Глава 16
Произошло это через шесть дней после нападения ангелов, на шестьдесят первый день их появления на Фемиде. Сирокко лежала на невысоком столе, а ее раскинутые ноги крепились в импровизированных стременах. Кельвин был где-то рядом, но ей и видеть его не хотелось. Колыбельная, светловолосая титанидская лекарша, следила за операцией и пела Сирокко свои песни. Песни утешали, но не особенно.
— Шейка матки расширена, — сообщил Кельвин.
— В самом деле? Шейка, да еще и матки. В жизни ни о чем таком не слышала.
— Очень жаль. — Кельвин ненадолго выпрямился, и над хирургической маской Сирокко увидела его глаза и усеянный прозрачными капельками лоб. Колыбельная вытерла ему лоб, и Кельвин взглядом поблагодарил титаниду. — Можно эту лампу пододвинуть?
Габи переставила мерцающую лампу. От раскинутых ног на стенах висели громадные тени. Сирокко услышала металлический звон извлеченных из стерилизующей ванночки инструментов, потом до нее донеслось постукивание их по зеркалу.
Кельвину, конечно, хотелось получить инструменты из нержавейки, но титаниды таких не делали. Они с Колыбельной изрядно помучили лучших мастеровых, прежде чем Кельвин удовлетворился латунными орудиями.
— Больно, — проскрипела зубами Сирокко.
— Ну ты, доктор хренов, ей больно, — разъяснила Габи, словно Кельвин земной язык понимать разучился.
— Слушай, Габи. Либо ты помолчишь, либо лампу кто-то другой подержит. — Сирокко впервые слышала, чтобы Кельвин так огрызался. Ненадолго оторвавшись от работы, он вытер лоб рукавом.
Боль была не столь сильной, сколь постоянной. А еще трудно было понять, где именно болит — примерно как при воспалении среднего уха. Слыша и ощущая выскабливание, Сирокко по-тихому скрежетала зубами.
— Достал все-таки, — негромко сообщил Кельвин.
— Что достал? Ты что, уже это видишь?
— Ага. У тебя там длиннее, чем я думал. Н-да. Хорошо, что ты настояла на операции. — Кельвин продолжил выскабливание, время от времени прерываясь, чтобы очистить инструмент.
Габи, отвернувшись, принялась разглядывать что-то у себя на ладони.
— У него четыре ноги, — прошептала она и двинулась было к Сирокко.
— Уйди. Не хочу это видеть. Убери.
— Позвольте мне посмотреть? — пропела Колыбельная.
— Нет! — Отчаянно борясь с тошнотой, пропеть ответ она не сумела и энергично замотала головой. — Габи, у-нич-тожь это. Не-мед-лен-но. Слышишь меня?
— Ага, Рокки. Уже готово.
Сирокко испустила долгий вздох, который закончился всхлипом.
— Я не хотела на тебя орать. Просто Колыбельная сказала, что хочет посмотреть. Я решила, что не стоит. А то вдруг она еще сумела бы этим распорядиться.
Сирокко протестовала, утверждая, что может ходить, но титанидская медицина предполагала как можно больше объятий, телесного тепла и утешных песен. Поэтому Колыбельная лично пронесла ее по грязным улицам к жилищу, отведенному землянам титанидами. Опуская Сирокко на койку и чувствуя ее угнетение, лекарша пропела поддерживающую песнь. Рядом своих хозяек ждали еще две пустые койки.
— Добро пожаловать в ветеринарный лазарет, — приветствовал ее Билл. Пока Колыбельная накрывала ее простынями, Сирокко сумела изобразить вялую улыбку.
— Твой веселый друг опять прикалывается? — пропела Колыбельная.
— Да. Он называет это местом-лечения-для-животных.
— Ему должно быть стыдно. Лечение — это всегда лечение. Вот, выпей и расслабишься.
Сирокко взяла у лекарши мех и от души глотнула. Вино приятно ожгло горло и растеклось теплом внутри. Одним из приятнейших открытий последних шести дней стало то, что титаниды потому же, почему и люди, готовили и употребляли спиртные напитки.
— Похоже, мне только что линейкой по ладоням надавали, — сказал Билл. — Такой тон я уже различаю.
— Она очень тебя любит, Билл. Даже когда ты несносен.
— Хотел тебя развеселить.
— Занятная попытка. Знаешь, Билл, у этой штуки было четыре ноги.
— О Господи. А я тут шуточки про животных отпускаю. — Он потянулся и взял Сирокко за руку.
— Да ладно. Все уже позади, и единственное, чего мне сейчас хочется — это поспать. — Пропустив еще парочку славных глотков, Сирокко провалилась в сон.
Целый час после операции Габи рассказывала всем, как замечательно она себя чувствует, — а потом вдруг потеряла сознание и двое суток провалялась в лихорадке. У Август же все прошло как по маслу. У Сирокко со здоровьем тоже был порядок — но на душе скребли кошки.
Билл вроде бы успешно поправлялся, но Кельвин сказал, что кость еще как надо не срослась.
— Так сколько же мне тут валяться? — возмутился Билл. Такой вопрос он уже задавал и раньше. Книг в лазарете не было, телевизора тоже; оставалось только пялиться через окно на темную улицу Титанополя. Биллу даже с сиделками было не пообщаться — разве что какими-то гибридными частушками. Колыбельная училась языку землян, но очень медленно.
— По крайней мере еще две недели, — ответил Кельвин.
— А по-моему, я уже сейчас могу на нее наступать.
— Конечно, можешь. Тут-то как раз и самая опасность. Ты только разбежишься, а она — хрясь, и готово. Нет, ходить я тебе еще две недели не позволю. Даже на костылях.
— А почему бы не вынести его на воздух? — спросила Сирокко.
— Пожалуйста. Хочешь на воздух, Билл?
Вытащив койку с Биллом наружу, они пронесли ее чуть дальше по улице и поставили под одно из раскидистых деревьев, которые делали Титанополь практически невидимым с воздуха и наводили в нем густые сумерки — почти такую же ночь, какую Сирокко видела во время экспедиции к основанию троса. Титанидам приходилось круглые сутки освещать свои дома и улицы.
— Ты Джина сегодня не видел? — спросила Сирокко.
— Это смотря что понимать под «сегодня», — отозвался Кельвин и зевнул. — Часы-то мои все еще у тебя.
— Значит, не видел?
Кельвин покачал головой.
— Давненько.
— Интересно, что он поделывает.
Кельвин нашел Джина на Офионе — там, где река вьется средь крутых Немезидиных гор Крия, дневного региона к западу от Реи. Джин рассказал, что вылез в сумеречной зоне и с тех пор брел, пытаясь отыскать остальных.
На вопрос, чем он при этом занимался, Джин ответил одной-единственной фразой: «Пытался выжить». Сирокко и так в этом не сомневалась, но не могла понять, что именно он имеет в виду. Джин отмел весь свой прошлый опыт сенсорной депривации, уверяя, что поначалу немного нервничал, но потом, разобравшись в ситуации, успокоился.
Сирокко и тут не вполне понимала, что именно он имеет в виду.
Поначалу она была рада видеть еще одного члена команды, который, подобно ей самой, казалось, почти не переменился. Габи по-прежнему стонала во сне. Провалы в памяти у Билла восполнялись довольно медленно. Август пребывала в постоянной депрессии — и даже на грани самоубийства. Кельвин был вполне счастлив — но откровенно предпочитал одиночество. Только они с Джином казались, по сравнению с другими, не затронутыми какими-либо изменениями.
Но Сирокко знала, что тогда, во мраке, ее коснулось нечто загадочное. В частности, она теперь могла петь титанидам. Чувствуя, что и с Джином приключилось нечто большее, чем следовало из его рассказов, Сирокко стала высматривать у него любые странности в поведении.
Джин без конца улыбался. И продолжал уверять всех и каждого, что все у него в полном порядке. Даже когда никто не спрашивал. Неизменно проявлял дружелюбие. Иногда даже хватал с этим дружелюбием через край — но во всем остальном казался вполне нормален.
Теперь Сирокко опять решила найти Джина и еще раз поговорить с ним про те два месяца, что он пропадал.
Сирокко нравился Титанополь.
Под деревьями царило приятное тепло. Поскольку жар на Гее исходил снизу, высокий свод могучих крон улавливал как раз нужную его часть. И тепло это было сухое — Сирокко заметила, что в легкой рубашке и без обуви она даже от напряженной физической работы почти не потеет. Улицы освещались симпатичными бумажными фонариками вроде японских. Твердую почву специально увлажняли с помощью специальных растительных фигулек, именовавшихся прыскалками. Прыскалки эти единожды в оборот рассеивали капельки влаги. Пахло всякий раз как после приятного дождичка летней ночью. Изгороди повсюду так обросли цветами, что лепестки сыпались на тротуары, будто нескончаемый ароматный снег. Вечный полумрак цветам ничуть не мешал.
Титаниды и понятия не имели о городском планировании. Жилища их были как попало разбросаны по земле и под землей. Встречались даже и на деревьях. Дороги спонтанно определялись самим дорожным движением. Нигде не было ни намека на дорожные знаки или таблички с названиями улиц. Вздумай кто-нибудь начертить карту Титанополя, туда пришлось бы вносить бесконечные поправки — по мере того, как посередине улиц вырастали бы новые дома или пешеходы протаптывали бы новые дорожки прямо через изгороди. Облик города если и застывал, то очень ненадолго.
У каждой титаниды находилось для Сирокко радостное приветствие.
— Привет, земное чудище! Что же ты все не падаешь?
— Ой, смотрите, невидаль двуногая! Заходи, Шир-рок-ко, потрапезничай с нами!
— Извините, ребята, — пропела она в ответ. — Я по делу. Никто не видел Менестреля До-диез?
Сирокко нравился именно такой перевод их песен, хотя на титанидском ни в «чудище», ни в «невидали» ничего обидного не было.
А вот отказ от приглашения на трапезу требовал серьезных волевых усилий. После двух месяцев на сыром мясе и фруктовой диете титанидские блюда казались неправдоподобно лакомыми. Искусство кулинарии жители Титанополя довели едва ли не до совершенства, и, за немногими исключениями, все их кушанья годились и для землян.
Наконец, изрядно поплутав, Сирокко добрела до Ратуши — здания, чей внешний вид столь гордого названия решительно не оправдывал. По дороге то и дело приходилось останавливаясь и наводить справки. (Сперва налево, затем направо, дальше через… хотя нет, килооборот назад там все перекрыли… ну, тогда еще раз направо и мимо прыскалки до упора, а потом по спуску… проще простого, не правда ли?) Сирокко не уставала поражаться, как это титаниды разбираются в своем изменчивом лабиринте. Ей всем этим в жизни не овладеть.
А Ратушу она назвала Ратушей просто потому, что там жил Менестрель — единственный среди титанид, кому хоть как-то можно было приписать положение вожака. На самом деле Менестрель был у титанид вроде воеводы, да и то в довольно узком смысле. Именно он привел подкрепление в тот памятный для Сирокко день битвы с ангелами. Но с тех пор держался наравне с остальными.
Сирокко хотела спросить у Менестреля, не видел ли он Джина, но это оказалось излишним. Джин как раз оказался в Ратуше.
— Вот славно, Рокки, что ты заскочила, — сказал Джин, вставая и хлопая ее по плечу. Потом он как бы невзначай чмокнул ее в щеку, чему Сирокко не сильно обрадовалась.
— Мы тут с Менестрелем кое-что обсуждали. Тебе тоже может быть интересно.
— Так ты… ты можешь с ними разговаривать?
— У него жуткий выговор, — в сложном эолийском ладу пропел Менестрель, — вроде как у крийского народца. Голос толком не поставлен, а слух годится скорее… ну, скажем, для смодулированных слов ваших дыхательных путей. Но в некоторой степени мы с ним спеться можем.
— Я кое-что понял, — смеясь, пропел Джин. — Он думает, что может говорить с тобой поверх моей головы — как при ребенке некоторые слова произносят по буквам.
— Почему ты мне раньше не сказал? А, Джин? — спросила Сирокко, упорно ища его взгляд.
— Я думал, это неважно, — ответил он, так же упорно пряча глаза. — Вдобавок, из того, что получила ты, мне досталась малая доля. А что такое?
— Да ничего. Просто мне бы хотелось, чтобы ты сам рассказал. Вот и все.
— Ну извини, ладно? — Видно было, что Джин раздражен, и Сирокко задумалась, а может, он вообще не хотел, чтобы она знала? Хотя такое долго не скроешь.
— Джин мне тут много интересного рассказал, — пропел Менестрель. — Весь стол исчертил какими-то линиями, только я ничего в них не понимаю. Но хочу понять и прошу, чтобы твоя совершенная песнь развеяла мрак в моей голове.
— Да-да, Рокки, тебе пас. А то я этой помеси осла со студенткой ни черта не втолкую. Тупой, зараза.
Сирокко ожгла его взглядом, но, вспомнив, что их языком Менестрель не владеет, несколько успокоилась. Хотя выходка Джина менее хулиганской от этого не стала. У титанид были недостатки — но уж чем-чем, а тупостью они не страдали.
Подложив под себя ноги, Менестрель сидел рядом с низеньким столиком, какие обычно предпочитали титаниды. Все его тело покрывала длинная оранжевая шесть. Лишь лицо с шоколадного цвета кожей и светло-серыми глазами оставалось открытым. Черты лица поначалу казались Сирокко одинаковыми для всех титанид, но теперь она находила в них не меньше разнообразия, чем у людей. Теперь, даже не глядя на цвет, она с легкостью их различала.
Смущало только, что лица всех титанид были женскими. Даже видя перед собой пенис, Сирокко никак не могла привыкнуть к этой культурной особенности.
При помощи краски для кожи Джин нарисовал на столе у Менестреля вполне узнаваемую для Сирокко карту. Две параллельные линии бежали с запада на восток, а другие делили полоску между ними на четырехугольники. Это была внутренняя сторона обода Геи, развернутая на плоскости и наблюдаемая сверху.
— Вот Гиперион, — сказал Джин, тыча в карту алым от краски пальцем. — К западу от него Океан, а к востоку… как ее там?
— Рея.
— Верно. Дальше — Крий. Там подвесные тросы идут тут, тут и вот тут. Титаниды живут в восточном Гиперионе и западном Крие. Но в Рее ангелов нет. А знаешь, почему? А, Рокки? Да потому, что они живут в спицах.
— Ну и что? К чему все это?
— Потерпи немного. А пока переведи ему, что я сказал.
Сирокко постаралась, как могла. После нескольких ее попыток Менестрель явно заинтересовался и указал оранжевым ногтем на точку в западном Гиперионе.
— Здесь, стало быть, та великая лестница в небо, что рядом с нашим селением?
— Да, и Титанополь действительно неподалеку.
Менестрель нахмурился.
— Тогда почему я его не вижу?
— Я понял, — сказал Джин по-земному. — Потому что я его не нарисовал, — пропел он Менестрелю. Потом широким жестом изобразил рядом с той точкой еще одну, покрупнее.
— Но как эти черточки и точечки убьют всех ангелов? — поинтересовался Менестрель.
Джин повернулся к Сирокко.
— Он спросил, зачем я все это рисую?
— Нет, он спросил, какое отношение это имеет к убийству ангелов. Между прочим, я хочу добавить сюда же и свой вопрос, а именно: чем ты тут, черт побери, занимаешься? Я запрещаю тебе продолжать это обсуждение. Мы не вправе помогать ни одной из воюющих сторон. Ты что, не читал Женевские протоколы по контактам?
Джин, отвернувшись в сторону, некоторое время молчал. Потом, глядя в глаза Сирокко, негромко заговорил.
— А ты что, не помнишь ту резню? Или, может, ничего не видела? Их же тогда по стенке размазали. Пойми, Рокки. Пятнадцать ослов прыгнули с парашютами. И всем вышли кранты. Плюс еще двоим из тех, что были с вами. А ангелы потеряли двоих, и еще одного ранило.
— Троих. Ты не видел, как это было с третьим. — Сирокко до сих пор мутило от воспоминания.
— Пусть троих. Неважно. А важно то, что ангелы применили новую тактику. Пристроились на крыше у пузыря. Сначала мы подумали, что ангелы сговорились с пузырями, но потом выяснилось, что пузыри и сами очень расстроены. Они соблюдают нейтралитет. Ангелы подсели на борт во время бури, и пузырь подумал, что лишний вес — просто вода. Он набирает пару тонн после дождя.
— Что это еще за «мы»? Уж не собрался ли ты с титанидами о союзе сговориться? У тебя нет на это полномочий. Только у меня как у капитана корабля они есть.
— Может, не стоит напоминать, но корабль-то уже тю-тю.
Если он хотел причинить ей боль, то цели своей достиг. Досчитав до десяти, Сирокко откашлялась и продолжила.
— Пойми, Джин, мы здесь не в качестве военных советников.
— Черт возьми, да я просто хотел им кое-что показать. Сущую ерунду Вроде этой карты. Нельзя же планировать стратегию без карты. Кроме того, им нужны новые тактические приемы, но…
Менестрель испустил тонкий свист, означавший примерно то же, что и вежливое покашливание. Сирокко поняла, что они совсем про него забыли.
— Прошу меня простить, — пропел Менестрель. — Вообще-то этот рисунок очень мил. Я непременно намалюю его у себя на груди к следующему карнавалу трех городов. Но смею напомнить, что речь у нас шла о том, как убивать ангелов. Мне бы хотелось узнать побольше про тот серый порошок силы, который уже здесь упоминался.
— М-мать твою, Джин! — взорвалась было Сирокко, но тут же волевым усилием заставила себя успокоиться. Потом она запела: — Менестрель. Мой друг, чье владение твоими песнями весьма убого, судя по всему, просто неверно выразился. Мне такой порошок неизвестен.
Глаза Менестреля не выдали ровным счетом ничего.
— Хорошо. Если не серый порошок, тогда расскажите мне про то устройство, что метает дротики дальше, чем рука.
— Прости, но ты опять не так понял. Пожалуйста, подожди минутку. — Стараясь сохранять внешнее спокойствие, Сирокко повернулась к Джину. — Джин, марш отсюда. Я с тобой потом поговорю.
— Рокки, я только хочу…
— Джин, это приказ.
Он колебался. Сирокко прошла хорошую тренировку для рукопашного боя и была повыше ростом — но Джин был покрепче, и тренирован ничуть не хуже. Она очень сомневалась, что сможет его положить, но тем не менее изготовилась.
Момент прошел. Джин стряхнул с себя напряжение, затем хлопнул ладонью по столу и с достоинством вышел из комнаты. Глаза Менестреля явно не упустили ни одной детали происшедшего.
— Мне очень жаль, если я вызвал недобрые чувства между тобой и твоим другом, — пропел он.
— Ты тут ни при чем. — Теперь, когда противостояние осталось позади, руки у Сирокко вдруг стали холодными как лед. — Я… послушай, Менестрель, — пропела она в ладу равных. — Кому ты веришь? Мне или Джину?
— Признайся, Рокки, ведь ты явно хотела что-то скрыть.
Прикидывая, что делать, Сирокко глодала костяшку пальца. Итак, Менестрель уверен, что она лжет. Но что ему уже удалось узнать?
— Ты прав, — пропела она наконец. — У нас есть порошок силы, который способен стереть с лица Геи весь этот город. Мы знаем такие секреты разрушения, на которые мне стыдно даже тебе намекать; к примеру, нечто, способное пробить дыру в твоем мире и выпустить весь воздух, которым ты дышишь, в ледяной космос.
— Ничего такого нам не требуется, — с явном интересом пропел Менестрель. — Порошка будет вполне достаточно.
— Я не могу тебе его дать. Мы его с собой не захватили.
Когда Менестрель снова запел, видно было, что песнь свою он продумал в деталях.
— Твой друг Джин считает, что все это можно изготовить. Мы умеем обращаться с древесиной и неплохо знаем химию живого мира.
Сирокко вздохнула.
— Пожалуй, он прав. Но мы не можем раскрыть вам эти секреты.
Менестрель молчал.
— Мои личные чувства тут ни при чем, — объяснила она. — Те, кто выше меня, мудрецы нашей расы, решили, что так поступать нельзя.
Менестрель пожал плечами.
— Если старейшины тебе приказали, выбора у тебя нет.
— Рада, что ты все правильно понимаешь.
— Да. — Менестрель помедлил, снова тщательно готовя свою песнь.
— Однако твой друг Джин не столь почтителен к своим старейшинам. Если я снова его попрошу, он может рассказать о вещах, нужных мне для победы.
Сердце у Сирокко упало, но она отчаянно старалась этого не выдать.
— Джин слишком забывчив. Он пережил тяжелое время скитаний, и рассудок его помутился. Теперь же я напомнила ему о долге.
— Понимаю. — Менестрель снова задумался. Потом предложил Сирокко бокал вина, и она с удовольствием выпила.
— Положим, пускач для дротиков я бы и сам соорудил. Взять гибкую палку, стянуть концы ремнем…
— Честно говоря, меня поражает, почему вы до сих пор ничего такого не сделали. Ведь у вас много вещей куда более сложных.
— Вообще-то у нас есть нечто подобное, но только для детских забав.
— Еще меня поражает и озадачивает ваша война с ангелами. Почему вы воюете?
Менестрель помрачнел.
— Потому что они ангелы.
— И всего-то? Ваша терпимость к иным расам произвела на меня большое впечатление. Вы не испытываете враждебности ни к нам, ни к пузырям, ни к йети из Океана.
— Они ан-ге-лы, — повторил Менестрель.
— Разве вам нужна их земля? Или им ваша?
— Ангелы не смогут вскармливать своих выродков у груди Геи, если покинут великие башни. Мы тоже не сможем жить, вечно цепляясь за стены.
— Значит, ни за пищу, ни за землю вы не соперничаете? Может, причина в религии? Они что, поклоняются другому божеству?
Менестрель рассмеялся.
— Божеству? Ты как-то странно поешь. Есть только одна богиня — даже для ангелов. Гея ведома всем живущим в ней расам.
— Тогда я просто не понимаю. Ты не можешь объяснить? Почему вы воюете?
Воевода Менестрель думал очень долго. А когда наконец запел, то в скорбном минорном ключе.
— Из всего, что случается в этой жизни, мне особенно хотелось бы спросить Гею именно об этом. Да, все мы должны умереть и возвратиться в почву — тут у меня нет ни возражений, ни горечи. То, что мир кругл и что ветер дует, когда Гея дышит, — все это мне понятно. Бывает пора, когда приходится голодать, или когда могучую реку Офион целиком заглатывает пыль, или когда ледяной ветер с запада пробирает нас до костей, — все это я принимаю, ибо сомневаюсь, что могу хоть что-то с этим поделать. Гее приходится печься о множестве земель, и временами она отвращает свой взор от наших селений.
Когда лопаются великие небесные столпы — когда дрожит земля и все страшатся того, что мир расколется и полетит в никуда, — я не жалуюсь.
Но в пору дыхания Геи, когда ненависть овладевает мною, я перестаю что-либо понимать. Я веду мой народ на битву — и даже не замечаю, что рядом со мной падает мертвой моя родная дочь. Ведь я тогда этого даже не заметил! Она вдруг сделалась мне чужой, ибо небо наполнилось ангелами, и настала пора с ними биться. Только потом, когда бешенство оставляет нас, мы считаем потери. Тогда-то мать и находит на поле боя свое мертвое дитя. А однажды и я нашел мою дочь — плоть от плоти моей — лишь раненную ангелами, но растоптанную моими же сородичами.
То было пять дыханий тому назад. Сердце мое болит все сильнее — и уже никогда не излечится.
Сирокко не осмеливалась нарушать безмолвие. А Менестрель поднялся, отошел к двери и стал смотреть во тьму. Прислушиваясь к его негромким рыданиям, Сирокко упорно разглядывала пламя свечи. Звуки эти ничем не напоминали человеческие рыдания — и все же она понимала, что Менестрель плачет. Некоторое время спустя он вернулся и устало присел к столу.
— Мы бьемся, когда нами овладевает бешенство. И не останавливаемся, пока не убиваем всех ангелов или пока они не улетают обратно в свои дома.
— Ты говоришь — дыхание Геи. Я ничего про это не знаю.
— Ты слышала, как она рыдает. Тогда из небесных башен дуют яростные ветра — холодный с запада и жаркий с востока.
— А ты никогда не пытался заговорить с ангелами? Разве они не выслушали бы твою песнь?
Менестрель пожал плечами.
— Кто станет петь ангелу, и какой ангел станет слушать?
— И все-таки мне непонятно, почему никто не попытался… наладить с ними общение. — Фраза далась с трудом. В конце концов Сирокко остановилась на слове, которая в буквальном смысле означало «сдаться» или «драпануть». — Если бы вы вместе посидели и послушали песни друг друга, вам, быть может, удалось бы установить мир.
Воевода наморщил лоб.
— Откуда возьмется чувство-лада-среди-братьев/сестер, когда речь идет об ангелах? — Он пропел то самое слово, которое, из целого набора столь же малоподходящих, выбрала Сирокко. «Мир» среди титанид был универсальным состоянием, о котором и говорить было излишне. Что же до мира между титанидами и ангелами, то такого понятия их язык просто не вмещал.
— Наши люди не имеют врагов среди других рас, но воюют между собой, — сказала Сирокко. — И мы разработали методы улаживания таких конфликтов.
— Для нас это не проблема. Мы легко справляемся с враждебными чувствами к себе подобным.
— Вот бы вы нас этому научили. А я со своей стороны хотела бы продемонстрировать методы, которые освоили мы. Иногда стороны настроены слишком враждебно, чтобы сесть и поговорить. В таком случае мы помещаем между врагами третью, нейтральную сторону.
Менестрель сперва заинтересованно поднял брови, затем подозрительно нахмурился.
— Если вы так прекрасно все улаживаете, зачем вам тогда столько оружия?
Сирокко пришлось улыбнуться. Ничто от этих титанид не укроется!
— Затем, что не все так прекрасно. Наши вояки порой пытаются размазать друг друга по стенке. Но мы накопили столь страшное оружие, что долгой войны теперь просто не получится. И за мирный период мы, наверное, немного поумнели. В доказательство могу привести тот факт, что, уже по меньшей мере шестьдесят мириаоборотов имея возможность разнести нашу планету в мелкую пыль, мы так этого и не сделали.
— Шестьдесят мириаоборотов — огромный срок, — пропел Менестрель.
— Я не хвастаюсь. Ужасно жить, сознавая, что погибнуть может не только твоя задомать, не только твои друзья и соседи, но и вся твоя раса вплоть до грудных младенцев.
Менестрель, явно потрясенный, с серьезным видом кивнул.
— Так что выбор за вами. Мы же со своей стороны можем предложить вам или еще больше войн, или надежду на мир.
— Понимаю, — озабоченно ответил Менестрель. — Это трудное решение.
Сирокко решила промолчать. Менестрель понимал, что в его власти узнать про вооружение, которое предлагал ему Джин.
Свеча в настенном подсвечнике уже оплыла и погрузилась во мрак; лишь та, что стояла между ними, озаряла пляшущим светом женское лицо воеводы.
— Но где найти того, кто станет посередине? Думается мне, его очень скоро сразят дротики, брошенные с обеих сторон.
Сирокко развела руками.
— Как официальный представитель Организации Объединенных Наций, я бы предложила свои услуги.
Менестрель внимательно на нее взглянул.
— Никак не затрагивая достоинства органа-заци-обеде-неных-наци, замечу, что мы никогда о такой не слышали. Почему ее должны интересовать наши войны?
— Организацию Объединенных Наций интересуют все войны без исключения. Хотя сама она ничем не лучше всех нас, вместе взятых, — то есть, далеко от совершенства.
Менестрель пожал плечами, словно с самого начала так и предполагал.
— Зачем же ты хочешь этим заняться?
— Во-первых, на моем пути к Гее мне все равно придется миновать территорию ангелов. А потом — я ненавижу войну.
Впервые Менестрель показался ей по-настоящему потрясенным. Очевидно было, что авторитет Шир-рок-ко в его глазах резко подскочил.
— Раньше ты ничего не говорила про свое паломничество. Это в корне меняет дело. Боюсь, ты слабоумна, но слабоумие твое свято. — Наклонившись над столом, Менестрель взял в свои большие ладони голову Сирокко, и поцеловал ее в лоб. То был самый ритуальный жест, какой Сирокко видела у титанид, и он ее тронул.
— Итак, отправляйся, — пропел воевода. — А я больше и думать не стану о новом оружии. Жизнь достаточно страшна и без выбора того пути, что неотвратимо ведет к разрушению.
Потом он помолчал, явно о чем-то раздумывая.
— Если же по какой-то нелепой случайности тебе и впрямь удастся увидеться с Геей, хочу, чтобы ты спросила ее, почему должна была погибнуть моя дочь. И если ей нечего будет ответить, ударь ее по лицу и скажи, что это от Менестреля.
— Так я и сделаю. — В каком-то странном оживлении Сирокко встала, чувствуя, что куда меньше, чем все последние два месяца, тревожится о своем будущем. Потом направилась было к двери, но напоследок решила полюбопытствовать:
— А что это был за поцелуй?
Менестрель поднял голову.
— Это был предсмертный поцелуй. После того, как ты уйдешь к Гее, я тебя больше не увижу.
