Работа на войну
– 17 –
Запись 7 (продолжение)
Д. Нет, я просто подумала.
Г. Туда ехать далековато, верно?
Т. Да, если начистоту. Я больше никого не смогла припомнить, кто был бы для нас интересен.
Г. А можете припомнить кого-нибудь, кто умер? (не уверена)
Т. Нет (смеется). Впрочем, такие нам все равно уже ни к чему, правда? А жаль, что тот человек умер, да?
Г. (Не слышно.)
Д. Какой человек?
Т….? (Смех.)
Г. Да, чрезвычайно жаль. Он был бы очень хорош.
Т. Да, очень полезен.
Г. Какой там телефонный номер?
Т. БАНТИНГФОРД (?)214. БАНТИНГФОРД (ХАНТИНГФОРД?) – это телефонная станция, ближайшая (три слова).
Г. И он определенно сказал…
Т. Да, да.
Спущенная сверху директива велела экономить бумагу, и Джульетта сократила имена до первых букв и печатала теперь на обеих сторонах листа. Меньше бумаги придется утилизировать, если Британия выиграет войну, и меньше – уничтожать, если проиграет. («Потребуется полная зачистка, – сказал Перри. – Если надо будет, сожжем все здание».)
ГОДФРИ выходит купить сэндвичей. ДОЛЛИ и ТРУДИ лихорадочно ищут микрофоны. Взрывы смеха. ГОДФРИ возвращается с сэндвичами и спрашивает, «тщательно ли они все обыскали». Снова смех. Они, кажется, считают, что гестапо (а не МИ-5) записывает их разговоры. Они комментируют качество сэндвичей («хорошие»).
(Перерыв на печенье.)
Д. Забыла сказать, я получила пожертвование в пять фунтов от МИССИС БРИДЖ. Для фонда гестапо.
Г. О, теперь мне придется убивать время на то, чтобы это правильно оформить. Они не хотят получать пожертвования из внешних источников. Потому что это требует огромного количества бумаг.
Джульетта покатилась со смеху.
– Мисс?
– О, здравствуйте, Сирил, я не видела, как вы вошли. Они сдают Годфри деньги в «фонд гестапо».
– Что это такое?
– Одному Богу известно. Продукт их коллективного воспаленного воображения. Пять фунтов, представьте себе.
– На это мы все вместе могли бы отлично провести вечер.
Кажется, «соседей» возбуждало само слово «гестапо». В частности, Бетти и Долли постоянно просили Годфри показать им свой «билет» – удостоверение сотрудника гестапо, якобы выданное берлинской Polizeidirektion в 1938 году. Разумеется, в департаменте подделок МИ-5 работали лучшие специалисты.
Годфри хорошо говорил по-немецки – совсем свободно, по мнению Джульетты. Он рассказал ей, что в молодости прожил в Германии несколько лет.
– Гейдельберг. Ну и война, конечно.
Что он делал в войну?
– То да се, мисс Армстронг. То да се.
Труди иногда беседовала с ним на этом языке, хотя ее немецкий был не очень хорош. (Она, конечно, считала, что владеет им как родным.) Бетти и Долли с упоением слушали немецкую речь Годфри – она укрепляла их веру в его полномочия, а стало быть, и в их собственные. Они служили Третьему рейху, и Годфри был тому живым подтверждением.
– 18 –
ЗАПИСЬ 7 (продолжение)
Они тихо говорили о разных людях, так что сложно было разобрать несколько слов подряд. Примерно в 14:45 заговорили о том, когда может прийти Виктор. В 16:05 ТРУДИ вышла что-то купить и вернулась. Снова болтовня. ТРУДИ вернулась.
ЗАПИСЬ 8
16:25
ТРУДИ и ЭДИТ легкомысленно шутят с ГОДФРИ, обсуждая, что сделают с его телом, если он умрет. ТРУДИ сказала, что это хорошо, что он пока жив. ГОДФРИ засмеялся. Они стали шутить о том, как избавиться от тела.
Т. Я придумала, где можно спрятать тело. Бросить его в люк для угля на тротуаре.
(Общий смех.)
Г. В какой люк?
Т. Клуба «Карлтон».
(Смех.)
Г. А мне что делать, если вы умрете?
Т. То же самое!
Э. Так мы скоро заполним все угольные ямы!
Т. Трупами жидов!
Звонят в дверь. ГОДФРИ идет открывать. ГОДФРИ возвращается.
Г. А вот и Виктор!
– Сирил, вы слышали вчера этот разговор? Когда они обсуждали, как избавиться от тела?
Сирил засмеялся:
– Бросить в угольный люк клуба «Карлтон»? Теперь мы знаем, где искать, если Годфри вдруг исчезнет.
– Очень хитро придумано, по-моему.
– И это удобно делать как раз перед тем, как привезут большую партию угля, верно? Тогда тело долго не найдут. Впрочем, сейчас, когда уже тепло становится, такое не поможет.
– Вы, похоже, очень старательно это обдумывали.
– Да. Я бы с удовольствием засунул Труди в угольный люк. Она мерзкая.
– Есть немного, – согласилась Джульетта. – Я бы не хотела с ней встретиться в темном переулке.
Ленту в пишущей машинке давно пора было сменить. Интересно, подумала Джульетта, сколько еще можно из нее выжать, прежде чем слова соседей выцветут до полной нечитаемости. Ход истории однажды подействует на них точно так же. Рано или поздно они все исчезнут, сойдут на нет. Правда ведь?
– 23 –
ЗАПИСЬ 9
ГОДФРИ считает мелочь.
Г. Да два трехпенсовика, выходит пять шиллингов шесть пенсов. Сколько времени нужно, чтобы дозвониться до Ливерпуля?
В. Иногда пять (двадцать пять?) минут. Из аппарата в почтовом отделении на Сент-Джеймс-стрит. Уайтхолл 4127.
Г. Сколько это стоит?
В. Примерно два шиллинга шесть пенсов.
Долго и громко шуршат бумагой, отчего несколько минут разговора невозможно разобрать.
19:50
ГОДФРИ заметил, что идет дождь, и предложил им пойти в итальянский ресторан через улицу, сказав, что они с ВИКТОРОМ присоединятся чуть позже.
ТРУДИ и ЭДИТ вышли.
– Он с ними как-то очень подружился, а? – сказал Сирил, читая через плечо Джульетты.
Кто внимательно изучал эти записи? Очевидно, Перри должен был бы их читать, но он часто ограничивался собственными конспектами Годфри, предпочитая их нудным расшифровкам (Джульетта его очень понимала). А в последнее время она подозревала, что Перри уже вообще ничего не читает – он, похоже, погряз в пучине мрачности. («Простите, мисс Армстронг, я опять в зубах черного пса». «Опять», мысленно повторила она.)
– Они часто потом куда-нибудь идут все вместе, – сказала она Сирилу.
Годфри, похоже, нравился итальянский ресторан через дорогу, а также швейцарский, тоже по соседству. Еще рядом был паб, который любили они все – «Герб королевы», – хотя туда Годфри чаще водил информаторов, чем информаторш.
– Я бы не сказала, что он с ними слишком подружился. – Джульетта накрыла «Империал» чехлом. – Я думаю, это часть его работы – сделать так, чтобы им было легко с ним, понимаете?
– Да, но, когда они там, мы ведь не можем их записывать, мисс? Когда они едят свои спагетти.
В последнем слове звучало презрение. Иностранной еде не было места в лексиконе Сирила – уроженец Ротерхита, он был вскормлен пирогом с угрями и картофельным пюре.
– Ну, надо думать, что нет. – Она встала и пошла за пальто. – Сирил, а вы сегодня что-то рано.
– Нет, мисс. Это вы припозднились. Вы слышали новости?
– Что Черчилль будет премьер-министром? Да.
– Куда вы сегодня идете, мисс?
– В кино, Сирил, – сказала Джульетта из прихожей, вглядываясь в висящее там убогое зеркало и пытаясь понять, не криво ли надета на ней шляпка.
– А что смотреть, мисс?
– Не знаю, если честно. Я иду с подругой, она выбрала фильм. Как вам кажется, на мне шляпка не криво сидит?
– У вас отпадный вид, мисс.
Она знала, что он к ней неравнодушен.
– Да, но шляпка? – Джульетта нахмурилась в зеркало; надо полагать, Сирил не разбирается в шляпках. – Когда должен прийти Годфри?
– В шесть.
В последнее время расписание Годфри усложнилось, так как он начал встречаться с «соседями» еще и днем. («Они многое хотят мне сказать».) Еще он завел привычку стучать тростью в дверь квартиры, где стояла прослушка, – кодовым сигналом «тра-та-та, тра-та-та-ТА», возвещая, что он прибыл.
Лили с надеждой бегала по пятам за Джульеттой, пока та готовилась к выходу из квартиры.
– Извини, гулять мы сейчас не пойдем, – сказала она собачке, наклонилась и в качестве утешения поцеловала ее в шелковистую макушку.
– Лили, я тебя возьму к себе домой сегодня. То-то будет весело, а? Глупая ты собака.
Сирил швырнул собачке вязаного голливога, творение Бабушки, загадочного всесильного матриарха, по-видимому воспитавшего Сирила в отсутствие родителей (довольно безответственных, судя по его рассказам). Бабушка яростно вязала для Лили. Она уже связала пикси, медвежонка, полисмена и множество прочих игрушек, и собачка радостно растерзала их всех одну за другой. Лили хорошо дополнила тесный кружок обитателей квартиры в «Долфин-Сквер». Несмотря на мрачную внешность, она была жизнерадостным созданием, стремилась порадовать двуногих и быстро прощала им недостатки. Сирил каждый день приходил пораньше, чтобы шумно повозиться и поваляться с собачкой на ковре в гостиной, а Перри часами изучал собачью природу, ставя небольшие поведенческие эксперименты. («А теперь, Джульетта, пойдите станьте за дверью и произнесите слово „гулять“ нейтральным тоном, шепотом, чтобы я мог проверить ее реакцию».) Иногда Лили смотрела на Перри так пытливо, что Джульетта задавалась вопросом: а вдруг роли на самом деле перевернуты и это собака изучает Перри, а не наоборот?
Джульетта кое-что узнала от Перри о происхождении собачки, а также о родословной ее хозяйки. Хозяйка была «венгерка, совершенно невменяемая». Впрочем, Перри всех венгров считал сумасшедшими – это было как-то связано с распадом Австро-Венгрии, но Джульетта особо не прислушивалась.
Хозяйку Лили, невменяемую венгерку, звали Нелли Варга. Согласно Перри, ее поймали на шпионаже в пользу Германии.
– Мы ее обратили в свою веру.
Что это значит?
– Ей предложили выбор – тихо пойти на виселицу, как другие пойманные нами немецкие шпионы, или работать на нас. Петля – очень убедительный аргумент.
– Надо полагать.
– И теперь эта женщина выполняет наше задание. Во Франции. Мы хотим, чтобы она вернулась сюда, и вот, – он показал на собачку, которая тут же навострила ухо, – наша гарантия. Мы обещали, что собаке не причинят вреда. Эта женщина одержима своим животным, оно – единственный рычаг, позволяющий ее контролировать.
– Если не считать петли.
Немцы уже стучались в ворота Бельгии, а после Бельгии придет черед Франции. Слабо верилось, что Нелли Варга избежит железной пасти, заглатывающей Европу. Джульетта надеялась, что все-таки не избежит, – ей очень не хотелось отдавать собачку.
Собачка тем временем тоже «обратилась в другую веру». В блаженном неведении о своем статусе заложницы она переключила всю пламенную любовь на Джульетту и Сирила. Даже Перри, монаха-стоика, втянуло в круг тепла и ласки – он часто сиживал с Лили на диване, держа ее на коленях и рассеянно гладя мягкие уши. «Это помогает мне думать», – стыдливо объяснял он, застигнутый за проявлением человеческих чувств.
– Ладно, Сирил, я пойду. – Джульетта оставила попытки поправить шляпку, решив, что это безнадежно.
– До свидания, мисс. Приятно вам сходить в киношку.
Да, было бы в самом деле приятно «сходить в киношку», подумала она. Сидеть в теплом тумане, заполняющем «Одеон» на Лестер-сквер, и смотреть фильм, или тихо дремать, наверстывая недосып, или даже грезить про Иэна. Но к несчастью, Джульетта шла выполнять задание «Правого клуба».
После дебюта на Пелэм-Плейс Джульетту пригласили на собрание в прокуренный тесный зальчик над «Русской чайной». Среди собравшихся были в основном «вдовы по закону восемнадцать-бэ». Конечно, они за вечер много жаловались по этому поводу. Была, естественно, и миссис Амброз, в вязаном берете агрессивно-малинового цвета. В продолжение всего собрания она щелкала спицами, время от времени поднимая взгляд и блаженно улыбаясь остальным собравшимся.
Миссис Скейф редко ходила на собрания, но раз или два она сводила Джульетту в «Русскую чайную». Там подавали еду, приготовленную матерью Анны Волковой, – она работала в «Чайной» поваром. Она являлась из подвальной кухни, как троглодитка из пещеры, возвещая название блюда: «Битки!» Впервые услышав это слово, Джульетта приняла его за призыв к избиению. «Может, так оно и есть, – рассказывала она потом Перри. – Не знаю, из какого животного делали эти битки, но вкус был такой, словно его забили до смерти».
На встрече «Правого клуба» было только два человека, близких по возрасту к Джульетте. Один – безусый юнец, который постоянно спорил и мог бы с тем же успехом участвовать в собрании коммунистов. И вторая – молодая женщина, очень красивая высокомерной галльской красотой («Я, вообще-то, бельгийка»), которая постоянно курила и, кажется, была утомлена жизнью до полного изнеможения. Она представилась как Жизель. Рифмуется со словом «газель», подумала Джульетта. Время от времени Жизель стряхивала с себя апатию (обычно она двигалась как чрезвычайно ленивая кошка), чтобы признаться в ненависти к чему-нибудь. Она ненавидела герцога Кентского, линию метро «Дистрикт-энд-Серкл», английский хлеб и шляпу миссис Амброз (не обязательно в этом порядке). Нелюбовь к последнему объекту была выражена театральным шепотом на ухо Джульетте: «О, как я нэнавижу ее шляпу!»
Джульетту пригласили участвовать в расклейке листовок. Расклейщиков объединили в пары, словно готовя к салонной игре. Джульетте в напарницы досталась миссис Амброз, и Джульетта обрадовалась, думая, что в ее обществе можно будет не притворяться, но все время, пока они продвигались по Лондону, миссис Амброз упорно отказывалась выходить из роли.
Они крались по затемненной улице вдоль стен и оград, прячась от полицейских и дружинников ПВО. «Жиды!» – злобно фыркала миссис Амброз, лепя листовку с крупной надписью «Мы воюем за жидов» на дверь поста ПВО. («Они что, хотят сказать, что сами защищают евреев?» – подумала Джульетта.) В листовке излагались собственные взгляды «Правого клуба» («Война губительна для рабочих!»), и ее клеили куда только можно – поверх правительственных военных плакатов, на телефонные будки, фонарные столбы, на магазины Монтегю Бэртонса и рестораны «Лайонс-корнер-хаус». «Жидовские лавочки», – пояснила миссис Амброз.
Уже не в первый раз Джульетта поймала себя на сомнениях: а вправду ли миссис Амброз против нацистов? Во всяком случае, симпатий к евреям она явно не испытывала и в своей роли была чрезвычайно убедительна; Джульетта с легкостью забывала, что миссис Амброз на «нашей» стороне, а не на «их». Если бы миссис Амброз играла на сцене, можно было бы сказать, что она переигрывает. («У нее выдающиеся способности к нашему ремеслу, – сказал Перри. – Это признак хорошего агента: невозможно понять, на чьей он стороне».)
Джульетта решила, что, когда дело касается политических взглядов, границы очень размыты. Сам Перри когда-то состоял в Союзе британских фашистов («Это было полезно – я стал их лучше понимать»), а Хартли (Хартли, подумать только!), когда учился в Кембридже, вступил в коммунистическую партию. «Но ведь до войны все были коммунистами!» – оправдывался он. А Годфри, конечно, уже много лет вращался в кругах фашистов по заданию МИ-5, и порой казалось, что он просто обожает своих информаторов.
– Побыстрей, дорогая, – сказала миссис Амброз. – Вы очень медленно работаете. Налепить – и бегом.
По виду миссис Амброз было решительно непохоже, что она способна перейти на бег. Даже если бы за ней погнался разъяренный бык.
В другой раз Джульетту поставили в пару с Жизелью, которая даже для вида не притворилась, что расклеивает листовки, а сразу направилась в ближайший паб.
– Мне нужно выпить, – сказала она. – Не соблазнитесь ли?
Что это значит? Она произнесла кодовые слова? Неужели они всегда одни и те же? Если так, то подобная конспирация никуда не годится. Джульетта решила, что надо ответить.
– Вы очень добры, – осторожно произнесла она. – Пожалуй, соблазнюсь.
Жизель злобно оскалилась:
– Я, вообще-то, не предлагала угостить.
В пабе было людно и шумно, полно моряков (в такой дали от моря), и Джульетта с Жизелью собрали немалое количество похабных комплиментов; Жизель игнорировала их со впечатляющим высокомерием.
Девушкам удалось втиснуться за угловой столик. К барной стойке за ромом отрядили Джульетту, и платить тоже пришлось ей. Общаться с Жизелью выходило накладно. Интересно, подумала Джульетта, какова ее история. («Она когда-то работала манекенщицей у Ворта», – поведала Джульетте миссис Амброз.) Девушки скоро выпили ром, шум в пабе мешал разговаривать, и они ушли так же быстро, как пришли. В метро им нужно было в разные стороны, и на подходе к эскалаторам Джульетту отпустили без единого намека на благодарность.
– А, мамзель Бушье, – сказал позже Перри. – Боюсь, она любит выпить. И не только выпить.
– Вы ее знаете?
Он сдвинул брови:
– Конечно я ее знаю. Она одна из нас. Отличный агент. Она что, не произнесла кодовую фразу?
– Произнесла. Вроде как.
Сколько же агентов Перри внедрил в «Правый клуб»? Похоже, там каждый второй – от него.
Он нахмурился еще сильнее – видимо, осознав всю глубину ее некомпетентности.
– Вы уверены, что справляетесь со всей этой конспиративной работой?
– Уверена. Абсолютно уверена.
Через неделю-другую подрывной деятельности Джульетте вручили значок. Его приколола ей на грудь сама Анна Волкова. Она отличалась яростными густыми бровями и типично русской мрачностью. Прикалывая значок, она вздыхала так трагично, словно ее вишневый сад срубили под корень.
– Айриска, теперь ты наша. – Анна отступила на шаг полюбоваться Джульеттой, а затем расцеловала ее в обе щеки.
Значок был красный с серебром и изображал орла, убивающего змею. Под змеей были буквы «С» и «Ж».
– Смерть жидам, – любезно пояснила миссис Амброз.
– Что это за гадость у вас на платье? – спросил Перри.
– Я заработала значок. Я как будто снова в гёрлскаутах. Чувствую себя очень глупо.
– Эти люди опасней, чем кажется с виду, – сказал он. – Мы их переловим, но нужно терпение. Без труда не выловишь и рыбку из пруда.
А я тогда кто? – задумалась Джульетта. Наживка? Чем можно соблазнить рыбу? («Не соблазнитесь ли?») Вероятно, червяком.
– Я чувствую себя немного Джекиллом и Хайдом, – сказала Джульетта.
– Добро и зло, свет и тьма, – задумчиво произнес Перри. – Наверно, одного без другого не бывает.
Может, он описывает свой собственный характер?
– Я полагаю, все мы дуалисты, – продолжал он.
Джульетта не сразу поняла, кто такой дуалист. Видимо, не то же самое, что дуэлист. Вероятно, это человек, который никак не может определиться.
В «Одеоне» под конец программы заиграли национальный гимн, и сонная Джульетта поднялась на ноги. Жизель, сидевшая рядом, томно заструилась с места вверх, как мечтательная кобра. Едва Джульетта затянула «Боже, храни короля…», как Жизель заехала ей костлявым локтем под ребро.
О боже, подумала Джульетта. Члены «Правого клуба» не пели гимн королю, тем более стоя. Вместо этого они исполняли собственную версию «Края надежд и славы». Две напористые «вдовы по закону восемнадцать-бэ», пришедшие в кино вместе с Джульеттой и Жизелью, уже затянули пронзительными, как в церкви, голосами «Край жидов и славы» («…Все жидята рады // Кровь сосать твою…»).
– Пой! – прошипела Жизель ей на ухо.
– «Край жидовских денег // И жидовской лжи…» – тихо запела Джульетта.
Эти слова казались ей чудовищным кощунством, идущим вразрез с гимном ее страны абсолютно во всем, как в музыке, так и в морали. Люди на соседних местах встревоженно смотрели на них, но, кажется, от удивления потеряли дар речи.
Их подрывная деятельность в кинотеатрах этим не ограничивалась. Они визжали, свистели и выкрикивали ругательства во время выпусков новостей – «Жидолюбы!» «Поджигатели войны!» и тому подобное – и убегали из кинотеатров, пока окружающие приходили в себя.
– Шел «Газовый свет» с Антоном Уолбруком, он замечательный актер, – докладывала она Перри чуть позже. (И весьма привлекательный мужчина, но этого она не произнесла вслух, чтобы Перри не воспринял это как критический отзыв о своей собственной внешности.) – Он убеждает свою жену, что она сходит с ума.
– Так вам, значит, понравилось? – как-то безрадостно засмеялся Перри.
– Ты что, не знала? – сказал Хартли. – Его жена съехала с катушек и повесилась в гардеробе.
Значит, он скорее Рочестер, чем Хитклифф.
– Но это, конечно, первая жена, – весело продолжал Хартли. («Первая?!») – Вторая куда-то делась, а куда – никто не знает.
Значит, Синяя Борода. К счастью, в квартире в «Долфин-Сквер» не было запертых комнат и Джульетте нигде не попадались окровавленные мертвые жены, висящие на крюках. Или в гардеробах, раз уж на то пошло. Может, он их складировал в своей другой квартире, на Петти-Франс.
– Я удивлена, – сказала Кларисса. – Такие, как Перри, обычно не женятся.
– 6 –
15.05.40
Г. Когда вы поехали с МИССИС ШЮТ?
Т. ГЛЭДИС? Да.
Г. И промокли до нитки? (Оба смеются.)
(Перекур.)
18:30. Звонят в дверь.
Г. А вот и БЕТТИ.
Т. Ну что, взяли вас работать в NAAFI?
Б. Пока жду ответа.
Г. Понятно.
Б. И мне еще надо отработать на теперешнем месте, так что я в любом случае не смогу начать раньше чем через неделю.
Г. В NAAFI?
Б. Да. (нрзб)
Т. Она получит десять лет за это письмо.
Б. Да, не правда ли?
Т. А сколько вы получите за то, что вы его получили?
(Общий смех.)
Г. Здесь нет никого с валлийской кровью?
Б. У меня в роду были валлийцы, но давно, и я этим не горжусь.
Т. Я ездила в Манчестер повидаться с той женщиной.
Г. С немкой? Ее зовут БЕРТА?
Т. БОЛЬШАЯ БЕРТА. (Смех.)
Б. Она пошла в мать. Я видела фотографию.
Т. Немецкий тип лица?
Б. Да уж. (Смех.) Она напишет? SW6 – это Фулэм?
(Перерыв на печенье.)
Б. Я вам рассказывала про того еврейчика, что ко мне приходил? Сказал, что может достать любое нижнее белье.
Г. Да-да.
Б. Они все умеют что угодно доставать из-под земли.
Т. Этот еще не худший из них. (Не слышно.) Ядовитое (?)
Б. Ну, один мой друг знает одну еврейку, которая часто (не слышно) на Пасху. Это не их праздник!
Г. У них есть Песах.
Т. Ну, они скоро узнают, верно ведь? Получат по заслугам.
Г. А?
Чем ближе война подбиралась к родным берегам информаторов, тем возбудимей они становились. И тем самоуверенней.
– Наглые твари, а? – заметил однажды Сирил.
Годфри и Перри придумали награждать информаторов за верность маленькими железными крестиками – значками на лацкан. Несколько таких крестиков однажды доставил в квартиру посыльный.
– Вам никак воздыхатель прислал подарок, мисс? – спросил Сирил, увидев коробку у Джульетты на столе.
– Не думаю, что это от воздыхателя. – Она открыла коробку. – Во всяком случае, надеюсь, что нет.
– За военные заслуги, знак отличия второго класса, – хихикнул Годфри, когда зашел пораньше («Трата-та, тра-та-та-ТА») забрать значки. – Kriegverdienstkreuz. Вам продиктовать по буквам? Для расшифровки?
– Да, мистер Тоби, пожалуйста.
– За заслуги перед Третьим рейхом! – Годфри улыбнулся ей, словно у них была общая тайна, выходившая за пределы «Долфин-Сквер». (Джульетта снова вспомнила прогулку в сумерках по Кенсингтонскому саду, упавшую перчатку. «Вы позволите проводить вас до Альберт-Холла?») – Конечно, они будут носить эти значки тайно. Им скажут, что немецкое правительство хочет выразить им благодарность. А когда начнется вторжение, нацисты смогут опознать их по этим значкам как друзей, а не врагов.
Но кажется, это не очень удачная идея. Джульетта слегка удивилась. Ведь это значит, что, придя, немцы получат готовую когорту людей, готовых с ними сотрудничать.
– Но ведь и мы сможем опознать коллаборационистов по этим значкам! Кроме того, им сообщили адреса, по которым они должны явиться в случае немецкого вторжения. Сборные пункты, если можно так выразиться. Конечно, в ту же минуту, как они туда явятся, их арестуют.
Джульетта не помнила такого разговора ни в одной из расшифровок. Возможно, это обсуждалось над тарелкой спагетти.
– А что потом, мистер Тоби? – спросил Сирил.
– О, мы расстреляем всех информаторов в ту же минуту, как первый фашист ступит на нашу землю, – небрежно ответил Годфри.
«А кто же будет держать пистолет?» – подумала она. Ей трудно было представить себе, как Годфри завязывает глаза Бетти и Долли и ведет их к стенке.
– Я бы взялся, – сказал Сирил. – Без никаких. Это же предатели, верно?
В последнее время они часто говорили о том, что будут делать в случае вторжения.
– Мы должны защищать здание Би-би-си, – сказал Перри. – Это жизненно важно. Нельзя отдавать немцам радиопередатчики.
Джульетта представила, как с маузером в руке героически обороняет Дом вещания на Портленд-Плейс и в конце концов погибает. От этой фантазии ей стало тепло.
– Мисс Армстронг!
– Да, сэр?
– Не желаете ли послушать речь Черчилля по радио? Я раздобыл немного джина в Министерстве обороны.
– Замечательно, сэр.
Был конец рабочего дня, и Джульетта собиралась в «Посольский клуб» с Клариссой. Но она решила, что не послушать речь нового премьер-министра – значит манкировать своим патриотическим долгом. Хотя она гораздо охотней пошла бы танцевать, чтобы забыть горести своей страны. Особенно учитывая, что Черчилль предлагал лишь неприятный коктейль из крови, тяжкого труда, слез и пота. «Нам предстоит чрезвычайно суровое испытание».
Однако Джульетта прониклась речью и вдруг почувствовала себя очень взрослой и серьезной – хотя это, возможно, из-за джина.
– Как вы думаете, мы справимся? – спросила она.
– Бог знает, – ответил Перри. – Положение тяжелое. Мы можем только сделать все, что от нас зависит.
Они сдвинули стаканы, и Джульетта сказала:
– За победу.
– За мужество, – поправил ее Перри. – Ключевое слово – мужество, мисс Армстронг.
И они осушили стаканы.
