Кажется, опять я не успел сдать вовремя материал по теме «Эйфория». Перед коллегами неудобно, публицист должен работать, но закрутила меня вязь российских дорог, затеряла в бескрайних осенних полях, зачаровала добрыми людьми. Проще говоря, я ездил с выступлениями по русским городам, часть года посвящая Беларуси и Прибалтике. Повсюду я тонул в бездне доверия, исходящего от зала. От этого всегда хотелось по завершении выступления приставить ствол к голове и со словами «Пусть это чувство будет последним!» забрызгать кровью белоснежную трибуну. Такие дикости. О чем, несомненно, скорбит моя бессмертная душа, а плоть ликует. Эйфория, одним словом.

Было еще в далекой… такой далекой уже юности… что сидел я в глубоких думах у руин Херсонеса Таврического, вглядывался в слившиеся вместе ультрамариновые небо и море, у меня в ногах спали смертным сном остатки римских казарм, поросшие высоким синим ковылем, по которому волнами гулял морской ветер. В какое-то мгновение где-то пролаяла собака, в воздухе пахнуло жженой травой, я перевел взгляд на каменную арку с колоколом и распался на мириады атомов. Я был в каждом из них. Все это соединилось со всем миром, и я стал миром.

Длилось мгновение, помню всю жизнь. В тот день я стал другим. Видимо, какая-то биохимическая реакция на фоне переходного возраста.

Я только что окончил институт и снимался в фильме «Нога» в Крыму. Рядом с Херсонесом располагалась наша киносъемочная база, и мы периодически возвращались туда на обед. Нас встречал скрипучим брёхом Сильвестр – собака неизвестной мелкой, злобной породы, названная хохотушками-гримершами Сильвестром за действительно выдающиеся мужские достоинства.

А после обеда мы все на час разбредались по берегу. Я предпочитал читать в одиночестве на теплых камнях руин. К слову сказать, к тому времени я не поленился прочитать все о самих руинах, что делало мой выбор места отдыха осмысленным и символическим. Я считал, что в жизни, как в кино, не может быть ничего случайного и все зависит от того, как ты сам к этому относишься. В то время я терзался выбором: продолжать мне заниматься кино или податься в область инвестиционного бизнеса. Признаться, я тогда был, по случайности, довольно богат. После «распада на атомы» я выбрал кино.

Во всяком случае, об этом можно и так рассказать. Хотя, сами понимаете, в жизни, как в компьютерной игрушке, есть тысячи вариантов подойти к одному и тому же выводу. Все остальные виды экстаза происходили у меня в более прозаической, личной обстановке, и рассказ об этом только оскорбит интеллект читателя.

Нет! Было еще мгновение. В раскаленном полуденным солнцем Ташкентском кафедральном соборе. На рукоположении в священники. Мне исполнилось 34. Я приложил лоб к Святому Престолу, архиепископ накрыл мою голову ладонями и прошептал на ухо слова апостола Павла: «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». И я «прежний» в этих словах «сгорел». Как это объяснишь? Никак.

Да и говорил не архиепископ, а сам апостол. Он стоял в ослепительном солнечном свете посреди площади, окруженный людьми, еще не осознающими, что слышат самые главные слова в своей жизни. Как и я.

P. S. Прилично ли это назвать эйфорией? Не уверен. Может звучать вульгарно. Лучше этому вообще не давать имени. Говорить: и тогда со мной произошло «нечто».