1950

Джульетта вернулась из кафе «Моретти», мысленно вооружаясь для послеобеденной записи «Прошлых жизней». Секретарша с начальственными замашками куда-то делась – возможно, сожрана Минотавром, обитающим в подвале. На ее месте сидела Георгина Гиббс. Ее Минотавр, пожалуй, есть не стал бы. Съесть-то можно, да вот переварить потом будет трудно, подумала Джульетта.

– О, вот и вы, мисс Армстронг, – сказала Георгина Гиббс. – Я уже ломала голову, куда вы делись.

– Я ходила обедать, – сказала Джульетта. – Я не опоздала. Ну или опоздала самую малость. Что-нибудь случилось? Проблема с «Прошлыми жизнями»?

– Возможно.

Георгина улыбнулась. Она была загадочна и невозмутима. Поэтому было трудно понять, о чем она думает. Она бы отлично подошла для работы в Службе безопасности. Глядя на нее, невозможно догадаться, иронизирует она или просто робеет. И это тоже отличная черта для сотрудника МИ-5.

– К сожалению, нам в последний момент пришлось вычеркнуть одного человека, – сказала Георгина. – Теперь у нас не хватает одного женского голоса, – добавила она, возглавляя шествие в кабинет Джульетты, словно та могла забыть, где сидит.

– Джессика Хейсти? – догадалась Джульетта.

– Да. Теперь у нас нет Мельничихи. Еще она озвучивала Маленькую девочку. Которая теперь больна проказой. Я вижу, вы многое поменяли в сценарии.

– Да, – призналась Джульетта. – В нем не было болезней. Насколько мне известно, в Средние века люди только и делали, что болели.

– Да, и про Черную смерть тоже ничего не было, – согласилась Георгина. – А я-то ее ждала с нетерпением. В общем, я все равно отксерила свежие копии.

– А где, собственно, мисс Хейсти?

– Она, по-моему, перебрала за обедом. Я заперла ее в пустой студии. Она несколько мешала другим в «зеленой комнате».

«Зеленая комната» – комната отдыха актеров – была совсем маленькая, и Джульетта хорошо представляла себе, какой хаос могла посеять там поддатая Джессика Хейсти.

– К сожалению, она известная алкоголичка, – сказала Джульетта. – Я пойду посмотрю на нее. Мы начнем вовремя, не беспокойтесь.

– Я не беспокоюсь. Все будет хорошо.

«Прошлые жизни», как легко догадаться из названия, – серия передач о том, как люди жили в прошлом. Хотя поначалу Джульетта надеялась, что там будет что-нибудь про переселение душ. Это было бы увлекательно для младших школьников. Они все, конечно, хотели возродиться в виде собак (во всяком случае, мальчики). В обязанности Джульетты входило посещение школ и беседа со школьниками. «Жизнь человека труда, – объясняла ей Джоан Тимпсон. – Мы должны показать живого человека разных веков. Обычного человека. И мужчин и женщин, конечно. И общество, в котором они жили». В школьных программах делался завуалированный – а может, и не столь завуалированный – упор на воспитание гражданственности. Интересно, подумала Джульетта, не задумано ли это как противоядие от коммунизма?

Большинство исторических передач для школьников было в форме радиопьес. Как объяснила Джоан Тимпсон, если учебные радиопередачи начнут просто излагать сухие факты, то для школьников настанут «тяжелые времена». Она была очень довольна этой аллюзией. («Я же не хочу быть Грэдграйндом!») Послевоенный мир устал от фактов. Видимо, потому, что в войну их было слишком много.

«Прошлые жизни» уже пронеслись галопом через каменный век, кельтов, римлян, саксов, викингов и норманнов и наконец прибыли в Средние века. Сегодняшняя программа называлась «Жизнь средневековой английской деревни». Джоан Тимпсон обещала вернуться к тому времени, когда дело дойдет до Тюдоров («Я этого не пропущу ни за что на свете»). Интересно, на чем они остановятся?

– На войне, – ответила Джоан Тимпсон. – С войной все остановилось.

– Ну, вообще-то, не все, – скромно сказала Джульетта.

– Кажется, мистер Тимпсон погиб страшной смертью во время Лондонского блица, – сказал ей позже Чарльз Лофтхаус за пивом в пабе «Лэнгем».

Прилагательное «страшной» он театрально растянул. Потеря собственной ноги сделала его на редкость нечувствительным к чужим страданиям.

– Джоан, кажется, вполне жизнерадостна, – сказала на это Джульетта.

– Это лишь видимость, дорогая.

Но разве не всё – лишь видимость?

Джульетта нашла Джессику Хейсти в пустой студии на верхнем этаже. Студией редко пользовались для записи, но она пригождалась, если кого-то надо было отделить от толпы. Джессика Хейсти мирно храпела, положив большую голову на стол в операторской. Джульетта решила, что будить ее жалко (и к тому же не факт, что получится), и она лишь выключила свет и закрыла дверь.

– Вы ведь сможете читать за Мельничиху? – спросила она у Георгины.

– Наверно. – Георгина была невозмутима.

«Прошлые жизни» выходили в записи, в отличие от всех остальных программ для школьников, которые шли в прямом эфире. Запись обходилась дороже, и Джульетта задалась вопросом, не обладает ли Джоан Тимпсон особыми привилегиями. «Ну вы же знаете, – туманно ответил Прендергаст, – бедняжка Джоан».

Конечно, Джоан обильно задействовала звуковые эффекты – чего стоили одни марширующие войска, особенно любимые ею. С момента исчезновения Девятого легиона через «Прошлые жизни» протопало столько солдат, что на посту звукоинженера выживали лишь самые стойкие сотрудники. В главном здании Би-би-си студии были оборудованы современными пультами для звуковых эффектов, больше напоминающими капитанский мостик космического корабля. Но редакции передач для школьников такой роскоши не полагалось.

Сценарий «Деревни» (опять «будни простых сельских жителей», подумала Джульетта) написала некая Морна Тредуэлл, и он был ужасен. Джульетта полночи его переписывала. На подкрепление сил у нее ушел стакан хорошего шотландского виски и пачка сигарет «Крейвен-Эй». Дети ничего плохого не сделали Морне Тредуэлл и не заслужили Средневековья в ее интерпретации. Морна была приятельницей заместителя генерального директора и получала много заказов, хотя писать не умела вообще, хоть убей. Сама она явно никогда не слушала передачи – да и кто стал бы их слушать, кроме беспомощных маленьких детей, прикованных к партам?

В деревне были господская усадьба, церковь, мельница, общинный луг (с прудом) и много крестьян. Они безостановочно пахали и сажали, при этом треща про чересполосицу и десятину. Больше ничего интересного не происходило. Мельничиху не любили за надменность. Добросердечная пара, муж и жена, потеряли свинью. Да, и еще чудовищно надоедливый Менестрель постоянно перебивал всех своей лютней и пением нравоучительных куплетов. Ничего похожего на сюжет в сценарии не было. В истории всегда должен быть сюжет, думала Джульетта, кромсая и вымарывая убийственную писанину Морны Тредуэлл. Без сюжета разве можно понять смысл?

Она вырезала Менестреля – если понадобится, звуки лютни можно наложить позже. Хотя кому могут понадобиться звуки лютни? Джульетта была довольна собой – ей удалось вставить интригующую концовку с намеком на скорый приход опустошающей Черной смерти, пускай даже в дальнейших передачах эту тему полностью пропустят и сразу перепрыгнут на Войну роз. Служанка в усадьбе замечает крысу в кладовке, и почти сразу после этого ее кусает блоха. «Чертовы твари», – говорит она. (А можно ли употреблять слово «чертовы» в передаче для школьников? Джульетта не помнила, значится ли оно в списке запретных. Скорее всего, да.) «Невелика беда», – говорит Кухарка Служанке. Но беда была очень велика, и для кучи народу (по некоторым оценкам – для половины тогдашнего человечества) ее приход кончился плохо. Даже войне такое не удавалось.

– Мисс Армстронг! На старт… внимание… марш! – сказала Георгина в студийный микрофон. Она отсалютовала Джульетте из операторской.

Актерский состав этой серии – без Менестреля и если не считать Георгину – включал двух мужчин и одну женщину. Актриса давно достигла пенсионного возраста, а один из актеров, престарелый актер репертуарного театра, был трясущейся развалиной, едва способной стоять у микрофона. Второй актер, Роджер Фэрбразер, был ранен на войне (как именно – никто не знал). В отсутствие Джессики Хейсти он взял на себя роль Кухарки – у него был довольно высокий голос. Радио в этом отношении предоставляло некоторый простор для маневра.

Неужели это лучшее, что мог предложить отдел подбора актеров? У них что, нет никого, кроме «нищих, увечных, хромых и слепых»? На этом фоне заносчивая Мельничиха в исполнении Георгины Гиббс выглядела звездой первой величины. В роли прокаженной Маленькой девочки Георгина тоже была очень хороша – она воодушевленно визжала, когда Толпа изгоняла ее из деревни. Толпа состояла из трех оставшихся актеров плюс проходившая мимо пишбарышня – Георгина прыгнула на нее из засады и втащила в студию. В редакции передач для школьников исторически сложилось так, что в исполнители вербовали насильно любого, кто под руку подвернется. Это не всегда шло на пользу художественной стороне программ.

Хеппи-энд выражался в том, что добросердечные муж и жена воссоединились со своей блудной свиньей, и еще – один из самых драматичных поворотов, внесенных Джульеттой, – Мельничиха перевоспиталась, но не на пустом месте, а лишь после того, как понесла заслуженную кару от рук Крестьян: ее погрузили в пруд на специальном позорном стуле. Полная чепуха с исторической точки зрения, скорее всего, но младшим школьникам понравится. Они ведь тоже в каком-то смысле крепостные. Принадлежат государству в лице системы всеобщего образования.

– Вы просто звезда, – похвалила Джульетта Георгину по окончании записи. – Может, в этом ваше призвание?

– А может, и нет, – ответила Георгина. Она была непробиваема.

Лестер Пеллинг (рифмуется с «лемминг», подумала Джульетта) был занят добавлением звуковых эффектов. Зажав в зубах специальный восковой кинокарандаш, он с яростной сосредоточенностью слушал крутящийся на проигрывателе диск, словно пытаясь выведать в этих звуках собственное будущее.

Джульетта поколебалась, не желая отвлекать Лестера, который тем временем приподнял иглу и приготовился пометить бороздку кинокарандашом. Однако он каким-то шестым чувством уловил присутствие Джульетты, обернулся и снял наушники.

– О, здравствуйте, мисс, – сказал он как-то застенчиво, словно стеснялся, что его застали за работой.

– Простите, я не хотела вас отрывать.

– Ничего. Я как раз добавлял свинью. Коровы и куры уже готовы.

– А гуси у вас есть?

– Нет.

– Гуси определенно нужны. В Средние века гуси были повсюду.

– У меня и музыки еще нет. Я не знал, что нам потребуется.

– Крумгорны и флажолеты, надо думать. Один-два сакбута, – сказала Джульетта, вытаскивая эти слова из каких-то дальних подвалов памяти. Интересно, такие инструменты на самом деле существуют или она их выдумывает? Названия звучали неправдоподобно. – Еще лютню, я полагаю.

Последние слова она произнесла с неохотой.

– Я сбегаю через дорогу, в отдел звуковых эффектов, – сказал Лестер.

– Ничего, я сама собиралась в Дом вещания. Вы продолжайте работать.

– Знаете, мисс, а я хотел бы стать продюсером программ, – вдруг выпалил он. И добавил застенчиво: – Как вы.

– В самом деле? Вообще-то, моя работа вовсе не так гламурна, как кажется со стороны.

Не надо разочаровывать мальчика. Пусть себе надеется. Ей снова вспомнился Сирил. Он тоже был инженером звукозаписи. Интересно, если Годфри Тоби напомнить про Сирила, он и знакомство с ним тоже будет отрицать? Джульетта с нежностью вспомнила вечный оптимизм Сирила, не изменивший ему даже в страшных испытаниях. И отвагу как у терьера. («Ну же, мисс. Мы справимся».)

– Мисс? Мисс Армстронг!

Она вдруг подумала, что надо обязательно подбодрить его. В отличие от Сирила, у Лестера впереди будущее.

– Конечно, Лестер, людей в вашей должности часто повышают. В Би-би-си это обычное дело. Сейчас вы новобранец, но кто знает – может, на пенсию выйдете генералом.

– Правда?

– Почему бы и нет.

Он словно стал выше ростом. Широко ухмыльнулся, показав набор чудовищно кривых зубов. Радость, подумала Джульетта. Вот как она выглядит. Надо бы Прендергаста позвать, пусть посмотрит. Но она не стала его звать.

– Спасибо, мисс.

– Не за что.

На выходе Джульетту остановила Георгина Гиббс и вручила ей конверт:

– Это вам пришло, мисс Армстронг.

– Вы же знаете, что можете называть меня Джульеттой.

– Знаю.

Пока девица в архиве спецэффектов искала запись флажолета, Джульетта осмотрела конверт. На нем было написано ее имя: «Мисс Дж. Армстронг». Не вскрывали ли его? Явных следов не было, но все же она не могла избавиться от подозрений. Внезапные послания редко бывают утешительными и часто – неприятными. Она осторожно вскрыла конверт и обнаружила сложенный лист писчей бумаги. На нем было написано одно предложение. Без заголовка. Да неужели, подумала она. Они даже не могли…

– Мисс Армстронг! Я нашла вам флажолет. Пришлось идти в отдел музыки. – Девушка из архива спецэффектов запыхалась, словно ей пришлось гоняться за флажолетом по всему зданию. (Имя Флажолет подошло бы газели, подумала Джульетта. Или какому-нибудь суперкролику.) – И еще вам сообщение. Точнее, вопрос. От мистера Пеллинга. Он спрашивает: «Это ветряная мельница или водяная, и не могли бы вы раздобыть запись?»

– Вы молодец, что вспомнили про мельницу, – сказала Джульетта Лестеру. – Я про нее совсем забыла. Я решила, что у нас будет ветряная – они так приятно шумят… свистят. Ну знаете, лопастями. Записывали в Норфолке еще до войны. Запись нашлась в отделе атмосферных эффектов. Вот позорный стул для казни водой нам придется импровизировать. В кладовых Би-би-си такое вряд ли найдется.

В Манчестере они всегда сами изображали эффекты в прямом эфире – два мальчика-звукооператора, баки с водой, ветровальные установки, голоса птиц (мальчики издавали крики чаек, очень натуральные и ужасно противные). Морские пейзажи они рисовали, как никто другой. Порой мальчики вываливались из операторской, изображая моряков, потерпевших ужасное кораблекрушение. Конечно, это было уже после того, как Джульетта перевелась из Срочных Оповещений в программу «Детский час». Предполагалось, что регионы делятся программами, но северная редакция всегда очень ревниво охраняла свой «Детский час». Там было веселей, чем здесь. «Детский час» задумывался как развлекательная программа, в то время как редакция школьных программ в Лондоне работала исключительно на высшие цели. Джульетта уже ощущала эту разницу как возложенный сверху тяжкий груз.

– Вы не скучаете по северу? – спросила однажды Георгина в ностальгии по неведомому. Она дочь сельского священника из Уилтшира. (Ну конечно, кем же еще она могла быть.) – По тамошним настоящим людям?

– Здешние люди не менее настоящие, – сказала Джульетта, впрочем без особого убеждения.

Ее мать была шотландка (хотя с виду ни за что не угадаешь), и однажды они совершили длинное путешествие на ее родину. Джульетта была тогда еще ребенком и теперь мало что помнила из этого паломничества. Мрачный замок, и вокруг него все серое, словно перепачканное сажей. Она ожидала увидеть какую-нибудь родню, но ей не запомнилось, чтобы они с кем-нибудь встречались. Судя по всему, со стороны отца у нее родственников и не было. «У тебя его кудри», – сказала мать. Маловато для наследства.

Когда она подала заявление на должность диктора в манчестерской редакции Би-би-си, там очень интересовались ее возможными связями с английским севером, – видно, им надо было поставить галочку в какой-то клетке. Джульетта сомневалась, что их устроят туманные каледонские корни ее матери, и наобум назвала Миддлсбро. «Отлично», – выдохнул кто-то. Люди вечно говорят, что им нужна истина, а сами удовлетворяются правдоподобием.

Лестер Пеллинг терпеливо ждал. Видимо, чтобы она ушла.

– Не буду вам мешать, – сказала она. – Может, вам нужна помощь?

Помощь была не нужна.

Уходя, Джульетта вдруг вспомнила:

– Так кем был ваш отец?

– Простите, мисс?

– Кем был ваш отец?

– Сволочь он был, – тихо ответил Лестер, крайне удивив ее.

В редакции школьных программ никто не ругался, разве что изредка чертыхались из-за какой-нибудь технической неполадки. И все же за последние полчаса Джульетта уже второй раз услыхала крепкое словцо. Когда она вернулась из Дома вещания, Чарльз Лофтхаус, завидев ее, сказал:

– Ну что же, Фукс в глубокой жопе.

Она знала, что он намеренно пытается ее шокировать, но лишь хладнокровно взглянула на него:

– В самом деле?

Лофтхаус показал ей первую полосу раннего выпуска «Ивнинг стандард»:

– Четырнадцать лет. Почему его не повесили?

– Когда он передавал секреты русским, они были нашими союзниками, – сказала Джульетта, изучая газетную страницу. – Если они не враги, то он – не предатель.

– Казуистика, – фыркнул Лофтхаус. – Ваша позиция в лучшем случае наивна. Вы вообще за кого, а, мисс Армстронг?

Он ухмылялся, как театральный злодей, и Джульетта вдруг поняла, до чего он ее ненавидит. Странно, как она не замечала этого раньше.

– Дело не в том, кто за кого, – высокомерно произнесла она, – здесь решает закон.

– Как скажете, милочка.

Он похромал прочь, и ей стоило большого труда не швырнуть в него пластинкой из стопки, которую она держала в руках. Интересно, можно ли обезглавить человека, швырнув алюминиевый диск, покрытый ацетатом, под правильным углом? Смерть от флажолета.

– А помимо того, что он был сволочью? – подтолкнула она Лестера Пеллинга.

– Простите, мисс. Само вырвалось.

– Поверьте мне, я слыхала и похуже. Просто сегодня на совещании вы предложили один день из жизни моряка на рыболовном траулере и сказали, что ваш отец был… Мне просто любопытно. Незаконченные предложения меня всегда…

– Торговцем рыбой. Он был торговцем рыбой, мисс.

– Вот видите.

– И сволочью, – добавил он вполголоса, когда Джульетта выходила из комнаты.

Она только успела устроиться у себя за столом, как мальчик-курьер Би-би-си – юнга на службе Корпорации – принес ей еще один конверт. На нем было написано: «Джульетте Армстронг» – корявым, иностранного вида почерком. Она вздохнула. Ее что, так и будут весь день осыпать посланиями? Это письмо, однако, было совершенно не похоже на то, что ей передала Георгина. В конверте был небольшой листок линованной бумаги, вырванный из блокнота. На нем значилось тем же корявым почерком, что и ее имя на конверте: «Ты заплатишь за то, что сделала».

Джульетта выскочила из-за стола, словно укушенная чумной крысой, вылетела в коридор за рассыльным и спросила так резко, что он затрепетал:

– Кто вам дал это письмо?

– На ресепшен дали, мисс. Вы хотите послать ответ? – кротко спросил он.

– Нет.

– Кто вам это дал? – резко спросила она у надменной секретарши – та вернулась, не пострадав от Минотавра. Джульетта сунула конверт ей под нос.

– Какой-то человек, – ответила та, не позволяя себя запугать.

– А поточнее?

– Мужчина. Маленького роста.

– Что-нибудь еще? – не отставала Джульетта.

– У него было что-то с глазом.

– И еще он хромал? – догадалась Джульетта, вспомнив странного человечка в кафе «Моретти».

– Да, верно. Очень странный на вид. Это что, ваш знакомый?

Я Ариадна, хозяйка лабиринта, подумала Джульетта. Когда тебя принесут в жертву великанскому полубыку-получеловеку, я и пальцем (полубожественным) не шевельну. Интересно, которая половина у Минотавра была человечья, а которая – бычья? Джульетта не смогла вспомнить. В любом случае миф этот весьма приапического свойства. «Детский час» однажды сделал передачу про Дедала и лабиринт. Конечно, сюжет упростили и приспособили для детей. Передача им понравилась. Икар, сын Дедала, как известно, вознесся слишком высоко и упал. Идеальный сюжет. Может быть, вообще единственно возможный сюжет.

«Вынося приговор, верховный судья лорд Годдард сказал: „Вы злоупотребили гостеприимством и защитой нашей страны, отплатив ей самым низким предательством“». Джульетта сидела за ужином, читая свой собственный экземпляр «Ивнинг стандард» из позднего выпуска.

«Ты заплатишь за то, что сделала». Вот и Фукс теперь будет расплачиваться. «Но кто именно требует, чтобы я расплатилась?» – подумала она. И каким именно образом? Заплатить виру? Фунт собственного мяса? А кто же это хочет компенсации? И за что? Ее жизнь, кажется, полна прегрешений, и трудно понять, за какое именно ее призывают к ответу. Ей до сих пор не давало покоя то, что Годфри Тоби отказался ее признать. Война как море – был час отлива, и она отступила, но теперь опять наступает, и вода уже плещется вокруг, доходя до щиколотки. Джульетта вздохнула и укорила себя за использование такой некачественной метафоры.

Может, это письмо как-то связано с неожиданным появлением Годфри? Его и Джульетту роднит общая вина, – может, его тоже призвали к ответу? А можно ли сойти с ума от собственных вопросов?

Джульетта отрезала еще кусок хлеба и густо намазала маслом. Она собиралась на ужин разогреть себе готовые макароны из консервной банки, но, к счастью, от этого плана пришлось отказаться. После работы она заскочила в продуктовый отдел «Хэрродса» за едой для неожиданного гостя, который должен был явиться чуть позже. «Хэрродс» был Джульетте по пути – она снимала квартиру в Южном Кенсингтоне на малоизвестной улочке, до сих пор терпеливо ожидающей, чтобы ее привели в порядок после войны. Джульетта прожила тут все военные годы, и ей казалось, что съехать теперь было бы предательством. Даже когда она перебралась в Манчестер, на свою первую работу в Би-би-си, она не отказалась от квартиры, а пересдала ее сестре-хозяйке больницы Святого Георгия. Эта женщина выглядела как сама респектабельность, но оказалась буйной алкоголичкой, укрепив неколебимую веру Джульетты в то, что видимость абсолютно всегда обманчива.

В «Хэрродсе» Джульетта купила хлеб, масло, ветчину, которую прямо при ней срезали тонкими пластинками с окорока, толстый шмат чеддера, полдюжины яиц, банку маринованных луковок и гроздь винограда. Все это записали на счет Хартли – у него было какое-то соглашение с магазином (Джульетта подозревала, что не совсем законное) о покупках в обход карточной системы. Магазинный чек она аккуратно положила в сумочку. В бухгалтерии будут ворчать, что она пошла в «Хэрродс», а не в какой-нибудь другой магазин, подешевле, но Хартли на это плевал.

Она поела винограда, поставила чайник на плитку, уложила в камине дрова и растопку и развела огонь. Гость должен был прибыть не раньше чем через час. Она уже в который раз пожалела, что в квартире нет места для пианино. Конечно, пианистка она уже была никакая. Иногда она ходила в Дом вещания и практиковалась на рояле в одной из студий. У нее был граммофон, но это совершенно не то же самое – можно сказать даже, полная противоположность. Слушать, а не играть самой – все равно что читать написанное другими.

Она поставила Третий фортепьянный концерт Рахманинова – запись 1939 года в его собственном исполнении с Филадельфийским оркестром, – достала из сумочки конверт и снова перечитала записку, которую ей передала Георгина. «Фламинго доставят в девять вечера». Тоже мне, закодированное послание. Неужели они не могли придумать что-нибудь получше? Использовать шифр, если уж решились довериться бумаге. Неужели думали, что это сообщение останется непонятным для того, кто его случайно увидит? А тем более для того, кто его увидит намеренно? Джульетта вспомнила про Георгину. Прочитала ли она записку? Она вела себя невинно, как ягненок, но это ведь ничего не значит.

И разве кто-нибудь в здравом уме поверит, что ей должны доставить фламинго? Ладно бы попугая или канарейку – в зоологическом отделе «Хэрродса» наверняка продавались и те и другие. Но фламинго? Почему не просто «посылку» или «пакет»? Записку писал, конечно, Хартли – и от этого она еще больше раздражала Джульетту.

Она швырнула бумажку в огонь. Разумеется, ей привезут не фламинго. Это чех, которого доставят из Вены через Берлин военным самолетом. Ученый, что-то связанное с металлами – Джульетта на самом деле не хотела знать подробностей. Сейчас он подлетает к военному аэродрому в Кидлингтоне, а завтра к вечеру будет уже на пути куда-то еще – в Харуэлл, или в Америку, или в какую-нибудь малоизвестную глушь.

Недавно МИ-5 попросила Джульетту время от времени предоставлять им свое жилье под явочную квартиру. Поскольку она всю войну работала на них, они решили, что теперь могут притязать на ее лояльность. Держать явочную квартиру оказалось очень скучно – больше похоже на работу нянькой, чем на шпионаж.

Рахманинов умолк, Джульетта включила радио и мгновенно заснула. Проснулась она под бой Биг-Бена, возвещающий начало девятичасовых новостей. Опять Фукс. Кто-то стучал в дверь ее квартиры – деликатно, почти неслышно.

– Тут, между прочим, звонок есть, – сказала она, открыв дверь.

Она ждала обычных неразличимых людей в сером, но это оказались офицеры Королевского военно-воздушного флота – командир эскадрильи и, судя по просветам на погонах, командир группы. Разрази меня гром, подумала Джульетта.

Командир группы был красив грубоватой мужественной красотой. Во время войны он наверняка был неотразим. Но сейчас он не собирался любезничать.

– Мисс Армстронг? Сегодняшнее кодовое слово – «киноварь». А это мистер Смит. Насколько я понимаю, он сегодня ночует здесь.

– Да, правильно, – сказала она, открывая дверь пошире.

Офицеры отошли в сторону, и Джульетта увидела чеха, маленького и какого-то допотопного, между двумя людьми в форме военной полиции. Чех больше походил на арестованного, чем на перебежчика. Он был в пальто, слишком большом для него, и сжимал в руках потрепанный кожаный чемоданчик. Джульетта заметила, что он без шляпы. Мужчина без шляпы выглядит неожиданно уязвимым.

– Входите, пожалуйста, – сказала она ему.

Она накрыла стол для гостя.

– Полуночная трапеза. – Она попыталась подбодрить его. – Приятного аппетита. Кушайте, пожалуйста, мистер Смит.

Такое обращение показалось ей нелепым.

– Вы можете сказать мне, как вас зовут. Ваше имя, – повторила она громче. Похоже, он не знает английского. Ткнув в себя пальцем, она сказала: – Меня зовут Джульетта.

– Павел.

– Замечательно! – жизнерадостно произнесла она. И подумала: «Вот бедняга. Интересно, он в самом деле хотел оттуда выбраться или его „убедили“?»

Он уныло клевал еду. Кажется, она вогнала его в еще большую депрессию – он дернулся, попробовав маринованную луковицу. Он не захотел чаю и спросил, нет ли пива. Пива у Джульетты не было. Она предложила взамен виски, и он быстро выпил, поморщившись, словно вкус напомнил ему о чем-то таком, что он предпочитал забыть. После виски он достал из бумажника маленькую мятую фотографию и показал Джульетте. На фото была женщина лет сорока, преждевременно постаревшая от войны.

– Ваша жена? – спросила Джульетта.

Он двусмысленно пожал плечами, спрятал фотографию в бумажник и заплакал – тихо, стараясь никого не беспокоить. Это было еще хуже, чем если бы он трясся от подавленных рыданий. Джульетта похлопала его по спине.

– Все хорошо, – сказала она. – Во всяком случае, будет хорошо. Я уверена.

Он был белый от усталости. Она загородила камин сеткой-экраном (нельзя же допустить, чтобы чех сгорел до смерти в ее дежурство) и постелила гостю на диване. Он лег не раздеваясь, даже не разуваясь, и мгновенно уснул, но и во сне продолжал цепляться за чемоданчик. Джульетта осторожно высвободила чемодан у него из рук, подоткнула одеяло и пожелала спокойной ночи.

Скользнув в собственную холодную постель, она с завистью вспомнила про пылающий в соседней комнате огонь. Легкий намек на весну, забрезживший сегодня утром, опять сменился холодным дыханием зимы. Надо было положить грелку в кровать. В такие стылые ночи хочется, чтобы рядом было другое тело – хотя бы для тепла. Только не этот чех, боже упаси. Джульетта подумала про бедную женщину на фотографии. Наверно, она мертва.

Джульетта очень давно не делила ни с кем постель. Иногда случалось, но этих она считала скорее ошибками, чем любовниками. Постоянного мужчины у нее не было с тех пор, как кончились ее сложные отношения со второй скрипкой Северного оркестра Би-би-си. Он был беженец, еврей, и в войну работал слухачом – подслушивал разговоры немецких военнопленных в Кокфостерсе. Конечно, это сказалось на его душевном здоровье. Тем более что немцы часто говорили о концлагерях.

В обязанности Джульетты входило ездить на гастроли с Северным оркестром, и от этого романа у нее в памяти остался в основном торопливый секс на неудобных одиночных гостиничных кроватях средь мрачных мельниц Сатаны. Она вспомнила, как, выйдя из подземного перехода у железнодорожной станции и обозрев закопченный городской пейзаж, сказала своему любовнику: «Иерусалим». Наверно, поскольку он еврей, слово «Иерусалим» значило для него что-то совершенно другое.

Ей казалось, что, поскольку они оба занимались подслушиванием врага, это должно было их сблизить. Но на самом деле их роман был обречен с самого начала. Оба еще только выздоравливали от войны, и, когда они расстались, Джульетта вздохнула с облегчением.

Но сейчас она по нему скучала. Может, она в самом деле его любила, не догадываясь об этом. А в последнее время она начала бояться ужасного конца – превращения в старую деву. Что, если трансформация уже идет и скоро завершится? Джульетта напомнила себе, что случаются вещи и похуже. Например, когда от тебя ничего не остается, кроме мятой фотографии. Или вообще только имя. И даже, возможно, не твое.

Она вылезла из кровати и открыла гардероб, где стояла пара замшевых сапожек – прочных, на молнии, подбитых овчиной. Они очень выручали Джульетту в тяжелые послевоенные зимы. Из уютного гнездышка – левого сапога – она достала маузер, что вручил ей когда-то Перри Гиббонс. Она держала маузер заряженным, но сейчас ее слегка замутило от прикосновения к ручке, особенно ввиду воскрешения Годфри Тоби. («К сожалению, ее необходимо прикончить».) Джульетта положила пистолет на тумбочку у кровати. Береженого Бог бережет.

Офицером, курировавшим операцию Годфри, был, конечно, Перри. Поначалу. Но он уволился из Секретной службы в 1940 году, и после этого Джульетта его почти не видела. Сейчас он писал книги и читал лекции о природе. «Путеводитель по британским лесам» для детей, например. Эту книгу Джульетта прочитала, сделав над собой усилие ради дружбы, – впрочем, к тому времени они давно перестали быть друзьями (если вообще когда-либо ими были). Он часто выступал в передаче «Детский час», где его прозвали «мистер Натуралист».

На тумбочке у кровати стоял маленький транзисторный приемник «Филетта», и Джульетта включила его – очень тихо, чтобы не разбудить гостя. Как и многих британцев, Джульетту перед сном убаюкивал прогноз погоды для судоходства. «Викинг, северная Утсира, южная Утсира, Фортис, в Утсирах сначала южный три-четыре, потом циклонический пять-шесть, переходящий в западный или юго-западный четыре-пять, дождь, затем кратковременные дожди, хорошая». Когда монотонный голос дошел до Исландии, Джульетта уже крепко спала. И снилось ей не судоходство и не погода в море, а Годфри Тоби. Она шла под руку с ним в парке в сумерках и, повернувшись к нему, увидела, что на месте лица у него черная дыра. Несмотря на этот изъян, он заговорил: «К сожалению, ее необходимо прикончить».

Джульетта вздрогнула и проснулась. Она чувствовала, что к ней подползает что-то гнусное. Злобная тварь, желающая пустить ростки и прорваться на свет. Это была истина. Джульетта не была уверена, что истина ей желанна. Впервые за много лет ей стало страшно.

Второй раз она проснулась в темной пустыне глухой ночи.

О боже, вспомнила она. Джессика Хейсти. Неужели она все еще спит в студии?

Джульетту разбудила радиопередача «Рано поутру» с Марселем Гарднером и его оркестром «Серенада». Такое начало дня казалось совершенно излишне оптимистичным. Джульетта встала заварить чаю и обнаружила, что Павел уже проснулся. Он снял постель с дивана и сложил в аккуратную стопку, словно дело происходило в тюремной камере и сегодня его должны были казнить.

– Чаю? – жизнерадостно спросила она.

Изобразила жестами чашку и блюдце. Он кивнул. Она подумала, что нелишним было бы «спасибо», даже на иностранном языке.

Они позавтракали остатками вчерашнего ужина. Павел явно не отдохнул за ночь. Бледный и беспокойный, он постоянно указывал на часы и вопросительно взглядывал на Джульетту.

– Когда? – догадалась Джульетта. – Вы хотите спросить, когда они приедут?

– Да. Когда.

Джульетта подавила вздох. Они в самом деле опаздывали, но, узнав об этом, чех забеспокоится еще больше (если такое вообще возможно). Поэтому она уверенно сказала:

– Скоро. Очень скоро.

Телефона в квартире не было. Джульетта недавно подала заявку, чтобы его установили, но дело почему-то застопорилось. Если выйти позвонить из телефонной будки, придется бросить гостя одного в квартире, а это может кончиться бог знает каким несчастьем.

– Я поставлю музыку? – спросила она, показав ему граммофонную пластинку для наглядности.

Он пожал плечами, но она все равно вытащила Девятую симфонию Дворжака из конверта и положила на проигрыватель. Ей казалось, что это очень подходит к случаю: композитор – земляк ее гостя, а симфония посвящена Новому Свету. Но музыка никак не подействовала на чеха. И вообще, может, он предпочитал свой родной Старый Свет.

Он продолжал мерить шагами тесную квартиру, как зверь в зоопарке – клетку, разглядывая все, что подворачивалось, но без особого любопытства. Он провел рукой по корешкам книг, взял подушку с дивана и рассмотрел вышитую крестиком вазу с цветами (работа Джульеттиной матери), проследил пальцем узор из ивовых ветвей на тарелке, оставшейся от завтрака. Нервы у него были как натянутые струны. Когда он взял севрскую чашечку и принялся рассеянно перекидывать ее из руки в руку, как теннисный мячик, Джульетте пришлось вмешаться.

– Пожалуйста, присядьте, – сказала она, осторожно забрала у него чашечку и поставила на высокую верхнюю полку, словно пряча от ребенка.

Пластинка с Дворжаком поиграла и кончилась. За чехом по-прежнему никто не приезжал. Что-то не так.

– Чаю? – любезно предложила она.

Она сегодня утром уже дважды заваривала чай, так что в ответ гость лишь пронзил ее взглядом.

– Ну я не виновата, дружище, – пробормотала она.

Тут в дверь громко постучали, так что Джульетта с гостем от испуга чуть не выпрыгнули из штанов (каждый – из своих).

– Ну вот видите, они здесь, – сказала Джульетта.

Но за дверью обнаружился мальчишка-рассыльный с Керзон-стрит (биологический вид, находящийся на более низкой стадии развития, чем курьеры из Би-би-си).

– Тут, между прочим, звонок есть, – сказала Джульетта.

– Киноварь, – сказал рассыльный вместо приветствия. – У меня для вас сообщение.

– Выкладывайте.

– Вы должны привезти фламинго в отель «Палас» на Стрэнде.

– Сейчас?

Мальчик заметно напряг извилины.

– Без понятия, – в конце концов заключил он.

– Спасибо. Можете идти, – сказала Джульетта и добавила, когда мальчишка никуда не двинулся: – Чаевых не будет.

– Ну что ж… – сказал он и поскакал вниз по лестнице, насвистывая.

– Ну хорошо, поехали, – сказала она Павлу. – Вещи берите с собой.

Джульетта изобразила жестами пальто и чемодан. Мне бы в театре выступать, подумала она. Я бы точно играла лучше некоторых. Она снова вспомнила про Джессику Хейсти и ощутила укол вины.

Ее подопечный собрал свои скудные пожитки. В слишком большом пальто он выглядел как ребенок, дорвавшийся до сундука с театральными костюмами. Ему будет холодно без шляпы, подумала Джульетта. Куда она могла деваться? Может, шляпа – первое, что теряет мужчина в отчаянном положении? Или последнее?

Единственным возможным средством передвижения был кэб, и Джульетта уговорила гостя спуститься по лестнице, словно он был ребенком и она везла его на интересную экскурсию, а не навстречу неизвестным злоключениям.

Джульетта велела чеху укрыться в дверном проеме многоквартирного дома на углу переулка, а сама пошла на улицу покрупней – искать такси. Ей пришлось выбежать прямо на оживленную Бромптон-роуд, и она только великим чудом не попала под автобус.

В конце концов ей удалось поймать такси возле Бромптонского храма. Она засунула Павла в машину и сказала водителю самым тихим голосом, на какой была способна:

– Отель «Палас» на Стрэнде, пожалуйста.

– Шептать без толку, милая, – ответил водитель, судя по акценту – профессиональный кокни. – Я глухой на это ухо. С самого Блица.

Последнее он произнес с такой гордостью, словно заслуживал медали. (Да, совершенно определенно профессионал.) Если бы награждали только за то, что человек пережил Блиц, весь Лондон ходил бы с медалями. Джульетта терпеливо повторила адрес, и водитель взревел: «Отель „Палас“ на Стрэнде!!!» на весь Южный Кенсингтон. Джульетте захотелось его придушить.

Быстро оглядевшись, она прыгнула в такси. Они уже было собирались тронуться, как вдруг кто-то чуть не сорвал с петель пассажирскую дверь со стороны Джульетты. Павел взвизгнул, как загнанная лиса, а Джульетта вспомнила про маузер и пожалела, что не взяла его с собой (очень пригодился бы – хотя бы пристрелить таксиста), но тут до нее дошло, что человек, вломившийся к ним в такси, – это Хартли.

– Ну что, можно ехать? – спросил таксист. – Или вас там еще много?

Он был сварлив, и Джульетта заподозрила, что он вовсе не глухой.

– Да, можно ехать! – рявкнула Джульетта. Она едва отошла от испуга. – Хартли, какого черта?

Она злобно оскалилась на него. Павел трясся, сжавшись в комочек в углу сиденья, – скорее кролик, чем лиса.

– Ты его страшно перепугал. Это друг, – обратилась она к Павлу, для наглядности ткнув Хартли пальцем в грудь. – Он друг. И еще он идиот.

– Я правда друг? – с любопытством спросил Хартли.

– Нет. Я просто пытаюсь его успокоить.

Джульетта и Хартли давно уже перестали притворяться, что вежливы друг с другом. Когда не нужно удерживаться от хамства, прямо-таки отдыхаешь душой.

От Хартли разило чесноком, и в тесном салоне машины это было неприятно. Хартли всегда отличалсяэкзотическими вкусами в еде – пикули, чеснок, вонючие сыры. Однажды Джульетта зашла к нему в камеру в «Скрабз» и обнаружила у него на столе банку с чем-то похожим на щупальца. («Кальмар, – радостно объяснил он. – Привезли самолетом из Лиссабона».)

– Ты опаздываешь, – сказал Хартли.

– Не я, а ты, – отпарировала она и для защиты от чеснока сунула Павлу мятную конфетку из пачки, найденной в кармане; но Павел отмахнулся так, словно ему предлагали яд.

Бедняга был вдесятеро умней ее и Хартли, вместе взятых (и в двадцать раз умней, чем один Хартли), и все же находился полностью в их власти.

Хартли, устроившись на откидном стульчике, расплылся в дебильной улыбке, адресованной Павлу:

– Какие-нибудь проблемы с ним?

– Разумеется, нет. Он и мухи не обидит. Я опаздываю на работу.

Мухи напомнили ей о Средних веках и «Прошлых жизнях». Запись пойдет в эфир сегодня после обеда, а Джульетта ее еще не прослушала. Из-за «небольшой операции» Джоан Тимпсон все шло наперекосяк. Джоан лежала в больнице Святого Варфоломея, но Джульетта не выбралась ее навестить. Надо сходить. Она обязательно сходит.

– Киноварь, – тихо сказала она Хартли.

Еще не хватало, чтобы таксист транслировал это на всю Трафальгарскую площадь, через которую машина сейчас с трудом пробиралась.

– Вы не могли бы ехать быстрее? – сказала она водителю, но он не обратил внимания. Она тихо повторила, обращаясь к Хартли: – Киноварь.

– Да, это пароль для… – Он кивнул на Павла. – А что такое?

– Его сегодня меняли?

– Да.

– На что?

Он произнес слово – неслышно; шевеля губами, он был похож на отчаявшуюся рыбу. «Аквамарин», – расшифровала наконец Джульетта. Они что, исчерпали простые цвета радуги и дошли до всякой экзотики? Интересно, какой цвет будет следующим? Бисмарк-фуриозо? Колькотар? Цвет дня. В прошлом году использовались обитатели моря. Осьминог, креветка, дельфин. Улов дня. Ей вспомнился Лестер Пеллинг и его отец, торговец рыбой.

– Ты должна знать новый пароль, – сказал Хартли. – Почему ты его не знаешь?

– Вероятно, потому, что я на вас больше не работаю. На случай, если ты забыл. Вы мне даже не платите, только расходы возмещаете. А ты профессионально непригоден, иначе я бы пароль знала.

Павел тихо заскулил.

– Он не любит, когда взрослые ссорятся, – сердито сказала она Хартли. Хорошо бы и его пристрелить. – Просто сегодня утром мальчишка-посыльный сказал «киноварь».

– О, эти мальчишки очень легкомысленны, – сказал Хартли. – А чаще просто глупы.

Он как раз давал водителю указания, пытаясь вывести его к боковому входу в отель, на Экзетер-стрит. Водитель, похоже, не желал слушать, и потому они сначала поехали в обход по Бэрли-стрит, потом выехали на собственно Стрэнд, и лишь там таксист поверил, что они действительно хотят попасть туда, куда велели ехать. В результате машина сделала полный круг, местами – по улицам с односторонним движением навстречу отчаянным гудкам, и наконец остановилась у двери отеля.

– Я выскочу проверю, все ли чисто, – сказал Хартли.

Какой безобразный отель. Отсюда был виден «Савой», стоящий на противоположной стороне Стрэнда. Он настолько приятней! Жизель там постоянно болталась во время войны. Она щедро дарила свои ласки (предположительно – чтобы вытягивать из партнеров разведданные, но Джульетта подозревала, что Жизель и без этого дарила бы свои ласки направо и налево). Потом до нее добралось Управление спецопераций, и ее сбросили с парашютом во Франции. Больше о ней никто ничего не слышал, так что, вероятно, ее поймали и расстреляли или отправили в концлагерь. Иногда Джульетта думала: а может быть…

– Мы идти? Пожалуйста? – Павел прервал ее мысли.

– Нет. Мы не идем. Пока нет.

Прошло десять минут.

– Счетчик включен, знаете ли, – сказал таксист.

– Спасибо, я в курсе, – резко ответила Джульетта.

Пятнадцать минут. Это уже смешно. Павел нервничал все сильнее. Как бы он не ударился в бега. Таксист поменял положение зеркала, рассмотрел в него Павла и спросил:

– Он не болен? Не наблюет у меня тут?

– Разумеется, нет.

Впрочем, вид у Павла в самом деле был совершенно больной. Джульетта решилась:

– Поезжайте. Отвезите нас на Гауэр-стрит.

Но Хартли выбрал именно этот момент, чтобы появиться вновь. Он открыл дверцу такси и сказал Джульетте: «Все чисто», а Павлу: «Идем?», жестом дворецкого приглашая его вылезти из машины.

– Будь настойчивей, он так просто не вылезет, – сказала Джульетта.

Сегодня их почтили своим присутствием безликие люди в сером. Они сидели в вестибюле; один пил чай, а другой читал «Таймс». Они не очень хорошо притворялись. У меня бы куда лучше получилось, подумала Джульетта.

Она огляделась и обнаружила, что Хартли исчез и ей придется все делать одной.

При виде Джульетты двое в сером встали, побросав реквизит. Поехали, подумала она. И подхватила Павла под руку, словно собираясь плясать с ним «Веселых Гордонов». Он боялся – она чувствовала, как он дрожит, даже через толстый драп пальто. Должно быть, со стороны их медленное продвижение выглядело странно. Она заглянула чеху в глаза, кивнула ему и сказала: «Мужайтесь». Он кивнул в ответ, но она не знала, понял ли он. Она бережно подвела его к людям в сером.

– Мисс Армстронг, – сказал тот, что пил чай. – Спасибо, мы его забираем.

Они увели его, как будто сдавив с двух сторон. Бедный фламинго, подумала Джульетта. Его судьба – вечно играть роль колбасы в чужом сэндвиче. Едят ли люди фламинго? Кажется, эта птица не очень аппетитна.

Чех оглянулся на нее с выражением почти что ужаса на лице. Она улыбнулась и незаметно показала ему два больших пальца, но не могла не думать о том, что, возможно, правдивее было бы обратить большие пальцы вниз. Он выглядел как человек, идущий на виселицу.

– Его забирают куда-то в Кент, – сказал Хартли ей на ухо.

– А что там в Кенте?

– Чья-то усадьба. Ну знаешь – ревущий огонь в камине, мягкие диваны, виски после ужина, все дела. Чтобы он расслабился и можно было выкачать из него информацию.

– Он не любит виски. Он предпочитает пиво, – сказала Джульетта.

– Я ничего не говорил, и ты ничего не слышала, но, скорее всего, его везут в Лос-Аламос. Подарочек для янки. Какие мы щедрые, а?

– Чрезвычайно. А еще умные – поскольку собираемся сначала выкачать из него информацию. И мне кажется, что американцы об этом не знают. Я думаю, они не обрадовались бы.

– Я тоже так думаю. Он стащил подлинники чертежей, не оставил копий. Красным придется повторить всю его работу с самого начала. Выпить не хочешь? – В последних словах прозвучала надежда.

– Нет… Впрочем, да. Только кофе. Мне надо с тобой поговорить.

– Все вы так говорите, – мрачно сказал Хартли. – А потом выясняется, вы хотели что угодно, только не говорить.

– Тем не менее… – Она указала на столик в дальнем углу, подальше от кочевых путей постояльцев и обслуги в людном вестибюле. – Годфри Тоби, – сказала она, когда официантка поставила перед ними кофейник и удалилась.

Хартли вытащил плоскую изогнутую фляжку и плеснул из нее себе в чай. Жестом предложил фляжку Джульетте. Она уловила запах бренди и покачала головой.

– Годфри Тоби, – напомнила она.

– Кто?

– Не глупи. Я знаю, что ты его помнишь.

– Помню?

– Он во время войны прикинулся агентом гестапо и собрал всю пятую колонну. Эту операцию поначалу курировал Перри Гиббонс. Я работала с ним в «Долфин-Сквер». И ты прекрасно об этом знаешь. Его настоящее имя – Джон Хэзелдайн.

– Как?

– Джон Хэзелдайн.

– А, старина Тобик, что ж ты сразу не сказала?

– Пожалуйста, не называй его так.

– Тобиком? – Он напустил на себя обиженный вид. – Я же любя.

– Ты его едва знал.

– Ты тоже.

Это правда, подумала она. («Не желаете ли, я принесу вам чаю, мисс Армстронг? Вероятно, это пойдет на пользу. Мы с вами пережили немалое потрясение».)

– После войны он был в Берлине.

– В Берлине? – удивленно повторила она.

– А может, в Вене. – Хартли одним духом осушил кофейную чашку. – Да, кажется, так. После войны пришлось многое заметать и подтирать. У Годфри это хорошо получалось. Заметать и подтирать. – Он вздохнул. – Ты знаешь, я сам работал в Вене. Это был полнейший ад. Там можно было купить что угодно – вообще что угодно, вопрос цены. А вот доверять никому нельзя было.

– А сейчас?

Он искоса взглянул на нее:

– Тебе я доверяю.

Джульетта решила, что он пьян, – он всегда был в той или иной степени пьян, даже с утра.

– Я слыхала, что после войны его отправили в колонии, – сказала она. – Думаешь, он в самом деле был под угрозой мести?

– Мы все ходим под угрозой мести. Постоянно.

– Да, но я имею в виду – с войны. Месть со стороны его информаторов.

Хартли презрительно засмеялся:

– Вся эта история с пятой колонной – буря в стакане воды. В основном скучающие домохозяйки. Гиббонс был ими одержим. И в любом случае ты не туда смотришь. Коммунисты – вот настоящая угроза. Это все знают. Скажешь, нет? – Хартли перевернул фляжку вверх дном и вытряс последние капли себе в рот. – Наверно, надо сообщить начальству, что все прошло как часы. Слава богу.

– Как там начальство?

– Как всегда – темнит и юлит. Как и следует ожидать в Секретной службе. Ты знаешь, что Оливер Аллейн теперь зам генерального?

– Слышала. Он всегда был себе на уме.

Ей послышался голос Перри: «Он весьма честолюбив».

– Да, он скользкий сукин сын. Хорошо поднялся на войне. Мертон, кстати, больше не работает в Службе – устроился в Национальную галерею.

– Неужели?

– А вы что, не общаетесь?

– С какой стати?

Мертон и Аллейн, подумала Джульетта. Звучит как название комического номера или старомодного музыкального дуэта: Мертон – фортепьяно, Аллейн – вокал (почти наверняка контртенор), исполняется «Сильвия» Шуберта. («Не давайте воли своему воображению, мисс Армстронг».) Ее войну (и ее мирное время тоже, надо полагать) сформировали мужчины, которых она знала. Оливер Аллейн, Перегрин Гиббонс, Годфри Тоби, Руперт Хартли, Майлз Мертон. Она подумала, что это звучит как список персонажей романа Генри Джеймса. Возможно, одного из поздних, более трудных для понимания. А кого из этих людей труднее всего понять?

Джульетта подумала, не показать ли Хартли записку. «Ты заплатишь за то, что сделала». Но он, возможно, решит, что его долг – уведомить начальство. Возможно, Аллейна. Этого Джульетте не хотелось.

– Короче, – сказала она. – Меня не интересуют внутренние сплетни МИ-пять.

Это была не совсем правда.

– Хартли, вызови мне такси. Мне, в отличие от некоторых, нужно на работу.

– А, старая добрая Корпорация, – отозвался Хартли. – Я по ней скучаю. Как ты думаешь, меня примут обратно?

– Возможно. Честно сказать, туда берут кого попало.

Они вышли на улицу, на этот раз через главный вход. Хартли обошел швейцара и открыл дверцу такси, уже стоявшего возле «Паласа».

– В Би-би-си, и быстро, пожалуйста, – сказал Хартли водителю и, как только Джульетта села, хлопнул по крылу машины, словно по крупу лошади. Лишь когда такси отъехало от тротуара, Джульетта поняла: водитель тот же, что утром. Она вздохнула и раздраженно сказала:

– Вы один из них, верно? Вы на них работаете.

Но он лишь указал себе на ухо:

– Ничего не слышу, милая.

– Блиц, надо полагать. Вам надо бы получить медаль. Кстати, я не плачу за эту поездку. Пускай Хартли вам заплатит.

Ей внезапно представилось лицо Павла и написанный на нем страх. И люди в сером. Они не назвали никакого пароля – никакого цвета. Никаких оттенков. До чего же это все абсурдно.

– Боже, мисс Армстронг, где вы были? – воскликнула Георгина. – Я как раз собиралась выслать войска на розыск. Вы, случайно, не попали под машину? Или вы были записаны к врачу и забыли нас предупредить? Я всем сказала, что вы пошли к глазному врачу.

– Вам не обязательно врать от моего имени. У меня просто были неотложные дела.

– Я беспокоилась. У вас такой вид, будто что-то случилось.

– Со мной все в порядке.

– Вам бы следовало поставить телефон, знаете ли. Это очень полезная вещь.

Джульетта нахмурилась:

– А откуда вы знаете, что у меня нет телефона?

– Ну, если бы был, вы бы позвонили, разве не так?

В этом была определенная логика. И все же…

– Георгина, мне надо послушать «Прошлые жизни».

– «Средневековую деревню»? Она пошла в эфир сегодня утром.

– Как это возможно? Я ее не слушала.

– «Прошлые жизни» всегда идут в эфир утром. Вы разве не знали?

– Очевидно, нет.

– Запись проверил мистер Лофтхаус.

– Чарльз?

– Я бы сама ее проверила, но мне пришлось везти домой мисс Хейсти. Она всю ночь провела в студии. К тому времени, как ее выпустили, она совершенно озверела. Вы пропустили драматическую развязку.

У меня своих драм хватает, подумала Джульетта.

Она пообедала в столовой. Сегодня была не пятница, и все же на обед давали рыбу или, во всяком случае, что-то похожее. Кусочки неправильной формы, обвалянные в ядовито-оранжевых крошках и запеченные в духовке. Рыба под слоем оранжевой панировки была серая, похожая на желе. Джульетта опять вспомнила про Лестера Пеллинга и его отца, торговца рыбой. Такой рыбой, если это, конечно, рыба, не захотела бы торговать даже сволочь. Гарниром служили переваренная картошка и консервированный горошек.

Над ней навис Прендергаст. Сел напротив и уставился в ее тарелку.

– Я едала и получше, – сказала Джульетта.

– Я едал и похуже, – мрачно ответил он.

Он стал смотреть, как она ест. Это выбивало из колеи. Джульетта положила нож и вилку и сказала:

– Вы хотели о чем-то со мной поговорить?

– Сначала закончите обедать.

– Я, кажется, уже наелась.

– Но у вас обычно такой хороший аппетит.

Боже милостивый, подумала Джульетта, неужели я прославилась как обжора? Хотя она действительно любит поесть. Она заедала горе, заедала любовь (или то, что у нее сходило за любовь), заедала войну (при каждой возможности). Иногда она задавалась вопросом – не заполняет ли этим какую-то внутреннюю пустоту, но решила, что просто в среднем недоедает. Впрочем, где-то надо было провести границу, и она провела ее перед этой рыбой.

– У меня голова болит.

– О боже… – Он сочувственно поморщился. – Мисс Гиббс сказала, что вы ходили к офтальмологу. Надеюсь, ничего серьезного?

– У меня все в порядке с глазами, – высокомерно сказала Джульетта и тут же раскаялась. – Простите, у меня выдалось нелегкое утро.

– Может, мне лучше оставить вас в покое? – Прендергаст с неловкой нежностью воззрился на сахарницу – Джульетта решила, что этот взгляд был предназначен для нее.

– Ничего-ничего.

– Вы знаете, что такое Британская ассоциация актеров? Выяснилось, что мистер Горман в ней состоит.

– Я не знаю, кто это.

– Ральф Горман. Он играет на лютне. Его наняли для участия во вчерашней передаче, а в последний момент вычеркнули.

– Это проблема?

У Прендергаста был расстроенный вид, но Джульетта знала, что он всегда так выглядит.

– Нет-нет-нет. Просто пришлось приглаживать кое-чьи взъерошенные перышки. Вы же знаете, как это бывает в нашем деле. И еще один маленький вопросик насчет Морны Тредуэлл. Ее вы знаете?

– Да.

– Судя по всему, она сегодня утром послушала передачу. По своему сценарию. И не узнала его.

– Я его переработала. Он был ужасен.

– Да, она плоховато пишет, не правда ли? Но вы же знаете, что зам генерального – ее приятель.

– Да хоть родной сын. Писать она не умеет.

– В общем, по ее словам, сценарий – ваш переработанный вариант – был… как бы это сказать…

– Хорош? – подсказала Джульетта.

– «Рискованный». – Он произнес это слово очень деликатно. – Опять пришлось приглаживать взъерошенные перышки. В Дом вещания стали поступать звонки от учителей. В большом количестве. Дети расстроены и все такое. Я так понял, вы упомянули проказу.

Когда-нибудь, подумала Джульетта, все учебные передачи будут идти по телевизору. Насколько лучше станет жизнь! Но с Прендергастом она этой мыслью не поделилась, зная, что он лишь придет в ужас. Он никогда не сможет мыслить за пределами радио. Джульетту пригласили на курсы продюсеров телепередач в «Александра-палас». Она никак не решалась сказать об этом Прендергасту.

– Ну тогда хорошо, что им не пришлось еще и про Черную смерть слушать, правда? – сказала она с изрядной резкостью.

– Я знаю, я знаю. И еще слово «чертов» – оно на самом деле не… понимаете…

Его голос постепенно затих, удаляясь куда-то в воздушные туманные пространства. Джульетта к такому привыкла. Рано или поздно он возвращался на землю.

– Не соблазнитесь ли десертом? – заискивающе спросил он. – Может, и голова от этого пройдет. Сегодня очень хороший бисквит с патокой.

– Нет, спасибо. Что-нибудь еще?

– Ну и еще мисс Хейсти, конечно. Ее вы, надеюсь, знаете. Оказывается, ее заперли в студии на всю ночь.

– Ну, я, во всяком случае, ее не запирала, – ответила Джульетта. (А точно ли? Джульетта смутно вспомнила, как однажды заперла Хартли в его камере в «Скрабз».) – Надо полагать, ее перья были взъерошены просто до предела.

– Эта женщина – одни сплошные перья. – Лицо Прендергаста, похожее на собачью морду, исказилось страданием. Он мрачно добавил: – Целый каталог злоключений.

– Вы хотите меня уволить? – спросила Джульетта. – Можете уволить, пожалуйста. Я не возражаю.

Он в ужасе прижал руки к сердцу:

– Боже мой, мисс Армстронг! Конечно нет! Мне и в страшном сне не приснится! Это все шум и ярость, больше ничего.

Джульетта ощутила укол разочарования. Мысль о том, чтобы просто взять и уйти, вдруг показалась ей ужасно привлекательной. Номер с исчезновением. Но куда она пойдет? Ну, что-нибудь придумает, решила она. Понадеялась.

По дороге к себе в кабинет Джульетта прошла мимо репетиционной. Дверь на миг отворилась, и Джульетту окатило аккордами «Бобби Шафто». Дверь захлопнулась. Милый Бобби Шафто с золотыми кудрями остался с той стороны. В основном здании, через дорогу, репетиционные и студии размещались в глубине здания, окруженные защитным слоем кабинетов. Звук (и его противоположность – тишина) был драгоценным сокровищем. Но редакция школьных программ сидела в здании, не приспособленном для этой цели, и сотрудники постоянно мешали друг другу.

Передача «Поём хором», подумала Джульетта. Школы, кажется, зациклились на «старой доброй Англии» матросских куплетов, народных песен и баллад. Девы, огромное количество дев. «Как-то рано поутру» и «Ах нет, Джон, нет, Джон, нет!» (Эта песня чрезвычайно раздражала Джульетту.) «Лихо машет утюгом». Это просто смешно. Они изобретают Англию заново – а может, просто изобретают. В голове всплыла картина: идет война, они едут на машине мимо Виндзорского замка в первых лучах зари, Перри поворачивается к ней и спрашивает: «Эта Англия. Как вы думаете, стоит за нее драться?» Наверно, ответ зависит от того, на чьей ты стороне, подумала сейчас Джульетта.

Навстречу плелась по коридору фройляйн Розенфельд, отягощенная среди прочего огромным словарем немецкого языка, с которым она не расставалась. Кроме того, при ней был тяжелый учебник с надписью «Немецкий язык. Средний уровень». Подол поношенной клетчатой юбки местами отпоролся, и у Джульетты зачесались руки взять иголку с ниткой и подшить его как следует. У фройляйн был свой особый, немного душный запах, отчасти даже приятный – мускатный орех и старое дубовое дерево, как в древних церквях. Она вечно околачивалась в здании, словно ей некуда было идти. Джульетта иногда подозревала, что фройляйн ночует где-нибудь в архиве, вместо того чтобы уходить на ночь домой.

Учебник немецкого выскользнул у фройляйн из рук, как и следовало ожидать, и упал на пол, трепеща страницами, словно тяжелая дохлая птица – перьями. Джульетта подобрала учебник и вложила его в нетвердые руки фройляйн, кое-как уравновесив. Надо бы пригласить ее на обед, подумала Джульетта. Может быть, к Пагани, через дорогу. Фройляйн чрезвычайно хорошо вписалась бы в обстановку кафе «Моретти», но вряд ли ей там понравится.

– Что это? – спросила фройляйн Розенфельд.

Веснушчатое старушечье лицо вопросительно сморщилось при звуках музыки, снова сбежавшей из заточения.

– «Бобби Шафто», – ответила Джульетта. – Он уплыл в море с серебряными пряжками на чулках.

Ее объяснение, видимо, удовлетворило фройляйн Розенфельд – та кивнула и поплелась дальше по коридору. Она словно тащила на «вдовьем горбу» все бремя Европы. Оно гнуло ее к земле.

– Мисс Армстронг, мисс Армстронг! – Настойчивый шепот снова остановил Джульетту, которая было двинулась своей дорогой.

Она огляделась, но никого не заметила. Дверь в закуток для прослушивания была открыта. Джульетта заглянула туда и увидела Лестера Пеллинга, бледного как пахта. Вид у него был такой, словно его сейчас кондрашка хватит.

– Лестер, вам нехорошо?

– Я решил послушать «Прошлые жизни». – Наушники все еще висели у него на шее. – «Средневековую деревню». Она пошла в эфир сегодня утром.

– Насколько мне известно.

– А меня не было, потому что мисс Гиббс просила ей помочь с мисс Хейсти. Она сильно буянила. – Похоже, от одного воспоминания его опять охватил страх.

– И?.. – деликатно подтолкнула Джульетта.

– Мисс Гиббс сказала, что вы пошли к врачу, и запись прослушал мистер Лофтхаус.

– Я знаю.

– Ну… – Он набрался мужества. – Я его не люблю, мисс. Мистера Лофтхауса. Я его не люблю.

– Ничего страшного, Лестер. Я его тоже не люблю.

– Дело не в том, что у него нога. У него и с ушами что-то не то. Послушайте сами.

Лестер заламывал руки. Джульетта с самой войны не видела, чтобы кто-нибудь заламывал руки. Конечно, в войну Лестер был еще ребенком. Она встревожилась:

– Лестер, что там такое?

Он молча протянул ей другую пару наушников и надел свои. Осторожно опустил иголку на пластинку:

– Кажется, здесь.

Они послушали вместе.

– Господи, твоя власть, – сказала Джульетта. – Проиграйте еще раз.

Они послушали снова. Ничего не изменилось. Голос Роджера Фэрбразера – Мельника, Первого слуги и дублера Кухарки – произнес мягким, женственным голосом:

– Ах, долбись оно, долбись оно все.

Джульетта и Лестер сняли наушники и уставились друг на друга. Любой случайный зритель, увидя их в этот момент, решил бы, что они обращены в камень и на их лицах навеки застыло выражение абсолютного ужаса. Возможно, он принял бы их за жителей Помпеев.

Они медленно вернулись к жизни.

– У него возникли какие-то трудности с чтением роли, – припомнила Джульетта. – И он слегка вышел из себя. Он был при Дюнкерке, насколько я помню. Прендергаст говорил, что поступило много жалоб, но конкретно упомянул только слово «чертов». Хотя, говорят, люди слышат только то, что ожидают услышать.

«Мы верим только тому, чему хотим верить», – сказал ей однажды Перри.

– Не думаю, что младшие школьники ожидали услышать именно это. – Лестер ткнул пальцем в проигрыватель.

Оба уставились на него, будто ужасные слова еще звучали и их можно было увидеть.

– «Ах, долбись оно, долбись оно все», – пробормотала Джульетта, и Лестер дернулся – возможно, не столько из-за самого слова (в конце концов, отец у него был сволочь), сколько из-за его последствий. О том, есть ли разница, можно было бы устроить интересную дискуссию, но совершенно точно не сейчас. – Ритм, однако, отменный.

– Что нам теперь делать? – спросил Лестер.

– Я думаю, молчать как рыбы.

– И беречь эту запись?

– Боже мой, нет, конечно. Наоборот. Ее надо уничтожить. А если кто-нибудь пожалуется, все отрицать. Или сказать, что мы отправили запись в архив, а там ее потеряли. Эту передачу все равно не хранят в архиве – все наше идет прямиком на утилизацию. Черт побери, почему мы не могли работать в прямом эфире? Тогда можно было бы сказать, что они все просто ослышались. А теперь остались улики.

– Надо их уничтожить.

– Да.

– Я унесу запись домой, мисс, – предложил он храбро, словно речь шла о неразорвавшейся бомбе. – Я с ней разберусь.

В голове у Джульетты всплыли слова Сирила на месте другой катастрофы: «Ну же, мисс. Мы справимся. Вы берите за голову, а я возьму за ноги». Ее внезапно замутило.

Они услышали, как по коридору лязгает тележка, развозящая чай, – словно осадный механизм, – и неловко замолчали. Джульетта подумала, что они сидят тут как заговорщики – с тем же успехом могли бы, например, обсуждать, как взорвать Би-би-си. Довершить работу Гитлера.

– Нет, – вздохнула она. – Это моя ответственность. Я все сделаю. Наверно, уйду домой пораньше – у меня, кажется, голова сейчас разболится. Не переживайте, и не такое случается. Все будет хорошо.

Она вышла из редакции, держа проклятую пластинку на весу, словно несла ее в Дом вещания. Как только она начала переходить дорогу, на другой стороне показался именно тот человек, которого она сейчас меньше всего хотела видеть. Чарльз Лофтхаус.

– Джульетта! – любезно воскликнул он, когда они встретились посреди проезжей части. – Идете в Дом вещания? Надеюсь, ничего плохого не случилось?

– Почему у меня должно было случиться что-то плохое? – Она сильнее прижала пластинку к груди, словно защищая ее; мимо просвистел автомобиль – слишком близко. Сейчас кого-нибудь из нас переедут, подумала Джульетта. (Лучше пусть это будет Чарльз.) – Простите, Чарльз, мне нужно бежать. Увидимся завтра.

– Без сомнения.

Летящее мимо такси громко загудело и вильнуло, объезжая Чарльза, медленно хромающего к тротуару. Водитель выкрикнул ругательство, и Чарльз презрительно махнул ему рукой. Джульетта заметила, что сегодня хромота Чарльза доставляет ему особое неудобство. В войну Джульетта недолго встречалась с одним летчиком, потом он совершил аварийную посадку, возвращаясь с боевого вылета, и лишился ноги. Он делал вид, что его это не задевает, постоянно шутил, лежа на больничной койке, – «одна нога здесь, другая там», «одной ногой в могиле». Но увечье его доконало. Он отравился газом на кухне у своей матери через неделю после выписки из госпиталя. Джульетта дико разозлилась на него. Подумаешь, это всего лишь нога, доказывала она его призраку. Я бы его не бросила, думала она. В конце концов, у него еще вторая нога оставалась. Но может быть, это ей сейчас легко говорить. Если честно, они были едва знакомы, а Джульетта в своей жизни рано или поздно неминуемо бросала всех. Кроме матери. Иногда Джульетте казалось, что в ней есть какой-то непоправимый изъян. Трещина в золотой чаше – невидимая глазу, но единожды узнав о ней, уже не забудешь.

Джульетта села в такси, которое, кажется, вечно торчало на Райдин-Хаус-стрит, хотя там не было официальной стоянки такси. К счастью, за рулем оказался не сегодняшний утренний водитель, а другой человек. Ей ведь только показалось, что такси, едва не сбившее Чарльза, вел именно утренний знакомец? Она его уже всюду видит. Вот так и сходят с ума. Она вспомнила, как во время войны смотрела «Газовый свет».

С другой стороны, она была совершенно уверена, что Чарльз слышал словесные эскапады Роджера Фэрбразера и все же пустил программу в эфир. Виноватым ведь окажется не Чарльз, а она, Джульетта. Хитроумный мерзавец, козел вонючий. Джульетта научилась ругаться, когда жила на севере – там слова типа «сволочь» и «козел» были частью повседневной речи. Джульетте доводилось вести полевые репортажи, разговаривать с шахтерами и матросами рыболовных траулеров. Известный глагол ее тоже не пугал. Она посочувствовала бедняге Роджеру Фэрбразеру. «Ах, долбись оно, долбись оно все».

Джульетта передумала насчет такси, вылезла, к негодованию водителя, на Грейт-Тичфилд-стрит и поймала другое такси на Нью-Кавендиш-стрит. Прежде чем сесть в эту машину, она быстро огляделась. У нее было неприятное чувство, что за ней следят. А как еще странный человечек из кафе «Моретти» узнал, куда доставить записку? «Ты заплатишь за то, что сделала». Так ли уж непременно? – подумала Джульетта. Война списала кучу неоплаченных долгов, так почему же именно Джульетте кто-то предъявляет счет? А может, кто-то просто играет с ней, желая свести с ума. Газлайтинг. Но тогда остается вопрос: кто? И почему?

Еще только четыре часа, подумала она, когда такси тронулось с места. Еще много времени до конца дня – Прендергастов каталог злоключений успеет пополниться.

Джульетта заварила чаю и запила две таблетки аспирина – теперь у нее в самом деле болела голова. Вчерашняя еда по-прежнему лежала на столике у окна и выглядела теперь уныло. Джульетта взяла яйца и сыр и пустила их на омлет. Потом съела омлет. Иногда приходится жить маленькими шажками. Странный человечек, что пялился на нее вчера у Моретти, ел омлет, запихивал вилкой в рот большие куски, словно сроду не обучался хорошим манерам. Или в прошлом голодал.

Джульетта включила радио, желая послушать новости, и наткнулась на конец «Детского часа». Перри Гиббонс. Ну конечно, кто же еще. Жизнь – не что иное, как длиннейшая цепочка совпадений. Перри рассказывал про жуков. «Посмотрите по сторонам внимательно, дети, и вы увидите, что щитники есть абсолютно везде». В самом деле? Джульетта на всякий случай оглядела комнату.

С самого возвращения из Манчестера она ожидала, что столкнется с Перри. Если не считать нескольких раз, когда она случайно видела его издалека, они не встречались с тех пор, когда он во время войны покинул Секретную службу. («Боюсь, мисс Армстронг, я вынужден вас покинуть».) А вправду ли он ушел из Секретной службы? Или только сделал вид? Второе эффективнее во многих смыслах. То же самое бывает, если притвориться, что ты умер. Тебя оставят в покое, и можно будет жить дальше. Джульетта вспомнила монаха Франциска в пьесе Шекспира и как он советовал Геро притвориться мертвой: «Умри, чтоб жить!» Джульетта видела «Много шума из ничего» в прошлом сезоне в Стратфорде (с Энтони Куэйлом и Дианой Уинъярд; оба были очень хороши). Геро повезло больше, чем тезке Джульетты, которая прибегла к той же уловке. («Кинжал! О радость!»)

Смерть, конечно, – это самый крайний выход. Достаточно просто распустить слух, что ты уехал в Новую Зеландию или Южную Африку. Или (как в случае Перри) что ты в июне 1940 года уволился из МИ-5 и перешел в Министерство информации, окончательно и бесповоротно.

МИ-5 и Корпорацию разделяло, кажется, что-то вроде проницаемой мембраны. Сотрудники свободно переходили из одной в другую и обратно. Хартли до войны работал продюсером в отделе новостей, а Перри теперь регулярно участвовал в передачах «Детского часа». Иногда Джульетта подозревала, что МИ-5 использует Би-би-си в своих собственных целях. А может, впрочем, и наоборот.

«Детский час» завершился обычной концовкой: «Спокойной ночи, дети, где бы вы ни были». «Меж тьмою и светом дня». Час сумерек, если верить стихотворению Лонгфелло, принадлежит детям. Эти оживленные, прочувствованные стихи, однако, внушали Джульетте какую-то необъяснимую меланхолию. Может, то была ностальгия по манчестерским годам, когда ведущей, желавшей детям доброй ночи, была иногда сама Джульетта.

Пробил Биг-Бен, и начались шестичасовые новости. Они напомнили Джульетте, что пора отложить сантименты и заняться делом. Она принесла набор домашнего мастера, в котором был молоток – маленький, годится разве что жженый сахар колоть. Джульетта пользовалась им, когда вешала картины. Она положила «Средневековую деревню» на деревянную доску для сушки посуды и расколотила на куски. «Деревне» не суждено войти в историю. Не первый раз в жизни Джульетте приходилось уничтожать свидетельства чьих-то преступлений. Она полагала, что и не в последний.

В больницу Святого Варфоломея Джульетта явилась примерно в середине часа, отведенного для посещения, неся остатки винограда, свалившегося на нее из рога изобилия «Хэрродса», – лишние веточки отрезаны, чтобы незаметно было, что этот виноград уже кто-то ел.

– О, как мило, – сказала Джоан Тимпсон. – Какой превосходный виноград. Где вы его взяли?

– В «Хэрродсе», – призналась Джульетта.

– О, зачем же вы пошли на такие расходы!

– Глупости, – ответила Джульетта. Она, конечно, не могла сказать, что за виноград заплатила Служба безопасности. – Как вы себя чувствуете?

– Гораздо лучше, спасибо, дорогая.

Выглядит она нисколько не лучше, подумала Джульетта. Выглядит она ужасно.

– Как там «Деревня»? – спросила Джоан. – Все прошло хорошо?

Джульетта уже собиралась лечь спать, когда забарабанили в дверь. В стуке слышалось отчаяние. На двери, между прочим, звонок есть, подумала Джульетта.

Она подошла к двери и спросила:

– Кто там?

– Это Хартли. Открой.

Она неохотно открыла. Он был вдрызг пьян – Джульетта решила, что это эффект бутылки рома, почти пустой, которую он держал в руке. В отношении алкоголя Хартли не был чрезмерно разборчив – он пил абсолютно все.

– Он здесь?

– Кто? – удивилась Джульетта.

– Фламинго, мать его, кто же еще!

– Чех? Павел? Нет, конечно.

– Ты уверена? – Судя по тону, вопрос был не праздный.

– Разумеется, уверена. Я бы заметила. Неужели ты его потерял?

– Он сделал ноги. До Кента не доехал.

Джульетте вспомнились безликие люди в сером. Таких не только в Англии производят.

– Хартли, даже ты не способен так лопухнуться!

– Не я должен был довести его до места, – обиделся Хартли. – И явочную квартиру не я держу. А ты.

Она вздохнула:

– Ладно, заходи. В таком состоянии тебя все равно нельзя отпускать.

Он вошел в тесную гостиную и тяжело упал на диван. Хартли заполнил квартиру Джульетты так, как не смог заполнить чех. Разница: присутствовать или отсутствовать. Писать или читать написанное. Играть музыку или слушать чужую игру. Быть живым или быть мертвым. Мир состоял из бесконечных диалектических противоположностей. Это очень утомляло.

– Я собиралась сварить какао.

– Какао? – недоверчиво повторил он.

– Да, оно пойдет тебе на пользу.

Но когда она вернулась с двумя чашками, Хартли уже уснул – в той же позе, сидя. Джульетта аккуратно положила его на бок и принесла одеяло. Надо сдавать этот диван внаем, подумала она, выключая свет.

За две ночи у нее в гостиной перебывало двое мужчин. Один – совершеннейший чужак, другой – раздражающе знакомый. Прощай, моя репутация, подумала она, хотя всем жильцам дома было наплевать. Соседи ее были либо крайне эксцентричны, либо беженцы, что на практике оказывалось почти одно и то же.

Она заперлась изнутри, чтобы пьяный Хартли, проснувшись среди ночи, не перепутал ее спальню с туалетом. Положила маленький маузер рядом с радиоприемником. Главное – приготовиться, даже если понятия не имеешь, к чему именно. Если дело примет дурной оборот, она всегда успеет застрелить Хартли, который теперь храпел за стенкой, как товарный поезд. Джульетта никогда не была уверена в Хартли. Это человек, лишенный центральной опоры. С него станется играть за другую сторону.

«Ты заплатишь за то, что сделала». Война была как неумело зашитая рана, и сейчас ее вскрывал какой-то инструмент. Или какой-то человек. Может, это Годфри Тоби? Нужно его найти, подумала Джульетта. Может быть, мне следует найти их всех. Я буду охотницей, а не дичью. Дианой, а не оленем. Луком, а не стрелой.

«Все в порядке». Но отнюдь не все в порядке, правда ведь? На самом деле – нет.

Наутро, когда Джульетта проснулась, Хартли уже не было. Осталась лишь пустая бутылка из-под рома – как свидетельство, что он тут все-таки побывал.

Джульетта еще плохо соображала спросонья, и в мозгу теснились пропавшие фламинго и лишние лютни, не говоря уже о незнакомых мужчинах с глазами-камешками.

«Ты заплатишь за то, что сделала». Кто требует с нее платежа – человек из кафе «Моретти» или он лишь вестник? Может, он из бывших информаторов Годфри? Из всех них Джульетта видела, встречала во плоти только Труди и Долли. Досье на информаторов должно храниться где-то в глубинах Регистратуры – есть ли в делах фотографии? Годфри вполне мог обмануть своих подопечных, сказав им, что по фото нацистам будет легче их опознать после вторжения. «Ну-ка, Бетти, улыбочку». «Есть список небольшой», подумала Джульетта. И пора мне по этому списочку пройтись. Охотница, а не дичь, напомнила она себе.

Ее снедало жгучее желание найти Годфри. Он сможет ответить на все ее вопросы. Он будет знать, что делать. («К сожалению, ее необходимо прикончить».) В конце концов, он умеет «заметать и подтирать».

Может, все эти разговоры о том, что в конце войны его куда-то перевели, служили только для отвода глаз. Что, если Годфри Тоби все это время был там же, где и раньше? Прятался на виду у всех. «Живи, чтоб умереть».

На пути к метро Джульетта трепетала от страха, нутром чуя, что за ней следят. Оглядевшись, она не заметила ни одного потенциального хвоста. Это ее не утешило, так как значило лишь, что если за ней действительно следят, то делают это очень умело.

Она сделала крюк – вышла из метро на станции «Риджент-стрит» и прошла пешком до Оксфорд-стрит, чтобы пересесть на другую линию. По пути она вошла в «Вулворт» через главный вход и вышла через противоположный – примитивная уловка с целью выявить хвост. Джульетта была так напряжена, что чуть не заорала, когда в нее врезалась уныло-бордово одетая женщина средних лет. На голове у женщины была косынка с узором из желтых и зеленых попугаев, а в руке – потертая хозяйственная сумка из дешевого кожзаменителя. Кажется, желтый и зеленый цвета ни в коем случае нельзя сочетать в одежде. Или это красный и зеленый? У матери Джульетты был целый список правил – что можно и чего нельзя делать при пошиве одежды. Горох с полоской и так далее. Мать заставила Джульетту выучить их все наизусть. Но независимо от каких бы то ни было правил косынка этой женщины была ужасна. А хозяйственная сумка – достаточно велика, чтобы при желании спрятать в ней оружие. Но даже охваченная паранойей Джульетта понимала, что вряд ли убийца явится в подобном наряде. Она боялась, что ее буйная фантазия начинает выходить из берегов.

Джульетта могла лишь предполагать, какой хаос начнется, если она вдруг сама вытащит оружие на Оксфорд-стрит. И не может же она стрелять во всех безвкусно одетых домохозяек – тогда застрянет тут на целый день. Домохозяйки стадами неслись в универмаг «Джон Льюис», где началась распродажа, – одетые все одинаково, в бесформенные габардиновые плащи и безнадежно немодные шляпки. Это все война, подумала Джульетта, вспомнив помятую жену фламинго. Она нас всех превратила в беженцев.

Когда поезд приехал, Джульетта зашла в вагон и тут же выскочила обратно в закрывающиеся двери. Никто не последовал за ней, платформа была пуста. Ни одной уныло одетой домохозяйки. Я веду себя глупо, подумала Джульетта. Подъехал следующий поезд, она вошла в вагон и села. Когда поезд тронулся, она взглянула в окно и заметила человека из кафе «Моретти» – ошибиться было невозможно, это его осповатое лицо и глаза-камешки. Он сидел на скамейке под плакатом с изображением тонизирующего вина «Санатоген», для которого служил никуда не годной рекламой. При нем был большой черный зонтик, похожий на посох. Он едва заметно взмахнул рукой, показывая, что узнал Джульетту, но она не могла сказать, что это: приветствие или угроза. В любом случае ее это ужасно выбило из колеи.

То, что случилось потом, напугало ее еще больше. Вдруг непонятно откуда на платформе появилась та самая женщина, которая врезалась в Джульетту у входа в «Вулворт», – носительница косынки с попугаями и сумки из дешевого кожзаменителя. Она села рядом с мужчиной из кафе «Моретти», и оба молча уставились на Джульетту, как две злобные парные подставки для книг. Тут поезд въехал в тоннель, и оба исчезли из виду.

Кто же они? Некая странная опергруппа из мужа и жены? Что вообще происходит? Джульетта понятия не имела. Рифмуется со словом «надоело», подумала она.

Та же дубовая дверь и медный молоточек в форме львиной головы. Джульетта узнала даже растущую у калитки гортензию, хотя сейчас, зимой, она не цвела. Джульетта подняла львиную голову и резко постучала по дубовой доске. Ничего. Она снова постучала и отшатнулась, когда дверь внезапно открылась. На пороге возникла молодая женщина с несколько загнанным видом, в фартуке с оборочками и мастерским штрихом – мазком муки на щеке. Образцовая молодая домохозяйка послевоенных лет.

– О, здравствуйте. Чем могу служить?

– Меня зовут Мадж Уилсон, – ответила Джульетта. – Я ищу людей, которые жили тут раньше.

Из глубин дома донесся гневный вопль. Женщина виновато засмеялась и сказала:

– Наверно, лучше будет, если вы зайдете.

Но я же совершенно незнакомый человек, подумала Джульетта. Почем вы знаете – может, я пришла вас убить?

Женщина вытерла руки о фартук:

– Простите, я в таком виде. У меня сегодня день выпечки.

Женщина доверчиво повела Джульетту по коридору. Обернувшись через плечо, она сказала:

– Меня зовут Филиппа… Филиппа Хоррокс.

В доме правдоподобно пахло мокрыми пеленками и скисшим молоком. Джульетта подумала, что ее сейчас стошнит.

Дверь в гостиную была открыта, и Джульетта бросила туда мимолетный взгляд. С тех пор как она в последний раз была в этом доме, в гостиной сделали ремонт. На один головокружительный миг она вернулась в прошлое. Она снова сидела на разрезном плюше дивана Годфри Тоби. («Не желаете ли, я принесу вам чаю, мисс Армстронг? Вероятно, это пойдет на пользу. Мы с вами пережили немалое потрясение».) Она мысленно хорошенько встряхнула сама себя.

Они вошли в кухню, и стал виден источник воплей – сердитый маленький мальчик, перепачканный яичным желтком и пристегнутый на высоком стульчике.

– Тимми, – объявила Филиппа Хоррокс, будто тут было чем гордиться.

– Какой очаровательный крепыш, – сказала Джульетта, внутренне вздрогнув. Как правило, дети внушали ей легкое отвращение.

– Может быть, выпьете кофе? – спросила Филиппа Хоррокс.

Джульетта заметила, что духовка пуста и тестом в доме не пахнет. Никаких мерных ложек, мисок для замеса, кухонных весов тоже видно не было. Вот тебе и «день выпечки». («Дьявол – в деталях», – говаривал Перри.)

– Нет, спасибо. Я ищу семью Хэзелдайн. Они жили в этом доме во время войны. Они друзья нашей семьи, и я пытаюсь их найти, чтобы пригласить на тридцатилетие свадьбы моих родителей.

(«Если уж решите врать, врите как следует».)

– Жемчужная, – сказала Филиппа Хоррокс.

– Что-что?

– Тридцать лет – это жемчужная свадьба. Двадцать пять лет – серебряная. Тридцать – жемчужная.

– Да-да, – сказала Джульетта, а сама подумала: «Я разговариваю, как Годфри Тоби».

– Мы в прошлом году отпраздновали деревянную. Пять лет. – Одно веко у Филиппы Хоррокс дернулось.

– Поздравляю.

– Хэзелдайн, – повторила Филиппа Хоррокс, делая вид, что старательно думает. – Вы уверены? Мы купили этот дом на аукционе в сорок шестом, а предыдущий владелец жил тут много лет.

– Его фамилия была Тоби?

– Нет, Смит.

Ну еще бы, конечно, подумала Джульетта.

– Вы уверены, что не хотите кофе? Я сама буду.

– О, ну хорошо, вы мне не оставили другого выхода. Две ложечки сахара, пожалуйста.

Кроме Тимми, обнаружились еще близнецы Кристофер и Валери – они в этом году пошли в школу и уже свободно читали первую книжку из серии «Джанет и Джон». Их отца, мужа Филиппы, звали Норман, и он был актуарием. (Джульетта не знала, что такое актуарий, но, судя по звучанию, место ему было не то в розарии, не то в виварии.) Семья переехала сюда из Хоршема. Филиппа, домохозяйка, в войну работала в женской вспомогательной службе ВВС, и это были лучшие деньки ее жизни! Она никак не могла решить, что сажать в саду на лето – львиный зев или бегонии.

– Мадж, вы что-нибудь знаете о садоводстве?

– О, мне подавай бегонии. Без вопросов, – сказала Джульетта.

Наверно, каждый день сотни людей умирают от скуки, подумала она. Она допила кофе – это был концентрат из бутылки, прокипяченный со сгущенкой из банки. Ужасная гадость.

– Очень вкусно! Простите, но мне в самом деле надо идти.

Ее проводили до двери так же вежливо, как до этого пригласили в дом. Филиппа выпустила Тимми из стульчика и держала его на руках. Его красные щеки казались твердыми и глянцевыми, как яблоки.

– У него режутся зубки, – засмеялась Филиппа. – Мадж, мне очень жаль, что я не могла вам помочь. Надеюсь, ваши родители замечательно отпразднуют.

– Спасибо, – сказала Джульетта и притормозила у калитки. – Кстати, вот этот куст будет цвести розовым. Вы знаете, как сделать, чтобы цветы на нем поголубели?

– Нет, не знаю, – ответила Филиппа Хоррокс.

Но Джульетта удалилась, не посвятив ее в тайну.

Джульетта болталась на углу, поглядывая на дом – вдруг кто-нибудь войдет или выйдет. Никого не было. Никто не приходил и не уходил. На всю улицу будто наложили сонное заклятие.

– Айрис! Это вы?! – громко сказал кто-то у нее за спиной; Джульетта чуть не умерла прямо на улице в Финчли. – Айрис Картер-Дженкинс! Какая встреча!

– Миссис Амброз! Сколько лет, сколько зим.

– Я и не знала, что вы пасетесь в Финчли.

– Я навещала знакомых, – ответила Джульетта. – А я думала, что вы переехали в Истбурн, миссис Амброз… или вас теперь следует называть миссис Эккерсли?

– Просто Флоренс.

Миссис Амброз была в шляпе, покрытой перышками. Пронзительно-голубого цвета. Впрочем, Джульетта подозревала, что перья на самом деле куриные и просто покрашены, а не вырваны из тела несчастного зимородка или павлина. Джульетта подумала, что миссис Амброз, любительница рукодельных шляпок, вполне могла сама убить и ощипать птицу. («Эта женщина – одни сплошные перья».)

Случайность ли – внезапное появление миссис Амброз? Сперва Годфри Тоби, потом миссис Амброз. (Джульетте трудно было называть ее как-то по-другому.) Что там говорил Перри про совпадения? Ах да, что им нельзя доверять. Кто следующий выскочит из сундука, в котором предположительно погребено прошлое? Но ведь Годфри и миссис Амброз не встречались во время войны, с какой стати? Единственное, что их связывало, – сама Джульетта. Впрочем, эта мысль ее не успокоила. Совсем наоборот.

– В Истбурне мне не понравилось, – продолжала миссис Амброз. – Хотелось найти место поживее. Я открыла магазинчик вязальных принадлежностей совсем недалеко отсюда, на Баллардс-лейн. Вместе с моей племянницей Эллен.

Сколько же у нее племянниц? (И сколько из них существует на самом деле?)

– Вы на метро? Давайте я вас провожу.

Интересно зачем, подумала Джульетта, – чтобы с гарантией увести меня отсюда? Миссис Амброз подцепила ее под руку и отконвоировала к станции метро, всю дорогу треща про меринос, мохер и сравнительные достоинства пряжи «Пейтонс» и «Сирдар». На платформе Джульетта ощупала руку – чего доброго, останутся синяки. Работает ли миссис Амброз до сих пор на Секретную службу? Это казалось вполне вероятным. В ней всегда была некая двойственность, даже ее псевдоним свидетельствовал об этом. Фамилия Эккерсли, с другой стороны, не говорила ни о чем, кроме племянниц и вязальных принадлежностей. Конечно, Джульетта всегда сомневалась, за кого на самом деле играет миссис Амброз. («Это признак хорошего агента: невозможно понять, на чьей он стороне».)

Секретарша в редакции школьных программ безмолвно и презрительно подняла бровь при виде Джульетты.

– Меня кто-нибудь искал? – спросила Джульетта.

– Все, – ответила девица и пожала плечами, как бы говоря: «Мое дело маленькое».

– Раз уж вы не спросили – я занималась важными изысканиями на местах. Для программы «Взгляд на вещи».

– На что же вы глядели? – равнодушно спросила девица.

– На Финчли.

Девица взглянула на нее и нахмурилась:

– Финчли?

– Да, Финчли. Чрезвычайно интересное место.

– Но ведь в конце концов все проходит? – размышляла Джульетта над чашкой унылого кофе в обществе Прендергаста. Беседа началась вполне бодро – с обсуждения отзывов школ на серию программ для старших школьников «Позвольте представить…». Но почему-то отзывы на выпуск «Позвольте представить – сэр Томас Мор» вогнали Джульетту и Прендергаста в меланхолию. – Люди безнадежно увязают в догмах и доктринах…

– В «измах». – Прендергаст мрачно покачал головой.

– Совершенно верно. Фашизм, коммунизм, капитализм. Мы упускаем из виду движущие ими идеалы, и все же миллионы погибают, защищая эти взгляды. Или нападая на них.

Джульетте вспомнился беглый фламинго. Где он сейчас?

– Люди гибнут за капитализм? – поинтересовался Прендергаст.

– Ну, люди испокон веков гибнут из-за того, что их эксплуатируют ради прибыли другие люди. Я думаю, это даже не с фараонов началось.

– Верно, верно. Очень верно.

– Но что же это значит в долгосрочной перспективе? А религия в этом плане хуже всех. Простите, – добавила Джульетта, вспомнив методистское прошлое собеседника. Хотя как такое забудешь?

– О, не беспокойтесь за меня, мисс Армстронг. – Он опять воздел руку папским жестом, на сей раз знаменуя отпущение греха. – Чего стоит вера, не способная выдержать нападки?

– Но доктрины – лишь прибежище, разве не так? Если мы признаем, что на самом деле все лишено значения, что мы лишь приписываем вещам смысл, что абсолютной истины не существует…

– Мы впадем в отчаяние, – тихо сказал Прендергаст, и его бульдожье лицо увяло.

– L’homme est condamné à être libre.

– Простите, мой французский несколько заржавел.

– Человек осужден быть свободным.

– Мы что, говорим про экзистенциализм? – спросил Прендергаст. – Про этих французов?

«Позвольте представить – Сартр», – подумала Джульетта. Сартром они еще не занимались. Слишком сложно для старших школьников, да и вообще для кого угодно. «Huis Clos». «Нет выхода». Радиопостановку этой пьесы передавали по третьей программе после войны. Алек Гиннесс и Дональд Плезанс. Постановка вышла неплохая.

– Нет. Не экзистенциализм. На самом деле просто здравый смысл, – сказала Джульетта. Она могла бы сказать «прагматизм», но решила обойтись без лишнего «изма», чтобы умаслить Прендергаста.

Он ласково накрыл ее руку своей:

– Нам всем довелось ходить долиною смертной тени. Вам случается впадать в отчаяние, мисс Армстронг?

Почти никогда. Время от времени. Довольно часто.

– Нет, никогда. И вообще, если все бессмысленно, то отчаяние также не имеет смысла, правда?

– Да, но все это может унести человека в открытое море без руля и ветрил. Мышление и все такое.

Оба замолчали, задумавшись каждый о своем состоянии – без руля и ветрил или как-то еще. Джульетта незаметно убрала со своей руки тяжелую лапу Прендергаста. Он встряхнулся и сказал:

– Я считаю, Сократ вышел очень хорошо.

Джульетта поняла, что беседа описала полный круг и вернулась к программе «Позвольте представить». Как понятно из названия, это была серия передач об исторических личностях. Не путать с серией «А вы знакомы с…», предназначающейся для младших школьников. («А вы знакомы с пожарным?», «А вы знакомы с медсестрой?» и так далее.)

– Да, неплохо получилось, – согласилась она.

– Весьма радикален в некоторых отношениях, не так ли? Старшим школьникам это, кажется, понравилось.

– Они сейчас в том возрасте, когда начинают мыслить самостоятельно.

– Пока не увлекутся «измами».

– Мне самой понравился Чарльз Диккенс, – продолжала Джульетта. – Микеланджело их «разочаровал». Учителя сказали, что в листовке, сопровождающей передачу, было мало картинок, – вероятно, дело в этом. Кристофер Рен тоже хорошо пошел. Правда, там было про Великий лондонский пожар. Школьники любят катастрофы.

– Флоренс Найтингейл? – спросил Прендергаст.

– Мало материала. Неубедительно.

– Чосер?

– Скучно. Это старшие школьники сказали. У учителей по его поводу мнений не было.

– Оливер Кромвель?

– Этот сценарий я сама писала.

– Правда? О, прекрасно, это была отличная передача!

– Вы просто хотите сказать мне приятное.

– Какая вы остроумная, мисс Армстронг.