В начале 1913 г. по заданию Главного управления Генерального штаба (ГУГШ) штабы Варшавского, Виленского и Киевского военных округов подготовили предложения по созданию новых контрразведывательных отделений (КРО) на случай войны, суть которых сводилась к увеличению штата существовавших отделений или прикомандированию к ним необходимого количества сотрудников для заблаговременного изучения обстановки на предстоящих театрах военных действий. Предлагаемая мера, по их замыслу, позволила бы с началом войны быстро создать костяк новых контрразведывательных органов на театре военных действий (ТВД). Однако эти здравые предложения так и остались на бумаге. Принятое в июле 1914 г. «Положение о полевом управлении войск в военное время» не предусматривало формирование КРО в штабах фронтов и армий. Задачи по борьбе со шпионажем возлагались на помощников начальников разведывательных отделений, которые назначались в основном из числа офицеров Отдельного корпуса жандармов (ОКЖ). Жандармы также получили назначения на должности начальников КРО штабов военных округов на ТВД.

В июле 1914 г. по мобилизации в действующую армию был направлен 21 жандармский офицер с оставлением в штате корпуса. Так, высочайшим приказом от 21 июля 1914 г. ротмистр Н. Н. Кирпотенко был назначен и. д. штаб-офицера для поручений разведывательного отделения штаба 11-й армии, а подполковник М. М. Федоров — в разведывательное отделение штаба 6-й армии.

Заполнение вакантных должностей в разведывательных отделениях офицерами ОКЖ продолжалось и в августе-сентябре. Подполковник П. А. Иванов приказом по армиям Юго-Западного фронта от 2 августа № 31 был назначен на должность помощника начальника разведывательного отделения штаба главнокомандующего армиями фронта.

17 сентября 1914 г. в штаб 10-й армии был назначен ротмистр Г. В. Темников — и. д. штаб-офицера для поручений разведывательного отделения. В этой должности он себя хорошо проявил. За усердную службу 8 июня 1915 г. награжден орденом Св. Анны 2-й степени, а 6 декабря 1916 г. за отличие в службе произведен в подполковники.

Ротмистр В. В. Сосновский, которого генерал Н. С. Батюшин характеризовал как энергичного и знающего свое дело офицера, высочайшим приказом № 352 от 9 октября 1914 г. назначен и. д. штаб-офицера для поручений разведывательного отделения штаба 9-й армии.

Поручик Г. А. Кайданов 31 октября 1914 г. назначен на должность и. д. штаб-офицера для поручений разведывательного отделения штаба 11-й армии, а 6 декабря произведен в штаб-ротмистры. Служил, видимо, хорошо, поскольку за короткий промежуток времени был удостоен двух наград: 14 февраля 1915 г. — ордена Св. Станислава 3-й степени, а 7 марта — ордена Св. Анны 3-й степени.

После объявления мобилизации из состава КРО штаба Варшавского военного округа было сформировано контрразведывательное отделение штаба 2-й армии, которое возглавил ротмистр С. В. Муев, «зарекомендовавший себя в мирное время с самой лучшей стороны». Здесь следует пояснить, что в начале войны при некоторых разведывательных отделениях штабов армий создавались внештатные КРО, на средства, «отпускаемые штабу на секретные расходы».

29 июля 1914 г. ротмистр М. В. Науменко сообщал начальнику Люблинского губернского жандармского управления (ГЖУ) о своем назначении начальником КРО при штабе Минского военного округа на ТВД.

Контрразведывательное отделение штаба 5-й армии возглавил ротмистр Г. К. Красильников, а КРО штаба 8-й армии — ротмистр К. К. Ширмо-Щербинский. Последний хорошо проявил себя при подготовке армии к Брусиловскому прорыву, за что был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени. В ходатайстве о награждении офицера написаны следующие строки: «Неустанно напрягал деятельность всех органов контрразведки к установлению в районе армии шпионов и лиц, действовавших во вред армии, за время с января с. г. (1916. — Авт.) по 14 июня вверенным ему отделением произведено 267 расследований, из которых 30 закончилось преданием суду, 94 — высылкой в глубь России, что сильно способствовало очищению района армии от вредных элементов».

В Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) хранится послужной список (на 1 июля 1914 г.) 38-летнего ротмистра В. Г. Шредера — будущего начальника КРО штаба Киевского военного округа на ТВД. Его биография типична для офицеров ОКЖ: окончание военного училища, служба в строевых частях, зачисление в корпус. Надо сказать, что Московское пехотное юнкерское училище потомственный дворянин Ковенской губернии окончил по 1-му разряду. В корпус был переведен после 11-летней армейской службы, предварительных испытаний и четырехмесячных подготовительных курсов.

В апреле 1910 г. В. Г. Шредер начал службу адъютантом Минского ГЖУ, а в мае уже был назначен врид помощника начальника этого управления в Минском, Борисовском и Игуменском уездах. С мая 1911 г. по январь 1912 г. являлся прикомандированным к Киевскому жандармскому полицейскому управлению железной дороги (ЖПУЖД). 5 января получил назначение помощником начальника Подольского ГЖУ на пограничный пункт в м. Гусятин. С октября 1913 г. служил помощником начальника Волочиского отделения киевского ЖПУЖД. С этой должности был назначен начальником КРО штаба Киевского военного округа на ТВД.

Документы свидетельствуют о том, в начале войны на фронт было направлено лишь несколько руководителей контрразведывательных органов западных военных округов. Так, начальник КРО штаба Виленского военного округа подполковник В. В. Беловодский возглавил внештатное КРО штаба 1-й армии, начальник КРО штаба Варшавского военного округа ротмистр С. В. Муев — отделение штаба 2-й армии, начальник КРО Киевского военного округа подполковник М. Я. Белевцов — отделение штаба 3-й армии, подполковник Н. Н. Аплечеев продолжал руководить КРО штаба Одесского военного округа, оказавшегося с началом войны на ТВД.

Остальные руководители контрразведки продолжали служить на прежних должностях в тыловых военных округах. Подчеркнем — опытные, знающие свое дело офицеры.

Таковым считался ротмистр Н. П. Попов — начальник КРО штаба Иркутского военного округа. Службу в ОКЖ офицер начал в 1910 г. Будучи прикомандированным к Московскому охранному отделению, в декабре 1911 г. согласился перейти на должность помощника начальника КРО штаба Иркутского военного округа. С декабря 1912 г. фактически являлся начальником отделения. «Второй начальник Иркутского контрразведывательного отделения ротмистр Попов был настоящим энтузиастом контршпионажа, — восторженно пишет о нем профессор Н. В. Греков. — Будучи прирожденным сыщиком и великолепным актером, он не только руководил операциями, но и участвовал во многих из них, нередко рискуя жизнью».

Потомственный дворянин ротмистр А. А. Немысский (по другим данным — Немыский) из жандармов был переведен в контрразведчики в 1911 г. Служил помощником начальника Петербургского городского КРО. В августе 1914 г. с повышением убыл в Хабаровск, где возглавил контрразведывательное отделение штаба Приамурского военного округа.

Первый начальник контрразведывательного отделения штаба Туркестанского военного округа ротмистр А. И. Зозулевский в начале войны также остался на своей должности. На фронт он убыл только в 1915 г., где возглавил Ивангородскую крепостную жандармскую команду.

Подполковник В. Г. Туркестанов (Туркестанишвили) с началом войны продолжал руководить КРО штаба Московского военного округа. В 1915 г. был назначен начальником Центрального военно-регистрационного бюро (ЦВРБ). После отстранения от исполнения обязанностей начальника КРО ГУГШ полковника В. А. Ерандакова возглавил это отделение.

Полковник В. А. Ерандаков был снят с должности по причине «не вполне удовлетворительною постановкою им специальной отрасли вверенной названному штаб-офицеру контрразведывательной службы…» и получил приказ убыть в 10-й Донской казачий полк действующей армии. Однако «отлучение» от корпуса накануне войны не уберегло полковника В. А. Ерандакова от ареста в 1917 г. Председатель Особой следственной комиссии сенатор В. А. Бальц возбудил уголовное дело по факту «злоупотреблений» в контрразведке вообще. Но затем контрразведчик был освобожден. В Гражданской войне участвовал на стороне белых — в рядах Вооруженных сил на Юге России.

В. А. Ерандаков

Как следует из вышесказанного, в действующую армию в основном назначались сотрудники территориальных органов безопасности, не имевшие опыта контрразведывательной деятельности, которым новое ремесло приходилось осваивать в динамично меняющейся боевой обстановке.

Одним из тех, кто был хорошо знаком с контрразведывательной деятельностью, являлся начальник разведывательного отделения штаба Северо-Западного фронта полковник Н. С. Батюшин, служивший до войны в разведывательном отделении штаба Варшавского военного округа — на переднем крае борьбы с иностранными спецслужбами. Судя по характеристике окружного генерал-квартирмейстера генерал-майора П. И. Постовского, данной офицеру при аттестации в 1911 г., со своими непростыми обязанностями он справлялся успешно: «Всею душой отдается выполнению трудных обязанностей старшего адъютанта разведывательного отделения. Работает очень много, заставляя усердно работать и своих подчиненных. Всегда самостоятелен во взглядах, вполне способен к личной инициативе и принятию на себя ответственных решений. Вполне здоров. Вынослив. Будет отличным начальником штаба дивизии и командиром кавалерийского полка… Способен стать во главе ответственного отдела в одном из высших военных учреждений». Однако война внесла коррективы в служебную карьеру полковника: в октябре 1914 г. он возглавил разведотделение фронта, с августа 1915-го по февраль 1916 г. исполнял обязанности генерал-квартирмейстера штаба Северного фронта. Затем был назначен генералом для поручений при главнокомандующем армиями Северного фронта, повышен в воинском звании.

«Произведенный в генералы Батюшин оказался хорошим помощником, и вместе с ним мы подобрали для контрразведывательного отделения штаба фронта толковых офицеров, а также опытных судебных работников из учреждений, ликвидируемых в Западном крае в связи с продвижением неприятеля в глубь империи», — писал в своих воспоминаниях начальник штаба Северо-Западного фронта М. Д. Бонч-Бруевич.

Иначе оценивал Н. С. Батюшина генерал-лейтенант П. Г. Курлов, являвшийся в начале войны помощником главного начальника Двинского военного округа: «Его деятельность являлась формой белого террора, так как им подвергались аресту самые разнообразные личности, до директоров банка включительно. Получить сведения об основаниях задержания было затруднительно даже самому министру внутренних дел, что проявилось в деле банкиров Рубинштейна, Добраго и др., которые просидели в тюрьме без всяких оснований пять месяцев. Генерал Батюшин считал возможным вмешиваться и в рабочий вопрос, посылая своих подчиненных для собеседований по общим вопросам с заводскими рабочими, так что труды органов министерства внутренних дел совершенно парализовались, а последствием таких собеседований являлись забастовки». П. Г. Курлову вторили авторы газетных публикаций, отрабатывавшие гонорары, полученные от банкиров. А вот известный публицист В. Л. Бурцев, в отличие от многих своих коллег, писал: «Власть в России была в руках кучки проходимцев. Прикрываемые Царским Селом, они хозяйничали в России, как в завоеванном крае, отданном им на поток и разграбление. Мародерство, предательство, немецкое шпионство, вот что безраздельно процветало в России… Была только одна комиссия, которая изобличала — хотя и не в тех размерах, как это было желательно, — царивших мародеров и предателей. Это была так называемая комиссия генерала Батюшина».

Насколько Н. С. Батюшин был компетентен в вопросах контрразведки, мы можем судить лишь по его книге «Тайная военная разведка и борьба с ней», в которой он посвятил контрразведке целую главу. Поскольку в годы Гражданской войны генерал воевал на стороне белых, а затем оказался в эмиграции, то его имя на протяжении всего советского периода нашей истории в научных работах упоминалось крайне редко, деятельность на посту руководителя разведки не исследовалась. Интерес к судьбе «опытнейшего и надежного контрразведчика» и его книге проявили в начале 2000-х гг. историки И. И. Васильев и А. А. Зданович, переиздав ее со своим предисловием, в котором о фронтовых буднях генерала написали крайне скупо. Таким образом, военный период биографии Н. С. Батюшина еще ждет своего беспристрастного исследователя.

Мы же вернемся к жандармам. Как следует из письма министра внутренних дел военному министру от 3 сентября 1914 г., к тому времени из частей и управлений Отдельного корпуса жандармов в действующую армию было направлено 88 офицеров.

Эта цифра не стала предельной. Жандармы и в дальнейшем продолжали прибывать в действующую армию. И не только в жандармские управления и части, находившиеся на ТВД, но и в армейские штабы. Следует принять во внимание, что 6 июня 1915 г. было утверждено «Наставление по контрразведке в военное время», которое не только узаконило существовавшие внештатные КРО на ТВД, но и явилось правовой основой для формирования новых контрразведывательных отделений, нуждавшихся в профессионально подготовленных офицерских кадрах, которых на фронте не хватало.

Количество жандармов в действующей армии увеличивалось пропорционально расширению прифронтовой полосы, и к середине лета 1915 г. некомплект в Отдельном корпусе жандармов составлял 72 человека. Такая незначительная убыль, по мнению историка К. С. Романова, «не могла привести к серьезным сбоям в работе местных структур ОКЖ».

Согласно сведений о штатном и списочном составе чинов штаба корпуса и 40 жандармских управлений, находившихся вне театра военных действий, в каждом управлении имелся незначительный некомплект офицеров и чиновников — в основном по одному человеку, а в Иркутском ГЖУ со штатной численностью 10 человек, некомплект составлял 3 человека.

В отличие от тыловых жандармских управлений в Варшавском охранном отделении по состоянию на февраль 1915 г. кадровая ситуация была еще хуже: из офицеров в нем оставался только начальник, вследствие чего отделение оказалось не в состоянии выполнить все требования, которые предъявлял к нему варшавский генерал-губернатор, поэтому его пришлось формировать заново. Но в обновленном составе варшавская «охранка» просуществовала недолго.

Острым оставался кадровый вопрос и в Бессарабском ГЖУ. На службе в управлении состояло 6 офицеров, 5 вахмистров и 42 унтер-офицера, было прикомандировано еще 5 офицеров и 46 унтер-офицеров. Однако эти чины были распределены по многим участкам. У каждого из них в подчинении была группа унтер-офицеров. Постоянный и прикомандированный личный состав управления нес службу на постоянных и временных пограничных пунктах в Измаиле, Рени, Скулянах, Липканах, Килии.

Несмотря на трудности с кадрами в ОКЖ, армейское командование добивалось назначения квалифицированных жандармов в действующую армию. Помощник начальника Тифлисского ГЖУ ротмистр А.Р. фон Морр по ходатайству начальника штаба 5-й армии 5 мая 1916 г. был назначен и. д. штаб-офицера для поручений разведывательного отделения. Он сменил на этой должности ротмистра Н. В. Щербачева, который, по оценке начальника штаба 5-й армии генерал-лейтенанта Е. К. Миллера, хотя и являлся «вполне хорошим и исполнительным офицером, но, как показал продолжительный (с 15 апреля 1915 г.) опыт, к самостоятельному ведению войсковой контрразведки не подготовлен».

Руководство ОКЖ по вполне понятным причинам не всегда отправляло на фронт самых опытных и квалифицированных специалистов. Оказавшись в боевой обстановке, такие офицеры не в полной мере справлялись с обязанностями начальников КРО, о чем, в частности, начальник Люблинского ГЖУ докладывал 25 мая 1916 г. товарищу министра внутренних дел. Однако причину недостаточной подготовки личного состава КРО к розыскной деятельности он видел в том, что руководители отделений назначались по усмотрению военных властей.

В письме помощнику по гражданской части наместника Его Императорского Величества на Кавказе князю В. Н. Орлову от 4 мая 1916 г. министр внутренних дел Б. В. Штюрмер сообщал, что с начала военных действий в ряды армии перешли 63 офицера и 17 унтер-офицеров ОКЖ. Усиленную убыль офицеров и чинов корпуса, с его точки зрения, вызывали тяжелые условия службы. Вследствие перевода в действующую армию в территориальных структурах корпуса некомплект составлял 94 офицера и 867 нижних чинов. Доходило дело до того, что некоторые жандармские управления оставались без начальников. Например, в начале января 1916 г. оставались вакантными должности начальников Бакинского, Холмского, Орловского и Вятского ГЖУ.

Стремление некоторых офицеров попасть в действующую армию нельзя объяснить карьерными устремлениями, ведь начальники КРО и их помощники являлись прикомандированными к военному министерству и состояли в штате ОКЖ на должностях не выше помощников руководителей ГЖУ (подполковник, ротмистр). Данное обстоятельство мешало армейскому командованию повышать офицеров-контрразведчиков в должности и награждать за отличия в боях или успехи в служебной деятельности. Требовалась длительная процедура согласования со штабом ОКЖ. Только в конце июня 1915 г. состоялось совместное решение командира ОКЖ и начальника штаба Верховного главнокомандующего о распространении на вышеуказанную категорию лиц некоторых привилегий строевых и штабных офицеров. Звание «полковник» являлось для них предельным и присваивалось начальникам КРО ГУГШ и Ставки; руководители контрразведывательных органов в штабах фронтов, армий и военных округов на ТВД могли дослужиться лишь до подполковника. Так, на начало 1916 г. из 23 начальников КРО в действующей армии звание подполковника имели 8 человек, ротмистра — 10, капитана — 4, есаула — 1.

Следует отметить, что кадровая проблема в ОКЖ возникла не только из-за перевода жандармов в действующую армию, но и из-за расширения сфер деятельности корпуса в тылу, увеличивших нагрузку на личный состав, что привело к его нехватке.

Командование ОКЖ разными способами пыталось заполнить образовавшиеся вакантные должности. Положительно повлияло на решение кадровой проблемы «Великое отступление» русской армии в 1915 г., в результате которого империя потеряла большую часть Галиции и Польши. Находившиеся там жандармские и охранные органы были передислоцированы в Центральную Россию, часть офицерского состава получила назначения в действующую армию.

Руководство ОКЖ попыталось решить кадровую проблему среди офицерского состава путем введения «Временного положения об офицерских жандармских курсах, учреждаемых при штабе Корпуса жандармов на время войны». В основу были положены следующие принципы: курсы вводились только на время войны; наибольшее внимание при жандармской подготовке уделялось интересам армии; подготовка офицерского состава была ориентирована на решение конкретных практических задач, а не освоение общего теоретического курса; подготовка производилась не долее, чем в течение восьми недель, и охватывала только основы жандармской службы.

Однако, несмотря на предпринимаемые меры, ОКЖ продолжал испытывать недостаток в квалифицированных кадрах. Следует принять во внимание, что подготовка новых кадров как качественно, так и количественно была значительно сокращена. Вместо шестимесячных курсов были введены ускоренные двухмесячные, которые к тому же проводились значительно реже, чем в предвоенный период. Таким образом, как справедливо отмечает К. С. Романов, «уменьшение профессионального уровня жандармских офицеров, составлявших кадровую основу системы политического сыска, было действительно налицо».

По данным заведующего особым отделом Департамента полиции, к концу 1916 г. в действующую армию откомандировано более 100 розыскных офицеров для службы в контрразведке.

К январю 1917 г. в 43 тыловых ГЖУ из 218 полагавшихся по штату офицеров в списках числилось лишь 165 человек. Нехватка составляла около 24 %.

Систему подбора и подготовки кадров спецслужб царского режима разрушила Февральская революция. После разгона Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов, 11 марта 1917 г. военный и морской министр А. И. Гучков подписал телеграмму об увольнении из органов по борьбе со шпионажем всех жандармских офицеров и лиц, ранее работавших в охранных отделениях и общей полиции. «Нужна контрразведка. Генеральный штаб это дело наладит. Граждане и воины, не спутайте этих верных людей с агентами сыска былого режима. Новой власти сыска не нужно», — писал он в революционном запале.

Однако ярлыки «жандарм» и «охранник» навешивались на всех без исключения сотрудников спецслужб, поэтому не только жандармы, но и некоторые контрразведчики, не дожидаясь в отношении себя репрессивных мер, посчитали благоразумным скрыться, используя, по возможности, фиктивные документы. Такие меры предосторожности в революционные дни были отнюдь не лишними. «Те зверства, которые совершались взбунтовавшейся чернью в февральские дни по отношению к чинам полиции, корпуса жандармов и даже строевых офицеров, не поддаются описанию… — писал К. И. Глобачев. — Городовых, прятавшихся по подвалам и чердакам, буквально раздирали на части: некоторых распинали у стен, некоторых разрывали на две части, привязав за ноги к двум автомобилям, некоторых изрубали шашками. Были случаи, что арестованных чинов полиции и жандармов не доводили до мест заключения, а расстреливали на набережной Невы, а затем сваливали трупы в проруби. Кто из чинов полиции не успел переодеться в штатское платье и скрыться, тех беспощадно убивали».

Не являлись застрахованными от репрессий новой демократической власти и высококвалифицированные руководители из числа бывших жандармов. Например, несмотря на заслуги в борьбе с немецким шпионажем, ходатайство военных и лояльность, был отстранен от должности с зачислением в резерв чинов Петроградского военного округа начальник ЦВРБ ГУГШ полковник В. Г. Туркестанов. Контрразведчик был лишен пенсии и каких-либо средств к существованию. «Начинать в настоящее время какую бы то ни было службу, обеспечивающую материально на склоне лет меня и мою семью, я по годам (в феврале 1917 г. ему было 45 лет. — Авт.) и по здоровью уже не в силах, — писал он второму обер-квартирмейстеру ГУГШ, — личных средств я никаких не имею и не могу я допустить мысли, чтобы Главное управление Генерального штаба не нашло средств для справедливого разрешения вопроса по отношению к дальнейшему моему существованию». Нищенской пенсии офицер смог добиться лишь через несколько месяцев.

Несколько больше повезло экс-начальнику штаба ОКЖ генерал-майору В. П. Никольскому. После отстранения от должности состоял в резерве чинов Петроградского военного округа по декабрь 1917 г. Большевики его отправили в отставку, как ни покажется странным, с мундиром и пенсией.

Поскольку чины упраздненного ОКЖ составляли около 90 % от общего числа руководителей КРО и их помощников, то такое решение весьма негативно отразилось на кадровом потенциале и, соответственно, деятельности контрразведки.

Аналогичная ситуация сложилась и с младшими агентами КРО, обязанностью которых являлось ведение наружного наблюдения. Они также подлежали увольнению из-за предыдущей службы в Департаменте полиции МВД и его местных органах. Из контрразведки были изгнаны секретные агенты, многих из которых потом репрессировали или расстреляли.

Кадровая чистка шла не только в центре, но и на периферии. Анализируя ситуацию с разгоном кадров царского режима, следует согласиться с исследователем А. Г. Егизаровым в том, что «разоблачительство» обернулось трагедией для «всей системы отечественной контрразведки».

Новые власти стремились побыстрее избавиться от жандармов, заменив их генштабистами и юристами. В разрабатываемых временных положениях о контрразведывательной службе (во внутреннем районе и на ТВД) предусматривалось назначение на должности руководителей контрразведывательных органов и их помощников офицеров Генерального штаба и лиц, имеющих юридическое образование, после прохождения ими «по возможности» специальных курсов по контрразведывательной службе.

В период социальных потрясений чины контрразведки и политической полиции оказались наиболее гонимой категорией офицерского корпуса распавшейся империи. После окончания Первой мировой войны часть из них перешла на службу к большевикам в качестве консультантов, вторая часть участвовала в Белом движении, третья скрылась, не приняв участия в борьбе, а четвертая подверглась репрессиям со стороны советской власти.

В 1914–1916 гг. войны основная нагрузка по обеспечению безопасности фронта и тыла легла на офицеров Отдельного корпуса жандармов, которые в большинстве своем не имели навыков контрразведывательной деятельности. Необходимые умения и навыки они приобретали в ходе боевых действий, в активной борьбе с агентурой австро-венгерской и германской разведок на ТВД. Однако по профессиональному кадровому костяку спецслужб нанесла удар Февральская революция — новые власти изгнали из органов контрразведки офицеров Отдельного корпуса жандармов, тем самым лишив ее самых квалифицированных руководителей. Восполнить понесенные потери за несколько послереволюционных месяцев контрразведка уже не смогла. Советская власть, за небольшим исключением, не нуждалась в прежних кадрах.

Законодательство Российской империи предусматривало суровое наказание за шпионаж. Согласно высочайшие утвержденному 5 июля 1912 г. «Закону об изменении и дополнении действующих узаконений о государственной измене путем шпионства», пойманные и уличенные шпионы в военное время подлежали наказанию вплоть до смертной казни.

С началом Первой мировой войны русскими спецслужбами на театре военных действий было задержано много лиц, заподозренных в шпионаже и государственной измене. Например, в сводке контрразведывательного отделения штаба 2-й армии за сентябрь 1914 г. сохранились сведения о 98 человеках, подозреваемых в шпионаже, за октябрь — уже о 135, за ноябрь — о 68, и за декабрь — о 35. Таким образом, за 4 месяца войны КРО только одной армии было арестовано 336 человек.

По существовавшей в то время практике контрразведывательные органы занимались лишь поиском шпионов, а следственные мероприятия, наряду с розыском, осуществлялись силами жандармских управлений по месту задержания подозреваемых лиц. Таким образом, «шпионские дела» из контрразведки передавались в жандармские управления, где их, по свидетельству документальных источников, скапливались сотни. Например, в начале декабря 1914 г. лишь Варшавским губернским жандармским управлением в государственной измене обвинялось 289 австрийских, германских и русских подданных, а в конце месяца — уже 542; Варшавским охранным отделением с 16 июля по 15 декабря было задержано 455 заподозренных в военном шпионаже лиц.

Исследователь В. В. Хутарев-Гарнишевский подсчитал: с июля 1914 г. по июль 1915 г. Варшавским ГЖУ велось дознание против 3200 человек, подозреваемых в шпионаже и пособничестве противнику.

Если собрать сведения по всем жандармским управлениям на ТВД с начала войны до марта 1917 г., то число подозреваемых в шпионаже, надо полагать, возрастет в несколько раз.

Среди сотен арестованных по подозрению лиц жандармам предстояло установить виновных, передать их дела в суд, а невиновных освободить. Однако квалифицированно провести дознание в условиях военного времени оказалось делом трудным. Как поступить в такой ситуации? Выход был найден простой. «…Если расследованием не было выяснено решительно никаких доказательств виновности привлеченного лица в государственной измене, — гласил приказ главкома Северо-Западного фронта генерала Н. В. Рузского № 58 от 7 сентября 1914 г., — то таковое подлежит высылке во внутренние губернии, согласно распоряжения министра внутренних дел». 25 июля 1914 г. глава МВД телеграммой № 402, в частности, предписывал высылать в глубь России лиц, арестованных «лишь по подозрению в шпионстве, но без определенных улик». По ходу лишь упомянем другую категорию высылаемых — так называемых неблагонадежных лиц, определяемых властями по национальному признаку, — в основном немцев и евреев.

Вот как описывает ситуацию с высылкой подозреваемых в шпионаже лиц морской контрразведчик капитан С. М. Устинов: «Детальная разработка всех сведений, продолжительное наблюдение, перлюстрация писем, дали возможность установить с несомненностью их работу по шпионажу, но найти явные улики, доказательства их виновности, в большинстве случаев не представлялось возможным. Целый ряд обысков не дали никаких результатов. Следствий было масса, а виновных ни одного. Очень часто приходилось действовать скорее по убеждению, чем на основании прямых доказательств виновности. Чтоб не попасть в преступную ошибку, а с другой стороны не дать маху, нескольких лиц весьма подозрительных пришлось, так сказать, на всякий случай выслать без суда из полосы фронта. Думаю, что некоторые пострадали, быть может, и напрасно…». Губернаторы, градоначальники и руководители жандармских управлений, не располагая доказательной базой в отношении подозреваемых лиц, в полной мере воспользовались предоставленным им правом. Административная высылка во внутренние губернии страны стала распространенной формой борьбы со шпионажем. Архивные документы свидетельствуют, что, например, из Варшавы с начала войны по 1 июня 1917 г. было выслано 269 человек, за этот же период из Петраковской губернии — 221 человек, из Калишской и Люблинской губерний — 208, из Келецкой, Ломжинской и Люблинской — 168. Всего — 866 человек.

Например, начальник Ломжинского ГЖУ, рассмотрев переписку в порядке военного положения о содержащихся под стражей в варшавской каторжной тюрьме Я.Г. и Л. Г. Шмидтов нашел: «1) что никаких улик против германоподданных Шмидтов по обвинению в военном шпионстве не добыто; 2) что арест их 14 ноября 1914 года был вызван, вероятно, в видах предупредительных, т. к. никаких объяснений со стороны военного начальства о причинах ареста этих лиц в переписке не имеется, за исключением лишь выражения „2 штатских, подозреваемых в шпионстве“ и 3) что допросить нижних чинов 252-го пехотного Хотинского полка, задержавших Шмидтов, не представляется возможным вследствие ухода полка из посада Роман в ноябре, постановил: настоящую переписку представить в штаб главкома армиями Северо-Западного фронта по военно-судной части, при чем полагал бы выслать названных Шмидтов административным порядком в заволжские губернии России как иностранцев». Какова дальнейшая судьба этих задержанных — точно неизвестно. Вероятнее всего, поехали вглубь страны.

Не было доверия у жандармов и к российским подданным, побывавшим в плену и согласившимся сотрудничать с разведкой противника. Некто И. Мур прибыл в Россию без документов с эшелоном военнопленных и к тому же в их списках не числился. На первом допросе он показал: согласился стать агентом австрийской разведки, чтобы получить свободу. Проверить это объяснение не представлялось возможным, поэтому И. Мура заключили под арест. На другом допросе он сообщил о задании определить состояние железной дороги, собрать сведения о русских войсках за вознаграждение в 4000 руб. 17 декабря 1914 г. начальник минского ГЖУ полковник Н. Ф. Бабчинский обратился с ходатайством к губернатору о препровождении И. Мура во внутренние губернии России под надзор полиции ввиду недостаточности данных к установлению его личности.

В данном случае жандармы либо не поверили в правдивость слов немецкого агента, либо поверили, но не захотели брать на себя ответственность за судьбу человека, отправив его подальше от фронта. Не будем спешить с оценкой действий жандармов. Сначала процитируем поучительный фрагмент из книги вышеупомянутого капитана С. М. Устинова: «…в гор. Николаеве… мною был арестован служащий на судостроительном заводе Наваль инженер Д., немец по происхождению, приехавший из Германии и поступивший на завод не более как за год до начала войны. При обыске у него были найдены фотографические карточки всего завода, мастерских и всех строящихся на заводе судов; большая переписка на немецком языке, которая доказывала, что до начала войны он имел постоянные сношения с Германией, но в ней не было ничего преступного, и масса всякого рода чертежей, заметок и цифр на блокноте и календаре, не имеющих определенного значения… Связь его с германским консулом в Николаеве, определенным шпионом, своевременно выехавшим в Германию, но оставившим в Николаеве организованную им шпионскую агентуру, ограничивалась отношениями простых знакомых… должен сказать, что и все остальное имело такое же объяснение и кроме скопления массы косвенных улик никаких доказательств у меня не было. Тем не менее я две недели продержал его под арестом, убежденный, что дальнейшее следствие даст мне желательный результат, но ни химическое исследование писем, бумаг, книг, чернил и пр., ни расшифрование загадочных записей и цифр, ни обыск квартиры и чердака в надежде найти признаки беспроволочного телеграфа, ни постукивание по стенам и мебели, производимое самыми опытными агентами, в надежде открыть тайные хранилища — ничего больше не дали. В конце концов мне пришлось его освободить по предписанию штаба… Прошло много времени. Немцы вошли в Николаев и стали наводить свои порядки… Я отправился в германский штаб, чтобы сдать свой револьвер и получить разрешение на выезд в Киев. Я получил квитанцию в принятии от меня револьвера с точным указанием его системы и номера и вошел в комнату, где сидело несколько немецких офицеров. Среди них спокойно сидел и вместе с ними разбирал бумаги инженер Д. Он встретил меня, как своего хорошего знакомого…».

Приводя этот пример, автор лишь показывает всю сложность борьбы со шпионажем, но отнюдь не пытается доказать, что сотни томившихся в тюрьмах людей являлись агентами австрийской и германской разведок. Наверное, подавляющее большинство из вышеупомянутых 866 человек были ни в чем не повинны и пострадали лишь потому, что оказалось «в ненужном месте в ненужное время». А вот не выявленным агентам противника (среди высланных, возможно, находились и они) повезло — высылка более гуманная мера наказания, нежели расстрел или повешение. Правда, их везенье можно отнести к недоработке русских спецслужб, в первую очередь контрразведки, которая к сбору доказательной базы относилась поверхностно. Более опытные в деле розыска жандармы подходили к делу основательно, что приводило к положительным результатам. Вот тому характерный пример.

Получив первую информацию о подготовке А. Рантом провокации в Осовецкой крепости еще в августе 1914 г., жандармы через секретную агентуру установили за ним негласное наблюдение и стали скрупулезно накапливать сведения о его преступной деятельности. И только собрав всю доказательную базу, жандармы его арестовали. Следствие по этому делу вел опытный начальник Осовецкой крепостной жандармской команды полковник Д. Н. Вишневский. Через два дня, 25 февраля 1915 г., А. Рант был приговорен к расстрелу, а 26 февраля утром — расстрелян.

К приговорам к высшей мере наказания военная судебная система Российской империи в годы войны прибегала неоднократно, о чем свидетельствуют архивные документы. Так, к смертной казни были осуждены австрийские подданные Бержанский, П. Лисов (Лысый) (подлежал обмену на корреспондента газеты «Новое время» Янчевецкого), А. Маузер, И. Маузер. Некоторым приговоренным к смертной казни австрийским и германским подданным удалось бежать из-под стражи и тем самым спасти свои жизни.

Подвергались суровому наказанию и подданные Российской империи. Так, военно-полевым судом 10-го армейского корпуса 3 ноября 1915 г. приговорен к смертной казни за шпионаж рядовой 114-го пехотного Новоторжского полка Г. Розенберг. 22 января 1916 г. этот же суд приговорил к смертной казни крестьянина Минской губернии А. Аксютовича, 26 марта — рядового 107-го Троицкого полка А. Шишкова. 8 марта 1916 г. военно-полевым судом при штабе 3-й армии осужден за шпионаж рядовой 172-го запасного батальона А. Асмус. Военно-полевым судом 16-го армейского корпуса В-М. Ф. Шулей приговорен полевым судом к смертной казни. Перечисленными лицами количество казненных не ограничивается.

Являлись ли все приговоренные к смертной казни действительно агентами разведок противника, однозначно сказать сложно. Мы не исключаем трагических ошибок или явных подтасовок фактов при проведении дознаний. Некоторые документы дают нам основание усомниться и в объективности военных судов.

Например, 23-летний крестьянин Варшавского уезда Р. К. Клян признан виновным в том, что 26 июля 1914 г. находился в крепости Новогеоргиевск с целью сбора сведений об устройстве и расположении фортов для передачи их противнику. Виновность крестьянина следствию доказать не удалось, однако военный суд 27-го армейского корпуса приговорил Р. К. Кляна к смертной казни за шпионаж.

Это отнюдь не единственный трагический случай. До сих пор историки спорят о том, был ли полковник С. Н. Мясоедов немецким шпионом или стал жертвой политических интриг.

Итак, российское законодательство относило шпионаж в военное время к тяжким видам преступлений и предполагало суровое наказание вплоть до смертной казни. Справедливость и неотвратимость наказания за совершенные преступления зависела от слаженной работы триады «розыск-следствие-суд». Однако самодержавие не без основания не было уверено в эффективности работы своей правоохранительной системы, поэтому предусмотрело высылку как «универсальный» вид наказания.

С началом Первой мировой войны австрийская и германская разведки стали забрасывать свою агентуру в тыл русской армии для совершения диверсий — подрывов железнодорожных мостов, складов, оборонных предприятий и других важных объектов. С целью подготовки руководителей диверсионных групп в Германии были открыты специальные курсы, где их обучали подрывному делу, поджогам и пр. Поскольку линия фронта являлась серьезным препятствием для заброски диверсантов, их засылали через нейтральные страны — Румынию, Швецию и Китай.

Противодействовали спецслужбам противника военные агенты (атташе) в нейтральных странах, КРО ГУГШ, Ставки, штабов фронтов, армий и военных округов, а также территориальные органы безопасности — охранные отделения, ГЖУ и ЖПУ ЖД во главе с Департаментом полиции (ДП).

В архивных фондах встречаются материалы о замыслах австрийской и германской разведок совершить диверсии в ближнем и глубоком тылу русской армии. Как правило, такого рода информацию Департамент полиции или высшие органы военного управления — ГУГШ и Ставка — получали от своих заграничных источников. Иногда эти сведения были весьма скудными. Например, штаб Верховного главнокомандования (ВГК) получил информацию о планах противника взорвать мосты. В документе говорилось, что для решения этой задачи диверсионная группа получила взрывчатые вещества в германском консульстве в Бухаресте. Согласитесь, данное сообщение вызывало много вопросов. Смогли ли контрразведчики получить дополнительные сведения и предотвратить диверсии — неизвестно. Такие бездоказательные сообщения не являлись исключением.

18 февраля 1916 г. исполняющий должность начальника штаба Минского военно-окружного управления на ТВД сообщал начальнику Московского ГЖУ о намерении австрийских властей «в ближайшее время» командировать в Россию под видом бежавших из плена несколько десятков русских военнопленных во главе с неким З. Головановым «со специальной целью порчи железных дорог, мостов, заводов и воинских складов». Воплотили ли австрийцы в жизнь свое намерение — тоже остается неизвестным.

Агентов-диверсантов из числа военнопленных иногда случайно задерживали при переходе линии фронта и на допросах узнавали, с какой целью они пытались проникнуть в тыл русских войск. Так, арестованные в Ровно 2 сентября 1914 г. 5 человек (4 из них — военнопленные) по заданию начальника разведывательного бюро обер-лейтенанта Шиллера должны были взорвать железнодорожный мост через р. Гуска.

Случайные разоблачения австрийских или германских диверсантов на ТВД бывали и в других местах. Так, арестованные в июне 1916 г. вблизи Изборской крепости два юноши во время допроса признались, что под видом беженцев были посланы в Псков с заданием взорвать склад с боеприпасами или мост, однако, испугавшись, решили взорвать сарай рядом с крепостью, в котором, по их предположению, могло находиться военное снаряжение.

Исполняющий должность начальника штаба Минского военно-окружного управления на ТВД 3 мая 1916 г. предупреждал начальника Московского ГЖУ о направленном немцами в Россию большом количестве агентов, «снабженных шведскими паспортами для производства беспорядков и покушений на заводах». Далее он сообщил, что их приезд назначен на 28 апреля, просил усилить наблюдение за прибытием в район Московской губернии лиц с указанными паспортами, а при обнаружении таковых — выяснить цель их приезда и устанавливать за ними наблюдение. Предположительно, аналогичного содержания телеграммы были направлены начальникам жандармских управлений других губерний империи. Таким образом, каждый приезжавший в Россию со шведским паспортом попадал под подозрение и становился объектом наблюдения со стороны спецслужб. Однако вести наблюдение за всеми подозрительными иностранцами у охранки и жандармерии не было сил, поскольку подобного рода телеграммы, как свидетельствуют архивные документы, руководители территориальных органов безопасности получали регулярно.

Военное командование и руководители спецслужб понимали, что, располагая скудной информацией о немецких диверсантах, найти их на необъятных просторах империи будет невероятно сложно, поэтому для предотвращения диверсий принимали меры предупредительного характера. В частности, главный начальник Одесского военного округа, получив в начале сентября 1914 г. сведения о том, что немцы направили в Россию 200 молодых людей, переодетых в форму русских учебных заведений, для взрывов железнодорожных мостов, приказал принять следующие меры: всех подозрительных, особенно в форме учебных заведений лиц, появляющихся в железнодорожных районах, задерживать, обыскивать, устанавливать подданство и благонадежность; осматривать суда, направлявшиеся к мостам; на всем протяжении реки установить наблюдение за работами на судах во избежание приспособления их как брандеров для взрывов мостов и т. д.

При получении достоверной информации о намерениях австрийской и германской разведок русская контрразведка и жандармерия иногда перекрывали каналы заброски диверсионных групп на территорию России.

В январе 1916 г. Бессарабским ГЖУ были получены агентурные сведения о намерении находившегося в Бухаресте австрийского разведывательного бюро, временно которым руководил некий Финклер, командировать в Одессу своего агента для взрывов в местном порту трех транспортов. 21 января Финклер, его сожительница А. Буголцан и бежавший из Варшавы поляк М. Славинский, прибыли в приграничный румынский г. Галац и привезли с собой 10 кг взрывчатого вещества, предназначенного для взрывов 3 транспортов, а также железнодорожного моста через Днестр. После чего временно исполняющий должность начальника Бессарабского ГЖУ ротмистр Васильев получил сведения о том, что вышеупомянутая троица доставила в Галац взрывчатое вещество «игразит», которое предназначалось переправить в Россию 24–26 января для взрыва не только трех транспортов и трех железнодорожных мостов, расположенных на пути переброски войск в Бессарабию, но и двух подводных лодок и находящихся у г. Рени пароходов.

Однако 25 января Финклер был вызван в Бухарест и по возвращении оттуда сообщил о задержке с отправкой взрывчатки на неопределенное время. Ротмистр Васильев отправился в Галац, где при посредстве русского вице-консула Клименко поставил в известность местные власти о местонахождении диверсионной группы, которая была арестована. В двух чемоданах полиция обнаружила 32 кг взрывчатого вещества.

Однажды фортуна улыбнулась и иркутским контрразведчикам в оперативной игре с германской разведкой, осуществлявшей организацию диверсий на железных дорогах, особенно на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД), с целью срыва поставок Антанты в Россию.

Приехавшие летом 1915 г. в Иркутск из Шанхая бывший капитан-артиллерист П. А. Кавтарадзе и его товарищи заявили местной контрразведке, что посланы в Сибирь немцами для совершения диверсий. Начальник Иркутского КРО ротмистр Н. П. Попов им поверил, перевербовал и направил П. А. Кавтарадзе снова в Шанхай с целью восстановить свои прежние связи с немецкой организацией и разведать ее планы относительно диверсий на КВЖД. Руководить операцией в Шанхай был послан под видом комиссионера капитан А. Титов, бывший адъютант разведывательного отделения штаба Заамурского округа пограничной стражи. Принимая все меры предосторожности, он должен был проверять работу агентуры, руководить ее деятельностью и лишь изредка пользоваться услугами русского военного агента полковника Кременецкого, английской и французской полиции. В случае провала П. А. Кавтарадзе, А. Титову предстояло самостоятельно выяснить планы немцев, входящих в состав организации, приобрести из них или окружения агентуру.

Несмотря на то, что артиллерист не выполнил задание немцев, ему и его товарищам удалось войти в доверие к руководителям германской организации, добыть ценные сведения, относящихся к ее составу и работе, и передать их куратору. Капитан А. Титов не стал проверять информацию, не дал указаний по работе П. А. Кавтарадзе. В рапорте ротмистру Н. П. Попову он указал, что в Шанхае нет никакой организации, а сведения агента — ложь.

Оказавшись под угрозой неполучения денег, Кавтарадзе и его помощник Вачарадзе обратились к английскому капитану Сину и передали ему все собранные сведения. Немцы были арестованы. 10 марта 1916 г. в газете «Пекин дейли ньюс» появилось сообщение о разборе в Шанхае во французском смешанном суде дела инженера-химика Нильсена, главы немецкой шпионской организации в Шанхае доктора Фореча.

Из дела следует, что немец Эттингер, специалист по изготовлению фальшивых паспортов при особом бюро германского консульства, предложил некому Поповичу (Вачарадзе) отправиться в Сибирь для разрушения железнодорожных путей и мостов. Последний отказался, а двое русских дали согласие взорвать мост недалеко от Иркутска.

По оценке начальника КРО, если бы Титов проверил сведения Кавтарадзе не через русского консула в Шанхае Гроссе, а самостоятельно или при помощи английской полиции, то результаты ликвидации немецкой организации могли быть гораздо выше. Появление в суде еще двух свидетелей — Кавтарадзе и Вачарадзе — и предъявленные ими доказательства (собственноручная записка Нильсена, в которой последний написал бы состав взрывчатых веществ) полнее подтвердили бы планы немцев провести серию диверсионных актов против России и ее союзников. Кроме того, ротмистр Н. П. Попов считал, что капитан А. Титов при разработке информации П. А. Кавтарадзе должен был установить причастность к этой организации наиболее видных представителей германского посольства в Пекине и консульского корпуса, скомпрометировать их на судебном заседании. После суда, при подобающем раскладе, население Шанхая могло потребовать от правительства выселения немцев на их концессии, где наблюдать за ними при помощи английской и французской полиции было бы удобно и тем самым устранить опасность от всяких выступлений в будущем.

Так, в апреле 1916 г. в Шанхае секретной агентурой КРО штаба Иркутского военного округа, при содействии начальника харбинского сыскного отделения капитана Гладышева, полицмейстера Харбина подполковника Арнольда и английских властей была ликвидирована немецкая организация, ставившей своей целью совершения диверсий на Китайско-Восточной, Сибирской и Забайкальской железных дорогах. После ее частичной ликвидации в течение восьми месяцев не было ни одной попытки со стороны немцев организовать новые диверсии.

По некоторым данным, за время войны германской разведке удалось сжечь лишь один железнодорожный мост на КВЖД и пароход «Сибирь» на р. Сунгари.

Сибирский исследователь Н. В. Греков считает, что степень угрозы военным объектам и коммуникациям в Сибири со стороны германской разведки несколько преувеличена русскими дипломатами, военными и жандармами. «За время войны в рамках отношений ГУГШ и окружных штабов сформировался их особый стиль взаимного дезинформирования, — пишет ученый. — Центру периодически требовался предлог для того, чтобы привлекать повышенное внимание округов к охране железных дорог. Окружные штабы, продемонстрировав свою бдительность и усердие, поставляли в столицу сфабрикованные доказательства активности противника в глубоком тылу. На основании полученной информации ГУГШ, в свою очередь, строго предписывал окружным штабам усилить охрану дорог».

В целом соглашаясь с вышесказанным, хотелось бы обратить внимание, что активность спецслужб империи, усиление охраны стратегических объектов и железнодорожной магистрали могли существенно скорректировать планы германской агентуры в Сибири. Ведь преодолеть с десятками килограммов взрывчатки сотни километров опасного пути, проникнуть незамеченными на территорию охраняемого объекта, заложить ее в определенном месте было непростым делом, требующим от его организаторов и от исполнителей высокой квалификации.

По материалам ГЖУ и ЖПУЖД весьма сложно судить о реальной степени угроз безопасности тыла со стороны разведок противника. Например, в циркуляре Департамента полиции от 6 июня 1916 г. указывалось: «Характер происшедших в текущем году в различных местностях империи пожаров на военных предприятиях, на интендантских складах фуража и в лесопильных заводах, а также взрывов на пороховых заводах и в поездах со снарядами и взрывчатыми веществами дает основание предположить, что некоторые из этих происшествий являются не делом случая, а злоумышлениями со стороны неприятельских агентов, на что указывает также и наблюдаемая планомерность в осуществлении этих злоумышлений». Из вышесказанного следует, что учреждение, являвшееся органом политического розыска и по совместительству выполнявшее функции контрразведки, не располагало точными сведениями о совершенных противником диверсиях на территории империи.

Особые трудности испытывали жандармы с доказательствами причастности лиц немецкого происхождения к сокращению производства продукции оборонного значения. «В результате излишней доверчивости к заявлениям и недостаточно компетентной разработки сведений получается нежелательное явление, выражающееся в том, что при сообщении Департаменту полиции данных, полученных от чинов жандармского надзора, подлежащих ведомствам, последние легко разбивают их расследованиями, производимыми специалистами, — говорится в циркуляре ДП от 30 января 1917 г. — Таким образом, материал опорочивается вследствие слишком поспешного или недостаточно умелого его использования, а в то же время со стороны заинтересованных лиц и учреждений возникают неудовольствия на вмешательство жандармских чинов в неподведомственные им дела». В связи с вышеизложенным, ДП указывал на необходимость «подвергать тщательной и всесторонней проверке без формальных расследований, исключительно совершенно негласным путем, а в возможных случаях при посредстве агентуры и при сообщении Департаменту полиции сопровождать заключением о степени их достоверности». Указания были по сути своей правильные, но несколько запоздалые. Департамент полиции и жандармские управления были расформированы новой властью в марте 1917 г.

После ликвидации новой властью территориальных органов безопасности борьбой с разведывательно-диверсионной деятельностью противника занималась лишь военная контрразведка, обладавшая гораздо меньшими силами и средствами по сравнению с расформированными структурами. Революционный хаос и брожение в обществе не могли не отразиться на работе контрразведки. Выявление диверсантов противника носило случайный характер.

7 марта 1917 г. начальник КРО ротмистр Н. П. Попов доложил начальнику Центрального военно-регистрационного бюро полковнику В. Г. Туркестанову об аресте на ст. Байкал финна Ленбума, намеревавшегося взорвать тоннели и ледокол. На допросе он рассказал, что летом 1915 г. был завербован в Швеции неизвестным ему господином Кайнуваром для проведения разведывательно-диверсионных операций в России. После выполнения задания в Петербурге ему дали поручение взорвать мост около Красноярска. Приехав в город 18 ноября 1916 г. и осмотрев мост, финн посчитал, что силы заряда для разрушения опор не хватит. К такому же выводу Ленбум пришел, осмотрев ачинский и минусинский мосты. Приехав в Иркутск, он узнал о революции в Петрограде и хотел отказаться от диверсии, полагая, что Финляндия получила независимость. Однако узнав, что Финляндия остается в составе России, решил выполнить задание немцев, но при попытке осмотреть ледокол «Байкал» был арестован. Контрразведчики изъяли у него 8 взрывных снарядов, план Круго-байкальской железной дороги, револьвер и 8 обойм.

Таким образом, разведывательно-диверсионная деятельность противника не представляла серьезной угрозы безопасности тыла русской армии по следующим причинам. Во-первых, большая протяженность коммуникаций, их значительная удаленность от линии фронта и границ во многом затрудняли организацию и осуществление диверсионных акций. Во-вторых, активная деятельность спецслужб России и увеличение численности охраны объектов минимизировали усилия австрийской и германской разведок. В то же время русским органам безопасности не удалось полностью защитить важные объекты от диверсий и провести квалифицированное расследование совершенных преступлений.

С началом Первой мировой войны в оперативную разработку было взято американское акционерное общество (АО) «Компания швейных машин „Зингер“» (далее — «Зингер»), так как, по данным русских спецслужб, после объявления мобилизации оно собирало сведения о численности мобилизованных в армию нижних чинов.

Толчком к началу кампании против АО «Зингер» послужило перехваченное открытое письмо из Германии, адресованное в главное управление компании, в котором было обещано денежное вознаграждение за информацию о внутреннем положении в России, о ходе мобилизации и передвижениях войск. 19 мая 1914 г. начальник КРО штаба Киевского военного округа подполковник М. Я. Белевцов предупредил все контрразведывательные отделения о том, что «германская разведка через бюро „Поставщик международных известий“ рассылает служащим компании „Зингер“ письма с просьбами сообщать за плату сведения о русской армии». Как показали проведенные контрразведчиками и жандармами проверки, подобные письма бюро рассылало и по другим адресам, а служащие компании не имели никакого отношения к шпионажу. Тем не менее у военной контрразведки «Зингер» оставалась под подозрением, поскольку компания имела четкую и разветвленную структуру, а ее директора осуществляли регулярные поездки по стране.

Контрразведчики продолжали искать доказательства разведывательной деятельности АО «Зингер», внедрив в некоторые его отделения свою агентуру. Однако предпринятые попытки не выявили никаких признаков участия служащих в шпионаже, кроме маловразумительных показаний свидетелей.

Несмотря на то, что каких-либо серьезных улик спецслужбам собрать не удалось, тем не менее исполняющий должность генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба (ГУГШ) генерал-майор М. Н. Леонтьев 1 декабря 1914 г. сообщил начальникам окружных штабов о том, что компания АО «Зингер» занимается шпионажем в пользу Германии.

В январе 1915 г. в Минское губернское жандармское управление (ГЖУ) пришла ориентировка, из которой следовало, что «Зингер» является чисто немецким предприятием и всем ее служащим вменялось в обязанность собирать те или иные сведения о России, которые могут иметь значение для военных целей. Во время обыска в филиале фирмы жандармы обнаружили бланки с вопросами и ответами, которые рассматривались ими как косвенные улики разведывательной деятельности в пользу Германии. «Конечно, отдельно взятые бланки с вопросами и ответами нельзя рассматривать в качестве прямых улик, — рассуждает белорусский исследователь В. Н. Надтачаев. — А с другой стороны — идет война и не до сантиментов».

Преисполненный решимости найти доказательства шпионской деятельности компании начальник штаба Северо-Западного фронта генерал-майор М. Д. Бонч-Бруевич приказал провести 6 июня 1915 г. ночные обыски в ее 500 отделениях и магазинах, расположенных в подведомственном 6-й армии Петроградском районе. В течение следующего месяца командование Двинского, Кавказского, Киевского и Петроградского военных округов провело ночные обыски в магазинах и на складах АО «Зингер». 31 июля 1915 г. Бонч-Бруевич приказал немедленно закрыть более 500 магазинов и арестовать их имущество и счета. В результате этой акции было уволено 6 тыс. рабочих и арестовано товаров на 12 млн руб.

Однако обыски и аресты не привели к ожидаемым результатам: только в двух отделениях компании (в Петрограде и Гельсингфорсе) контрразведка нашла документы, «которые можно было условно принять за инструкции по сбору информации о промышленности России». Зато установленный факт уничтожения многих циркуляров правления и центральных отделений «Зингер» в 1913–1914 гг. усилили подозрения военных.

В ночь на 2 августа 1915 г. прошли обыски в помещении иркутского отделения «Зингер», а также на квартирах управляющего Ю. Гейстера, бухгалтера Г. Фридрихса, инспектора фирмы по Восточной Сибири Ю. Латышева и бывшего служащего Ф. Ценнера. Обнаруженные жандармами материалы об урожаях, населенности различных районов, карта городского района с нанесенными на ней железнодорожными сооружениями и зданиями военного ведомства, другие документы послужили основанием для ареста и заключения под стражу вышеназванных лиц.

После арестов сотрудников и закрытия магазинов правление компании подало прошение министру внутренних дел с ходатайством «об открытии магазинов, закрытых в разных городах властями с возникновением военного дела». Вмешательство американского посла Дж. Мари и других известных лиц заставило главу «Всероссийского земского союза помощи больным и раненым военным» князя Г. Е. Львова провести неофициальное расследование. Образованная из представителей Земского и Городского союзов комиссия в августе 1915 г. признала, что основанная американскими и британскими подданными фирма не может быть закрыта как германское предприятие. Результаты были опубликованы в специальном отчете, отмечавшем, что из 30 328 служащих компании до войны только 131 были подданными враждебных государств и совсем малое число работников были гражданами союзных или нейтральных стран. В отчете содержалось заключение о том, что компания, основанная в 1897 г. как российская, была изначально американской и получала все руководящие указания из Нью-Йорка, а не из Берлина. «Зингер» уже имела 82 оборонных заказа на 3,6 млн руб., а расследования, закрытия и секвестры грозили их невыполнением. Американская головная компания приказала кораблям, на борту которых находились основные компоненты для производства авиамоторов на Подольском заводе, развернуться, возвратиться в Нью-Йорк и оставаться там до тех пор, пока не прекратятся закрытия и секвестры, а также не будет снят запрет на перевод денег из России в Соединенные Штаты.

И магазины АО «Зингер» возобновили торговлю. Однако после поднятого в столичной прессе шума, правительство передало дальнейшее расследование Министерству юстиции, которое 10 августа 1915 г. поручило производство предварительного следствия судебному следователю по особо важным делам, коллежскому советнику П. Н. Матвееву, а наблюдение за расследованием министерство возложило на товарища прокурора Варшавской судебной палаты действительного статского советника В. Д. Жижина.

По результатам расследования В. Д. Жижин 3 октября 1915 г. рапортом доложил министру юстиции о том, что компания «Зингер» не может быть заподозрена в организации шпионажа в пользу Германии, так как для этого «не имеется никаких данных». Только двум агентам компании (Т. Грасгофу и О. Кельпину) были предъявлены обвинения в государственной измене. Вместе с тем в рапорте было отмечено, что присутствовавшим в правлении компании немецким подданным имелась «возможность систематизировать материалы, поступавшие из провинции, и таким образом изучать Россию в военном отношении».

«…Благодаря группе В. Д. Жижина были собраны ценные документы, которые позволили его современникам (прежде всего высокопоставленным представителям военного министерства и министерства юстиции) и последующим поколениям соотечественников… усомниться в безупречной репутации отдельных филиалов компании „Зингер“, — справедливо отмечает историк В. О. Зверев. — Документы эти оказались в распоряжении следователей совершенно случайно. Их попросту не успели уничтожить заинтересованные лица».

В «Памятной записке о существе и обстоятельствах дела, выясненных предварительным следствием о некоторых служащих компании „Зингер“, обвиняемых в организации шпионажа в России», датированной 9 ноября 1915 г., В. Д. Жижин приводит факты, свидетельствующие о том, «что в некоторых отделениях агентами компании собирались сведения не только статистического характера, но и непосредственно относящиеся к вооруженным силам России и ее обороне».

Чтобы понять, какого рода сведения относились «к вооруженным силам и обороне», процитируем несколько выдержек из памятной записки: «Так, в копировальной книге центрального отделения в Архангельске найдена копия письма на немецком языке от 21 июля 1914 г. в правление в Москву о том, что призыв запасных начался. В следующем письме от 9 декабря 1914 г. тому же правлению доносят, что „мобилизация в нашем районе прошла в усиленном размере и новая мобилизация ожидается со дня на день“. В письме от 5 января 1915 г. из Архангельска в правление сообщается, что „в районе нашего центрального отделения в настоящее время призваны ратники ополчения 1-го разряда за 16 лет с 1899 года по 1914-й“. В следующем письме от 14 января 1915 г. Центральное отделение доносит правлению в Москву что „в этом году ввиду военных действий, хотя они касаются района нашего центрального отделения только по части мобилизации, население привыкнуть к положению никак не может, ибо неоднократные мобилизации прошли не без заметного для нас следа“…

Таким образом, по Архангельской губернии в правление доносятся не только подробные сведения о мобилизации, но и об отношении населения к последней и о положении края вследствие усиленных призывов запасников и ратников — т. е. сведения, безусловно, ценные для неприятеля…

При обыске в конторе компании в Горках Могилевской губернии обнаружено удостоверение Масалыкского сельского старосты от 11 октября 1914 года. В этом удостоверении сказано, что крестьяне Саевской волости 11 октября 1914 г. на тринадцати подводах возили в Оршу ратников ополчения 1 разряда, призванных по мобилизации…

При обыске в Гродно у агента компании „Зингер“ Ходона Френкеля в копировальной книге обнаружены оттиски писем в центральное отделение, в которых приводятся сведения о расположении фортов гродненской крепости, о состоянии постройки фортов, о возможности доступа агентам фирмы как на готовые, так на строящиеся форты. У сборщика фирмы Хаима Корецкого обнаружено 7 карт Гродненской губернии — издания военно-топографического отделения ГУГШ. Возбуждено предварительное следствие».

«Наличие широко раскинутой по России сети агентов фирмы давало возможность немцам — сторонникам Германии — параллельно с заботами о торгово-финансовом преуспевании фирмы предпринять ряд мер к систематическому, под видом чисто коммерческих соображений, изучению России путем сбора о ней как всевозможных сведений статистического характера, наглядно рисующих неприятелю экономическое, финансовое и промышленное состояние ее и, следовательно, возможную сопротивляемость при вооруженном столкновении, так и сведений специально военного характера, как то: о состоянии путей сообщения, численном составе армии, количестве мужского населения, а следовательно, о количестве запасных и ополчения, о вооружении, о степени интенсивности работ в военно-промышленных заведениях и вообще о подготовленности России как к войне, так и к дальнейшему сопротивлению усилиям неприятеля, — пишет в заключительной части документа В. Д. Жижин. — Присутствие в составе правления германского подданного Альберта Флора, которому непосредственно были подчинены все агенты фирмы, давало возможность объединять работу отдельных сторонников Германии и систематизировать доставлявшиеся ими материалы, способствовавшие изучению России в военном отношении. В каком виде могла происходить эта систематизация сведений о России в правлении фирмы в лице Флора и других германских подданных, для предварительного следствия решить затруднительно, т. к. в Москве в правлении и в отделениях фирмы, расположенных в районе Московского военного округа, обыски 6 июля 1915 г. произведены не были».

Поскольку сводные документы компании «Зингер» оказались уничтожены, то следствию не удалось добыть прямых доказательств передачи статистических сведений ее сотрудниками германской разведке. Рядовые работники, собиравшие сведения по указанию старших агентов, даже не подозревали о предназначении собираемой информации. А те служащие, чью причастность к шпионажу удалось доказать, уехали из России еще до войны. Таким образом, судить было некого. Следователи отказались от обвинения всей компании «Зингер», так как для этого не имелось «никаких данных», обвинения в «содействии неприятелю» могли быть предъявлены только отдельным служащим».

18 сентября 1915 г. состоялось заседание по вопросу о принятии особых мер в отношении АО «Компания швейных машин „Зингер“», на котором Совет министров нашел, что до окончания расследования, предпринятого судебным ведомством, принятие в отношении компании «Зингер» каких-либо репрессивных мер было бы преждевременно и едва ли оправдывалось действительной необходимостью. Правда, деятельность отдельных агентов компании носила явно подозрительный характер, однако вопрос в том, должна ли указанного рода деятельность быть отнесена на счет преступных задач и целей самой компании или же она являлась результатом личной инициативы отдельных ее представителей, действовавших в этом случае самостоятельно и независимо от указаний центрального управления, — «не допускает немедленного решения и должен быть неизбежно отложен впредь до выяснения результатов производимого ныне следствия».

Уклонение от репрессивных мер высший орган исполнительной власти Российской империи мотивировал тем, что немедленное закрытие торговых «точек» неблагоприятно отразится на интересах русского населения, которому фирма при продаже своих изделий оказывала самый широкий кредит, и на общественном мнении в США, которое якобы нанесет ущерб российским интересам в этой стране. Правительством была принята лишь предупредительная мера: во все главные отделения компании назначены на общем основании чиновники.

Совет министров дал указание военному министру и начальнику штаба Ставки ВГК о приостановке дальнейшего закрытия магазинов и отделений компании «Зингер», равно как об открытии ранее закрытых учреждений названной фирмы в тыловых военных округах и на ТВД.

Такому решению правительства военные были вынуждены подчиниться, однако с ним были не согласны и предпринимали попытки добыть доказательства шпионской деятельности американской компании.

Начальник Генерального штаба генерал от инфантерии М. А. Беляев отдал распоряжение о ведении наблюдения за деятельностью «многочисленной агентуры» «Зингер», «чтобы данные, могущие характеризовать в нежелательных для наших военных интересов направлениях, независимо от сообщений установленным порядком ГУГШ, передавать находящемуся в Москве следователю по особо важным делам коллежскому советнику П. Н. Матвееву, проводящему предварительное следствие о деятельности агентов компании, подозреваемых в шпионаже».

П. Н. Матвеев и В. Д. Жижин, пытаясь выяснить, какие данные являются секретными, обратились к военным экспертам. 30 января 1916 г. генерал-майор Н. М. Потапов и полковник А. М. Мочульский дали свое заключение по ряду интересовавших следствие пунктов. Например, на вопрос «Могли ли иностранные государства использовать во вред обороне России и в интересах успешности своих военных против России планов всесторонние, во всей их совокупности систематизированные, сведения статистического характера, собранные на пространстве всей России как до войны, так и во время военных действий и наглядно рисующие неприятелю численное экономическое, финансовое и промышленное состояние русского государства, его подготовленность к войне и возможную сопротивляемость его при вооруженном столкновении?..» эксперты дали следующий ответ: «Взятые сами по себе для какого-либо отдельного населенного пункта, отдаленного от ТВД, упомянутые сведения не имеют вредного значения для обороны государства. Но те же сведения, систематизированные во всей их совокупности и собранные на пространстве всей империи как до войны, так и во время военных действий, и при том наглядно рисующие неприятелю численное, экономическое и промышленное состояние России, — являются секретными».

Однако данная экспертная оценка, судя по всему, не стала основанием для новых судебных разбирательств с целью доказательства шпионской деятельности американского АО «Зингер» в пользу Германии.

Таким образом, предпринятые контрразведчиками и жандармами усилия оказались напрасными с точки зрения борьбы со шпионажем. Органы безопасности Российской империи так и не смогли выйти на германскую агентурную сеть, якобы действовавшую под «крышей» американской компании «Зингер». Низкая результативность деятельности спецслужб объясняется тем, что многие контрразведчики военного времени не обладали должными знаниями, навыками и опытом борьбы со шпионажем и действовали, скорее всего, больше полагаясь на свою интуицию, нежели на профессионализм. В результате охота шла на мнимых шпионов, в то время как реальные австрийские и германские разведчики, с удовлетворением наблюдая за развивающимися событиями, продолжали беспрепятственно наносить ущерб России.

Австро-Венгрия и Германия вынашивали идею расчленения России и прилагали усилия для ее практического воплощения.

«Работа велась в трех направлениях — в политическом, военном и социальном, — пишет генерал-лейтенант А. И. Деникин. — В первом необходимо отметить совершенно ясно и определенно поставленную и последовательно проводимую немецким правительством идею расчленения России. Осуществление ее вылилось в провозглашение 5 ноября 1916 г. польского королевства, с территорией, которая должна была распространяться в восточном направлении „как можно далее“; в создании „независимых“, но находящихся в унии с Германией, — Курляндии и Литвы; в разделе белорусских губерний между Литвой и Польшей, и, наконец, в длительной и весьма настойчивой подготовке отпадения Малороссии, осуществленного позднее, в 1918 г. Поскольку первые факты имели лишь принципиальное значение, касаясь земель, фактически оккупированных немцами, и предопределяя характер будущих „аннексий“, постольку позиция, занятая центральными державами в отношении Малороссии, оказывала непосредственное влияние на устойчивость важнейшего нашего Юго-Западного фронта, вызывая политические осложнения в крае и сепаратные стремления в армии».

По словам военного цензора в Ставке Верховного главнокомандующего М. К. Лемке, «немцы очень заняты противорусской пропагандой среди магометан и украинцев. С этой целью они создали у себя особые лагеря для наших военнопленных, где и обрабатывали их всякими способами, включительно до голодовок и побоев протестующих…».

Противник привлекал к ведению пропаганды против России не только военнопленных, но и мазепинцев, выступавших за создание «самостийной» Украины. Поэтому к ним жандармы проявили интерес с началом войны, после занятия русскими войсками значительной части Галиции. Сотрудники временного жандармского управления (ВЖУ) на территории генерал-губернаторства Галиция детально изучили идеи, цели, задачи, организацию и этапы становления украинской (мазепинской) группы, включавшей в себя социал-демократическую, радикальную и национал-демократическую партии и Союз освобождения Украины (СОУ), а также организацию сокольских дружин и «Сечевых стрельцов». 15 января 1915 г. начальник ВЖУ полковник А. В. Мезенцов представил руководству подробный отчет. Генерал В. Ф. Джунковский в воспоминаниях сожалел, что это было единственное донесение, так как дальнейшему изучению мазепинцев воспрепятствовало начавшееся в мае 1915 г. отступление русской армии из Галиции.

В документе жандармами выделяются два главных течения в мазепинском движении, которые «были крайне враждебны, непримиримы» к России и выступали за отторжение Украины от Российской империи. Однако при этом сторонники одного из авторитетных украинских политиков, президента украинского клуба в австрийском парламенте К. А. Левицкого, намеревались учредить «Украинское королевство» под протекторатом Австро-Венгрии, а партия М. С. Грушевского стремилась к восстановлению «самостийной Украины», независимой от какой-либо империи.

Профессор Грушевский был арестован в Киеве в декабре 1914 г. по обвинению в шпионаже в пользу Австро-Венгрии. По постановлению главного начальника Киевского военного округа его выслали в Симбирск. Позже он поселился в Казани. В апреле 1915 г. за М. С. Грушевским был учрежден гласный полицейский надзор. В сентябре 1916 г. ему разрешили поселиться в Москве, где он проживал до Февральской революции, после которой вернулся в Киев.

Был арестован и находился в ссылке под надзором полиции и другой видный сторонник идеи независимости Украины — предстоятель Украинской греко-католической церкви, верховный архиепископ Львовский, митрополит Галицкий Андрей (в миру граф Роман Шептицкий). В июле 1914 г. он присутствовал на состоявшемся в Вене тайном совещании под руководством главы МИД Австро-Венгрии графа Л. Бертхольда, утвердившем план действий по «украинскому вопросу». Ему было дано поручение подготовить рекомендации для австро-германского командования на случай оккупации юго-западной части российской империи. «Как только победоносная австрийская армия пересечет границу Украины, перед нами встанет тройная задача: военной, социальной и церковной организации страны, — говорится в документе, подготовленном митрополитом Андреем (Шептицким). — Решение этих задач должно… содействовать предполагаемому восстанию на Украине, но также и тому, чтобы отделить эти области от России при удобном случае как можно решительнее, чтобы придать им близкий народу характер независимой от России и чуждой царской державе национальной территории. Для этой цели должны быть использованы все украинские традиции, подавленные Россией. Надо возродить их в памяти и ввести в сознание народных масс так метко и точно, чтобы никакая политическая комбинация не была в состоянии ликвидировать последствия нашей победы».

Когда в начале августа 1914 г. русские войска вошли во Львов, митрополит Андрей не ушел вместе с отступающими австро-венгерскими частями, а остался в своем кафедральном соборе Св. Юра. Вскоре русскому командованию начали поступать сведения о распространяемых в городе и в сельских приходах воззваниях главы Униатской церкви. Сначала к нему были применены меры морального воздействия. «Я его потребовал к себе с предложением дать честное слово, что он никаких враждебных действий против нас предпринимать не будет; в таком случае я брал на себя разрешить ему оставаться во Львове для исполнения его духовных обязанностей, — вспоминал генерал А. А. Брусилов. — Он охотно дал мне это слово, но, к сожалению, вслед за сим начал опять мутить и произносить церковные проповеди, явно нам враждебные». Например, 21 августа 1914 г. в Успенском соборе митрополит призвал верующих приграничных сел воевать против России, поскольку униаты «идут в бой за святую веру, божьей милостью связанные с австрийским государством и династией Габсбургов». По одной из версий, во время молебна в храме присутствовал жандармский ротмистр К. К. Ширмо-Щербинский, который доложил о проповеди митрополита военному губернатору Львова, и его судьба была предрешена.

Исследователь А. Ю. Бахтурина считает, что решение об аресте митрополита Андрея было принято раньше, поскольку его активная деятельность по распространению в России католичества восточного обряда еще в начале войны привлекло внимание МВД. В качестве доказательства она приводит справку Департамента полиции от 15 сентября 1914 г., в которой о деятельности митрополита говорилось, что он предпринимал попытки «восстановления унии в России (вербовка русских православных священников и старообрядческого духовенства в орден Базилиан); посредством подставных лиц занимался скупкой земель в пограничных с Галицией губерниях и в Белоруссии с целью переселения туда русских униатов из Галиции и пропаганда унии», в Галиции «подвергал жестоким насилиям и преследованиям местных галицко-русских священников, принадлежащих к русской народной организации» и, наконец, «организовал на свои средства украинско-мазепинские организации, направляя их деятельность против России, делал доклады императору Францу-Иосифу в противорусском духе и перед самой войной обмундировал целый отряд мазепинских стрелков». В связи с чем МВД было принято решение о розыске и аресте Шептицкого и передано начальнику штаба Ставки Верховного главнокомандующего генералу Н. Н. Янушкевичу для реализации.

Так или иначе, 19 сентября 1914 г. митрополит был арестован русскими военными властями за антироссийские проповеди и выслан в Киев. Затем его переправили в Новгород, Курск, Ярославль, а позже — в почетное заключение в Спасо-Евфимиевский монастырь в Суздале. В ссылке он находился под строгим надзором полиции. Необходимость пристального наблюдения Департамент полиции объяснял тем, что Шептицкий, «будучи австрийским подданным, осмеливается рукополагать для русской католической церкви священников» и даже, «находясь в плену, продолжает негласно управлять не принадлежащей ему паствой через посредство своего иподьякона».

В феврале 1915 г. в подвале митрополичьего дома во Львове был обнаружен тайник, в котором «оказалось 18 зарытых ящиков, заключающих в себе различные священные и драгоценные предметы, старинные рукописи, а также переписка графа Шептицкого и документы современного политического значения…». Особый интерес вызвало послание австрийскому императору Францу-Иосифу, в котором Шептицкий излагал свой план переустройства «русской Украины» после вступления «победоносной австрийской армии» на территорию России. В существе своем он сводился к созданию на Украине марионеточного военно-политического режима под контролем австро-немецкой военной администрации.

Кроме записки «О мерах по отторжению Русской Украины от России», в руки контрразведки попали также списки лиц, которых австро-венгерское правительство должно было назначить на административные посты после оккупации Украины. Это произошло как раз в тот момент, когда Ватикан завершал переговоры с царским правительством о разрешении митрополиту Андрею (Шептицкому) выехать в Ватикан или в какую-либо нейтральную страну, или об обмене его на какого-нибудь пленного русского журналиста. Один из чиновников при военном губернаторе Галиции 28 апреля 1915 г. написал начальнику Канцелярии министра иностранных дел барону М. Ф. Шиллингу, что найденные во Львове секретные документы безусловно подтверждают «связь Шептицкого с Берлином и его деятельность в интересах австрийского генштаба». Тогда МИД России удовлетворило просьбу Ватикана предоставить документальные основания для дальнейшего содержания Шептицкого в качестве интернированного. После чего этот вопрос больше не поднимался.

Арестованный архив был вывезен в Петроград в распоряжение Департамента полиции. Изучение хранящихся в нем документов лишь усилило претензии к его владельцу. В обобщенной записке, поданной императору Николаю II, в качестве инкриминируемых Шептицкому «политических преступлений» перечислялось следующее: связь с т. н. «русскими католиками»; нелегальное посещение России; насаждение подпольных униатских центров и эмиссаров; возглавление политического движения т. н. «украинофильства», ставящего своей задачей борьбу с Россией; поддержка «украинского сепаратизма», направленного на расчленение России» и т. д. В 1917 г. Временное правительство сняло с митрополита все ограничения.

Как справедливо отметил украинский исследователь Р. Пришва, аресты М. С. Грушевского и митрополита Андрея (Шептицкого) «поставили точку в намерениях галичан», опиравшихся на австрийцев и немцев, «создать на карте мира новое национальное государство», а также провалили намерения «Центрального блока развить новую „весну народов“ на территории России». Вместе с тем, как отмечает А. Ю. Бахтурина, арест митрополита не привел к ожидаемому властями массовому переходу униатов Восточной Галиции в православную веру.

В основном же деятельность спецслужб России была направлена на сбор информации об украинских сепаратистах и противодействие их пропаганде, ведшейся на протяжении всей войны, но особого успеха не имела. Например, в начале 1916 г. КРО штаба главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта в сводке агентурных сведений писало следующее: «Австрия и Германия в целях ослабления России решили использовать сепаратистские стремления украинофилов, командировали в Россию эмигрантов из Малороссии для пропаганды идеи о предстоящей возможности после поражения России выделении из ее состава малороссийских губерний для образования из этих губерний с присоединением к таковым Галиции, автономного под главенством Австрии Украинского королевства.

Ныне для более широкой популяризации украинской идеи „Союз освобождения Украины“ начал выпускать воззвания, брошюры и книги на малороссийском наречии и рассылать по разным городам своих агентов с целью разжигания в малороссах националистических стремлений.

Революционные организации России, которые считают, что именно во время нынешней „освободительной“ войны Украина при содействии Австрии и Германии может „одним махом добыть себе волю“ и для этого во что бы то ни стало необходимо вызвать в России революцию и, не входя ни в какие соглашения с русским правительством, вести гражданскую войну.

Из зарубежных украинских организаций особо энергично действует в этом направлении партия украинских социалистов-революционеров, субсидируемая австрийским правительством, которое старается при посредстве русских „украинских“ организаций, а также через специально посылаемых в Россию пропагандистов влиять на население и войска в Южной России в благоприятном для австро-германцев духе, причем снабжает русских революционеров с целью сплотить их к оказанию услуг по разведке».

В 1916 г. Департамент полиции подготовил развернутую аналитическую записку о деятельности мазепинцев во время войны. В частности, в ней говорилось следующее: «На территории всей Южной России ведется яростная пропаганда идей украинского сепаратизма. Многочисленные агитаторы, как закордонные, так и здешние, всеми способами и с громадной настойчивостью доказывают, что малороссы — это совершенно особый народ, который должен иметь самостоятельное существование, как культурно-национальное, так и политическое. Планы мазепинцев заключаются в том, чтобы оторвать от России всю Малороссию до Волги и Кавказа и включить ее в состав Австро-Венгрии на федеративных началах в качестве автономной единицы. Вся эта деятельность мазепинцев, открыто направленная к разрушению единства и целостности Российской империи и опирающаяся на австро-польский галицийский Пьемонт, не встречает абсолютно никакого противодействия со стороны русского правительства».

После улучшения положения войск Юго-Западного фронта умеренно настроенные украинские политические круги обратились к русским властям с расчетом получить уступки по национальным требованиям, более скромным, чем предъявлялись до этого Австрии. Причина такого подхода заключалась в том, что «подчинение России означает для них территориальное объединение Украины, то есть высшую цель национальных стремлений, ради которых можно поступиться многим». Российское внешнеполитическое ведомство ответило, что императорское правительство не предполагает общих репрессивных мер к украинцам.

Февральская революция привела к заметному усилению украинского сепаратизма. 4 марта 1917 г. несколько социалистических партий (Украинская социал-демократическая рабочая партия, Украинская партия социалистов-революционеров и другие) создали Центральную раду (украинский парламент). Ее исполнительным органом стала Малая рада. 10 июня Центральная рада издала свой первый Универсал (декрет), по которому Украина получала автономию, «не порывая с державой российской», и создавалось ее новое правительство, Генеральный секретариат.

Тем временем германская разведка вела активную пропагандистскую работу о необходимости отделения Украины от России. Однако ей противостоять было уже некому, поскольку Временное правительство разрушило органы безопасности Российской империи.