Семенные коробки росли на макушках самых высоких деревьев в лесу. Каждое дерево зараз производило только одну коробку. Созрев, та выстреливала почище любой пушки. Время от времени выстрелы эти разносились по всему лесу. То, что оставалось от взрыва, напоминало аккуратнейшим образом разделенную на две половинки скорлупу гигантского грецкого ореха.

Увидев проплывающую мимо коробку покрупнее, Сирокко и Габи сплавали за ней и подтянули к берегу. Пустая, она высоко торчала из воды. Но даже у груженой, у нее по-прежнему хватало надводного борта.

Два дня они снаряжали свое судно и даже попытались приделать руль. Наконец, прикрепили к борту длинный шест с широкой лопастью на конце и решили, что этим обойдутся. На случай прохождения быстрин каждый обзавелся примитивным веслом.

Габи отдала концы. Сирокко, поработав шестом, чтобы вытолкнуть судно к середине реки, затем заняла свой пост на корме и гордо положила руку на румпель. Налетел ветерок, и она в очередной раз пожалела о волосах. «По какой ерунде мы порой тоскуем», — тут же подумалось ей.

Рассевшиеся у противоположных бортов лодки Билл и Габи так увлеклись плаванием, что даже на время забыли свою вражду Непрестанно наблюдая за рекой, они то и дело криком предупреждали Сирокко о возможных опасностях.

— Эй, капитан! — заорала Габи. — Даешь морскую запевку!

— Дурочка, ты все перепутала, — засмеялась Сирокко. — Это как раз всякая вульгарная шушера на полубаке травит байки и поет песни. Ты что, «Морскую Ведьму» не видела?

— Не знаю. А она шла по объемке?

— Это плоский фильм со стариной Джоном Вейном в главной роли. «Морской Ведьмой» звался его корабль.

— Да? А я было подумала, что так звался капитан. Вот ты и подобрала себе прозвище.

— Ну ты, не очень. За грубые шуточки будем ставить на доску и провожать за борт.

— А кстати, Рокки, как нам назвать это судно? — спросил Билл.

— Да-да, ведь у него должно быть название, правда? Я так замоталась в поисках шампанского для спуска на воду, что все на свете забыла.

— Ох, не надо при мне о шампанском, — простонала Габи.

— Ну, какие будут предложения? Есть шанс продвинуться по службе.

— Я знаю, как назвал бы его Кельвин, — вдруг сказал Билл.

— Не надо при мне о Кельвине.

— И все-таки нам уже никуда не деться от греческой мифологии. Этот корабль должен называться «Арго».

Сирокко засомневалась.

— Там было что-то насчет поисков золотого руна? Да-да, помню этот фильм.

— Но мы ничего не ищем, — заметила Габи. — И знаем, куда нам нужно.

— Тогда как насчет… — Билл замялся, затем еще подумал. — Мне тут пришел в голову Одиссей. Его корабль как-нибудь назывался?

— Понятия не имею. Наш, мифолог, к несчастью, заболел рекламой разросшихся автопокрышек. Но даже если у того судна было название, я бы им пользоваться не стала. У Одиссея в том фильме никаких радостей, кроме сплошных заморочек, не было.

Билл ухмыльнулся.

— Ага, капитан! Суевериями страдаем? Вот никогда бы не поверил.

— Эх ты, салага. Тут море. Оно всегда с человеком шутки шутило.

— Ладно, кончай тут с диалогами из мыльных опер. Я за то, чтобы назвать корабль «Титаником». Вот было судно. В самый раз для тебя.

— Совсем умом тронулся? Не гневи судьбу, приятель.

— А мне тоже «Титаник» нравится, — засмеялась Габи. — Кому бы еще в голову пришло? Для скорлупы от арахиса?

Сирокко задумчиво посмотрела в небо.

— Ладно. Только все будет на вашей совести. Итак, «Титаник». Долгого ему плавания. Дозволяется гиканье и прочие проявления восторга.

Команда грянула троекратное «гип-гип-ура», а Сирокко с ухмылкой поклонилась.

— Да здравствует капитан! — проорала Габи.

— Вот еще что, — сказала Сирокко. — Где малюется название? На кранце? Или как там эту фигу зовут?

— На чем, на чем? — испугалась Габи.

Сирокко ухмыльнулась.

— Самое время признаться. Положа руку на сердце, я в этих лодках как свинья в апельсинах. Кто-нибудь вообще на них плавал?

— Я немного плавала, — сказала Габи.

— Тогда назначаешься штурманом. Давай меняться местами. — Отпустив румпель, Сирокко осторожно прошла вперед. Потом откинулась на спину, потянулась и заложила руки за голову. — Я буду обдумывать важные командные решения, — сказала она и дико зевнула. — Будить только в случае урагана. — И под дружный хор улюлюканий она закрыла глаза.

Клио оказалась длинной, извилистой и неторопливой. В самой ее середине четырехметровые шесты до дна не доставали. Зато все время чувствовалось, как что-то в них врезается. Что это было, путники так и не выяснили. Курс «Титаника» поддерживался аккурат между серединой реки и берегом по левому борту.

Первоначально Сирокко планировала оставаться на борту, сходя на берег только за пищей — что обычно занимало минут десять. Но регулярные вахты вскоре доказали свою неэффективность. Слишком часто «Титаник» налетал на мель — а чтобы его оттуда стащить, требовались усилия всех троих. Следовательно, приходилось будить спящих. Также быстро выяснилось, что «Титаник» не слишком маневрен, и, чтобы миновать приближающуюся мель, требовались, как минимум, двое с шестами.

Тогда решили каждые пятнадцать-двадцать часов вставать лагерем. Сирокко составила расписание, которое предписывало двоим постоянно бодрствовать, когда корабль на воде, и одному, когда все на суше.

Клио петляла по почти плоской равнине будто змея, перебравшая фенобарбитала. Порой выходило, что по прямой линии один лагерь отстоял от другого на каких-нибудь полкилометра. Они давно потеряли бы всякую ориентировку, не возвышайся в самом центре Гипериона прямой подвесной трос. Из своей воздушной разведки Сирокко знала, что трос этот еще долго будет оставаться к востоку от них — даже после того, как Клио сольется с Офионом.

Трос ни на миг не исчезал из виду, торчал подобно какому-то невообразимому небоскребу, тянулся до самого верха, словно бы клонясь в их сторону, — пока не соединялся с крышей и не уходил в космос. Они должны были миновать его на пути к наклонному тросу, что вел внутрь спицы над Реей. Сирокко надеялась повнимательнее его осмотреть.

Жизнь уже устоялась. Вскоре трое астронавтов сделались сплоченной командой своего суденышка, все чаще понимая друг друга без слов. Большую часть времени делать было совершенно нечего — только высматривать песчаные отмели. Габи и Билл убивали время, внося бесконечные усовершенствования в свои наряды. Оба здорово наловчились управляться с иглами из шипов. Билл также без конца возился с рулем и обустраивал внутренности лодки.

Сирокко почти все время проводила в мечтаниях и разглядывании проплывающих облаков. Она обдумывала пути и средства подъема к ступице» пыталась предвосхитить возможные трудности, но все это на самом деле было впустую. Разнообразие вариантов просто не допускало какого-то более-менее разумного планирования. Поэтому она предпочитала откровенное витание в облаках.

Со временем она и в самом деле запела — причем потрясла этим и Билла, и Габи. В детстве она десять лет брала уроки вокала и фортепьяно — и, прежде чем тяга к космосу окончательно взяла верх, даже подумывала о карьере певицы. До плавания на «Титанике» никто из команды о ее таланте даже и не подозревал; Сирокко не считала возможным, без ущерба для своего капитанского положения, развлекать подчиненных песенками. А теперь ей уже было все равно — и пение еще больше их сплотило. Роскошное, чистое капитанское контральто лучше всего подходило для старинной народной музыки, баллад, а также песен из репертуара Джуди Гарланд.

Из ореховой скорлупы, парашютных строп и шкуры смехача Билл смастерил лютню. Более того — он наловчился прилично на ней играть, а Габи подыгрывала ему на барабане опять же из скорлупы ореха. Сирокко учила их песням и правильным созвучиям; у Габи прорезалось сносное сопрано, а у Билла — мучительно немузыкальный тенор.

Они пели застольные песни из пивных баров «О’Нейла-I», шлягеры из хит-парадов, из мультиков и старых фильмов. Одна вещица, учитывая сопутствующие обстоятельства, быстро сделалась их любимой. Там пелось про желтую кирпичную дорогу и удивительного волшебника страны Оз. Каждое «утро», собираясь в дорогу, они ревели ее во всю мочь — и совсем уж надсаживались, когда лес начинал верещать им в ответ.

Прошло несколько недель, прежде чем «Титаник» достиг Офиона. И за все время их мирное плавание прерывалось лишь дважды.

Первый инцидент случился на четвертый день пути, когда в неполных пяти метрах от «Титаника» из воды вдруг вылез длинный стебель с круглым глазом на конце. Никаких сомнений, что это глаз, ни у кого не возникло. Это было еще больше похоже на глаз, чем у Свистолета. Шар двадцати сантиметров в диаметре вылезал из гибкой зеленой глазницы, которая на первый взгляд казалась схватившей его сзади зеленой лапой с плоскими пальцами. Само глазное яблоко с отверстым зрачком было тоже зеленое, но заметно светлее.

При виде столь странной твари все трое принялись активно толкаться шестами к берегу. Нацеливаясь на них, глаз не выказывал ни интереса, ни каких-либо эмоций — просто таращился, и все. Когда они стали отплывать прочь, глаз опять-таки ни сожаления, ни радости не выразил. Потаращившись еще минуты две-три, он затем исчез так же бесшумно, как и появился.

Достигнутый после берегового брифинга консенсус был таков, что ни хрена тут все равно не поделать. Пакостить странное существо им не стало — что, впрочем, ровным счетом ничего не говорило о его дальнейшем поведении. Но не прерывать же плавание только оттого, что в реке водятся крупные рыбины с глазами на стеблях!

Вскоре пассажирам «Титаника» попались еще несколько таких глаз — и постепенно они к ним привыкли. Глаза так напоминали перископы, что Билл окрестил странных рыбин «подлодками».

Ко второму инциденту они были в общем-то готовы, ибо такое случалось и раньше. Речь шла о том неимоверном стонущем ветре, который Кельвин нарек «Плач Геи».

Прежде чем задули самые жуткие ветры, троим путникам удалось причалить к берегу и укрыться с подветренной стороны «Титаника». Помня о незначительном промахе с рухнувшей ветвью, Сирокко не решилась искать убежища под деревьями.

Учитывая хлещущий в лицо ветер и мчащиеся над головой облака, обзор был неважный, но Сирокко все-таки удалось разобрать, что буря идет из Океана. Тучи разлетались от огромной спицы над замерзшим морем подобно леденящему дыханию Бога. Ветер бросался на ледяные глыбы и крошил их, сплетался в смерчи, издали казавшиеся игрушечными, но на самом деле далеко превосходящие свирепостью любые земные.

Сквозь быстро затягивавшую Гиперион пелену облаков Сирокко разглядела и наклонные тросы, что соединяли землю с небом над Океаном. На таком расстоянии было неясно, действительно они движутся или нет, но какое-то покачивание или растяжение все-таки несомненно было. С тросов вовсю сыпалась мелкая серая пыль. Глядя, как пыль плывет к земле, Сирокко вынуждена была напомнить себе, что размерами эти серые частички, должно быть, не меньше крупных деревьев. Затем все затянули облака, и пошел снег. Река, быстро поднимаясь, подобралась почти к вытащенному на берег «Титанику». Сирокко даже показалось, что земля стала слегка подрагивать.

Затем, поняв, что наблюдает в действии какую-то часть системы циркуляции воздуха на Гее, Сирокко взялась прикидывать, как воздух втягивается в спицу и какой механизм выталкивает его наружу. Заинтересовало ее и то, почему процесс этот идет так бурно. По часам Кельвина выходило, что с последнего Плача миновало семнадцать суток; хотелось надеяться, что до следующего пройдет не меньше.

Как и в прошлый раз, холод длился не более шести-семи часов, а снег на земле не залежался. Путники уже не так сильно пострадали от непогоды. Выяснилось, что одежда из парашютного шелка защищает куда лучше, чем казалось на первый взгляд, и ничем не хуже любой ветровки.

Тридцатый день их появления на свет в Гее был отмечен двумя событиями: одним случившимся и одним, которое так и не случилось.

Первым событием стало прибытие «Титаника» к месту слияния Клио с полноводным Офионом. К этому времени путники уже порядочно углубились в южный Гиперион, оказавшись как раз между центральным вертикальным тросом и южным наклонным, что уходил вверх прямо у них над головой.

Сине-зеленый Офион был шире и быстрее Клио. «Титаник» сразу вынесло в самую его середину Впрочем, после нескольких минут настороженности и нескольких промеров глубины, путники решили, что им вполне безопасно там же и остаться. Шириной и быстротой Офион напомнил Сирокко и Биллу Миссисипи — если забыть о густой растительности и высоких деревьях по обоим берегам. Да, несмотря на его полноводную торопливость, вокруг Офиона по-прежнему были джунгли.

Для Сирокко, впрочем, куда тревожнее оказалось другое событие — то, которого она, сверяясь с часами Кельвина, ожидала со дня на день, — но которое так и не случилось. Месячные у нее уже двадцать два года проходили с точностью чуть ли не до часа — и куда же они подевались теперь?

— Знаешь, что уже тридцать дней прошло? — тем же вечером спросила Сирокко у Габи.

— Правда? Я даже как-то и не подумала, — отозвалась та и помрачнела.

— Вот-вот. И у меня уже как минимум задержка. Всегда было четко двадцать девять дней. Ну, иногда начиналось на день раньше, но чтобы позже — никогда.

— Знаешь, и у меня задержка.

— Я так и подумала.

— Черт побери, но это же полная ерунда!

— Я тут прикидывала, чем ты предохранялась на «Мастере Кольца». Могла ты там ушами хлопнуть?

— Ни под каким соусом. Кельвин давал мне колеса.

Сирокко вздохнула.

— Я как раз боялась, что будет что-то настолько безотказное. Сама-то я таблеток не принимаю — у меня на них аллергия. Я пользовалась таким вечным колпачком. И перед тем, как все случилось, он был на месте. Потом мне даже и в голову не пришло проверить… ну, а после того, как мы встретились с Биллом и Август, уже могло быть слишком поздно.

Эту часть ей обсуждать с Габи не хотелось. То, что они с Биллом трахались, секрета не составляло. Не составляло, впрочем, секрета и то, что на «Титанике», да еще когда рядом постоянно была Габи, для этих занятий не находилось ни места, ни времени, ни нужного настроения.

— Короче, колпачок исчез. Полагаю, та самая тварь стрескала его заодно с нашими волосами. И у меня при этой мысли, между прочим, мурашки по коже бегают.

Габи вздрогнула.

— Сперва я подумала, что залетела с Биллом. Но теперь так не думаю.

Тут Сирокко встала и подошла к прикорнувшему на земле Биллу.

Разбудив его, дождалась, пока он начнет в нужной мере соображать.

— Билл, мы обе беременны.

Выяснилось, что Билл в нужной мере еще не соображает. Он удивленно поморгал, затем наморщил лоб.

— Только на меня не косись. Даже насчет себя. С Габи последний раз было вскоре после отлета. А кроме того, у меня стоит клапан.

— Да я ничего такого и не сказала, — утешила его Сирокко. А сама подумала: «Ну и ну. С Габи. Вскоре после отлета. Атас». Об этом Сирокко и понятия не имела — хотя до сих пор не сомневалась, что знает про все случки на борту «Мастера Кольца». — Тогда окончательно ясно, что дела творятся крайне странные. Кто-то или что-то с нами шутки шутит. И очень по-крупному. Только мне не до смеха.

Кельвин сдержал слово. Через двое суток после того, как Сирокко насвистела что надо пролетавшему мимо пузырю, на фоне зависшего в небе Свистолета расцвел синий цветок с болтающимся под ним блудным доктором. Позади держалась Август. Приземлились они у самого берега.

Сирокко пришлось признать, что выглядит Кельвин превосходно. Улыбчивый, походка пружинистая. Тепло всех поприветствовав, ни малейшего намека на досаду по поводу внезапного вызова он не продемонстрировал. Он собрался было поведать о своих странствиях, но Сирокко слишком хотелось поскорее узнать его соображения насчет их новейших проблем. Задолго до того, как они с Габи все рассказали, улыбка Кельвина исчезла, а лицо резко посерьезнело.

— А у тебя на Гее были месячные? — спросил он у Август.

— Нет, не было.

— Уже тридцать дней, — сказала Сирокко. — Тебя это ни на какие мысли не наводит? — По расширившимся от страха глазам Август Сирокко заключила, что наводит. — Когда у тебя последний раз была близость с мужчиной?

— Никогда не было.

— Так я и думала.

Кельвин какое-то время молчал и все обмозговывал. Потом еще больше помрачнел.

— Что я могу сказать? Все вы знаете, что у женщины может раз-другой не быть месячных и по какой-то иной причине. Спортсменки порой то и дело их пропускают — и мы даже толком не знаем почему. Возможно, влияет стресс — эмоциональный или физический. Но все же, полагаю, шансы на то, что такое приключилось сразу со всеми троими, очень дохлые.

— Это точно, — согласилась Сирокко.

— Еще могло повлиять питание. Теперь уже никак не узнать. А еще могу вам сказать, что вы трое и… мм, Апрель… все вы подверглись определенной синхронизации.

— Как так? — спросила Габи.

— Так порой случается с женщинами, живущими вместе, — как, например, в звездолете, где все они располагаются в соседних каютах. Некий гормональный сигнал ведет к синхронизации их менструальных циклов. Апрель и Август уже давно находились в ритме друг с другом, а Сирокко от их цикла отставала лишь на пару дней. Два ранних начала — и она присоединилась. А у тебя, Габи, если ты помнишь, месячные проходили нерегулярно.

— Мне было без разницы, — отозвалась Габи.

— Ну да, верно. Впрочем, я не вижу, как это может быть связано с тем, что мы имеем здесь. Пока что я делаю лишь один вывод: с вами происходит нечто странное. И все-таки вероятность того, что все вы разом пропустили один цикл, существует.

— А еще очень вероятно, что все мы брюхаты, и даже страшно подумать, от кого, — кисло заметила Сирокко.

— Нет-нет, это совершенно исключено, — сказал Кельвин. — Хотя если ты имеешь в виду, что то самое существо, которое нас поглотило… нет, не верится. Даже на Земле ни одно животное не может оплодотворить женщину. А ты утверждаешь, что это удалось какому-то инопланетному существу.

— Не знаю, не знаю, — отозвалась Сирокко. — Может, как раз инопланетному-то и удалось. Но я твердо уверена в том, что оно забралось к нам внутрь и проделало там что-то с его точки зрения, быть может, совершенно разумное и естественное, но чуждое всему, что мы знаем. И мне это совсем не нравится. Так что нам желательно знать, чем ты можешь помочь, если мы и вправду беременны.

Кельвин потер жесткие кудряшки у себя на подбородке, затем еле заметно улыбнулся.

— В институте меня не учили принимать роды после непорочного зачатия.

— Знаешь, мне не до шуток.

— Извини. Впрочем, вы с Габи все-таки не девственницы. — Он недоуменно покачал головой.

— Мы тут подумали кое о чем более насущном и не столь священном, — вставила Габи. — Нам эти младенцы — или кто они там — как-то без надобности.

— Понятно. Только почему бы вам не подождать еще тридцать дней, а уже потом пороть горячку? Вот если у вас и тогда менструаций не будет, смело меня зовите.

— Мы хотим немедленно с этим покончить, — заявила Сирокко.

Кельвин начал немного раздражаться.

— А я говорю, что за это не возьмусь. Слишком рискованно. Какие-то инструменты для аборта я бы еще придумал, но их необходимо простерилизовать. У меня нет зеркала, а мои соображения насчет того, чем пришлось бы расширять шейку матки, железно обеспечат вам ночные кошмары.

— Ночные кошмары мне уже обеспечены, — мрачно заметила Сирокко. — Причем собственными соображениями насчет того, что растет у меня в брюхе. Пойми, Кельвин, сейчас мне даже человеческого ребенка не хочется. А тут-то ведь черт те что! Короче, делай операцию.

Габи и Август кивнули в знак согласия, хотя Габи явно стало не по себе.

— А я говорю — подождите еще месяц. Ничего же не изменится. Операция будет та же самая. Простое выскребывание внутренних стенок матки. Но через месяц, быть может, вам все-таки как-нибудь удастся развести костер и вскипятить воду. Тогда по крайней мере будет возможность простерилизовать изготовленные мной инструменты. Разве так не разумнее? Клянусь, я могу проделать эту операцию с минимумом риска — но лишь в том случае, если у меня будут чистые инструменты.

— Мне сейчас хочется одного — покончить с этим, — уперлась Сирокко. — Я хочу, чтобы ты выскреб из меня эту гадость.

— Спокойнее, капитан, спокойнее. Успокойся и хорошенько подумай. Если кому-то попадет инфекция, я буду бессилен. А к востоку лежит другая страна. Может статься, там вы сумеете развести костер. Я тоже буду посматривать. Когда пришел вызов, я как раз был над Мнемосиной. И там вполне может оказаться некто, пользующийся инструментами и способный сделать приличное зеркало и расширитель.

— Так ты опять улетаешь? — спросила Сирокко.

— Конечно. Но не раньше, чем всех вас осмотрю.

— Я еще раз прошу тебя остаться.

— Прости. Не могу.

И никакие уговоры не смогли заставить Кельвина переменить решение. Снова полелеяв мысль о том, чтобы удержать его силой, Сирокко по тем же причинам, что и раньше, ее отбросила. А во время его отлета ей пришла на ум еще одна причина. Не слишком разумно пытаться причинить вред человеку, чей друг пусть даже вдвое поменьше Свистолета.

Кельвин объявил женщинам, что, несмотря на задержку месячных, все они практически здоровы. Потом задержался еще на несколько часов — хотя было видно, что даже это его тяготит. Он рассказал, что они с Август увидели за время своих странствий.

Океан представлял собой жуткое место — ледяное и запретное. Миновали они его как можно быстрее. Там, как оказалось, живет гуманоидная раса, но Свистолет не стал опускаться для более близкого знакомства. Даже несмотря на то, что пузырь летел в километре над землей, гуманоиды швырялись в него валунами с деревянной катапульты. Кельвин сказал, что с виду они напоминали людей, покрытых длинной белой шерстью. Были они явно из тех, что сначала стреляют, а потом задают вопросы. Кельвин нарек их йети.

— А Мнемосина — и вправду пустыня, — продолжил он. — Выглядит она довольно странно, так как дюны там вздымаются куда выше земных — полагаю, из-за низкой гравитации. Там есть растительность. Когда мы опустились пониже, я разглядел каких-то мелких животных, а также что-то вроде разрушенного города и нескольких поселков. На вершинах скалистых пиков там торчат подобия величественных замков. Вернее, замками они могли быть тысячелетия назад, а теперь слишком сильно осыпались. На их возведение должны были уйти тысячелетия рабского труда — или там использовались какие-нибудь феноменальные вертолеты.

Думаю, здесь произошла какая-то серьезная поломка. Все рассыпается в прах. Некогда Мнемосина вполне могла быть похожа на эти края — судя по пустому руслу реки и трупам громадных деревьев, обглоданным песчаными бурями. Что-то изменило климат — или ускользнуло от глаза строителей.

Возможно, дело тут в черве, которого мы с Август видели. Причем Свистолет утверждает, что этот червь там один. В Мнемосине места хватает только для одного такого. Если там и были двое, то они давным-давно между собой разобрались, и только этот дедушка-червь и остался. Он такой гигантский, что Свистолета ему заглотить — как мне оливку.

При упоминании Кельвином гигантских червей Сирокко и Билл навострили уши.

— Целиком я эту тварь так и не увидел, но не удивлюсь, если она окажется километров двадцать в длину. Это огромная длинная трубка — а на обеих концах дырки того же диаметра, что и сам этот адский червь. Трубка поделена на сегменты, и тело на вид твердое, как панцирь у броненосца. Рот похож на циркулярную пилу, причем зубы и внутри, и снаружи. Вообще-то он живет под землей, но иногда зарывается недостаточно глубоко и вынужден вылезать наружу. В один из таких моментов мы его и наблюдали.

— В одной книжке описывался такой червь, — сказал Билл.

— И в фильме тоже, — подхватила Сирокко. — «Дюна» назывался.

Кельвину явно не понравилось, что его перебили, и он поднял взгляд, желая убедиться, что пузырь все еще неподалеку.

— Короче говоря, — продолжил он, — я подумал, а не этот ли червь устроил такую подлянку Мнемосине. Представляете, какой вред от него корням деревьев? Пожалуй, он мог за пару лет все там разорить. Деревья погибают, очень скоро портится почва, удерживать воду она уже неспособна — и все реки уходят под землю. Так оно и есть, сами знаете; ведь через Мнемосину протекает Офион. Можно увидеть, где он исчезает и где снова появляется на поверхности. Поток не прерывается, но Мнемосине от него никакого толку. Тогда я прикинул, что архитектор этого места — кем бы он ни был — нипочем не стал бы включать в план такого червя. Должно быть, червь не переносит мрака — иначе он прополз бы через Океан и вообще все к чертям тут разрушил. Думаю, просто удача, что так получилось. Но если здесь так важна удача, этому месту долго не протянуть. Этот червь, должно быть, какая-то левая мутация — а это значит, что во всей округе нет никого, кто имел бы достаточно власти, чтобы прикончить эту тварь и вернуть все на свои места. Боюсь, я начинаю склоняться к мысли, что строители либо мертвы, либо вернулись к варварству — как в тех рассказах, о которых ты, Билл, уже раз упоминал.

— Вполне возможно, — согласился Билл.

Сирокко фыркнула.

— Ага. Непременно. А еще возможно, что ты начитался про того червя книжек. Возможно, люди тут сами вроде червей — и просто не смогли этого приятеля с собой забрать. А когда он вымахал так, что потребовал новой конуры, ему отвели Мнемосину. Как бы то ни было, мы по-прежнему намерены добраться до ступицы.

— Правильно, — согласился Кельвин. — А я собираюсь облететь весь обод и посмотреть, кто там еще есть из живности. Строители могли оскотиниться, но все же сохранить уровень технологии, достаточный для создания рации. Если так оно и есть, я прилечу вам сообщить. Тогда вы, ребята, считайте, уже дома.

— «Вы, ребята?» — переспросила Сирокко. — Ну-ну, Кельвин. Мы тут все заодно. Только из-за того, что ты не держишься нашей компании, мы тебя здесь не бросим.

Кельвин нахмурился и больше ничего не сказал.

Прежде чем Свистолет лег на новый курс, Кельвин выбросил из дырки несколько снаряженных парашютами смехачей. Смехачи послужили ему лишь в качестве гирек, ибо ничего более ценного, чем голубоватый шелк и стропы, земляне еще, кажется, на Гее не находили.

Складывая и аккуратно запаковывая парашюты, Габи клялась, что теперь-то уж оденет Сирокко как королеву. Сирокко официально ей это поручила. Мелочь, конечно. Зато Габи была просто счастлива.

И «Титаник» снова пустился в плавание, но теперь его команду подгоняли новые надобности. Непременно требовалось найти контакт с расой, знакомой с антисептической хирургией или способной хотя бы развести костер — причем поскорее. Твари у них в животах ждать не станут.

В последующие дни Сирокко постоянно об этом думала. Отвращение сидело у нее внутри, будто сжатый кулак. А объяснялось оно по большей части неведомой природой зверя, одарившего ее своим семенем.

Но даже будь Сирокко уверена, что вынашивает человеческий плод, аборт все равно стал бы ее целью. Материнство тут было совсем не в тему; матерью она собиралась сделаться лет в сорок-сорок пять, после увольнения из НАСА. На О’Нейле-I в криогенной суспензии хранились десятки клеток, готовые к оживлению и имплантации, как только Сирокко почувствует, что готова дать жизнь младенцу. Такова была обычная предосторожность, принятая у астронавтов, а также у колонистов Луны и Л-5: защита половых клеток от радиоактивного поражения. Сирокко планировала вырастить мальчика и девочку в то время, когда уже будет годиться им и в матери, и в бабушки.

Время это она выбрала сама. И вне зависимости от того, кто в данном случае был отцом — любимый мужчина или бесформенная тварь из утробы Геи, — Сирокко сама намерена была распоряжаться собственными половыми органами. Она еще не готова — и еще много лет не будет готова. Не говоря уж о том, что Гея — вообще не то место, где стоит обременять себя младенцем, Сирокко еще предстоит проделать кучу дел и совершить массу всевозможных подвигов. Ребенок же неизбежно сделает будущие преграды окончательно непреодолимыми. А планы свои Сирокко твердо решила воплотить в жизнь.