечь. Ну, хочется ему! Так пусть получит и успокоится. Давайте-ка поищем, что в нашей любимой сети есть на Горевого. Не в смысле бизнеса, а в смысле идеологии и политических пристрастий. Сильно подозреваю, что всю эту игру затеял именно он.

– Вы думаете, он хочет сдать Щетинина? Своего верного многолетнего помощника, практически соратника? – с недоверием переспросил Петр. – Зачем?

– Ну, мало ли, – Настя неопределенно пожала плечами. – Возможных причин миллион. Нужно избавиться от человека, но знаешь, какие у него связи и возможности, и понимаешь, что если он заковыряет на тебя обиду, то тебе не выжить. Он двадцать лет был рядом, разруливал твои проблемы, решал вопросы, он знает о тебе столько всего, что выпускать его из рук обиженным никак нельзя, себе дороже выйдет. А убрать чужими руками – почему бы нет? Это злобный журналист виноват, раскопал старое дело невесть почему, предал огласке, а я ни при чем, очень тебе сочувствую. Чисто и красиво. Сначала материалы подсунули Ксюше. Потом они попали к вам, уже без участия главного инициатора, просто по душевному порыву Аллы Владимировны, любившей свою племянницу. Инициатор наблюдал за процессом со стороны, ему было совершенно все равно, какой именно журналист сделает дело. Главное – сделает. Как только вы обозначили резкие движения в сторону Лёвкиной и Гусарева, на горизонте появился человек в кафе с интересным финансовым и эмоционально окрашенным предложением закопать преступных следователей. Расчет был умным и точным, он полностью оправдался.

– Какой расчет? На что?

– На то, что я об этом узнаю, рассержусь и поступлю ровно наоборот. От меня хотят, чтобы я копала под Лёвкину? А вот фиг вам, я за деньги не продаюсь и из принципа пойду в противоположном направлении. В психологии существует такой термин – «рефлексивное управление». Это как раз и есть наш с вами случай. Завтра мы поедем к мадам Римицан и будем сооружать симметричный ответ. Дадим конфетку капризному ребенку, чтобы не плакал.

– Как же вы поедете? У вас нога, вам больно ходить, – обеспокоенно заметил Петр.

– Потерплю, не сахарная, – беспечно отмахнулась Настя. – А вы мне поможете. Будем превращать наши слабости в сильные стороны.

Она искренне радовалась, что придумала эту поездку для встречи с Алиной Римицан. Засиделась она дома, заковырялась в бумажках, так и навыки оперативной работы растерять недолго. Правда, Петя – партнер не очень надежный, с полувзгляда и полувздоха понимать не сможет, не то что Коротков, например, или тот же Сережка Зарубин. Эх, были времена… Ну да что ж теперь…

Еще около часа Настя Каменская и Петр Кравченко читали в интернете материалы, где упоминался Виталий Горевой, даже нашли парочку интервью бизнесмена и несколько больших статей по вопросам экономики и финансов, где Горевой фигурировал в качестве эксперта, отвечавшего на некоторые вопросы.

Читать с айпада, лежа на диване полубоком и держа гаджет на весу, было неудобно, руки затекали и болели, но Настя мужественно терпела. Травмированное место нужно беречь, завтра ноги пригодятся, а боли хотелось бы поменьше.

Уже засыпая, она вдруг вспомнила, что нет продуктов для завтрака. И кофе почти закончился, осталось на две чашки. «Ладно… как-нибудь…» – вяло подумала Настя.