– Если подумать… – начал Кодзабуро Хамамото, держа в руке курительную трубку. За обеденным столом сидели Усикоси, Окума, Одзаки и мы с Митараи.

– Эта ночь очень подходит для необычного признания, которое я хочу сделать. Та, кому не следует слышать мои слова, сейчас спит под воздействием снотворного.

В салон стали заходить люди. Наверное, шестое чувство подсказывало им, что они могут услышать что-то важное. В итоге собрались все, кроме Анана и Эйко. За окнами продолжал бушевать ветер. Заснуть никто не мог. Большие часы в углу салона показывали без десяти три.

– Если вы хотите, чтобы было поменьше народа, можем куда-нибудь переместиться, – предложил Митараи.

– Не стоит… мне все равно. Я не в таком положении, чтобы здесь командовать. Из-за меня люди жили в страхе, и у них есть право выслушать, что я собираюсь сказать. У меня всего одна просьба. – Кодзабуро на секунду замялся. – Чтобы дочь…

– Мы не сможем разбудить Эйко-сан, даже если захотим. Снотворное очень сильное, – заметил Митараи.

– Вот оно что! Теперь я понял. Это вы дали ей снотворное и подожгли кровать? Как вам это удалось? Вы вроде все время были вместе со всеми. Не понимаю…

– Всему свое время. Давайте по порядку. Если я в чем-то ошибусь или что-то выпущу, прошу меня поправлять.

Обитатели дома стали устраиваться за столом в надежде, что убийства раскрыты и их страхам пришел конец.

– Я все понял. Но, скорее всего, в этом не будет необходимости, – сказал Кодзабуро.

– Мне пришлось порядком поломать голову, прежде чем я сообразил, каков был мотив для убийства Уэды, – сообщил Митараи. Он говорил энергично, с пылом, как бы стремясь поскорее выложить все, что ему известно. – Впрочем, этим не ограничивалось. По правде сказать, мотивы было установить трудно во всем этом деле. Но с Уэдой особенно. У вас не было никаких причин его убивать.

С Кикуокой я все сразу понял. Именно его вы хотели убить. Поначалу вы так и планировали. Именно ради этой цели потратили столько денег и времени, чтобы соорудить этот «хитрый» дом. Только чтобы убить Кикуоку. Но дело в том, что намерение убить его было и у Уэды тоже. Вы отрабатывали свой план, а Уэда мог объехать вас сбоку и опередить. Это стало бы для вас ударом. Я прав?

– Кикуоку должен был убить именно я. Для этого существовали причины. В противном случае я не исполнил бы свой долг, – ответил Кодзабуро.

Некоторое время тому назад я заметил странности в поведении Кохэя и Тикако. Это было, когда они вернулись с похорон дочери. Я стал их расспрашивать, очень настойчиво, и в конце концов они признались, что наняли Уэду убить Кикуоку.

Я занервничал и сказал Кохэю и Тикако, что верну им деньги, заплаченные Уэде, если они откажутся от договоренности с ним. Я им верил – и думаю, что Кохэй-сан сделал бы, как я просил. Но Уэда не пожелал отойти в сторону. Он был человек упрямый и в то же время имел понятие о чести и благородстве. Он сам страшно ненавидел Кикуоку и тоже имел с ним счеты.

Получалось, что Кикуоку ненавидели со всех сторон.

– Из-за чего счеты? – решил уточнить следователь Усикоси.

– Нам это может показаться неважным. Кикуока как-то оскорбил мать Уэды. Его мать живет в Осаке, и у нее возник конфликт с соседом, из-за земли. В соседском доме случился пожар, сгорел забор, разделявший два участка, и граница между ними как-то растворилась. Мать Уэды вроде как устроила на спорной земле парковку для соседских авто и брала за это деньги, и сосед подал на нее в суд. Она уперлась, уступать не захотела. Ввязалась в тяжбу, а чтобы судиться, нужны деньги. Кикуока назвал ее «упрямой старой вешалкой» и добавил еще что-то в этом роде. Вот Уэда на него и обозлился, хотя вряд ли до такой степени, что захотел убить. Впрочем, не мне рассуждать о таких вещах…

– И вы решили убить Уэду. Подумали, почему нет, раз можно использовать это убийство для тщательной подготовки расправы над Кикуокой. И следствие можно запутать… Для этого вы и шнурок к ножу привязали. Так?

– Верно.

Я бросил взгляд на супругов Хаякава. Тикако уставилась в пол, а ее муж не сводил глаз с хозяина.

– Репетируя главное убийство, вы привязали шнурок к ножу – точнее, к рукоятке, – которым зарезали Уэду, хотя никакой необходимости в этом не было. Раз провернув этот трюк, решили прибегнуть к нему снова, когда убили Кикуоку. Но я не могу понять одного: зачем вы привязали Уэду веревкой к кровати за правую руку?

– Я и сам толком не знаю. Потерял голову, был не в себе. Это точно. Я никого прежде не убивал ножом, представить не мог, что получится. Боялся: а вдруг он, полуживой-полумертвый, выберется из комнаты. Хотя нет, я уже потом об этом подумал…

– Как же вы в одиночку справились с таким здоровяком? Он же в силах самообороны служил, – задал вопрос Окума.

– М-м… Пришлось прибегнуть к хитростям. Мы много раз говорили с ним о силах самообороны, он мне доверял, но, сколько бы я ни усыплял его бдительность, все равно шансов одолеть его у меня не было. Думаю, их даже специально обучали отражению неожиданного нападения.

Я понимал, что после убийства меня может кто-нибудь случайно увидеть в коридоре, поэтому специально надел куртку, чтобы скрыть следы крови, которая могла забрызгать свитер. Но у куртки было и другое предназначение. Войдя в комнату Уэды…

– Как вы туда проникли? – спросил Усикоси.

– Просто постучал в дверь, назвался, и он меня впустил. Все просто. У него не было причин думать, что я собираюсь убить его и Кикуоку. А Кохэй не говорил ему, что я имею какое-то отношение к отмене заказа на Кикуоку.

– Хм… Ладно, продолжайте, – сказал Окума.

– Я вошел, снял куртку и взглянул на Уэду. Если б мог, я сразу ударил бы его ножом, но это было совершенно невозможно. Уэда – настоящий здоровяк с сильными руками, и особенно я опасался его правой. Я не знал, как поступить, в голове все смешалось. Нож лежал у меня в кармане, и я думал лишь об одном: будет гораздо легче, если правая рука Уэды будет привязана к кровати. И, подумав как следует, я решил реализовать свой план.

Я протянул ему куртку, сказав, что она мне велика и я отдам ее ему, если придется впору. Уэда надел куртку, застегнул пуговицы, но, конечно, она оказалась мала. «Да, тесновата», – сказал я и перепрятал нож в правый рукав свитера. Потом взял его за воротник и раздвинул обшлага куртки, как бы желая снять ее. Уэда стоял спокойно. Стянув куртку с плеч, я резко дернул ее вниз. Куртка была ему тесна, и на секунду обе руки Уэды оказались скованными. Но и в этот момент он еще не понял моих намерений. Я вытряхнул из рукава нож и изо всех сил всадил его в левую сторону груди Уэды. Наверное, он подумал, что нож пронзил его насквозь и вышел из спины. Я до сих пор помню, с каким изумлением Уэда смотрел на меня.

Стянув с него куртку, я надел ее на себя. Свитер был темный, и кровь на нем в глаза не бросалась. И на руки, к счастью, почти не попала.

Свитер я спрятал в своей комнате, в нижнем ящике платяного шкафа. Мне повезло – при осмотре комнаты сотрудники полиции были очень вежливы и не стали рыться в моих вещах. Впрочем, на свитере практически нет следов крови.

Неудивительно, что я чуть с ума не сошел после того, что совершил, а придя в себя, понял, что привязал уже мертвого Уэду за правую руку к спинке кровати.

Рассказ Кодзабуро, похоже, поверг всех его слушателей в глубокий шок.

– Убийца, даже всадив нож в сердце жертвы, вовсе не чувствует себя спокойно. А вдруг она не умерла? Что, если еще жива? У меня не было времени на устройство трюка со снежком. Я хотел покинуть комнату Уэды как можно скорее.

– И вы решили использовать ядро, чтобы запереть комнату? Сделали так, как говорил нам студент? – спросил Усикоси.

– Совершенно верно.

Далее слово взял Митараи:

– Хоть вы и потеряли голову, как утверждаете, но, привязав руку Уэды к кровати, вы ясно дали понять, что преступник побывал внутри запертой комнаты. Однако в комнату, где произошло второе убийство, которая тоже была заперта изнутри, вы не заходили. Благодаря этому вам удалось основательно запутать следствие.

Умиравший Уэда сообразил, что лежит с задранными кверху руками, и попытался оставить предсмертное послание. Поднятые в форме буквы V руки в японской семафорной азбуке означают слог «ха». В японской азбуке большинство слогов обозначаются двумя взмахами сигнальщика, и только «ха» изображается одним.

Однако проблема в том, что «ха» может указывать не только на Хамамото, но и на Хаякаву. Поэтому Уэде надо было изобразить хотя бы что-то похожее на «ма». Но этот слог требует два движения – правая рука горизонтально отставлена в сторону, левая опущена по диагонали, на тридцать-сорок градусов от уровня правой, и перекрещивание флажков в одной точке над головой сигнальщика. Соединить эти две отдельные позы в одну невозможно, не говоря уже о том, что руками Уэда уже подавал сигнал «ха».

Но у него еще были ноги. Семафорная азбука – это передача текстовых сообщений с помощью флажков, которые держит в руках сигнальщик. Ноги при этом остаются свободными. И Уэда старался изобразить слог «ма» ногами. Вот почему его ноги застыли в такой позе. А точку пересечения флажков он нарисовал кровью на полу рядом с собой. Вот вам разгадка нарисованного кровью круга и странной «танцующей» позы трупа. В библиотеке я взял энциклопедию и проверил сигналы семафорной азбуки.

Теперь переходим к убийству Эйкити Кикуоки…

– Погоди, Киёси! – сказал я. – По первому убийству еще столько вопросов осталось!

В салоне произошло движение; видно было, что остальные слушатели согласны со мной. Это типично для Митараи – когда он сам уже во всем разобрался, нормальное объяснение из него надо клещами вытягивать.

– А как же те две палки? Как они оказались в снегу?

– А кукла, которая заглянула ко мне в окно?

– А как объяснить крик, раздавшийся спустя полчаса после убийства?

– Вот вы о чем! – удивился Митараи. – Ладно. С чего начнем? Хотя все это, конечно, связано. Кадзуми, ну с этими палками ты, надеюсь, разобрался? Чтобы на снегу не оставались следы, можно пятиться назад в согнутом положении и стирать их руками. Притом что возвращаешься тем же путем, по которому шел. Но этот способ никуда не годится, потому что сразу понятно, как это сделано. Каков же выход? Очень простой. Надо, чтобы снова выпал снег. Достаточно только над тем местом, где остались следы.

– Но как это сделать? Бога молить? Да еще чтобы прошел там, где следы… Это же невозможно, – засомневался я.

Митараи посмотрел на меня с недоумением:

– Надо сделать наоборот. Пройти там, где может выпасть снег.

– Что? Откуда же он упадет?!

– С крыши, разумеется. Надо, чтобы он упал с крыши. По счастливому стечению обстоятельств, выпавший раньше снег был пушистым, легким. Обычно с крыши он падает вертикально, прямо под карниз, если его не сдувает ветер, конечно. Но мы имеем дело с домом, имеющим наклон, поэтому снег соскальзывает с крыши и падает метрах в двух от карниза.

– Ух ты! – раздался возглас Усикоси.

– Снег мог упасть лишь параллельно линии крыши, и пройти можно было только по этой линии, не отклоняясь от нее. Желательно было заранее как-то ее обозначить, чтобы пройти по ней туда и обратно. Но как это сделать? Прочертить направляющую? Вдруг пойдет снег и ее станет не видно… Вот тебе и причина. Понял?

– Нет, не понял. Палки-то зачем втыкать?

– Это же метки! Воображаемая линия между двумя палками как раз проходит под самым краем крыши. То есть именно туда падал снег, и именно по этой линии надо было пройти. Он отошел подальше, чтобы видеть весь дом, провел воображаемые линии от края крыши до земли и поставил в этих точках палки. Ночью, бывает, плохо видно под ногами. А так все четко. Ориентир туда – палка у западного края дома, обратно – та, что у восточного края. На обратном пути он, как смог, замел следы. А под конец убрал палки и сжег в камине… Конечно, этой головной боли можно было избежать, если бы после убийства Кадзуя Уэды снег не прекратился. Но он прекратился, и пришлось прибегнуть к фокусу.

– Ты хочешь сказать, что, убив Уэду, он забрался на крышу и сбросил с нее снег?

– Точно. Устроил небольшой снегопад.

– Вот оно что…

– Пошли дальше…

– Постой! А что же кукла? Зачем ее расчленили и разбросали возле десятого номера? В чем причина?

– Ну это же очевидно. Туда он не мог насыпать снега. Слишком далеко от крыши.

– Что? То есть… опять следы…

– Что касается ступенек, ведущих в десятый номер, то у него была возможность не оставить на них следы. Для этого надо было перелезть через перила на внешнюю сторону и пройти по самому краешку лестницы. Проблема состояла в том, что делать со следами от западного угла дома до лестницы и у самых ступенек. Поэтому он бросил на снег куклу и перешел по ней.

– Ага!

– Но расстояние от лестницы до места, где он мог замаскировать следы, сбросив снег с крыши, было великовато, поэтому он разобрал куклу, разбросав ее руки и ноги так, чтобы, ступая по ним, добраться до угла дома.

– Ого!

– Вот почему была выбрана кукла, у которой можно отсоединить конечности.

– Эх! Почему мы об этом не подумали, ведь все так просто!.. Но ведь… Кукла заглянула в окно Аикуры-сан. Это произошло до?.. или?..

– Нет, это была только голова. Если подумать, зачем это понадобилось…

– Позвольте, я сам объясню, – изъявил готовность помочь разбирательству его поступков Кодзабуро, заметив, что многочисленные вопросы начинают раздражать Митараи. – Как только что было сказано, части разобранной куклы сыграли роль камешков, по которым можно перейти через ручей. С их помощью я выбрался на свои следы, отмеченные вешками, и, кое-как сровняв их со снегом, вернулся в дом. В руках у меня была голова Голема. Я собирался отнести ее в третий номер и, спрятавшись там или в соседней библиотеке, тихо дождаться утра.

Для всех я уже лежал в постели в своей комнате в башне, поэтому громыхать подъемным мостом было нельзя до утра, когда, услышав этот звук, все могли подумать, что я проснулся и направляюсь в главный дом. Я хотел дождаться семи часов и, пока никто не встал, опустить и поднять лестницу, сымитировав ранний подъем.

Голова куклы все еще оставалась у меня в руках; бросить ее на ночь на снегу я не решался, боялся, что влага и холод ей повредят. Поначалу хотел отнести ее в третий номер, но поскольку еще предстояло идти туда, чтобы переждать ночь, подумал, что меня может кто-нибудь увидеть, если я буду сновать туда-сюда. И я потащился с ней на крышу по лестнице, вмонтированной в стену возле моего перекидного мостика. А перед этим я заранее оставил дверь, ведущую на мост, слегка приоткрытой, чтобы можно было протиснуться через эту щель.

Сбросив снег, я спустился с крыши с уверенностью, что дело сделано, но, на мое несчастье, Эйко проснулась и захлопнула дверь. Снаружи она не открывается, и если б даже я попытался как-то с ней справиться, бесшумно это сделать было невозможно. Меня могли увидеть, и тогда я наверняка попал бы под подозрение. Ведь Уэда был уже мертв. Я не мог допустить, чтобы меня арестовали до того, как я убью Кикуоку.

Оказавшись запертым на продуваемой ветром крыше, я стал ломать голову в поисках выхода. На крыше установлен резервуар с водой, на котором закреплена трехметровая веревка. С ее помощью техники залезают на резервуар для проверки и ремонта. Веревка слишком коротка, чтобы спуститься по ней на землю. По лестнице я мог спуститься только к мостику в башню, а толку-то… Привязать веревку к нижней ступеньке лестницы? До земли все равно оставалось слишком много. Но даже если б я оказался на земле, что дальше? Перед тем как лезть на крышу, я запер дверь салона изнутри. Таким образом, путь в главный дом и в мою башню был заблокирован, и подозрение в убийстве тут же ложилось на меня. Тут я наконец обратил внимание на то, что все еще держу в руках голову Голема, и мне пришла в голову мысль: нельзя ли, используя голову куклы и трехметровую веревку, как-то вернуться в дом? И ответ на этот вопрос нашелся.

Мой расчет был таков: привязав веревку к перилам, установленым по периметру крыши, я спущусь по ней до окна Аикуры-сан. Увидев в окно Голема, та испугается и поднимет крик. Эйко только что закрыла дверь, по которой я мог попасть в дом, и вряд ли успела заснуть. Услышав крик Аикуры-сан, она наверняка вскочит. А я, рассчитав время, поднимусь обратно на крышу, отвяжу веревку и закреплю ее на перилах над комнатой Эйко. После этого останется только громко крикнуть. Я надеялся, что Эйко подойдет к окну и, отперев его, выглянет наружу. Она девушка решительная, так что у меня были все основания так думать.

Что бы она сделала, не увидев ничего под окном? Наверняка бросилась бы в комнату Аикуры-сан – узнать, в чем дело. Если повезет, в спешке она забудет закрыть окно, и я смогу спуститься по веревке в ее комнату. А перед этим заброшу голову Голема как можно дальше от западного края крыши.

Если Эйко войдет к Аикуре-сан в первый номер, я сумею выскользнуть из второго, где живет дочь, и быстро опущу перекидной мост, сделав вид, что поспешил на крик из своей комнаты в башне.

Но Эйко может не заходить в комнату Аикуры-сан и выяснять, что там произошло, стоя в дверях. В таком случае мне придется спрятаться в платяном шкафу и сидеть там до утра. И если она зайдет в первый номер и выйдет оттуда в тот момент, когда я буду опускать мост из главного дома, объяснить, как так получилось, будет очень трудно. Кроме того, Эйко может вообще не открыть окно, или Канаи могут увидеть, как я влезаю через окно в ее комнату. Короче, пан или пропал. Но я хорошо знал характер Эйко, поэтому шансы на то, что мой план сработает, были достаточно высоки. И в итоге все прошло как по маслу.

– Да уж, голова у вас работает! – чуть ли не с восхищением заметил Усикоси. – Я бы на вашем месте постучал дочке в окошко и попросил меня пустить.

– Я тоже об этом думал. Была такая мысль. Но ведь я еще не сделал того, что собирался сделать.

– Не убили Кикуоку… – уточнил Митараи. – Усикоси-сан, я чувствую, вы удивлены. Но послушайте, что произошло дальше. У вас ноги подкосятся от удивления. План просто замечательный. Я снимаю шляпу перед его автором.

– Убийство Кикуоки… Но мы были вместе, когда оно произошло. Сидели и пили коньяк. Как такое могло быть?.. – недоумевал Усикоси.

– А сосулька? Когда мы сюда приехали, я взглянул на башню. Как и следовало ожидать, на ней висело множество большущих сосулек.

– Сосулек?! – в один голос восклинули удивленные детективы.

– Но разве это был не нож? – крикнул Окума. – Кикуоку убили ножом!

– Ножом в сосульке, – проговорил Митараи, будто печатая каждое слово. – Нож был подвешен на шнурке под карнизом, и получилась сосулька, на конце которой торчало острие ножа. Правильно?

– Все верно, – отвечал Кодзабуро. – Здесь, на севере, вырастают гигантские сосульки. Больше метра бывают. После того как моя сосулька выросла, я опустил ее конец в горячую воду, обнажив лезвие ножа. Оружие готово. Я хранил его в холодильнике.

– Вот оно что! Теперь понятно, откуда взялся шнурок… Ловко, ничего не скажешь! Но…

– Да, вы правы. Однако сделать из сосульки оружие оказалось не так просто. Чтобы получилось то, что мне нужно, времени понадобилось изрядно.

– Но почему обязательно сосулька? Зачем понадобилось прилеплять к ножу сосульку? – спросил Усикоси, опередив меня. Я собирался задать тот же вопрос. – Точнее, я понимаю, как вы изготовили свое оружие, но каким образом вам удалось…

– Конечно же, с помощью силы скольжения.

– Но как?! – непроизвольно восклинули в один голос несколько человек, и я в том числе.

– Спустил эту штуку вниз по лестницам. Как вы помните, в восточном и западном крыле дома есть по лестнице. Если опустить перекидной мост в башню, то от окна кухни в башне до вентиляционного отверстия в четырнадцатом номере можно провести совершенно прямую линию. Получится что-то вроде длинной крутой детской горки. Вот для чего были спроектированы эти странные лестницы, делящие дом на две части.

– Э… минуточку! – невольно вырвалось у меня. Чего-то в объяснении Хамамото недоставало. – Вы сказали, что спустили вделанный в сосульку нож с этой горки… Он же должен был застрять где-нибудь на лестничной площадке.

– С какой стати? Между лестничными площадками и стеной двадцатисантиметровые щели.

– Вы были уверены, что сосулька в них проскочит? Но ведь лестницы довольно широкие. Откуда у вас уверенность, что нож полетит как надо? А вдруг он попал бы в середину лестницы? Почему вы думали, что он обязательно проскользнет с краю?.. А! Я, кажется…

– Именно так. Исключительно ради этого я и построил дом с наклоном. Если покатость имеет дом, значит, лестницы тоже. За счет этого длинная горка превращается, выражаясь фигурально, в подобие воронки между лестницей и стеной. Дом наклонен на юг, поэтому нож обязательно должен был проскользнуть по южному краю лестницы.

– Вот это да!

Я не мог скрыть своего восхищения, впрочем, как и все остальные. Будь с нами Эйко, какие хвалебные слова она нашла бы для отца, которым так гордилась?

– Вы говорите, что сосулька наверняка проскочила бы в двадцатисантиметровую щель между лестничными площадками и стеной, – включился Усикоси. – Я представить себе не мог, что кто-то специально построит целый особняк, чтобы убить одного человека. Тем более кривой… Однако есть вопрос. Выходит, сосулька влетела в четырнадцатый номер через вентиляционное отверстие? Но…

В голосе Усикоси послышались страдальческие нотки:

– Пришлось изрядно поэкспериментировать, прежде чем проделать вентиляционное отверстие в нужном месте – чтобы, пустив сосульку с самого верха перекидной лестницы, без применения дополнительной силы угодить ею прямо в четырнадцатый номер. Правильно?

Я понял, что хочет сказать Усикоси.

– Однако как раз посередине этой длинной горки расположен третий номер, Зал тэнгу. И там нет никаких направляющих, по которым могла бы проскользнуть сосулька!

– А вот и есть!

– И что же они собой представляют?

– Носы тэнгу.

– Что-о?! – Возглас удивления вырвался сразу у нескольких человек, у меня в том числе.

– Южная стена, на которой висят маски, находится в глубине комнаты. Окно постоянно приоткрыто сантиметров на тридцать. Как говорят, для вентиляции, хотя в ней, по большому счету, нет необходимости. Вам не показалось это странным?

– Вот оно что! Среди этих многочисленных тэнгу должны быть носы, выстроенные по диагонали и служащие как бы продолжением лестницы. Но на стене, сверху донизу увешанной масками, эта линия незаметна… Камуфляж! Хитро придумано, ничего не скажешь.

– Сколько же времени понадобилось, чтобы все это наладить?

– Да, пришлось изрядно повозиться. Каждая маска должна быть на своем месте. Все зависит от скорости движения сосульки… Приходилось принимать во внимание массу всего… Просто не хочу хвастаться.

– Нет уж, рассказывайте всё, – сказал Усикоси.

– Так или иначе, времени у меня было достаточно. Под разными предлогами я посылал за чем-нибудь Кохэя и дочь и, оставшись один, продолжал эксперименты. Меня беспокоило, не расколется ли сосулька по пути вниз, не растает ли от трения. Все-таки ей предстояло преодолеть приличное расстояние. Конечно, можно было вырастить сосульку и длиннее, и толще. Это не проблема. Но в таком случае оставшийся в четырнадцатом номере лед мог бы не растаять полностью за ночь, включи я отопление даже на полную мощность. Если б на полу осталось слишком много воды, тоже была бы проблема. Мне требовалась сосулька по возможности тонкая и короткая, но способная долететь до четырнадцатого номера, не растаяв по дороге. Мои опыты показали, что сосульки достигают цели в считаные секунды и, против ожидания, почти не тают от трения.

– Но вас, наверное, беспокоила проблема воды, выделяющейся при трении?

– Совершенно верно. Я всерьез подумывал, не сделать ли сосульку из сухого льда. Но его надо было где-то купить, а это могло вызвать подозрения. Пришлось отказаться от этой мысли. А чтобы на воду от растаявшей сосульки не обратили внимания, я опрокинул на тело Кикуоки вазу с цветами.

Вообще из-за воды пришлось изрядно поломать голову, когда я проводил испытания сосулек. Во-первых, немного воды оставалось на лестницах. Во-вторых, когда сосулька влетала в четырнадцатый номер, капли падали в коридор цокольного этажа и на стену под вентиляцией, и кто-то мог их заметить. Впрочем, освещение в коридоре было неважное, и я надеялся, что к утру в теплом доме вода испарится. Ведь ее было совсем немного.

– Ну с этим все понятно. Но больше всего меня удивили носы тэнгу, – заявил Митараи. – И я вспомнил дискуссию об экспорте масок тэнгу.

– Это ты про что? – спросил я.

– Как-то, довольно давно, Америка заказала в Японии большую партию таких масок. Изготовителям это принесло солидную прибыль. Воодушевившись, они наделали много масок окамэ и хёттоко и отправили их за океан, но те там не пошли.

– Почему же?

– Американцы использовали маски тэнгу в качестве вешалок. Глядя на нос тэнгу, наверное, только японцам не приходит в голову, что на него можно что-то повесить.

– Однако на отрезке от лестницы до вентиляционного отверстия для ножа нет никакой направляющей, – заметил Окума.

– Вы правы. Но там нож летит на такой скорости, что ему не надо никакой опоры. А на выходе из Зала тэнгу перед вентиляцией есть лепное украшение – выступающие из стены узлы, – по которым сосулька может скользить дальше.

– Понятно. Сосулька проскользила по носам через Зал тэнгу, а на второй лестнице уже не было проблем, – сказал я.

– Так вот почему в четырнадцатом номере такая узкая кровать, да еще привинченная к полу… – Это были первые слова детектива Одзаки, с тех пор как все перешли из Зала тэнгу в салон.

– За счет этого обеспечивалось такое положение тела жертвы на кровати, при котором нож попадал прямо в сердце. И еще тонкое электрическое одеяло. Его специально подложили в четырнадцатый номер, чтобы нож легко прошел сквозь него. Будь вместо него футон или толстое одеяло, план убийства вряд ли сработал бы… Реальность – странная штука. В данном случае имело место как совершенно неожиданное везение, так и несчастное стечение обстоятельств.

– Что вы имеете в виду? – в унисон вырвалось у Окумы и Усикоси.

– В чем гениальность замысла? Сосулька тает, остается один нож, и складывается впечатление, что человека зарезали. К тому же перед этим с ножом в груди находят Кадзуя Уэду. В результате все начинают думать, что оба убийства совершены одним и тем же способом.

– Так, и что?

– Чтобы лед гарантированно растаял, Хамамото-сан распорядился включить на ночь отопление посильнее. И это помогло реализации его плана – Кикуоке стало жарко, и во сне он скинул с себя одеяло. Нож вошел в него как в масло. А невезение состояло в том, что он заснул лежа ничком. Согласно замыслу, нож должен был поразить спавшего на спине Кикуоку в самое сердце. Однако у него была привычка спать на животе, поэтому нож угодил ему в спину с правой стороны.

Но вслед за неудачей последовала новая удача. Наверное, можно сказать, совершенно неожиданная. Кикуока… как бы это выразиться… был трусоват. Убийство шофера так его напугало, что, запершись на все три замка, он не успокоился и еще подвинул к двери диван, а на него взгромоздил кофейный столик. После того как в него вонзился нож, тяжелораненый, он попытался выбраться из комнаты в коридор, но не сумел. Нож не попал в сердце, и, не воздвигни Кикуока эту баррикаду, он вполне мог бы добраться до салона. Последних сил хватило лишь на то, чтобы оттолкнуть столик и перевернуть диван. Он рухнул на пол, и преступление приобрело черты, схожие с убийством Уэды, на что Хамамото-сан не рассчитывал, – преступник оставил в комнате следы.

– Вы правы. Мне очень повезло. Был всего один неудачный момент, и вы за него ухватились.

Казалось, Кодзабуро ничуть не расстроен тем, что разоблачен.

– О! Вспомнил! – воскликнул на весь салон Усикоси. – В тот вечер, когда умер Кикуока-сан, в одиннадцать часов, мы пили в башне коньяк, и вы завели одну мелодию. Как она…

– Это была «Песня расставания».

– Вот-вот.

– Дочери не нравится этот этюд, а это была первая вещь Шопена, которую я услышал.

– И я тоже, – сказал Усикоси. – Хотя, кроме нее, я так больше ничего и не запомнил.

– А эту, наверное, со школы помните, – предположил Окума.

– Эх, почему я вспомнил название этой мелодии в тот вечер? – с сожалением проговорил Усикоси, а я подумал: «Если б тогда он действительно докопался до сути, исход этого дела оказался бы не таким любопытным».

– Я понял, как было дело, услышав, что Голем заглядывал в окошко Аикуры-сан, – сказал Митараи, поднимаясь с места. – Сразу сообразил, что это дело рук кого-то, кто часто пользуется перекидным мостом между главным домом и башней. Никто другой не смог бы реализовать план, связанный с доступом к этому мосту, который является территорией Хамамото-сан.

Однако установить обстоятельства, в которых были совершены преступления, еще не значит установить личность преступника. С помощью эксперимента можно легко объяснить, как действовал преступник, но определить, кто он… ведь им мог быть не только Кодзабуро Хамамото.

Эта мысль заставила всех погрузиться в раздумье.

– Чтобы не растекаться мыслью по древу, скажем так: кроме него, убийство могли совершить обитатели первого и второго номеров, а также Тикако Хаякава, если она побывала в комнате в башне в то время, когда было совершено преступление.

До сих пор мы исходили из того, что сосулька была пущена с самого верха. Но нельзя исключать и другого варианта: например, кто-то сильным толчком запустил ее с более низкой точки – с лестницы, по которой с цокольного этажа можно подняться к третьему номеру, уже за Залом тэнгу. Поскольку мотив преступления был мне не ясен, я допускал, что каждый мог изготовить орудие убийства, вырастив сосульку у себя за окном; ведь на улице – холодильник. И я подумал, что не остается ничего другого, как услышать объяснения от самого преступника. Иначе говоря, надо было придумать способ припереть его к стене, чтобы он признался в содеянном и описал все в подробностях. Лично я против грубых методов воздействия, чтобы добиться чего-то от человека. Это не в моем характере.

Митараи покосился на Одзаки.

– Я уже догадался, кто убийца, и решил вывести его на чистую воду, якобы нацелившись на самое дорогое, что у него есть, – жизнь дочери. Заставил его думать, что кто-то собирается убить ее тем же самым способом, которым сам он расправился с Кикуокой. Единственное, как это можно было сделать, – оставить ее спать на той же кровати в четырнадцатом номере. Отец не мог рассказать полиции, почему и как некто собирается убить его дочь, не раскрывая следователям, что он сам убийца, поэтому решил защищать Эйко в одиночку. Условия были самыми подходящими – ненастье разыгралось не на шутку. Э-э… а метель-то вроде кончилась.

Ветер действительно стихал.

– План убийства Кикуоки зависел от погоды – чтобы заглушить звук, который издавала скользящая по лестницам сосулька, требовался аккомпанемент ветра.

– Ага! Так вот почему Кикуока был убит сразу после убийства Уэды! – сказал я.

– Правильно. Преступник не мог не воспользоваться разыгравшейся в ту ночь непогодой. Иначе пришлось бы ждать следующего снегопада, а когда он будет, никто не знал… Впрочем, полностью погасить подозрительные звуки не смогла даже метель. Стоило приложить ухо к дверной раме или балке, и…

– Шуршание змеи! Женские всхлипы! – воскликнули детективы.

– Трюк с сосулькой можно исполнить только зимой. Это абсолютно необходимое условие. Для меня же не имело никакого значения – буря за окном или тихо, как на кладбище. Для реализации моего плана было все готово.

Конечно, Хамамото-сан не знал, кто собирается убить его дочь, и не мог никому довериться. Но ему было известно, как погиб Кикуока, и он боялся, что ему хотят отомстить тем же способом, полагая, что роль мстителя может взять на себя кто-то из подчиненных Кикуоки.

Хамамото-сан рассуждал так: если дверь на перекидной мост в башню закрыта, открыть ее без шума практически невозможно, поэтому можно предположить, что предполагаемый убийца пустит сосульку пониже моста, с верхней точки лестницы в восточном крыле дома.

Дальнейший ход мыслей Кодзабуро-сан угадывался с трудом. Что он предпримет? Стопроцентной уверенности у меня не было. Направится в восточное крыло, на лестницу, чтобы оказаться лицом к лицу с преступником? Выберет он этот путь или предпочтет занять позицию на западной лестнице и попытается остановить смертоносное оружие? Хотя такое трудно себе представить. Он мог действовать несколькими способами. Положить на западной лестнице кирпичи и направиться к восточной. Однако в конце концов я пришел к выводу, что Хамамото-сан будет действовать совершенно иначе. Пойдет в третий номер и поснимает со стены маски тэнгу.

Со всех сторон в который уже раз раздались возгласы удивления.

– Конечно, я не был уверен на все сто, что будет именно так. Он мог оставить маски на месте и попытаться остановить сосульку другим способом. Здесь как в азартной игре – можно было делать ставки. До утра оставалось еще много времени; Хамамото-сан не знал, когда появится преступник. Так или иначе, лучше было не мозолить людям глаза. Положив кирпичи на лестнице, он не мог быть уверен, что они остановят сосульку, а торчать на лестнице всю ночь, поджидая убийцу, тоже не вариант.

Решающее значение имели маски тэнгу с торчащими носами. Сняв некоторые их них, он мог их сжечь или отломать им носы и таким образом почти наверняка блокировать нападение со стороны восточной лестницы. Я решил, что именно так он и поступит.

Если мы застанем Кодзабуро-сан снимающим со стены маски, ему не отвертеться, думал я. К тому времени я уже убедился, что это он провернул фокус с убийством Кикуоки в собственной постели, но решил действовать самостоятельно, пока не привлекая полицию. Может, и не следует это говорить, но недолюбливаю я ее, что поделаешь… Хамамото-сан подумал, что его дочь оказалась в опасности, но не обратился к полиции за помощью или советом. Конечно, это показалось мне неестественным. Почему он этого не сделал? Причина могла быть только одна – потому что он сам преступник.

Но как накрыть его с поличным? Это была самая трудная задача. Укрыться и ждать в соседнем помещении – в библиотеке? Но Кодзабуро-сан, перед тем как войти в третий номер, скорее всего, проверил бы библиотеку. Там он застал бы кого-то из нас, и в этом не было бы ровным счетом ничего противоестественного. И неважно, что к тому времени я уже разгадал трюк, с помощью которого был убит Кикуока. Конечно, как заказчик постройки такого странного кривого дома Кодзабуро-сан оказывался в очень непростом положении, однако он мог спокойно утверждать, что все случившееся в доме произошло совершенно случайно и он лично не заметил изъяна в планировке лестниц, который, как оказалось, мог привести к убийству людей.

Я уже не говорю о том, что ему куда лучше, чем мне, известны все уголки в доме, где можно спрятаться. Ведь этот дом Кодзабуро-сан спроектировал сам. В соперничестве с ним у меня не было ни малейшего шанса на победу. Предположим, я поднялся бы по лестнице спустя какое-то время после него и застал его с масками в руках, которые он только что снял. Толку от этого было бы мало. Он сказал бы, что, страдая от бессоницы, решил заглянуть в Зал тэнгу и обнаружил, что кто-то проник туда и сбросил маски на пол.

Таким образом, надо было застать Кодзабуро-сан в тот момент, когда он снимал маски со стены. Во избежание всяких последующих разговоров и толкований и для внесения полной ясности в ситуацию требовалось, чтобы он сам все подтвердил. А для этого я должен был подыскать подходящее место, где бы спрятаться. И такое место, самое лучшее во всем доме, было найдено.

– Блестящий замысел! Просто великолепно! – Кодзабуро не скрывал эмоций. – Но как вы смогли сделать маску Голема? Времени же совсем не было. Где вам удалось ее раздобыть?

– Я же забрал голову на экспертизу. И попросил своего знакомого художника сделать маску.

– Можно посмотреть?

Митараи передал маску Кодзабуро.

– О-о!.. Замечательная работа. Всё до последней царапинки. Чувствуется рука мастера. Вы на Хоккайдо его нашли?

– Я думаю, такие мастера есть только в Киото. Маску сделал наш с Кадзуми общий приятель, известный в Киото мастер-кукольник.

– О! – невольно вырвалось у меня. «Тот самый!»

– Как же вы успели съездить в Киото?

– Вечером тридцать первого я съездил в деревню и позвонил ему оттуда. Он сказал, что сможет сделать маску к утру третьего января, не раньше. Вот почему итог этого дела был подведен в ночь с третьего на четвертое.

– Целых два дня работы… – История с маской явно произвела на Кодзабуро большое впечателение.

– Из Киото маску доставила полиция? – поинтересовался я.

– Разве я могу просить полицию о таких вещах?

– Но я что-то не заметил… Когда ты получил готовую маску?

– Какая разница? Это же мелочь. Вы лучше объясните, как в запертом тринадцатом номере убили Кусаку, – обратился к Митараи Окума. Я не имел ничего против.

– Мне до сих пор не понятно лишь одно, – сказал мой друг. – Мотив. Только это. Не могу представить, чтобы человек вашего положения убил кого-то просто так, забавы ради. Я не вижу причин для убийства Кикуоки, с которым вы даже не были толком знакомы. Не могли бы вы объяснить?

– Подожите! А как же убийство в тринадцатом номере? Еще так много моментов требует объяснений, – сказал я.

– Тут нечего объяснять. – Митараи отмахнулся от меня, как от назойливой мухи.

– Давайте все же я объясню, – спокойно предложил Кодзабуро.

– Раз так, надо позвать сюда еще одного человека, у которого есть право это услышать, – промолвил Митараи.

– Вы Анана имеете в виду? – спросил Окума и, встав со своего места, направился в четырнадцатый номер.

– Окума-сан! И еще… – Слова Митараи заставили инспектора остановиться и обернуться. – Не могли бы вы позвать сюда из тринадцатого номера Кусаку-сан?

Сказать, взглянув на лицо Окумы, что он ошеломлен услышанным, значит не сказать ничего. Даже если б перед самым его носом приземлился НЛО и оттуда выскочил пришелец о двух головах, он вряд ли удивился бы больше.

Никто, однако, над ним не смеялся. На лицах всех сидевших за обеденным столом, включая меня, наверняка было такое же ошарашенное выражение.

Кусаку, вошедшего в салон в сопровождении Анана, встретили негромкие приветственные возгласы. Все были обрадованы тем, что череду мрачных событий последних дней нарушила хотя бы одна хорошая новость.

– А вот и воскресший Кусака-кун, – радостно объявил Митараи.

– Так вот кто ездил для тебя в Киото! – догадался я. – Он же призрак Голема, которого увидела Хацуэ-сан, он же поджигатель кровати Эйко-сан…

– Он же поедатель хлеба и ветчины. – Митараи живо усмехнулся. – И еще самый подходящий кандидат на роль трупа. Он все-таки студент-медик, поэтому мы обошлись без лишнего кетчупа вместо крови. Он знает, сколько сердце ее качает.

– В эти дни я ничего не ел и не пил, скрывался в десятом номере или бродил по округе. Потом прятался в шкафу во втором номере. Еще немного, и из меня получился бы настоящий труп! – живо описывал свои злоключения Кусака. Он вообще парень жизнерадостный. Собственно, поэтому Митараи и выбрал его на ту важную роль, которую в итоге и сыграл Кусака.

– Все ясно. Невозможное в теории убийство в запертой комнате было невозможно, потому что его не было, – констатировал я.

– Логике надо доверять. Иначе… – Митараи не закончил.

– Но почему ты не послал в Киото меня?

– Я мог бы это сделать. Но, по правде сказать, из тебя плохой актер. Что было бы, если б кто-то, увидев у тебя в груди нож, догадался, что ты притворяешься? Хлопнул бы тебя по плечу и сказал: «Вставай, хватит дурака валять!» Этим дело и кончилось бы. И потом, «убить» надо было кого-то из гостей Хамамото-сан. Это на него сильнее подействовало… Мне, правда, казалось, что больше, чем на Хамамото, «убийство» Кусаки подействовало на его дочь.

– Значит, записка с угрозой в адрес Хамамото-сан – тоже ваших рук дело? – спросил Усикоси. – Хорошо, что я не провел экспертизу почерков всех, кто был в этом доме!

– Вот кто был готов сделать это за меня, – сказал Митараи, хлопая меня по плечу.

– Но уж нас-то не следовало вводить в заблуждение, – заявил детектив Одзаки, в чьем голосе звучало раздражение.

– Хм! Хотите сказать, раскрой я вам свой план, вы тут же его одобрили бы? – с иронией в голосе проговорил Митараи.

– Так вы, значит, в нашем управлении у шефа добро получили… – с нотками восхищения в голосе проговорил Окума.

– Так ведь это был самый сложный момент во всем деле.

– Да уж.

– Пришлось долго уговаривать по телефону Накамуру-сан из главного управления, чтобы тот убедил ваше начальство. Еле уговорил.

– Да-а, у Накамуры-сан глаз наметанный, – пробормотал Усикоси. Расслышал его слова только я.

– Ну, больше вроде добавить нечего, так что…

Митараи прервал Усикоси:

– Точно! Теперь понятно, почему вы в ночь убийства Кикуоки настойчиво рекомендовали Ёсихико и Эйко остаться и поиграть в бильярд. Ведь с ними остался полицейский, а более надежного алиби придумать невозможно.

Кодзабуро кивнул, не произнеся ни слова. Отцовская любовь… Роковая слабость, из-за которой он угодил в ловушку, поставленную моим другом.

– Усикоси-сан, вы слышали что-нибудь от этого человека насчет того, что он собирается делать? – тихо спросил Одзаки.

– Слышал. Имя подозреваемого и так… в общих чертах. Я сказал, пусть он действует по своему плану.

– То есть возражать не стали, промолчали?

– Ну да. А ты считаешь, я неправильно решил? Парень-то оказался головастый.

– Вы думаете? Я лично не уверен. По-моему, он только строит из себя. На эффект давит, – с досадой выдавил из себя Одзаки и замолчал.

– С разными людьми он ведет себя по-разному.

– А-а… вот еще что. Волосок, который я приклеил на двери четырнадцатого номера. Когда вы пошли вместе с Хамамото и покрутили ручку, он, наверное, упал? – вспомнил Одзаки.

– Ну да… надо думать. И еще. Я подумал о шнурке, выпачканном в крови, когда убили Уэду. Кровь в него впиталась. А в случае с Кикуокой ничего такого не было, хотя в обоих случаях шнурки касались крови. Я должен был заметить…

– Ну что ж, если больше ничего нет, я хотел бы получить ответ на вопрос, который интересует меня больше всего.

В манере Митараи говорить – бесстрастной, деловой – чувствовалось что-то бездушное, от чего кололо в груди. Стиль у него такой в подобных ситуациях. Однако, в отличие от полиции, установив преступника, он никогда не смотрел на него свысока. Кодзабуро Хамамото был достойным противником, и Митараи относился к нему с уважением до самого конца.

– Да, конечно… С чего бы начать?..

Кодзабуро говорил с трудом. Было видно, что он подавлен, удручен.

– Полагаю, все задаются вопросом, что толкнуло меня на убийство Эйкити Кикуоки, с которым у меня не было тесных отношений. Вопрос резонный. Мы с ним не росли вместе, не знакомились в молодые годы. У меня не было к нему личной неприязни или какой-то обиды. И тем не менее я не раскаиваюсь, потому что у меня была причина убить его. Единственное, о чем я сожалею, – это убийство Уэды. В нем не было никакой необходимости. Это все мой эгоизм.

Я расскажу, почему мне пришлось убить Кикуоку. Эта история некрасивая, не стоит искать в ней желания восстановить справедливость. Это расплата за ошибку, совершенную в юности.

Кодзабуро прервал свою речь, будто пытаясь перетерпеть боль. На его лице появилось выражение человека, мучимого угрызениями совести.

– История начинается почти сорок лет назад, еще когда фирма «Хаммер дизель» называлась «Мурата энджинз». Постараюсь покороче. В то время «Мурата энджинз» состояла из простенькой конторы с прихожей с земляным полом и рядом столов и мастерских, представлявшей собой барак, построенный на руинах сгоревшего Токио. Мелкая лавочка на задворках. Я был уверенный в себе молодой человек, благодаря этому качеству из учеников дорос до старшего клерка. Хозяин в меня верил, и, как я считаю, без меня фирма ничего бы не добилась.

У хозяина была дочка. Был еще и сын, но его убили на войне. С дочкой мы сразу поладили. Ничего серьезного между нами возникнуть не могло – время было такое, – но она дала понять, что я ей нравлюсь, и получила одобрение отца. Не стану отрицать, что я хотел бы жениться на хозяйской дочке и наследовать бизнес. Амбиции у меня были, но я думал об этом с чистыми намерениями. Родители мои погибли под бомбежкой, пока я был на войне, и никто не стал бы возражать против того, чтобы я вошел в семью жены.

И тут появился человек по фамилии Хирамото. Он был вторым сыном одного политика и учился в школе вместе с Томико (так звали дочь хозяина). Похоже, он уже давно положил на нее глаз.

Могу утверждать, что этот Хирамото был патентованный мафиозо, якудза. Тогда он уже жил с одной женщиной сомнительной репутации. Если б он был хорошим человеком, думаю, мы поговорили бы по-мужски и как-то разрулили ситуацию, потому что я желал Томико только счастья, все равно с кем. Остаться ли ей со мной или с приличным человеком с влиянием в обществе, как скажется ее решение на отце и его фирме – конечно, я не мог судить об этом объективно, но был готов отступить, если от этого будет польза их семье. Но вся беда в том, что Хирамото был никчемный бездельник, беспутный человек и совершенно не подходил Томико. К сожалению, ее отец стал склоняться к тому, чтобы выдать дочь за этого типа.

Я не мог принять этого решения, тяжелые мысли не оставляли меня день и ночь. Но, сам став отцом, я стал понимать его лучше. Ведь когда дочь уходит к человеку, которому отдается душой и телом, у отца где-то в глубине души возникает желание сопротивляться этому.

Мной овладела мысль, что я должен во что бы то ни стало не допустить гибели моей любимой Томико, к которой привел бы ее брак с Хирамото. Ради этого я был готов принести себя в жертву. Могу поклясться, что я собрался сделать это вовсе не для того, чтобы завоевать Томико. Мне это даже в голову не приходило.

Тогда-то я и встретился со своим старинным приятелем по фамилии Нома. Совершенно случайно. Мы дружили с детства, и я считал, что он погиб на фронте в Бирме. Мы оба обрадовались встрече, выпили как следует и долго разговаривали. Нома превратился в настоящего доходягу – худой, кожа да кости, слабый, лицо красное.

Скажу лишь о главном. Нома разыскивал одного человека, потому и появился в Токио. Этот человек был моложе его на несколько лет, но на войне командовал частью, в которой служил Нома. Он отличался необыкновенной жестокостью. Моему приятелю как-то удалось выжить, но он до сих пор не мог забыть, как командир заставлял его пить кипяток.

Таких рассказов мне довелось слышать много. Но история Номы отличалась от других тем, что его командир стал причиной гибели его друга и девушки, которую он любил. Во время войны этот тип получал удовольствие от издевательства над своими починенными. У него это вошло в привычку, стало обыденным делом, вроде поедания риса на обед. Некоторых фронтовых товарищей Номы он сделал инвалидами.

Во время войны Нома влюбился в бирманскую девушку, необычайно красивую, и решил после войны, если выживет, жениться на ней и остаться в Бирме. Но, к несчастью – а на войне они случаются часто, – по приказу командира Номы эту девушку арестовали как шпионку. Нома знал, что никакая она не шпионка, отчаянно старался защитить ее, но на все у командира был один ответ: «Все красивые бабы – шпионки». Железный аргумент, ничего не скажешь. Девушку объявили военнопленной и обращались с ней с нечеловеческой жестокостью.

В итоге военное счастье отвернулось от Японии, пришлось начать отступление. Перед этим командир приказал расстрелять всех пленных. Потом, когда Япония капитулировала, он заткнул рот своим подчиненным – оккупационные власти не должны были узнать о его приказе. Получилось так, что товарища Номы казнили за то, что он выполнил этот приказ, а отдавший его офицер остался в живых. Его ненадолго задержали и отпустили.

Ному всегда тянуло к учению, к науке; физически он был совсем не богатырь. Мой друг жил лишь одним – желанием отомстить бывшему командиру, и это его разрушало. Он начал кашлять кровью. Глядя на него, я понимал, что дни его сочтены. Нома говорил мне, что совершенно не страшится смерти, но если ему суждено умереть сейчас, он умрет с сожалением. Дело в том, что за несколько дней до нашего разговора он наконец отыскал того офицера.

Нома тайком носил при себе заряженный пистолет всего с одним патроном. Говорил, что больше патронов достать невозможно. Но когда он встретился со своим врагом лицом к лицу, сердце его даже не дрогнуло.

Как выяснилось, после демобилизации офицер потерял почти все, что имел, и превратился в беспробудного пьяницу. Держа в руке бутылку дешевого сакэ, он посмотрел Номе в глаза и сказал: «А-а, это ты? Ну давай, стреляй. Только прямо в сердце». Увидев, что Нома заколебался, добавил: «Мне терять больше нечего. Зачем держаться за жизнь? Смерть будет для меня избавлением».

Нома не смог просто так убить его. Эта смерть была бы слишком легкой на фоне страданий, испытанных Номой, девушкой, которую он любил больше всего на свете, и его другом. Когда он рассказывал об этом, по лицу его текли слезы.

Наверное, есть много подобных историй, но эта произвела на меня тяжелейшее впечатление. Я буквально кипел от возмущения и даже подумал, что должен отомстить этому мерзавцу вместо Номы. Тогда он спросил, как живется мне, и я рассказал ему обо всем, хотя понимал, что мои переживания в сравнении с тем, что пришлось пережить ему, ничего не стоят.

Нома выслушал мой рассказ, глаза его засверкали, и он сказал: «Знаешь, дай мне использовать последний патрон на этого Хирамото. Он перестанет тебе мешать, и ты сможешь жениться на своей девушке. Мне все равно недолго осталось. А если придет время, когда у моего гада появится что терять, ты убьешь его вместо меня». Это говорил мой близкий друг, который в буквальном смысле слова харкал кровью.

Я не знал, что делать. Без Хирамото я бы спокойно смог взять в жены Томико и получить в свои руки «Мурата энджинз». Как ни посмотри, такой исход стал бы наилучшим не только для меня, но и для моего хозяина, и для Томико тоже. Я молод, трудолюбив, верю в свои исключительные способности. Было бы совершенно нелогично не дать мне возможности проявить себя в большом стоящем деле. Я был уверен, что смогу расширить дело; уже родились конкретные планы, как это сделать…

Не буду вас утомлять подробностями о том, что было дальше и каких трудов мне стоило добиться задуманного. Достаточно будет того, что Хирамото умер, а я женился на любимой женщине и взял управление фирмой в свои руки.

Это было время, когда ни на что не способные демобилизованные солдаты бродили по пепелищам разбомбленных городов, где дети каждый день умирали от голода, и никто ничего не мог сделать.

Я работал как вол, чтобы маленькие заштатные мастерские превратились в компанию «Хаммер дизель», какой вы ее знаете сегодня. И я горжусь проделанной работой. Но сколько бы ни менялись мои пиджаки, становясь все моднее и дороже, в нагрудном кармане у меня всегда лежало старое фото того офицера, переданное мне Номой, и клочок бумаги с его адресом. Думаю, нет нужды говорить, что этим офицером был Эйкити Кикуока.

Кодзабуро сделал паузу. Я бросил быстрый взгляд на Куми Аикуру. На ее лице не дрогнул ни единый мускул.

Люди рассказывали, что дела у фирмы, которой владел Кикуока, пошли в гору, но вступать с ним в контакт я не собирался. Моя компания процветала, хороший доход стали приносить капиталы, которые я вкладывал за рубежом. Постепенно Нома и его история стали казаться дурным сном, увиденным в молодости. Я сидел в дорогом костюме в своем президентском офисе, и, как это ни странно, мне стало казаться, что дорога, по которой я хожу, кресло, в котором сижу, стали совсем не такими, как раньше, что мир, где я живу, полностью переменился. О возвращении во времена, когда я был беден, не могло быть и речи. Я тешил себя иллюзией, будто добился своего положения исключительно благодаря собственным усилиям. Однако если б Хирамото не умер, «Мурата энджинз» так и осталась бы мастерской на городских задворках, а я – простым, ничего собой не представляющим работником. Напомнила мне об этом смерть жены.

У жизни свои законы. Жене было не так много лет. Она умерла от болезни. В чем была причина, так и осталось неясным. После ее смерти я почувствовал, что должен исполнить волю покойного Номы и сделать это поскорее.

Фирма Кикуоки вышла на орбиту. Я вступил с ним в контакт, постаравшись, чтобы все выглядело совершенно естественно. Думаю, он воспринял это как неожиданно свалившуюся на него удачу.

Остальное вам известно. Я отошел от дел и построил этот сумасшедший дом. Все смотрели на него как на каприз сдвинувшегося старика и не подозревали, что он служит совершенно определенной цели.

Я совершил преступление, однако кое-что вынес из этого. Понял это вчера, слушая Вагнера. Я прожил столько лет, храня свою тайну, не позволяя себе говорить о ней во весь голос. А в это время рядом громоздились горы лжи. Они росли, будто покрывая меня слоем цемента, и твердели. Вокруг толпились подхалимы, поддакивавшие каждому моему слову. От них я слышал лишь лесть, от которой сводило зубы. Но мне все-таки удалось прорваться сквозь это кольцо и вернуться в молодость, туда, где я жил по правде, жил честно. Вы говорили о Джеке-гимнасте, помните?

– Да, о кукле, – подтвердил Митараи.

– Короткая правда деревянного прыгуна?.. Это не Голем, это я сам. Последние двадцать лет жизни я играл роль своего рода куклы. Что-то представлял собой в самом начале, когда был созидательный порыв и многое удавалось, но потом превратился в снеговика. В последние годы я не создал ничего заслуживающего внимания.

И мне захотелось снова стать самим собой, пусть совсем на короткое время. Таким, каким я был прежде: ясным и чистым парнем, способным на крепкую дружбу. Ради этого я и исполнил свое обещание. Обещание, данное Номе сорок лет назад, когда я был настоящим человеком, самим собой.

Все молчали. Задумались, какую суровую цену приходится платить за успех…

– Я бы на вашем месте не решился на такое, – раздался вдруг голос Митио Канаи. Эти слова были вполне в его духе. Я со своего места заметил, как жена ткнула его в бок, но он не обратил на это внимания. Решил, должно быть, что здесь самое подходящее место, чтобы продемонстрировать мужской характер.

– Я бы не смог так поступить. Я не человек долга. Мир, где мы живем, полон обмана. Люди все время обманывают друг друга. Я не имею в виду, что только в плохом смысле. Обман в порядке вещей и в искусстве, и в делах. Не соврешь – лишишься работы. Половина клерков так живет. Я серьезно. А что, не так, скажете?.. Возьмем, к примеру, врача. Он знает, что у пациента рак желудка, а говорит ему, что у него язва. Можно его в этом винить? Пациент все равно умрет, но будет думать, что это обострилась язва. И умрет с мыслью: как повезло, что у меня нет этого ужасного рака…

То же самое произошло с вашим другом, Хамамото-сан. Он умер спокойно, с верой, что друг уничтожит его врага. Какая тогда разница между ним и раковым больным? А Хамамото-сан надо было стать президентом «Хаммер дизель», и он им стал. В этом деле нет проигравших.

Я был вынужден подлаживаться под Кикуоку, притворяться, что уважаю его. С каким бы удовольствием я придушил этого слизня! Сколько раз представлял эту картину… Но наш мир лжив. Я планировал использовать Кикуоку до конца, пока он не окочурится, обглодать его до костей. Потому что это было мне выгодно. И вы должны были сделать то же самое. Таково мое мнение.

– Канаи-сан! – отозвался Кодзабуро. – Сегодня вечером… странно… мне кажется, все как бы сострадают мне. Я ни разу не испытывал такого чувства по отношению к себе, когда сидел на работе у себя в кабинете… Возможно, вы правы. Но я должен сказать, что Нома умер не в больнице, а на тюремной койке, завернутый в тонкое одеяло. Стоило мне об этом подумать, как сама мысль о том, что мне придется спать на шикарной кровати до конца дней своих, вызывала у меня содрогание.

Ночь незаметно миновала, уже было совсем светло. Ветер стих, и было так тихо, что извне в дом не проникало ни звука; от снежной бури не осталось и следа, и в оконах салона сверкало синевой небо без единого облачка.

Гости Дома дрейфующего льда посидели немного и стали расходиться. Покидая салон, они низко кланялись Кодзабуро и шли в свои комнаты, готовиться к окончанию этих необычных зимних каникул.

– Митараи-сан! – Кодзабуро будто что-то вспомнил.

– Что? – вяло отозвался мой друг.

– Хотел спросить… С загадкой, которую я задал Тогай и другим… про клумбу… вы разобрались? Они говорили вам о ней?

– А-а, вот вы о чем…

– Разобрались?

Митараи сложил руки на груди со словами:

– А-а, с этой… Нет, не разобрался.

– Хо! Что-то не похоже на вас. Если это так, я не могу считать свое поражение полным.

– Вот как? Так, может, оно и к лучшему?

– Если вы из сочувствия, то не нужно. Это не принесет мне удовлетворения.

– Ну что ж… Господа детективы, готовы ли вы утром прогуляться до холма?

Кодзабуро усмехнулся и хмыкнул:

– Я так и думал. Рад, что судьба свела меня с таким человеком, как вы. Я не жалею, что проиграл. Жаль, мы не встретились раньше. Тогда бы жизнь не была такой скучной. В самом деле, жаль.