— Я не герой, сама знаешь.

— Ясное дело, не герой. Героиня.

Сирокко прыснула. Они с Габи лежали в укрытии. Шел последний день четырнадцатой зимы на их восьмом месяце в спице. От ступицы подруг теперь отделяли всего лишь десять километров. Эти десять километров они уже одолевали — но только во сне, пока шла оттепель.

— Не придуривайся. Если кто-то из нас героиня, так это ты.

Габи покачала головой.

— Да, я помогала. Без меня тебе наверняка было бы куда тяжелее справиться.

Сирокко сжала ее ладонь.

— Но я только тащилась вслед. Да, из нескольких передряг я и правда помогла тебе выбраться, но в герои и близко не гожусь. Герой не попытался бы сбросить Джина в пропасть без парашюта. Кроме того, ты бы и сама со всем справилась. А я нет.

Потом они долго молчали. Каждая погрузилась в свои мысли.

Сирокко сильно сомневалась в правоте Габи. Что-то казалось ей верным, хотя вслух она этого бы никогда не признала. Да, Габи бы их досюда не довела. В вожаки она не годится.

«А я? — задумалась Сирокко. — Я-то гожусь?» И решила, что по крайней мере все для этого делала. Но разве смогла бы она провернуть все в одиночку? Вот это казалось крайне сомнительно.

— А весело было, правда? — негромко спросила Габи.

Сирокко не на шутку удивилась. Назвать мучение длиной в восемь месяцев веселым?

— Честно говоря, у меня другое слово на языке вертится.

— Ну да, все так. Но ты понимаешь, о чем я.

Как ни странно, Сирокко тут же поняла. И наконец открыла для себя причину той хандры, в которую последние несколько недель то и дело погружалась. Поход скоро закончится. И они либо отыщут способ вернуться на Землю, либо нет.

— Не хочу возвращаться на Землю, — заявила Сирокко.

— Я тоже.

— Но не можем же мы повернуть назад.

— Тебе виднее.

— Да не виднее мне! Просто у меня упрямства больше. Но мы должны идти дальше. Должны. Ради Апрель, Джина и всех остальных мы обязаны выяснить, что с нами такое проделали и зачем.

— Вытащи-ка мечи, а?

— Думаешь, будут проблемы?

— Не из тех, что решаются мечом. Но с ним мне как-то спокойнее. К тому же я герой, сама говоришь. А какой герой без меча? Это ж курам на смех.

Габи спорить не стала. Опустившись на одно колено, она порылась в лишнем рюкзаке, достала оттуда пару коротких мечей и перебросила один Сирокко.

Они стояли невдалеке от верха того, что по всему должно было оказаться последней лестницей. Подобно той, по которой они взбирались у основания спицы, эта вилась спиралью вокруг троса, что вдруг снова обнаружился на верху длинного, голого склона, отмечавшего границу меж лесом и верхним клапаном спицы. Двое суток, активно пользуясь ледорубами, веревками и крюками, взбирались они по этому склону.

Масла в лампаде уже не осталось, и взбираться по лестнице приходилось в кромешной тьме, беря одну ступеньку зараз. Подъем шел без приключений — пока где-то впереди Сирокко не различила слабое красноватое свечение. И не почувствовала острого желания взять в руку меч.

Превосходное это было оружие, хотя рукоятка могла быть и поменьше. На такой высоте меч почти ничего не весил. Чиркнув спичку, Сирокко погладила выгравированную на лезвии фигуру титаниды.

— Н-да, — заметила Габи. — Ты прямо с картины Фразетты.

Сирокко оглядела себя. Оборванные лохмотья некогда роскошных одеяний. Бледная кожа — там, где она вообще проглядывала под слоем грязи. Лишнего и даже части совсем не лишнего веса Сирокко лишилась, а все оставшееся стало на редкость твердое и жилистое. Кожа на руках и ногах сделалась грубой как звериная шкура.

— Вот обида. А я всегда хотела выглядеть одной из тех див Максфилда Пэрриша. Такой благородной-благородной.

Отшвырнув спичку, она зажгла другую. Габи все еще на нее глазела. Глаза ее поблескивали в желтом свете. Сирокко вдруг отчего-то сделалось спокойно и хорошо. Она улыбнулась, затем рассмеялась и обняла Габи за плечи. Габи с неуверенной улыбкой тоже ее обняла.

— Ты… у тебя никаких предчувствий насчет вон того? — Габи указала мечом в сторону верха лестницы.

— Вроде есть что-то. — Сирокко опять рассмеялась, затем пожала плечами. — Ничего определенного. Просто держи ухо востро.

Габи промолчала, но прежде чем снова покрепче взяться за рукоять меча, вытерла ладонь о бедро. Затем рассмеялась.

— Не знаю, как им орудовать.

— А ты действуй так, будто знаешь. Кстати, когда доберемся до верха лестницы, все барахло оставь там.

— Думаешь?

— Лишний вес ни к чему.

— Ступица большая, Рокки. Мы можем долго ее обшаривать.

— Есть у меня предчувствие, что дело не затянется. Все решится очень скоро.

Она задула вторую спичку. Подождав, пока глаза не привыкнут, они вскоре снова увидели то слабое свечение. А потом бок о бок двинулись вперед — вверх по последней сотне ступенек.

Сирокко и Габи восходили в пульсирующую алую ночь.

Весь свет исходил от прямой, как луч лазера, линии над головой. Потолок терялся во мраке. Слева нависал трос — черная тень на иссиня-черном фоне.

И стены, и пол, и даже сам воздух вторили звуку медленных ударов громадного сердца. В лицо женщинам задувал холодный ветерок из невидимого прохода в спицу Океана.

— Я намерена без церемоний тут осмотреться, — прошептала Габи. — А то дальше чем на двадцать метров ни черта не видно.

Сирокко промолчала. Затем, желая избавиться от странного, гнетущего чувства, замотала головой — и тут же ей пришлось бороться с приступом головокружения. Хотелось присесть. Еще хотелось повернуть назад. Было страшно, но сдаться она не осмеливалась.

Вытянув меч перед собой, она заметила, что он переливается будто полоска крови. Шаг вперед. Еще один. Габи не отставала. Они медленно шли во тьму.

Зубы заломило. Сирокко вдруг поняла, что слишком крепко их сжала — аж на скулах вздулись желваки. Тогда она остановилась и крикнула:

— Я здесь!

Несколько долгих секунд спустя вернулось одно эхо, а затем в небытие потянулась целая их череда. Воздев меч над головой, Сирокко крикнула снова:

— Я здесь! Я капитан Сирокко Джонс, командир МКК «Мастер Кольца», полномочный представитель Соединенных Штатов Америки, Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства, а также Организации Объединенных Наций планеты Земля. Я хочу с тобой говорить!

Казалось, прошли столетия, пока, наконец, не замерло все эхо. И тогда не осталось ни звука — лишь медленная пульсация чудовищного сердца. Держа мечи наготове, Сирокко и Габи стояли спина к спине и слепо вглядывались во тьму.

И тут, стирая последние остатки страха, Сирокко охватил безудержный гнев. Размахивая мечом, она дико кричала в ночь, а по щекам ее текли слезы.

— Я требую, чтобы ты появилась! Мы с подругой перенесли множество невзгод, прежде чем предстать тут перед тобой! Земля выхаркнула нас голыми в этот мир! А мы прорвались на самую его вершину! Мы испытали жестокое обращение, нас бросало туда-сюда по прихотям, нам непонятным! Твоя длань проникла в самые наши души и попыталась лишить нас достоинства, но мы не сломались! Я требую, чтобы ты вышла и ответила мне! Ответила за все, что ты натворила! Или всю свою оставшуюся жизнь я посвящу полному твоему уничтожению! Я тебя не боюсь! И готова драться!

Сирокко даже не замечала, что Габи тянет ее за рукав. Наконец, все-таки заметила и опустила полные слез таза. Габи явно была напугана, но стойко держалась рядом.

— Рокки, — заметила она, — может, она по-земному не понимает?

Тогда Сирокко пропела свой вызов по-титанидски. Она выбрала высокий, помпезный лад, каким обычно излагают сказания. Мрачные твердые стены отшвыривали ее песнь обратно — и вскоре вся черная ступица огласилась вызывающей музыкой.

Пол задрожал.

— Яаааааааааа…

Единственный звук, слово земного языка — подлинный ураган голоса.

— Тееееебяааааааа…

Рухнув на четвереньки, Сирокко ошалело смотрела на припавшую к самому полу Габи.

— Слыыыыыыышууу…

Минуту за минутой слова все вторились и вторились, постепенно обращаясь в далекий басовый рокот затихающих сирен воздушной тревоги. Пол угомонился, и Сирокко подняла голову.

Белый свет ослепил ее. Прикрывая глаза ладонью, она отчаянно щурилась, но смотрела.

Одна из стен оказалась занавесом, и занавес этот теперь поднимался. Шел он от пола до потолка — пять километров в высоту. Позади занавеса открылась хрустальная лестница. Зловеще посверкивая, лестница уходила в сияние настолько ослепительное, что Сирокко просто не могла туда смотреть.

Габи опять тянула ее за рукав.

— Бежим отсюда, — настойчиво шептала она.

— Нет. Я пришла с ней поговорить.

Сирокко заставила себя упереться ладонями в пол и толкнуться вверх. Встать на ноги было просто; а вот держаться на них — куда сложней. Ей уже ничего так не хотелось, как последовать предложению Габи. Вся бравада казалась теперь приступом непонятного опьянения.

И все-таки она пошла к свету.

Проход составлял 200 метров в ширину и ограничивался хрустальными колоннами, которые, судя по всему, были не чем иным, как верхними окончаниями подвесных тросов. Взглянув выше, Сирокко заметила, как тросы расплетаются, и каждая жила, выводя замысловатый узор, в конце концов соединяется с каким-то подобием плетеной корзины, что покрывало далекую крышу. Здесь и располагался тот сверхъестественно мощный анкер, что скреплял Гею воедино.

Тут Сирокко нахмурилась. Одна из жил была порвана. При внимательном рассмотрении выяснилось, что весь потолок напоминает свитер, с которым вволю поиграл котенок — хватало там всяких узлов и обрывков.

При виде разрушений Сирокко немного полегчало. Пусть Гея и могущественна, однако она знавала лучшие дни.

Наконец, женщины достигли подножия лестницы и ступили на нее. Первая ступенька «спустила басовую органную ноту, которая так и висела в воздухе, пока они поднимались дальше. Седьмая ступенька добавила полутон, тринадцатая — еще полутон. Путницы медленно шествовали по хроматической гамме, а когда первая октава закончилась, к основному тону стали примешиваться обертоны.

Потом по обеим сторонам вдруг взревело оранжевое пламя. Женщины от неожиданности подскочили метра на два, прежде чем низкая гравитация их остановила.

Наконец Сирокко опять начала звереть — и сама тому обрадовалась. Да, эта жуткая демонстрация грубой силы явно была рассчитана на то, чтобы у самого отважного застучали зубы и задрожали коленки. Но на Сирокко она почему-то оказала противоположный эффект. Богиня там, не богиня — на кой черт нужны эти дешевые трюки? Поиграть на и без того уже оголенных нервах? Такое божество Сирокко поставила бы на одну доску с лихим карточным шулером.

— Дэвида Копперфильда этой дамочке не переплюнуть, — заметила Габи, и Сирокко чуть не расцеловала ее за эти слова. Вот именно, трюкачество — да и только. Какому же божеству все это могло потребоваться?

Огни потухли — но только затем, чтобы тут же подскочить вдвое выше, лизнуть потолок и сделаться стенами желто-оранжевого туннеля. Женщины шли дальше.

Впереди возвышались врата из меди и золота. Бесшумно распахнувшись, они снова закрылись позади путниц.

Музыка нарастала до безумного крещендо, пока две женщины приближались к огромному трону, окруженному светом. К тому времени, когда они достигли широкого мраморного помоста на самом верху лестницы, обратиться лицом к трону было уже просто немыслимо. Жар оттуда шел страшный.

— Говори.

И только слово прозвучало — сказанное тем же низким тоном, что и тогда снаружи, но как-то более по-человечески, — как свет начал тускнеть. Бросая опасливые взгляды в сторону трона, Сирокко различила там в световой дымке высоченную и широченную человеческую фигуру.

— Говори — или возвращайся откуда пришла.

Прищурившись, Сирокко разглядела круглую голову на толстой шее, глаза, горящие подобно угольям, полные губы. Гея, добрых четырех метров ростом, стояла перед своим троном на двухметровом пьедестале. Чудовищное брюхо, могучие груди… Одни руки и ноги привели бы в ужас любого борца-тяжеловеса. Тело цвета зеленых оливок было совершенно голым.

Пьедестал вдруг изменил свой облик — и превратился в усеянный цветами травянистый холм. Ножищи Геи сделались стволами деревьев, ступни ее корнями ушли в почву. Мелкие зверьки стояли подле нее, пока летучие твари кружили над ее головой. Гея в упор смотрела на Сирокко, и мощное ее чело понемногу затуманивалось.

— Я… ну да, я буду, буду говорить. — И Сирокко уже открыла было рот, чтобы говорить, недоумевая мимоходом, куда же подевался весь ее праведный гнев, — как вдруг взглянула на Габи. А та буквально тряслась, не сводя сверкающих глаз с Геи.

— Я была здесь, — шептала она. — Я здесь была.

— Тсс, — прошипела Сирокко, толкая подругу локтем. — Потом разберемся. — Утерев со лба пот, она снова повернулась лицом к Гее.

— О, Великая… — «Нет! Не лебезить! Так говорила Апрель. Гея любит героев. Эх, Апрель, только бы ты не ошиблась!»

— Мы… гм, я и еще шестеро прилетели… мы прилетели с планеты Земля, уже довольно… не знаю, как давно… — Сирокко запнулась и наконец поняла, что по-земному у нее не выйдет. Тогда она перевела дыхание, расправила плечи — и запела.

— Не знаю, как давно, мы прилетели сюда с миром. По твоим меркам нас было совсем немного, и никакой угрозы мы для тебя не представляли. Мы не были вооружены. И тем не менее подверглись грубой атаке. Наш корабль был уничтожен раньше, чем у нас появилась возможность изложить наши намерения. Против нашей воли мы оказались в заточении, причем в условиях, губительных для нашего разума. Мы лишились возможности связаться друг с другом или с нашими товарищами на Земле. В нас были произведены перемены. Один из моих товарищей после такой обработки сошел с ума. Другая, когда я последний раз ее видела, была близка к безумию. Третий более не нуждается в обществе своих сородичей, а четвертый потерял большую часть своей памяти. Еще одна изменилась до неузнаваемости; она больше не желает знать родную сестру, которую когда-то страстно любила.

Все это кажется нам чудовищным. Думаю, с нами обошлись несправедливо, и мы заслужили право на объяснение. Мы подверглись дурному обращению — и заслуживаем справедливости!

Довольная, что все выложила, Сирокко чуть расслабилась. Все дальнейшее уже от нее не зависело. Вряд ли стоило и дальше себя дурачить — биться с этим монстром ей не под силу.

Гея еще больше помрачнела.

— Я не подписывала Женевских соглашений.

Сирокко аж рот разинула. Она, правда, понятия не имела, что ожидала услышать — но уже во всяком случае, не такое!

— Да кто же ты такая? — Слова вырвались раньше, чем Сирокко успела себя одернуть.

— Я Гея, великая и мудрая. Я мир, я истина, я закон, я…

— Значит, ты — вся эта планета? Апрель говорила правду?

Быть может, неразумно было перебивать богиню, но Сирокко ощущала себя Оливером Твистом, напрашивающимся на очередную взбучку. Все равно надо как-то бороться.

— Я еще не закончила, — пророкотала Гея. — Но вообще-то — да. Я Земная Матерь — хотя и не с вашей Земли. От меня проистекает вся жизнь. Я одна из целого пантеона, что простирается до звезд. Зовите меня титаном.

— Так значит, это ты…

— Довольно. Я слушаю только героев. Ты упоминала о великих деяниях, когда пела свою песнь. Теперь расскажи про них — или уходи навсегда. Спой мне про свои приключения.

— Но я…

— Пой! — загремела Гея.

И Сирокко запела. Повествование заняло несколько часов, так как, хотя Сирокко и старалась его ужать, Гея настаивала на всех деталях. Титанидский язык прекрасно для этого подходил; пока Сирокко держалась возвышенного лада, никаких неуклюжих фраз спеть было просто невозможно. Закончив, она почувствовала законную гордость и стала чуть поуверенней.

Гея, казалось, размышляла. Сирокко нервно переминалась с ноги на ногу. Ноги болели. «Вот так, — подумала она, — устать можно от всего на свете».

Наконец, Гея снова заговорила.

— Славная вышла повесть, — признала она. — Давно, очень давно я ничего такого не слышала. Ты воистину героиня. Я побеседую с вами в моих палатах.

Не успела богиня договорить, как уже испарилась. Осталось лишь пламя — да и то, немного померцав, вскоре угасло.

Сирокко и Габи огляделись. Они стояли в громадном куполообразном зале. Лестница позади них, теперь уже неосвещенная, тянулась вниз — в темное нутро ступицы. Ржавые сопла вдоль лестницы вовсю дымили. Время от времени слышался резкий треск охлаждающегося металла. В воздухе висел запах горелой резины.

На тусклом и растрескавшемся мраморном полу ясно отпечатались их следы. Место это напоминало ветхий и захудалый оперный театр — когда там вдруг зажигают свет и разгоняют все иллюзии.

— Навидалась я тут уже всяких чудес, — заметила Габи, — но это — самое стремное. Куда нам теперь?

Сирокко молча указала налево, на небольшую дверцу в стене. Дверца была приоткрыта, и свет струился сквозь щель. Распахнув ее, Сирокко со все нарастающим чувством чего-то знакомого огляделась, затем ступила внутрь.

Женщины вошли в большую залу с четырехметровым потолком. Пол там составляли прямоугольнички молочно-белого стекла. Снизу пробивалась подсветка. Стены были обшиты покрашенными в бежевый цвет деревянными панелями. Всюду висели старинные картины в золоченых рамах. Мебель была времен Людовика XIV.

— Что, дежа вю? — спросил голос из дальнего конца залы. Там стояла коренастая женщина в просторной хламиде без пояса. Гею она напоминала в той же мере, в какой резной кусок мыла может напоминать скульптуру «Пьета» Микеланджело.

— Садитесь, садитесь, — радостно предложила женщина. — Здесь церемониться нечего. Весь шик-блеск вы уже посмотрели; теперь перед вами горькая правда. Может, что-нибудь выпьете?