Гиперион многими считался прелестнейшим из всех двенадцати регионов Геи. Хотя на самом деле немногие путешествовали столько, сколько требуется для обоснованного сравнения.

Впрочем, Гиперион и вправду был прекрасен: плодородная земля, омытая пасторальным светом вечного дня. Там не высилось никаких зазубренных гор, зато текло множество рек. (О Гиперионе всегда говорили как о мужчине, хотя ни один из регионов Геи не относился ни к мужскому, ни к женскому полу. Свои имена они получили в честь титанов, первенцев Урана и Геи.) Прежде всего там протекал Офион — широкий, мутный и медленный. В него впадало девять притоков. Их назвали в честь девяти муз. К северу и к югу земля постепенно приподнималась, как и во всех регионах Геи, пока не заканчивалась утесами трех километров в высоту. На их вершинах располагались относительно узкие уступы. Здесь можно было увидеть животных и растения, оставшиеся неизменными со времен юности Геи. Земля там продолжала подниматься, пока не наступал момент, когда скалистому панцирю уже не за что было держаться. На свет выступало нагое тело Геи, оно поднималось еще выше, делалось вертикальным, а затем загибалось и нависало над оставшейся внизу землей, полностью накрывая ее отверстием, пропускающим солнечный свет. Воздух на такой высоте холодным не был, зато остывали сами стены. Скапливавшиеся там водяные пары замерзали, образуя толстую корку льда. Она постепенно обламывалась, разбиваясь о склоны уступов, таяла, стекала вниз узкими каскадами, обрушивалась с высоких утесов и продолжала мирное течение в реках Муз. В конце концов, как все и вся, воды эти попадали в Офион.

Западные и срединные земли Гипериона были затянуты дремучими лесами. На некоторую часть своей длины Офион становился скорее озером, нежели рекой, переходя в болота на северо-восток от места крепления центрального вертикального троса. Однако большую часть поверхности Гипериона покрывали прерии — то была земля покатых холмов, открытого неба и растительности, очень похожей на янтарные волны хлебов. Звалась эта земля Титанидскими равнинами.

«Хлеба» росли, как им нравилось, титаниды — тоже. Они владели своими землями, не насилуя их. Земледелием они занимались мало, предпочитая пасти всевозможных животных, приспособленных к тому, чтобы сосать молоко Геи. Серьезных соперников в борьбе за жизненное пространство у них не было, естественных врагов — тоже. Переписей населения никогда не проводилось, но цифра в 100 000 представлялась довольно близкой. Будь их 200 000, равнина была бы существенно перенаселена. Цифра же в полмиллиона неминуемо означала бы голод.

Гея скопировала титанид с человеческих созданий. Они любили своих детей, которых, между прочим, не нужно было учить ходить и разговаривать — и которые, следовательно, требовали куда меньше заботы, чем человеческие младенцы. Титанидский ребенок становился полностью независим в возрасте двух земных лет, а в возрасте трех уже достигал половой зрелости. Едва дитя покидало родовое гнездо, родитель тут же стремился завести следующее.

Детей могли иметь все титаниды без исключения.

Причем все титаниды хотели иметь детей — и чем больше, тем лучше. Детская смертность была низкой — немногие болезни, несчастные случаи. А продолжительность жизни — весьма высокой.

Такое соотношение вполне могло бы привести к катастрофе. Но, тем не менее, титанидское население особенно не росло уже семьдесят лет, и причиной тому был Пурпурный Карнавал.

Реки Гипериона — Офион и Музы — делили землю на восемь участков, известных как Ключи — районы местного самоуправления, аналогичные земным графствам. Границы Ключей существенного значения не имели. Каждый мог в любое время перейти из одного Ключа в другой. Но титаниды, не испытывая особой тяги к путешествиям, предпочитали жить там, где родились. Самым важным разделением внутри рода титанид была разбивка на аккорды, несколько напоминавшие человеческие племена. И, подобно членам различных племен, представители различных аккордов могли свободно между собой скрещиваться. Правда, в отличие от людей, у титанид не было предвзятости в национальных вопросах. Всего было девяносто четыре аккорда. Они жили бок о бок, на всех восьми Ключах Гипериона.

Крупнейший Ключ ограничивался реками Талией, Мельпоменой, а также направленным к югу изгибом Офиона. То был Ключ Ми, и именно в нем находились Титанополь и Место Ветров. К югу от него располагался Ключ Ре минор; к западу — До-диез и Фа-диез минор.

В двадцати километрах к северу от Титанополя, в Ключе Соль, высилась одинокая скала, что располагалась между болотом и широкой, плоской равниной, окруженной невысокими холмами. Скала эта звалась Амарито-Рока. Она была около 700 метров в высоту и примерно столько же в ширину. Отвесные ее склоны были, впрочем, вполне приспособлены для подъема. Амарито-Рока рухнула сюда невесть откуда во время Океанического бунта множество мегаоборотов тому назад. Большой, не сразу заметный кратер, над которым она возвышалась, получился, когда Амарито-Рока подпрыгнула при соприкосновении с землей и был известен как Грандиозо.

Раз в каждые десять килооборотов — 420 земных дней, период, также нередко именуемый Гейским годом, — титаниды всех Ключей Гипериона шумными, цветастыми караванами стекались к Амарито-Рока, прихватывая с собой столько провизии, чтобы с лихвой хватило на длящееся два гектаоборота празднество. Чуть ли не весь Титанополь сворачивался и перекочевывал сюда. Титаниды складывали палатки, предоставляя туристов самим себе. В поход отправлялись все до единой титаниды, но что до людей, то грандиозный фестиваль могли посещать лишь местные жители и паломники.

Пурпурный Карнавал был главным событием в жизни всех титанид, одновременно совмещая в себе Рождество, Марди Грае, Чинчо-де-Майо и Тет в одном поразительном празднестве — как если бы все народы Земли вдруг собрались вместе ради недели возлияний и пения.

То было время отчаянной радости и горьких разочарований. Мечты, взлелеянные еще десять килооборотов назад, могли дать урожай на очередном Пурпурном Карнавале. Чаще всего мечты эти так мечтами и оставались. Толпам, запрудившим Грандиозо в первый день Карнавала, очень скоро предстояло отсеяться до немногих избранных, а караваны, уходящие в последний день, казались подавленными — их было не сравнить с теми, что со смехом и песнями прибывали в первый. Но отчаяния никто не выказывал. Кто-то находил, кто-то терял — все зависело от того, как повернется Гея.

Приз, который разыгрывался в чаше Грандиозо, заключался в праве зачать ребенка.

Начинался Пурпурный Карнавал с переложения марша в ключе Ми, исполняемого Первым Маршевым Оркестром численностью в 300 титанид. На сей раз это был марш «На параде» Джона Филиппа Соузы. Робин, расположившаяся на выступе в пятидесяти метрах вверх по красно-бурой стене Амарито-Роки, понятия не имела о том, чему ей предстоит стать свидетельницей. Она услышала первые звуки — сольную партия трубы, исполненную потрясающей четкости — затем покрепче ухватилась за скалу, когда вступил весь оркестр — фортиссимо, с тремя нотами нисходящей гаммы, что пропали, казалось, еще не зазвучав, но которые, тем не менее, обладали чистотой и объемом, близкими к подлинному чуду. Воздух дрожал, словно не меньше Робин был изумлен тем, что на свете существует такое совершенство. Затем труба повторила свою удивительно четкую фразу — лишь затем, чтобы ее снова поглотило вступление множества духовых — и на сей раз по-настоящему.

Первый Оркестр и слыхом не слыхивал ни о какой униформе. О дирижере, между прочим, тоже. Первую они терпеть не могли, а во втором просто не нуждались. При исполнении оркестровой музыке любая титанида нуждалась лишь в ритмических взмахах руки или хвоста. Все остальное было зафиксировано на бумаге и игралось в точном соответствии с записью. Вдобавок титаниды никогда не нуждались в репетициях. Они сами изобретали и мастерили инструменты, могли играть на любой трубе, скрипке, барабане и любых клавишных после пятиминутного ознакомления.

Музыка заворожила Робин. Для музыкантов оркестра это было серьезнейшее достижение, хотя те о нем и не подозревали; Робин никогда не любила маршевую музыку, связывая ее с мрачными милитаристскими парадами, с агрессией и муштрой. Благодаря титанидам, она теперь увидела все ее богатство, всю ее яркую, звонкую силу. Потирая гусиную кожу на руках, Робин подалась вперед, буквально впитывая в себя каждую ноту.

Такое празднество было ей очень понятно. В воздухе висело словно некое обещание, казавшееся чем-то несравненным. Робин почувствовала эту атмосферу даже раньше, чем столкнулась с облаком пыли, сопровождавшим титанидскую колонну на пути к Грандиозо, почувствовала вопреки все еще не прошедшему потрясению от полета, от встречи с ангелом, от своей долгой беспомощности на берегах Офиона. Шествовавшие на празднество титаниды безоговорочно приняли ее в свои ряды. Невесть откуда всем было известно, что она паломница, хотя сама Робин сильно сомневалась в обретении ею подобного статуса. Тем не менее, титаниды завалили ее лакомствами, питьем и цветами. Они несли Робин на своих спинах, где ей пришлось соседствовать с седельными вьюками и мешками с провизией, везли ее в своих фургонах, которые скрипели и покачивались под непомерными грузами. Робин недоумевала, что же такое, во имя Великой Матери, можно перевозить на прочных двенадцатиколесных повозках, влекомых тягловой силой от двух до двадцати титанид.

Теперь, оглядывая чашу Грандиозо, Робин решила, что догадывается о содержимом фургонов. Добрую часть груза наверняка составляла декоративная бижутерия. Совершенно голые, титаниды порой сверкали будто неоновый калейдоскоп. Впрочем, для титаниды любой блеск был недостаточен. Даже в городе, в будние дни, они таскали на себе не меньше килограмма всяких браслеток, камушков, ожерелий и колокольцев. Голую кожу они разрисовывали во все цвета радуги; волосы же подкрашивали, заплетали в косички, выбеливали. Они протыкали уши, ноздри, соски, губы, крайнюю плоть — и носили там все, что блестело или бренчало. Они также сверлили дырки в своих адамантовых копытах — прозрачных и красных будто рубины — и вставляли туда драгоценные камни контрастных цветов. Редко можно было встретить титаниду без вплетенного в волосы или заткнутого за ухо свежего цветка.

Но все это, очевидно, было лишь прелюдией. В пору Пурпурного Карнавала титаниды срывались с цепи и обвешивались украшениями как новогодние елки.

Музыка достигла кульминации — и вдруг исчезла, хотя эхо ее продолжало гулять в скалах. Робин подумалось, что явлению столь живому, как этот звук, нельзя позволить умереть — и что он на самом деле не умер. Оркестр грянул «Государственный герб» И. И. Бегли. С этого момента перерывов в музыке уже не стало.

Однако во время краткой паузы Робин успела заметить, что кто-то собирается к ней присоседиться. Вмешательство ее раздосадовало — наверняка придется разговаривать с этой женщиной в поношенных кожаных ботинках, в зеленых штанах и рубашке. А ведь она только-только приготовилась хорошенько послушать. Может, лучше уйти? Но как раз в этот момент женщина подняла голову и улыбнулась. На лице у нее, казалось, было написано: «Можно, я с тобой?» Робин кивнула.

Женщина определенно была очень ловкой. Она мигом одолела участок скалы, на подъем по которому у Робин ушло минут десять.

— Привет, — сказала она, садясь рядом с ведьмой и свешивая ноги с полки. — Надеюсь, я не очень помешала?

— Да ладно. — Робин все еще следила за оркестром.

— На самом деле они, конечно, не маршируют, — заметила женщина. — Музыка так их возбуждает, что они уже неспособны идти в ногу. Если бы Соуза на них посмотрел, то заплакал горючими слезами.

— Кто-кто?

Женщина рассмеялась.

— Ты только титанидам такого вопроса не задавай. Джон Филипп Соуза у них в хит-параде стоит где-то между сексом и добрым вином. И будь они прокляты, если своим исполнением даже меня не заставляют его полюбить.

Робин не порадовалась бы правильному маршу, даже если бы знала, как он должен выглядеть. Ее вполне устраивали титанидские подскоки и пританцовывания. Соуза — это, наверное, тот, кто написал эту музыку, решила она. Это, впрочем, тоже было неважно. Женщина сказала, что музыка трогает ее вопреки всему — то же самое происходило и с Робин. Она повернула голову, чтобы получше разглядеть свою соседку.

Женщина оказалась ненамного выше Робин, и это ее порадовало. С тех пор как девушка прибыла на Гею, ей уже попалось слишком много гигантов. Лицо женщины в профиль выглядело безмятежным, овеянным какой-то странной невинностью, которая противоречило тому, как она владела своим телом. На вид она была всего несколькими годами старше Робин, но та почему-то решила, что это вовсе не так. Светло-коричневый цвет гладкой кожи наводил на мысль о загаре. Сейчас, когда женщина сидела на скальном выступе, двигались только ее глаза. И глаза эти явно ничего не упускали из виду. Сидела она необычайно расслабленно, но это была иллюзия.

Позволив Робин достаточное время себя поразглядывать, женщина слегка повернула голову и резко переключила внимание. Глаза ее улыбнулись раньше губ, а когда и губы подоспели, под ними обнажились ровные белые зубы. Она протянула руку, и Робин ее пожала.

— Меня зовут Габи Плоджит, — сказала женщина.

— Да объединит нас священная менструация…

Глаза Габи широко распахнулись.

— Как, меня еще помнят в Ковене? Быть не может. — Ее улыбка сделалась еще шире, она еще сильнее сжала руку Робин. — А ты наверняка Робин Девятипалая. Я тебя весь день ищу.