Днем 29 декабря салон Дома дрейфующего льда больше напоминал тюремное помещение для приема арестантов. Гости разбрелись по разным углам и сидели не шевелясь, словно мертвые. К нервному перенапряжению и страху, овладевшими всеми, теперь примешивалась усталость. И еще скука, незнание, чем можно заняться.

Видя такую обстановку, Кодзабуро Хамамото предложил супругам Канаи и Куми посмотреть коллекцию привезенных из Европы механических кукол. Прошлым летом он уже показывал ее Митио Канаи и Кикуоке, но Хацуэ и Куми еще не видели его кукол. Кодзабуро собрался пригласить их в Зал тэнгу вскоре после приезда гостей, но волнение и суета, охватившие дом, помешали этому плану.

В коллекции было много старинных экспонатов, и Кодзабуро подумал, что они могут вызвать интерес у Куми. Эйко и Ёсихико успели насмотреться на них раньше и поэтому предпочли остаться в салоне. Тогай, естественно, тоже. А вот Кусака интересовался стариной и, хотя видел коллекцию уже не раз, решил присоединиться.

Пару дней назад, по пути в библиотеку, где ее ждали следователи, Куми заглянула в Зал тэнгу через окно в коридоре. Увиденное ей не понравилось, но, несмотря на дурное предчувствие, предложение Кодзабуро она приняла.

Митио и Хацуэ Канаи, Куми Аикура и Кусака поднялись вслед за Кодзабуро по лестнице в западном крыле и остановились перед дверью Зала тэнгу. Как и в прошлый раз, Куми заглянула в окно. Единственное во всем доме, оно выходило не наружу, а во внутренний коридор. Через огромное окно было хорошо видно все, что находится в помещении.

Справа окно, ширина которого составляла около двух метров, примыкало к южной стене дома, от левого края до входной двери было полтора метра. Окно можно было раздвинуть к центру сантиметров на тридцать с правой и левой стороны. Точно так же открывались стоявшие в зале тэнгу застекленные шкафы.

Кодзабуро достал ключ и отпер дверь. Независимо от того, что можно было увидеть через окно, внутри зрелище оказалось впечатляющим. Прямо у входа стоял клоун в рост человека. Его физиономия светилась на солнце улыбкой, с которой резко контрастировал затхлый запах плесени.

Помещение было заставлено куклами самых разных размеров, большими и маленькими; все они имели одинаково обшарпанный вид. До того старые, что, казалось, вот-вот испустят дух, хотя лица по-прежнему сияли молодостью. Где-то за этими замызганными, с облупившейся краской ликами скрывалось безумие. Стоявшие или сидевшие в задумчивости на стульях куклы загадочно ухмылялись чему-то своему. И улыбки этой обыкновенному человеку было не понять. В Зале тэнгу было подозрительно тихо, словно в приемном покое психиатрической лечебницы, которая может присниться только в страшном сне.

Подобно тому, как время уничтожает человеческую плоть, краска на лицах кукол слезала, как незажившие струпья, обнажая таившееся под ней сумасшествие. Больше всего от всеразъедающего безумия пострадали улыбки на губах, с которых облезала алая краска.

Казалось, вместо улыбок на лицах кукол застыла некая невиданная и загадочная греховная сущность. Их ухмылки заставляли всякого взглянувшего на них вздрогнуть от страха. Разложение! Вот самое подходящее слово. На лицах у этих созданий – не улыбки, а признаки мутации и разложения. Лучшее определение подобрать трудно.

Необоримая ненависть и зависть. Эти куклы явились на свет по людской прихоти и были обречены жить тысячу лет. Поступи кто-нибудь с нашими физическими оболочками таким же образом, нет сомнений, что безумие наложило бы свой отпечаток и на наши лица. В постоянном стремлении отомстить безумие, подпитываемое ненавистью, будет нарастать.

И тут Куми вскрикнула, тихо, хотя, что называется, на полном серьезе. Но что значил ее возглас по сравнению с воплями, готовыми вырваться из приоткрытых ртов многочисленных обитателей этой комнаты!

Южная стена комнаты представляла собой сплошное красное пятно. Висевшие на ней маски тэнгу взирали на компанию кукол множеством сердитых глаз. Длинные носы масок торчали из стены, как деревья на поляне.

Вошедшие гости поняли, зачем в зале так много масок. Их задача была не дать куклам закричать.

Крик Куми немного развеселил Кодзабуро.

– Опять все это вижу и могу повторить: какое чудо! – раздался голос Канаи.

Хацуэ с готовностью поддакнула мужу. Однако банальное славословие Митио никак не вязалось с общей гнетущей атмосферой.

– Мне всегда хотелось устроить собственный музей. Но работа занимала все время, и вот чем кончилось дело – здесь все, что мне удалось собрать, – сказал Кодзабуро.

– Но это и есть настоящий музей! – продолжал льстить Канаи.

Кодзабуро ответил коротким смешком и, открыв ближайший стеклянный шкаф, извлек оттуда куклу полметра высотой – сидящего на стуле мальчика. К стулу был приделан маленький столик; правая рука мальчика держала ручку, левая лежала на столе. Личико у мальчика было милое и не носило следов, наложенных временем на других кукол.

– Какой хорошенький! – воскликнула Куми.

– Это «Пишущий мальчик», заводной автомат. Изготовлен в конце восемнадцатого века. Мне о нем рассказали в свое время. Знали бы вы, каких трудов мне стоило его приобрести!

Гости восхищенно заохали.

– Она так называется, потому что писа́ть умеет? – с легким испугом поинтересовалась Куми.

– Именно так. Он и сейчас сможет написать свое имя. Хотите покажу?

Не дожидаясь ответа Куми, Кодзабуро вырвал из лежавшего тут же блокнота листок и подсунул его кукле под левую руку. Затем завел пружину на спине мальчика и легко коснулся его правой руки. Она тут же неуклюже задвигалась и начала что-то неуверенно выводить на листке. Его движения сопровождались едва слышными звуками, напоминающими скрип шестеренок.

Куми вздохнула с облегчением. Мальчик был очень мил и двигался совершенно натурально; даже нажим руки, водившей ручкой по бумаге, становился то сильнее, то слабее.

– Ух ты! Восхитительно! Хотя и страшновато, – воскликнула Куми.

Все почувствовали некоторое облегчение. Они поняли, за счет чего двигается заводной мальчик и что бояться здесь нечего.

Едва начав писать, автомат неожиданно остановился. Обе руки повисли над листком. Кодзабуро взял его и показал Куми.

– Ему уже двести лет, и, конечно, он уже не тот, что был когда-то. Видите буквы – M, a, r, k? Мальчика зовут Марко. Чуть-чуть не дописал.

– Прямо как настоящая знаменитость… Автографы раздает!

– Ха-ха! В те времена встречались знаменитости, которые, кроме собственного имени, больше ничего написать не умели. Раньше он много чего мог написать, но сейчас это весь его репертуар. Алфавит, наверное, забыл.

– А может, видеть стал плоховато. Все-таки двести лет, как-никак.

– Ха-ха! Прямо как я. Я ему ручку заменил, дал шариковую. Ею легче писать. В его времена не было хороших ручек.

– Поразительно! Он же, верно, больших денег стоил? – последовал вопрос Хацуэ, в которой проснулся женский интерес.

– Не думаю, что мы можем повесить на него ценник. Это экспонат уровня Британского музея. Я не хотел бы отвечать на вопрос, сколько заплатил за него. Не хочу удивлять вас отсутствием здравого смысла.

Супруг Хацуэ охнул.

– Но если уж мы заговорили о деньгах, вот эта вещица еще дороже. Музыкантша. «Герцогиня, играющая на клавикордах».

– Она вместе с этим столом?

– Точно. В столе и в подставке находится механизм.

За похожим на миниатюрный рояль инструментом, стоящим на великолепной подставке из красного дерева, сидела знатная дама, облаченная в длинное платье. Сама кукла была невелика – порядка тридцати сантиметров в высоту.

Кодзабуро что-то где-то подкрутил, и неожиданно зазвучала музыка, против ожидания, громкая. Пальцы куклы зашевелились.

– Клавиш-то она не касается, – заметил Кусака.

– Верно. Ну, это слишком сложно. То есть мы имеем что-то вроде большой музыкальной шкатулки. Шкатулка с двигающейся куклой. А принцип действия тот же самый.

– Но звук совсем другой. У шкатулки какой звук? Трынь-трынь, и всё. А у этой мягкий, сдержанный. Она не только высокие ноты берет, но и басы тоже.

– Правда. Как будто колокола звонят, – согласилась с Кусакой Куми.

– Наверное, потому, что ящик большой. У нее репертуар приличный, не то что у Марко. Мелодий как на пластинке с одной стороны.

– Ого!

– Это творение периода французского рококо… А вот эта вещь из Германии. Говорят, пятнадцатый век. Часы «Рождество Христа».

Кодзабуро показал на часы в форме средневекового замка, сделанные из металла. Их венчала Вавилонская башня. Со сферы, символизирующей космос, свешивался Т-образной формы маятник, в центре которого было изображение Христа-младенца.

– Дальше у нас «Богиня, охотящаяся за оленем». Все двигается – и олень, и собаки, и лошадь… А это «Садовник». К сожалению, вода из лейки больше не льется. Сломалось что-то… Вот настольный фонтан, сделанный в четырнадцатом веке по заказу одного аристократа. К сожалению, с подачей воды тоже проблемы.

Средневековая Европа – шкатулка с волшебными игрушками. Появление этих потрясающих механизмов изменило взгляды людей на волшебство. Какое удовольствие – удивлять людей! Многие века для этого использовались колдовство, магия. Но потом изобрели вот такие автоматы, и они взяли на себя эту роль. Можно сказать, наступило время поклонения механике. Люди стремились создавать механизмы, копирующие то, что есть в природе. Поэтому слова «волшебство» и «механика» какое-то время носили один смысл. Получился такой переходный период. Конечно, это были игрушки, предназначенные для забавы, но они послужили исходной точкой, отправным пунктом движения к современной науке.

– А японских артефактов у вас нет?

– Нет. Только тэнгу.

– А что вы скажете насчет японских заводных кукол? Плохо сделаны?

– Хм-м… Вовсе нет. Есть знаменитый заводной «Мастер чайной церемонии», есть куклы из Хида Такаяма, есть Гэннай Хирага и особенно Хисасигэ Танака по прозвищу Гиэмон-кукольник, который делал очень сложные куклы-автоматы. Но эти вещи уже не достать. Причина в том, что Япония испытывала дефицит в металлических деталях. Вот почему Хисасигэ изготавливал шестерни из дерева, а пружины – из китового уса. Сто лет – и ничего не работает. Даже если сейчас вы что-то найдете, то только реплику, копию. Но даже таких изделий сейчас не сыскать.

– И чертежей тоже?

– Да. А без чертежей копию не сделаешь. Остались только рисунки. Японские мастера вообще старались никому не доверять чертежи, предпочитая хранить изготовление механических кукол в секрете. И дело не в мастерстве, не в уровне умения. Вопрос, так сказать, в японском национальном характере. Например, в эпоху Эдо была изготовлена замечательная механическая кукла – мальчик, игравший на барабане и флейте, причем одновременно. Ни кукла, ни чертежи не сохранились. Поэтому я не уставал повторять своим инженерам: если вы разрабатываете новый продукт или технологию, подробно фиксируйте документально весь процесс. Чтобы осталось будущим поколениям.

– Как интересно! – оживился Митио Канаи. – Я слышал, что в нашей стране к таким мастерам относились довольно пренебрежительно. Это так?

– Было такое дело. В Японии эти автоматы считались не более чем развлечением, игрушкой, в то время как на Западе благодаря им пошло развитие часовой промышленности, зародилась автоматизация и в итоге появились компьютеры.

– Все правильно. Так оно и было.

Какое-то время гости бродили по залу, осматривая коллекцию по своему усмотрению. Куми Аикура вернулась к пишущему мальчику и музыкантше, Митио Канаи прохаживался вместе с Кодзабуро, а Хацуэ, оставшись одна, не задерживалась у экспонатов и скоро очутилась в дальнем углу перед сидевшей отдельно от других куклой. При виде ее женщина вдруг почувствовала шок, скорее даже ужас. Страх, который она ощутила в душе, когда входила в этот зал, не просто ожил. Охватившее ее странное зловещее предчувствие нарастало с каждым ее шагом и, казалось, воплотилось теперь в этой фигуре.

Хацуэ чувствовала в себе экстрасенсорные способности, об этом не раз говорил ей и муж. И сейчас, глядя на эту куклу, она улавливала здесь присутствие чего-то постороннего, чужеродного.

Это был тот самый Голем. Хацуэ видела его раньше лежавшим на снегу, потом уже в салоне, где ему прикрепляли открученные руки и ноги. Но там у нее не было возможности посмотреть кукле в лицо. У Голема были широко открытые глаза, усы и борода, он сидел справа от южной стены, увешанной масками тэнгу, вытянув вперед ноги и привалившись к обращенной к коридору стенке, в которую было вделано окно.

Туловище, руки и ноги куклы были из дерева. Голова, похоже, тоже. В отличие от лица Голема, черты которого были вырезаны с большой тщательностью, туловище представляло собой изделие из грубой, необработанной древесины.

Причина, видимо, заключалась в том, что раньше на кукле была какая-то одежда. Во всяком случае, кисти рук выглядели очень реалистично, а ступни ног – наоборот, поскольку их должны были скрывать ботинки. Обе руки сведены так, будто когда-то сжимали тонкий шест или палку. Но сейчас они были пустыми.

Весь облик куклы нес в себе что-то пугающее, предвещающее зло, но сильнее всего это ощущение исходило при взгляде на голову, точнее, лицо, на котором играла усмешка буйно помешанного, еще более ярко выраженная, чем у других кукол из коллекции Кодзабуро. Когда мастер хочет сделать симпатичную куклу, это понятно, но зачем понадобился такой гигант, ростом со взрослого человека, с такой улыбочкой, спрашивала себя Хацуэ.

Тут она заметила, что муж и Кодзабуро стоят у нее за спиной, и, ободренная их присутствием наклонилась, чтобы хорошенько рассмотреть лицо куклы.

Краска сделала его смугловатым, как у араба, и только кончик носа почему-то светился белизной. Щеки, на которых начала отслаиваться краска, напоминали облупившееся яйцо, сваренное вкрутую. Казалось, Голем пострадал то ли от сильного ожога, то ли обморозился. Но улыбка на его губах как бы говорила, что ему нет дела до таких мелочей. Боли он не чувствовал.

– У этой куклы такое лицо…

– Да, вы же его в первый раз видите, – сказал Кодзабуро.

– Э-э… Го… Как, вы сказали, его зовут?

– Голем.

– Угу… а почему у него такое имя?

– Так его называли в магазине, где я его купил. Я не стал менять ему имя.

– Лицо у него ужасно неприятное. Я вот думаю: чему он так ухмыляется? Смотрит и ухмыляется. Прямо мороз по коже…

– Интересный у вас взгляд.

– Ни грамма не симпатичный. То ли дело мальчик, который умеет писа́ть… Зачем ему такую улыбку сделали?

– Наверное, тогдашние мастера думали: раз кукла – значит, должна смеяться.

Хацуэ промолчала.

– Мне самому слегка не по себе становится, как зайдешь иногда сюда один. Ночь, темно, а он сидит.

– Б-р-р…

– Вы знаете, он чувствует.

– Нет, в самом деле, – присоединился к разговору Кусака. – Он все время смотрит на что-то не видное человеческому глазу. Или куда-то. И как будто злорадно посмеивается тайком. Хочется проследить за его взглядом, понять, на что же он смотрит…

– У тебя тоже такое чувство? Мне это пришло в голову, когда комната уже была готова, но в ней еще ничего не было. Первым я посадил здесь Голема. Он сидел, уставившись на стену позади меня; я тогда подумал, что на нее села оса или муха. Ощущение чьего-то присутствия в комнате было очень сильным. Вид у него в самом деле зловещий, так ведь? Словно он замышляет что-то нехорошее, а что именно – по лицу не поймешь. Но сработана кукла просто здорово, ничего не скажешь.

– Но почему она такая большая?

– Да, в рост человека. Скорее всего, раньше кукла держалась за металлическую перекладину, как гимнаст, и использовалась в цирковых представлениях. Или для других развлечений публики. Если посмотреть поближе на ее ладони, увидите маленькие отверстия. В них, думаю, и крепилась перекладина. Суставы рук и ног имеют такую же свободу движений, как у человека. Может быть, эта кукла крутила «солнышко» на перекладине. Хотя это всего лишь кусок дерева, никаких хитростей в ней нет.

– Было, наверное, на что посмотреть. Такой здоровяк вертится на перекладине!

– Да уж, зрелище впечатляющее.

– Почему все-таки куклу назвали Големом? В этом есть какой-то смысл? – задала вопрос Хацуэ.

– Голем – это ведь движущаяся кукла. Про нее какая-то история есть, да? Я помню, Голем все время кувшинами воду носил. Как робот… Или это из другой оперы? – сказал Кусака.

– Голем – это персонаж еврейской мифологии. Искусственный человек. Его история вроде бы уходит своими корнями в библейские времена, в сто тридцать восьмой псалом царя Давида. На протяжении поколений считалось, что светила иудейской веры обладали способностью создавать големов. В Ветхом Завете есть упоминание о том, как Авраам вместе с Шемом, сыном Ноя, создали множество големов и повели их в Палестину.

– Значит, големы – такая древность? Со времен Ветхого Завета?

– Оттуда они берут свое происхождение. Однако о них мало кто знает. Я провел небольшое исследование по этой теме. Голем «воскрес» в Праге примерно в тысяча шестисотом году.

– В Праге?

– Да. В начале семнадцатого века этот город был блестящим центром науки и знаний. Его называли «городом тысячи чудес и бесчисленных ужасов», где расцветали астрология, алхимия и магия; другими словами, тогдашняя Прага была столицей оккультизма и мистицизма, куда стекались различные мистики, философы, маги и фокусники, утверждавшие, что способны творить чудеса. Там-то и произошла реинкарнация големов. Это случилось еще и потому, что в Праге проживала наиболее многочисленная в Европе община евреев.

– Евреев?

– Ну да. Там было еврейское гетто. Раньше евреи приравнивали Голема к Яхве – столпу своей веры. Для этой нации, подвергавшейся притеснениям, он считался богом-хранителем, могучим и жестоким. Он обладал чудовищной силой и потому считался неуязвимым. Никакой влиятельный человек, никакое оружие не могли с ним справиться. С древности евреи были гонимы и обречены на скитания и страдания. Яхве и Голем – плоды их надежд и воображения. Я так истолковываю: Яхве – это божество, Голем – искусственный человек, создателями которого могли быть только духовные лица, отдававшие себя служению Богу, или мудрецы. В иудейской вере есть направление, называемое каббалой, последователи которого самым серьезным образом относятся к мистическим учениям. Считается, что они открывают путь к тому, как стать великими творцами, способными создавать големов. В этом суть учения каббалы.

В двенадцатом и тринадцатом веках во Франции и Германии появились трактаты о големах. Раввин по имени Хасид и французский мистик Гаон оставили детальное описание, как создать голема из глины и воды. В нем подробно сказано, какие нужны заклинания и как проводить ритуал оживления. Это секретная формула, о которой со времен Авраама знали лишь посвященные мудрецы и высшее духовенство. И вот она была изложена на бумаге. Создатели пражского Голема основывались как раз на этом описании.

– Значит, причина, почему именно Прага стала местом, где появились големы, в том, что этот город был центром знаний и там находилась еврейская община?

– Да. И еще в том, что евреев там преследовали. Прага была центром гонений на евреев.

– И кто этим занимался?

– Конечно, христиане. Поэтому у евреев и возникла потребность в големах. Опасность сопровождала их все время. Первого голема создал раввин по имени Лёв Бен Бецалель, глава пражской общины. Говорят, он слепил его из глины, собранной на берегу реки, которая протекает в Праге. Об этом было сложено множество преданий и историй, а потом, значительно позже, еще сняли и немой черно-белый фильм. Сюжет везде один и тот же: раввин, знавший нужные заклинания, создал голема из глины.

– Даже фильм об этом есть?

– И не один. О пражском Големе стало широко известно именно благодаря кино. Талантливый немецкий режиссер Пауль Вегенер сделал целых три фильма об этом Големе. По-моему, в тридцать шестом году – я тогда был молодым – в Японии, помню, показывали фильм Дювивье «Голем».

– И о чем эти фильмы?

– Я толком уже не помню, но в одном из них раввин привел своего голема в королевский дворец. Король хотел посмотреть на его творение. С помощью магии раввин умудрился устроить что-то вроде кино и стал показывать королю историю лишений и скитаний еврейского народа. Во время «киносеанса» королевский шут исполнил шутку, совершенно неподходившую моменту. Собравшиеся в зале знать и танцовщицы покатились со смеху. Иудейский бог разгневался и с чудовищным грохотом начал разносить дворец. В обмен на обещание короля прекратить преследование евреев раввин приказал голему спасти короля и его свиту. Вот такое кино.

– Ого!

– Есть другое. Один раввин задумал создать голема, но из-за того, что был недостаточно опытен и благочестив, голем не захотел ему подчиняться. В придачу ко всему голем получился выше, чем задумал раввин, и его голова пробила крышу дома. Тогда раввин решил уничтожить свое творение.

– Каким образом?

– По тайному закону каббалы при создании голема в самом конце надо написать ему на лбу на иврите слово «эмет». Если этого не сделать, он не оживет. Убрав из этого слова первую букву, получим «мет», что значит «земля». И голем немедленно уберется обратно в землю.

– Вот это да!

– Согласно иудейской вере, слова и буквы имеют духовную силу. Поэтому заклинания, произносимые в ритуале создания и оживления голема, записываются на самом големе. Раввин приказал своему голему завязать ему шнурки на башмаках, и когда тот встал перед ним на колени, быстро стер букву «э» с его лба. По телу великана тут же побежали трещины, и, рассыпавшись, он вернулся обратно в землю.

– Ух ты!

– Голем, которого вы видите здесь, сделан из дерева, но, присмотревшись, вы увидите у него на лбу маленькие буквы алфавита иврита – «эмет».

– Ничего себе! То есть, если он зашевелится, надо стереть букву «э»?

– Совершенно верно.

– Мне тоже как-то довелось читать одну историю о големе, – сказал Кусака.

– О! И какую же?

– В одной деревне пересох колодец, и жители, лишившись воды, мучились от жажды. Они приказали голему взять кувшины и принести воды из речки, которая была довольно далеко. Голем повиновался и несколько дней усердно таскал воду и переливал ее в колодец. В итоге колодец переполнился, и вода полилась в деревню, стала затапливать дома, но остановить голема люди не могли, потому что никто не знал нужное заклинание. Такая история.

– Страх какой! – воскликнула Хацуэ Канаи.

– Искусственный человек несет в себе один дефект – он не умеет приспосабливаться к обстоятельствам. В людях эта черта воспринимается как форма безумия и вызывает страх. Когда глядишь на кукол, возникает похожее чувство, скажи? – обратился Кодзабуро к Кусаке.

– Видимо, вы правы. Это что-то вроде страха перед ядерной войной, вам не кажется? Сначала человек нажимает кнопку, оружие уже задействовано, и сделать ничего нельзя. Можно просить, умолять – бесполезно. Бесстрастность на лицах кукол – сродни такому ощущению.

На Кодзабуро слова Кусаки произвели большое впечатление; он энергично кивнул в знак согласия.

– Это ты хорошо сказал, Кусака-кун. Очень точно. Кстати, сначала у этой куклы было совершенно обыкновенное имя – Джек. Джек-гимнаст. Но, как рассказал мне старик – владелец антикварной лавки в Праге, где я ее купил, в ненастные ночи этот самый Джек выходил в одиночку побродить у воды, там, где колодцы, речушки и всякое такое.

– Ничего себе!..

– Старик обнаружил, что на следующее утро после бурной ночи у Джека всегда был мокрый рот.

– Ха-ха! Ну и дела!

– То есть получается, что он ходил пить воду. После этого его и прозвали Големом.

– Выдумки, наверное?

– Ничего подобного. Я сам видел.

– Что?

– Однажды утром я посмотрел на него и увидел, как с его губ стекают капли воды.

– Правда?!

– Абсолютная! Но в этом нет ничего особенного. Просто конденсат. Такое часто бывает, верно? Стекло ведь запотевает, и у Джека на лице тоже могли появиться капли и стекать по губам.

– В самом деле?

– Во всяком случае, так я объяснил это для себя.

Гости рассмеялись, и в этот миг у них за спиной раздался пронзительный крик. Все подпрыгнули от неожиданности и, обернувшись, увидели Куми. Бледная как полотно, она рухнула на колени. Мужчины бросились ее поднимать.

– Это он! Он смотрел в мое окно! – воскликнула она, указывая на Голема.