Я влюбилась в Ники, когда мне было одиннадцать. Тогда я только-только начала учиться в средней школе, и его сестра Хейли оказалась моей соседкой по парте. Мы сразу подружились, и уже через несколько дней она пригласила меня на чашку чая.

Она жила в фешенебельном районе «жилья класса люкс», с большими отдельно стоящими домами, широкими подъездными дорожками и колоннами по обеим сторонам сверкающих дверей. На стенах висели красные коробки сигнализации, словно показывая фигу потенциальным грабителям. Никакого мусора, никакой жвачки на тротуарах. Полная противоположность скучным одноэтажным домикам из 60-х на нашей улице.

Мама Хейли позвонила моему папе, чтобы договориться. Она собиралась забрать нас из школы, а потом отвезти меня домой к семи часам. Я помню, как прыгала от счастья, но и нервничала тоже, потому что знала: в какой-то момент мне придется сказать Хейли, что я не смогу пригласить ее в гости в ответ. Я подумала, что она должна узнать об этом до того, как я к ней поеду, чтобы у нее была возможность передумать, но мне так хотелось поехать, что я не смогла заставить себя признаться.

С начальной школы у меня почти не осталось друзей. Не то чтобы я была нелюдимой или изгоем. Просто мои родители не могли, как другие, возить меня и моих одноклассников на разные занятия: балет, гимнастику, плаванье – не говоря уж о бесконечных днях рождения. Отец ненавидел полагаться на других и не хотел, чтобы нам делали одолжения из жалости, поэтому после школы я сразу шла домой и сидела дома все выходные. Я не злилась на него за это, я понимала.

Мать страдала от рассеянного склероза и большую часть времени проводила в кресле-каталке, одурманенная марихуаной, которую папа тайком выращивал в теплице. Он работал неполный день, чтобы ухаживать за ней, и, когда уходил на работу, я должна была его подменять. Так я научилась готовить. Сначала это было вынужденное занятие, потом оно стало мне нравиться. Я брала в библиотеке кулинарные книги и пробовала новые рецепты. Очень редко у меня бывали все необходимые ингредиенты, поэтому приходилось импровизировать. Вскоре я стала изобретать собственные блюда – должна признать, некоторые получались довольно странными. Куриные грудки с бананами. Свиные ребрышки, маринованные в цитрусовом конфитюре.

– А нельзя ли как-нибудь для разнообразия сделать сосиски с жареной картошкой? – спрашивал папа, когда я подавала очередное «блюдо от Дженни».

Да, я стала девочкой-сиделкой, хотя не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь меня так называл. В наши дни дети с родителями-инвалидами получают больше помощи. Социальные службы присматривают за семьями «в зоне риска», различные благотворительные организации помогают в уходе за больным, организуют группы поддержки, даже отправляют отдыхать. Но я не чувствовала себя особенно несчастной – такая уж у меня была жизнь, вот и все. Я любила маму, и мне не нравилось видеть, как она страдает. Но чем тяжелее становилась болезнь, тем больше она отдалялась от меня. И от папы тоже. Я приписывала это травке, но теперь, оглядываясь назад, понимаю, что и сама была виновата. Потому что нашла себе другую семью.

После того первого визита я быстро поняла, что родителям Хейли все равно, участвуют ли мои родители в развозе детей и приглашают ли к себе в гости в ответ. Очень скоро я стала проводить время у Уоррингтонов, когда не нужно было находиться дома, мыть, стирать, готовить и ухаживать за больной мамой. Они приняли меня в семью, обращались со мной как с третьим ребенком. Мама Хейли готовила жаркое на большее число человек и пекла вдвое больше кексов, а лишние передавала мне домой в пластиковых контейнерах. Она даже предложила, чтобы ее домработница гладила и наше белье, но папа был резко против.

– Если она не перестанет засовывать нам в глотку свою благотворительность, больше ты туда не пойдешь, – заявил он.

Но я все равно ходила. Украдкой проносила в дом жаркое и кексы, а потом делала вид, будто сама их приготовила. Говорила папе, что вынуждена проводить время с Хейли, потому что мы вместе работаем над школьным проектом или готовимся к экзаменам.

К началу восьмого класса наша дружба окончательно окрепла и устоялась. У нас были одинаковые предпочтения в моде и музыке, мы любили и ненавидели одну и ту же еду. Мы делали одинаковые прически и учились искусству макияжа на лицах друг друга. Мы обе терпеть не могли футбол и обожали танцы. Хейли придумывала танцевальные движения, которые мы отрабатывали перед зеркалом в ее спальне. А потом мы бежали вниз и выступали перед ее родителями, которые всегда аплодировали и говорили, что мы сказочно талантливы. Я стала частью семьи. У меня было свое место за обеденным столом, своя кружка, своя зубная щетка в ванной.

Иногда мне приходилось после школы сразу идти домой, чтобы присмотреть за мамой, но, как только возвращался папа, я сбегала к Хейли. К тому времени я уже могла сама добираться на автобусе, но родители Хейли всегда отвозили меня домой. Иногда, очень редко, мне разрешали остаться на ночь, но обычно по утрам я нужна была дома. Моей задачей было помочь маме подняться, принять душ и одеться, а потом приготовить ей завтрак.

Папу я видела редко. Мы с ним были как сменные рабочие, которые встречаются только в перерывах. Я оставляла ему еду, которую он разогревал себе на ужин, а потом сидел весь вечер в одиночестве перед телевизором. Мама всегда ложилась рано, но папа не мог никуда уйти, так как ей могло понадобиться в туалет. Возвращаясь мысленно в прошлое, я понимаю, что у него почти не было собственной жизни. Но он никогда не жаловался, никогда не просил меня остаться, чтобы он мог сходить в паб или посмотреть субботним днем футбол.

– Повеселись там, – говорил он.

Наверное, он знал, что мама не доживет до старости, что через несколько лет все будет кончено и он будет свободен. Но я этого не понимала. Я была слишком занята своим подростковым эгоизмом, одержима музыкой, одеждой и мечтами о любви. Отличницей я не была, но прекрасно рисовала. Подумывала стать модным дизайнером или, на худой конец, получить работу в «Топшопе». Университет даже не обсуждался: если бы я и набрала достаточно баллов, я все равно не смогла бы уехать из дома. Впоследствии оказалось, что это не так. Мама умерла, когда мне было семнадцать, но к тому времени я уже была привязана к другому человеку. К Ники.

Я знала, что с самого начала ему нравилась, потому что он постоянно меня дразнил. Хейли сердилась, но я не возражала, ведь так мне доставалось его внимание. Он выхватывал мою домашнюю работу и бегал с ней по комнате, вынуждая меня его преследовать, или принимался бить меня подушкой, не прекращая, пока я не брала другую и не нападала на него в ответ. Сражения на подушках обычно заканчивались щекоткой. Ник просто мастерски умел удерживаться от смеха, и это приводило нас с Хейли в ярость.

Он был на два года меня старше, красивый, уверенный в себе. Каким-то образом он умудрился избежать той нескладной фазы, через которую проходят все мальчишки. Девочки из нашего класса с ума по нему сходили, и когда нам исполнилось четырнадцать, Хейли внезапно стала очень популярной. Но она не собиралась подпускать к нему другую девочку. По ее мнению, Ники уже был занят.

Хейли пришла в восторг, когда мы с Ники стали парой, она совсем не ревновала. Когда мы начали ходить на свидания – в основном в кино или на длинные прогулки по берегу канала, – она помогала мне решить, что надеть, и делала красивый макияж. А после забрасывала меня вопросами, желая знать все подробности. «Что он сказал?» «А ты что сделала?» «Ты разрешила ему положить руку тебе в лифчик?»

Их родители – Джейн и Фрэнк – знали, что мы встречаемся, и, кажется, одобряли. Вся семья меня любила, что бы я ни делала. Поначалу я думала, что они просто жалеют меня из-за моего тяжелого детства, но с течением лет я отмела этот страх. Де-факто я уже была Уоррингтон. И надеялась, что однажды стану ею официально.

Хейли обожала старшего брата, но сказала мне, что всегда хотела сестру. Я чувствовала то же самое. После моего рождения мамина болезнь обострилась, и ей рекомендовали больше не заводить детей.

– Если ты выйдешь замуж за Ники, ты станешь моей настоящей сестрой, – говорила Хейли. – Разве это не замечательно?

Мы часами тайно планировали свадьбу: выбирали цвета, место, меню и цветы. Хейли, конечно же, была главной подружкой невесты, и мы милостиво позволили Ники выбрать себе шафера. Во время скучных уроков я рисовала на полях тетрадки свое свадебное платье и тренировалась подписываться будущей подписью – Дженнифер Уоррингтон, с длинным росчерком. Мне нравилось, как сочетаются имя с фамилией: и там и там три слога с буквой «и» в среднем. Казалось, это судьба.

Никогда не забуду, как мы вместе лишились невинности, та дата врезалась мне в память. Воскресенье, 9 июля 1989 года. Дом был пуст. Джейн с Фрэнком выиграли билеты на мужской финал Уимблдонского турнира, а Хейли улетела со школой во Францию. Я была единственной девочкой в нашем классе, кто не поехал. Мама стала совсем больна, и папа не справлялся. Но я не сожалела, ведь мы могли видеться с Ники. Мы только что сдали экзамены, и у нас было полно свободного времени.

В том году Борис Беккер играл против Стефана Эдберга. До сих пор, когда я слышу по телевизору, как Беккер комментирует теннисный матч, я вспоминаю тот счастливый день. Мы сделали это на диване, а в углу ревел телевизор, чтобы мы знали, если неожиданная буря сорвет игру. И хотя в тот день стояла идеальная для тенниса погода и Уимблдон находился более чем в полутораста километрах от нас, я вся тряслась от страха, что его родители внезапно вернутся и нас застукают. Но Ники нравилось ощущение риска. Лежа под ним с задранными ногами и усиленно стараясь вызвать в себе безрассудную страсть, я все поглядывала на экран, выискивая среди толпы болельщиков соломенную шляпку его матери.

Мне только что исполнилось шестнадцать, так что мы не нарушали закон. До этого мы не занимались сексом, только петтингом. Меня всегда бесило это слово. Его можно было увидеть на плакатах на базе отдыха, где нарисованный мальчик обнимал девочку в шапочке для бассейна, и Ники всегда говорил, что это просто смешно, как будто шапочка для бассейна могла возбудить. В тот день мы пошли до конца. Как и победа Беккера, кульминация наступила слишком быстро. Не самый классный секс, но в своем роде прекрасный. Исторический момент. А после мы лежали в обнимку на бежевых велюровых подушках и смотрели телевизор, где шла церемония награждения, герцогиня Кентская болтала с мальчиками, подбирающими мяч, и Беккер потрясал трофеем перед ликующей толпой. Мои бедра были влажными от пота и непривычно ныли. Я не испытывала никаких сомнений в том, что это простое неловкое действо предопределило наши судьбы, связав вместе навечно.

– Я люблю тебя, – прошептала я, и я никогда не забуду его неуклюжий ответ:

– И я тебя тоже, наверное.

Не самое романтичное признание, особенно учитывая, что я только что отдала ему свою невинность, но я его простила. Я всегда его прощала. Что бы ни случилось.