Фраза, вынесенная в заголовок, приводится в документах Департамента полиции как цитата из оппозиционной прессы, но вполне адекватно отражает крестьянское восприятие действительности. Правительству и помещикам, как проводникам его воли на селе, не доверяли, в самых, казалось бы, благих намерениях власть предержащих искали подвох. Это проявилось и во время отмены крепостного права и во время осуществления следующей масштабной аграрной реформы — столыпинской.

Всеподданнейший отчет III отделения за 1861 г. сообщает: «…Крестьянами постоянно выражалась непоколебимая вера в Царскую волю. Одно опасение уклониться от оной и вновь подвергнуться крепостной зависимости доводило их до ослушания по сомнению вообще в помещиках и чиновниках, которых они во многих местах обвиняли в сокрытии настоящего Манифеста. Это сомнение подкрепили впоследствии разнесшиеся повсюду слухи, что по истечении 2-х летнего срока будет объявлена новая полная воля с дарованием земли, и что этого права будут лишены те, которые согласятся на предлагаемые теперь помещиками условия». Реализация столыпинской реформы тоже, как известно, была связана с немалыми трудностями. Причем исходили они не от бюрократических препон, как это обычно случается в нашем царстве-государстве, а от самой деревни, усугубляясь различными слухами, которые, как и раньше, могли носить самый фантастический характер.

Политическая полиция, всегда озабоченная этим предметом, слухи тщательно фиксировала, и в нашем распоряжении имеется чрезвычайно информативный источник — отчеты о настроениях населения, которые составлялись в 1909–1915 гг. (Ф. 102. Оп. 255. Д. 54–58). Эти отчеты (или отзывы) ежемесячно направляли в Департамент полиции губернаторы в связи с распоряжением председателя Совета министров и министра внутренних дел П. А. Столыпина (циркуляры от 8 мая и 16 ноября 1907 г. за № 290 и 695).

И если мы сравним данные начала XX века с той информацией, которая приводилась в нравственно-политических отчетах III отделения, мы увидим, как мало, в сущности, изменилось. К примеру, в отчете за 1839 год имеются сведения о весьма распространенном в России бедствии — пожарах и о тех объяснениях, которые давала им народная молва. «Пожары сии приписывались … поджогам. …Распространились слухи, что поджоги производят помещики для разорения своих крестьян, которые назначены быть вольными или отданными в приданое ее императорскому высочеству Великой Княгине Марии Николаевне. Говорили о появлении покойного Великого Князя Константина Павловича; о казни дворянам и наконец поверили, что поджигает правительство для переселения усадеб по новому плану. …Говорили, что Его Высочество Наследник женится на дочери турецкого султана, и на радостях сожгут три губернии. Крестьяне верили!»

«При каждом новом царствовании, при каждом важном событии при дворе или в делах государства издревле и обыкновенно пробегает в народе весть о предстоящей перемене во внутреннем управлении и возбуждается мысль о свободе крестьян», — отмечают аналитики из III отделения. В начале XX столетия речь идет уже не о свободе, а о земле, еще одной непременной составляющей народных чаяний.

Нормативную базу аграрной реформы составляли положения о землеустройстве от 9 ноября 1906 г. и от 14 июня 1910 г. 9 ноября 1906 года Столыпин, не дожидаясь созыва II Думы, царским указом провел отмену закона 1893 года о неприкосновенности общины. Отныне крестьяне получали право выхода из общины с закреплением в личную собственность причитающейся им части общинной земли. Для поощрения выхода из общины указ предусматривал льготы: излишки сверх нормы душевого надела можно было получить по выкупным ценам 1861 г., если же в данной общине переделы не производились в течение 24 лет, то бесплатно. Крестьянин имел право требовать выделения всех угодий к «одному месту» в виде хутора или отруба. Для этого требовалось согласие сельского схода, однако если в течение 30 дней сход согласия не давал, то выдел производился распоряжением земского начальника. 14 июня 1910 года положение «Об изменении и дополнении некоторых постановлений о крестьянском землевладении» появилось уже в качестве закона, принятого Государственной Думой, одобренного Госсоветом и утвержденного императором Николаем II. И, наконец, 29 мая 1911 г. был издан закон «О землеустройстве», который существенно детализировал вышедшие ранее положения. На его основе 9 июня 1911 г. был опубликован «Наказ Землеустроительным комиссиям». И тут началось…

Собственно, началось все практически сразу, уже в 1909 г. чинам Департамента полиции было очевидно, что «выделение надельных земель на отруба может вызвать недовольство крестьян, остающихся в общине». В 1910–1912 гг. в большинстве общин должен был произойти очередной передел пахотной земли. Размер семейного надела определялся по ревизским мужским душам. То есть если за 12 лет, прошедших с последнего передела, семья уменьшилась, фактический размер душевого надела увеличивался, и — наоборот. Те крестьяне, у которых получился «прибыток» земли, были обеспокоены грядущими неизбежными отрезками, и закрепить излишки оказавшейся в их распоряжении общинной земли в собственность по новому закону о землеустройстве представлялись им хорошим выходом из ситуации. Они-то и стремились выйти на отруба. Кроме того, при выделе участков им была предоставлена возможность укреплять в собственность лучшие общинные земли. Естественно, это не могло не задевать интересы остальных общинников, в особенности тех, кто ожидал прирезки земли.

В 1909–1910 гг. волнения фиксируются по всей центральной России, особенно в конце весны и летом, когда погода в нашей зоне рискованного земледелия позволяет проводить землеустроительные работы. Самой неспокойной оказалась Нижегородская губерния. В течение лета неоднократно наблюдались случаи сопротивления землемерам, которые межевали землю для выделяющихся из общины. Перепадало на орехи и самим «отрубщикам». Например, в селе Сюкееве Тетюшского уезда Казанской губернии «по постановлению сельского схода толпою крестьян сломаны изгороди у 70 домохозяев, укрепивших свои наделы в собственность, но вместе с тем и самовольно захвативших общественную землю». В Тамбовской губернии толпа крестьян пыталась «силою поделить отрубной участок их односельца». Но это случаи нетипичные; для того, чтобы вызвать гнев односельчан, выражавшийся, прежде всего, в «мордобитии» и поджогах имущества, достаточно было и простого стремления выделиться из общины.

В Департаменте полиции отмечали также нежелание части крестьян укреплять в собственность свои наделы, объясняя это явление не пропадающей у крестьян надеждой получить помещичьи земли даром. Кроме того, Департамент признавал, что спокойным настроение населения можно было признать «лишь по видимости», и «затаенная злоба беднейшей части крестьян в отношении состоятельного класса населения не прекращается». Память о 1905 годе была еще слишком свежа, чтобы можно было сбрасывать со счетов возможные последствия крестьянского недовольства.

Искали и внешние источники, подогревающие напряженность в деревне. Среди них «возвращение на родину административно-высланных» — заведомо вредоносных элементов, и слухи о предстоящем в 1912 г. «отобрании земли у помещиков», которым оставят одни лишь усадьбы. Этот слух впервые зафиксирован летом 1911 г. все в той же беспокойной Нижегородской губернии. К сентябрю 1911 г. слух конкретизировался. В Тверской губернии говорили, что «крестьяне-общинники получат дополнительные наделы и что на эти наделы будут обращены казенные, удельные и помещичьи земли». С распространением этой молвы связывали ухудшение отношения крестьян к крупным земельным собственникам.

Представляется, что, так же как и много лет назад, крестьяне ждали улучшения своего положения от щедрот царя-батюшки в связи с различными юбилейными датами, которых на ближайшее время приходилось целых две — 100-летие Отечественной войны 1812 г. и 300-летие Дома Романовых. Ждали как минимум «сложения недоимок», такое действительно случалось, например, при восшествии на престол нового императора. Однако Департаменту полиции удалось обнаружить форменную диверсию со стороны Всероссийского комитета партии крестьян — организации со штаб-квартирой в Москве, которая возникла, как и многие другие вполне легальные общества, после Манифеста 17 октября 1905 г., провозгласившего свободу собраний и союзов.

В Департаменте полиции предполагали, что «означенные толки появились, по-видимому, вследствие рассылки из Москвы Всероссийским комитетом партии крестьян, объединенных на почве Высочайшего Манифеста 17 октября, анкетных листков». В анкетах, которые были распространены по волостным правлениям в количестве 30 000 экземпляров, на сельских и волостных сходах предлагалось обсудить вопросы, «совершенно недопустимые и могущие вызвать смуту в крестьянской среде», а именно — малоземелья, обременительности податей, отношения к крупным землевладельцам. Крестьяне должны были сообщить о результатах обсуждения «Всероссийскому комитету партии крестьян, объединенных на почве Высочайшего Манифеста 17 октября» и уведомить, пришлет ли то или иное сельское общество делегатов на съезд партии, который планировалось провести в январе 1912 г. В предисловии к анкете говорилось, что крестьянам необходимо объединиться для выборов в IV Думу и послать туда своих представителей.

Партию, как угрожающую общественному спокойствию, естественно, немедленно закрыли. А на места полетел циркуляр от 12 сентября 1911 года г. за № 58977, в котором губернаторам настоятельно рекомендовалось не допускать распространения этих анкет и обсуждения их на крестьянских сходах.

Во Владимирской губернии тревожные слухи приобрели новый аспект. Там рассуждали о том, что «будто бы депутаты Государственной Думы передавали летом, что ими внесен законопроект о принудительном отчуждении помещичьей земли в пользу крестьян, но законопроект этот нынешней Думой „положен под сукно“, новою же Думой будет рассмотрен в первую очередь». Действительно, грядут думские выборы и брожению в крестьянской массе можно найти еще одно объяснение — предвыборную агитацию. К примеру, в Воронежской губернии циркулировали слухи о предстоящих в 1912 г. повсеместных забастовках, с помощью которых социал-демократическая партия при содействии «настроенных будто бы против правительства войск» выведет крестьян из угнетенного положения.

Между тем слухи ширились и усложнялись, приобретая все более тревожный характер. В Тамбовской губернии на фоне продолжающихся беспорядков при землеустроительных работах и пожаров в помещичьих имениях ходили упорные толки о разделе помещичьих земель в связи с предстоящим в 1912 г. восстанием. Под влиянием этих известий крестьяне отказывались от укрепления за собой земли даже на самых выгодных условиях, «опасаясь лишиться по случаю выхода из общины дополнительного надела». Местные власти сообщали, что слух этот идет из соседней Воронежской губернии, — так делали нередко, чтобы снять с себя ответственность. Но Департамент полиции волновало общее состояние дел: губернаторам, капитанам-исправникам и земским начальникам, независимо от местонахождения, было предписано при каждом удобном случае разъяснять крестьянам вздорность этих слухов. Секретным циркуляром министра внутренних дел от 19 января 1912 года за № 7566 губернаторам предлагалось издать «обязательное постановление» следующего содержания: «Воспрещается публичное разглашение или распространение имеющего общегосударственное значение ложного, возбуждающего общую тревогу слуха о правительственном распоряжении, общественном бедствии или ином событии». Кроме того, Департамент настаивал на необходимости установления путей распространения подобных слухов. И теперь в отчетах с мест мы регулярно видим не просто констатацию факта, но и попытки объяснить происхождение беспокойной молвы.

Рассуждая о жизни крестьянского мира, нельзя сбрасывать со счетов такие явления, как неурожай или, наоборот, урожайный год, страда и т. п. факторы бытия деревни. В 1911 г. Поволжье постиг неурожай, и в Казанской губернии возникли совершенно фантастические слухи, «будто бы Государь Император намерен отказаться от престола и выехать за границу; что Государыня Императрица пред рождением Наследника Цесаревича дала обет наделить крестьян землей, но Его Величество не позволил исполнить это, ввиду чего Государыня Императрица уже три года тому назад выехала за границу, к своему Августейшему Родителю, с Наследником Цесаревичем, не просвещенным даже св. крещением…». В Тверской губернии говорили, «будто бы у Государя Императора родился второй сын, остающийся второй месяц некрещеным, ввиду нежелания Государыни Императрицы Марии Федоровны согласиться на необходимость дополнительного наделения крестьян землей по случаю этого события». Рассуждали, что «в 1912 году предстоит наделение крестьян землей и если таковое не состоится почему-либо, то надо ожидать беспорядков, подобных бывшим в 1905 г.; что совпадение первого дня Св. Пасхи с днем Благовещения является в этом отношении предзнаменованием весьма важного значения, и т. п.». Крестьяне пытались найти объяснение своим бедам, так же как Департамент полиции пытался обнаружить источники будоражащих народные умы толков.

Причем рядом с вышеприведенными слухами, не менее сказочными, чем те, которые ходили в народе в предшествующем столетии (см. выше), и которые изобличают всю наивность представлений крестьян о жизни «в верхах» общества, в Департамент полиции поступали данные, свидетельствующие об осведомленности низших слоев населения не только о домашних российских делах, но и о внешнеполитических событиях, не имеющих к ним, казалось бы, прямого отношения.

В отчете за ноябрь 1911 г. сообщается, что накануне выборов в Думу «крестьянское население волнуется распускаемыми, по-видимому, оппозиционной интеллигенцией и прессой слухами о предстоящем крупном противоправительственном выступлении», а также «в связи с ходом политических событий в Китае, Турции и Персии». В Китае в 1911 г. началась Синьхайская революция, в результате которой империю Цин сменила Китайская республика. Что касается Турции, то, вероятно, имеются в виду события, связанные с младотурецкой революцией (1908–1909 гг.), которая привела к свержению Абдул-Хамида II. Парламент избрал новым султаном Мехмеда V, и у власти оказалась партия реформаторов. В Персии с 1905-го по 1911 год разворачивалась так называемая Конституционная революция, в итоге которой страна стала конституционной монархией. Наверное, сообщения прессы обо всех этих новшествах вселяли в русских крестьян надежду на радикальные перемены и в нашем государстве, которые, по их мнению, должны были привести к улучшению положения народа. К примеру, среди крестьян южных уездов Томской губернии (в Сибири, избежавшей крепостного права, народ всегда был достаточно грамотным) прямо говорили о предстоящем в 1912 г. изменении государственного строя.

И снова парадокс — крестьяне в курсе мировых событий, что совершенно не мешает им верить сомнительным личностям, смахивающим на самозванцев, только гораздо более «мелкотравчатых», чем их предшественники, на которых так щедра была русская история XVII и XVIII столетий. В Донской области под влиянием агитации «повара Великой Княгини Ольги Александровны» Ковалева крестьяне отказывались платить недоимки. В Тверской губернии «осведомленные» люди рассказывали, что «Великий Князь Михаил Александрович будет добиваться силою оружия, с помощью крестьян и солдат, восстановления утраченных прав на престолонаследие, которых Его Высочество лишен своими врагами, и в награду за помощь будет бесплатно раздавать помещичьи земли».

В общем, крестьян Московской, Нижегородской, Орловской, Тверской, Новгородской, Рязанской, Смоленской и прочих губерний не покидала надежда разжиться помещичьей землей, для чего создаст условия всеобщая экономическая забастовка. Видимо, 1905 г. ясно показал эффективность подобных мер воздействия на правительство. Чем дальше, тем больше расчет на «Всемилостивейшие Манифесты 1912 и 1913 гг.» уступает место угрозам: всеобщая забастовка, революционные выступления, «всеобщий российский пожар», «предстоящее избиение чинов полиции и других должностных лиц» и, наконец, «политико-экономический переворот в пользу крестьян». К концу 1911 г. слух о том, «что последует революция, которая освободит крестьян от притеснений других сословий, что помещики лишатся принадлежащей им земли, которая будет разделена между крестьянами», стал устойчивым.

Кроме того, крестьяне поговаривали, что в 1912 г. и столыпинские законы о землеустройстве, которыми они оказались не слишком довольны, будут отменены. «Зажиточные крестьяне, — сообщали из Воронежской губернии в январе 1912 г., — агитируя против землеустроительного закона 14 июня 1910 г., рассказывают, что закон этот издан правительством не для улучшения крестьянского быта, а для удобства господ и управления». В Миргородском уезде Полтавской губернии говорили даже о том, что Столыпин «противился увеличению крестьянского землепользования» и после его гибели этот вопрос получит «благоприятное направление, что к весне будет новая нарезка земли и столь высокое обложение ее, что богатые люди принуждены будут отказаться от земли, которую казна поделит между всеми, что поэтому покупку земли у помещиков надо прекратить, так как впоследствии ее будут раздавать даром». «Осведомленные» люди уточняли, что «Государь Император после убийства Статс-Секретаря Столыпина уехал в Крым, оставив управление государством, так что ныне некому управлять страной».

В верхах не на шутку обеспокоились. Широта распространения тревожащих народ слухов, действительно, впечатляла, но в Департаменте полиции обнаружили, что «отзывы» о настроении населения присланы не из всех губерний. По распоряжению министра внутренних дел директор Департамента направил уличенным в небрежении губернаторам настоятельное требование отчитаться. На основании поступивших сведений был составлен дополнительный отчет за 1911 год. Но, если прочитать только его, создается впечатление, что все спокойно, о слухах сообщают ненавязчиво, вскользь, пытаются объяснить их действиями агитаторов, демонстрируют принятые меры. А главное, убеждают вышестоящее начальство, что никакой серьезной опасности нет, ибо «благоразумные крестьяне» этим вздорным слухам не верят.

В Департаменте, однако, губернскому прекраснодушию не поддавались. Губернаторам, начальникам Губернских жандармских управлений и Охранных отделений велено было за настроением населения неусыпно наблюдать, слухи пресекать и непременно выявлять источники их распространения.

Обычно составители отчетов с мест пытаются переложить вину за появление тревожных слухов на какой-нибудь пришлый элемент или на соседей. В Новгородской и Псковской губерниях считали, что слухи возникают «по-видимому, под влиянием административно-высылаемых из Петербурга и бродячих элементов», а также возвратившимися с заработков; из Орловской сообщали, что слухи «идут из южных губерний и один из распространителей их, говоривший, что в Ростове на Дону имеется, будто бы, 24 тысячи человек готовых к бунту, арестован»; нижегородцы обвиняли «иногороднюю прессу левого направления».

Самое толковое объяснение состоянию крестьянского мира поступило от подведомственных Департаменту полиции учреждений Киевской губернии, которые серьезно проштрафились в сентябре 1911 г. в связи с убийством Столыпина и наверняка были не прочь загладить вину: «Настроение крестьянского населения может быть признано наружно спокойным; внутренней политикой оно не интересуется и лишь мечтает об увеличении своего землепользования, будучи убеждено в том, что обладает исключительным правом извлекать доход из земли. Поэтому по всей губернии существует скрытое, все возрастающее раздражение крестьян против помещичьего класса и недоверие к правительственной власти, защищающей будто бы помещиков за подкуп, и в случае появления ловких агитаторов события революционного времени неминуемо повторятся». Кроме того, снова была изобличена «диверсия» со стороны абсолютно лояльных властям, но, вероятно, недалеких представителей черносотенного «Союза русского народа». «В отчетном месяце, — докладывали из Киева, — отделы союза русского народа начали среди крестьян нескольких уездов агитацию, обещая записывающимся в союз надел землями, принудительно отнятыми от помещиков». Вскоре усилиями местных властей эта порочная предвыборная агитация была прекращена.

В течение 1912 г. в крестьянском мире явно нарастает тенденция к радикальному решению насущных проблем без участия правительства. Сначала крестьяне ждут «Всемилостивейший Манифест», потом решают, что пора жечь помещичьи усадьбы, а заканчивается все насильственными действиями по отношению к своим же односельчанам.

В Воронежской губернии в январе 1912 г. среди крестьян ходили слухи об «особом „народном“ правительстве, которое весной, во время всеобщей забастовки отберет всю землю от помещиков и крестьян, вышедших на отруба, и отдаст таковую общинникам, помещиков же и отрубщиков будут жечь, что нечего покупать землю при посредстве банка, так как впоследствии земля будет раздаваться всем даром, что весной не надо сеять хлеб, так как явится вооруженная боевая партия, которая возьмет верх над господами, ограбит их и раздаст все крестьянам, которым хватит дарового пропитания на целый год». Подобный «передел» имущества, как минимум «отнятие земель у богатых и раздача ее бедным», наверняка был бы с энтузиазмом встречен наименее состоятельной частью крестьянства. Причем кто-то действительно этим слухам верил — Департамент полиции фиксировал «случаи отказа … от покупки земель у частных владельцев, не смотря на выраженное ранее согласие».

К весне 1912 г. снова активизировались толки о том, что перемен надо ждать на Пасху — в страстную субботу предстоит разгром помещичьих усадеб и ожидается «отобрание помещичьей земли в пользу крестьян общинников». Возобновились и фантастические известия, которыми особенно отличалась Тверская губерния (возможно, потому, что расположение между двух столиц делало ее перекрестьем путей разнообразных «приближенных ко двору» проходимцев). В городе Осташкове «распространяется слух, — говорится в отчете, — о несогласиях между Государыней Императрицей и вдовствующей Государыней Императрицей из-за желания ее Величества возвести на престол Великого Князя Михаила Александровича». Вероятно, недовольство в народной среде вызывал не только Столыпин, но и Николай II. О Михаиле Александровиче как о претенденте на российский престол и народном благодетеле в Тверской губернии уже поговаривали (см. выше).

Чрезвычайно содержательный «отзыв» о настроениях населения был получен в феврале 1912 г. из Саратовской губернии. «Настроение крестьян в общем спокойное, но прочному успокоению их мешает недовольство новыми формами землеустройства и почти повсеместный неурожай, которого следует ожидать и в текущем году. По донесению начальника местного ГЖУ революционное настроение крестьян с 1905 г. не ослабевало, но революционная агитация в настоящее время ведется не слабыми попытками отдельных пропагандистов и не работой отдельных революционных организаций, которых в губернии нет, а общим развитием самосознания крестьянства, интересующегося не только местными, но и мировыми событиями, почему среди крестьян все более и более распространяются газеты и особенно ходкие слухи, подрывающие те принципы, которым крестьянство привыкло раньше верить, причем измышлению слухов способствуют некоторые неудачи в деле землеустройства и борьбы с недородом, проистекающие от отсутствия предварительной разработки этих вопросов, а также планомерности и порядка в их осуществлении».

Если довести мысль автора отчета до логического завершения, получится, что чем народ темнее, тем он спокойнее. Наверное, в сущности, так оно и есть, недаром еще древнекитайские легисты руководствовались в своей деятельности принципом «слабый народ — сильное государство». Действительно, как уже упоминалось, крестьяне были в курсе мировых событий и вполне могли подвергнуться влиянию антиправительственной агитации левой прессы. В Казанской губернии была «задержана группа местных крестьян, певших марсельезу», а также «пришлый из Симбирской губернии портной, распространявший слух о предстоящем „бунте, как в Китае“».

Не раз проскальзывали в крестьянской среде и слухи о возможной войне с Китаем или с Турцией. Возможно, это связано с тем, что вооруженное вмешательство Российской империи сыграло большую роль в подавлении Конституционной революции в Персии, и крестьяне могли решить, что подобных мер от российских властей потребуют события в Турции и Китае. К тому же любая война напрямую касается крестьянства, как основы армии.

Что же касается отношения крестьян к выборам в Государственную Думу как проявления их сознательности и «политической грамотности», отчеты с мест сообщают довольно противоречивую информацию. Киевляне вообще путаются в показаниях. В отчете за февраль 1912 года сказано, что «к предстоящим выборам в Государственную Думу крестьяне относятся безразлично, в среде же фабричных рабочих, наоборот, замечается пробуждение интереса к таковым». Отчет за март того же года гласит: «Предстоящие выборы начинают интересовать крестьянство, недовольное III Государственной Думой, не оправдавшей его надежд на проведение земельных реформ, но стремления к блоку с другими сословиями пока не замечается. Рабочие выборами мало интересуются». Ближе к лету интерес к выборам падает повсеместно, ибо в народе «считают, что IV Дума будет походить на свою предшественницу».

Слухи же о долгожданном «Всемилостивейшем Манифесте» постепенно затихают, появляясь все реже и реже лишь в некоторых губерниях, например, в Московской, Новгородской, Херсонской и Черниговской. Причем теперь, весной 1912 г., исполнение народных чаяний переносится уже на 1913 г.

Вообще, в это время года крестьянам точно не до политики — начинаются полевые работы. В середине лета в Поволжье опять случился неурожай, и «интерес крестьянских масс сосредоточился на стремлении покрыть продовольственную потребность». Именно это позволяет местным властям с удовлетворением заключить, что «общее настроение сельского населения, все внимание которого сосредоточено на полевых работах, было спокойное».

Но зато именно весной и летом всегда активизировалось противодействие столыпинскому землеустройству. В Суздальском уезде Владимирской губернии был случай самовольного запахивания крестьянами общинниками земель их односельчан-отрубников. Наблюдалась и агитация против выхода домохозяйств на отруба, и оскорбления землемера, и уничтожение межевых знаков. В Казанской губернии «среди крестьян разных уездов проявилось в резких формах недовольство правительственными мероприятиями по землеустройству, выразившееся в сопротивлении выходу односельцев на отруба, противодействии работам землемеров, оскорблениях должностных лиц … и угрозах по адресу отрубщиков. В Козьмодемьянском уезде такое движение охватило 77 селений, противодействовавших вымежеванию нескольких деревень из общего владения… В общем однако крестьяне в предвидении хорошего урожая держатся большею частью спокойно». В южных губерниях — Херсонской, Черниговской, Киевской, Волынской — отмечены подстрекательство к отказу от выхода на отрубные участки, сопротивление чинам межевого ведомства, недовольство выходом односельчан на хутора и деятельностью Землеустроительной комиссии, поджоги частных имений, потравы и пограничные столкновения, самовольный выпас скота и рубка леса в землевладельческих угодьях.

Самый вопиющий случай обострения отношений в деревне в связи с проведением столыпинской реформы произошел в селе Аннино Лебединского уезда Харьковской губернии. «Оказывавшееся ранее пренебрежение к хуторянам сменилось … насильственными действиями, вылившимися в форму порчи воды в колодцах и поджогов имущества отрубщиков. Во время одного из пожаров крестьяне, крича „не тушите, пусть горит, это за отруба“, не позволяли ввозить во двор пожарные трубы и бочки, а в другом случае они пытались бросить в огонь самого отрубщика». Успокаивать беспорядки пришлось лично губернатору. По мнению губернских властей, «враждебное отношение к крестьянам, выделившимся из общины», является следствием преступной агитации. «Пресечь же подобные явления в самом корне весьма затруднительно, ибо распоряжением Статс-Секретаря Столыпина от 12 мая минувшего (1911) г. губернатору воспрещено принимать в порядке охраны меры в отношении лиц, агитирующих против землеустройства». Столыпин хотел, чтобы крестьяне все решили сами, без участия и тем более насилия со стороны властей. «…Настоящее распоряжение сделалось уже известным большинству крестьянского населения, благодаря чему агитаторы чувствуют себя в полной безопасности».

В 1913 г. слухи о долгожданном «Всемилостивейшем Манифесте» окончательно затихли. 300-летие Дома Романовых прошло, ничего не изменилось, и стало окончательно ясно, что власти крестьян не облагодетельствуют. Теперь все проблемы на селе были связаны уже с вполне реальными «недоразумениями на аграрной почве» и «деятельностью землеустроительных учреждений». В Новгородской и Астраханской губерниях спорили о месте и качестве участков, которые выделяли хуторянам. В Рязанской жгли усадьбы помещиков, чтобы вынудить их продать свои земли по дешевым ценам, — а значит, на даровую раздачу земли уже не надеялись. Во Владимирской губернии отмечено сопротивление землемеру, в Вологодской — «самовольные порубки и вторжения на частные земли». Причем если раньше подобные известия сыпались буквально валом, то теперь они носят эпизодический характер. «Все внимание крестьянского населения сосредоточено на вопросах землеустройства, улучшения своего хозяйства и организации мелкого кредита», — на протяжении нескольких месяцев сообщали из Пензенской губернии.

Довоенный 1914 г. не принес ничего нового. Изредка повторяющиеся конфликты общинников с хуторянами и отрубщиками, никакой политической активности… А вот с началом войны ситуация изменилась. Несмотря на подъем патриотических чувств и «единение общества», жены призванных в армию повсеместно требовали приостановления землемерных работ до возвращения их мужей. В Воронежской губернии «разверстку довели до конца под охраною отряда стражи». И там же возникли толки о предстоящем после войны «черном переделе», так как «в виде награды за понесенные … во время войны жертвы» крестьянам будет передана вся частновладельческая земля. Кроме того, напряженность подогревали промелькнувшие в печати сведения «об ожидаемом отобрании земельной собственности от немцев-колонистов».

В 1915 г. эта ситуация получила дальнейшее развитие. Сопротивление женщин землеустроительным работам не ослабевало; тем, кто уже получил землю по столыпинской разверстке, они упорно не позволяли пользоваться своими участками. В Нижегородской губернии солдатские жены «под влиянием писем своих мужей разгромили 14 принадлежащих хуторянам домов». Вероятно, во многом из-за этого проведение столыпинской аграрной реформы с 1 мая 1915 г. было приостановлено.

В сущности, мысль о наделении землей не покидала крестьян никогда, активизируясь при каждом случае, который народное сознание воспринимало в качестве значимого исторического события. «Продолжительный мир и продолжительная война, две крайности, производят в людях одинаковые последствия: колебания умов, жажду перемены положения, а это самое производит толки, из которых образуется мнение общее», — заметили в III отделении еще в 1839 г. Именно лозунг «Землю крестьянам!» принес большевикам победу в аграрной России. И читая о том, как в начале войны обеспокоенные крестьянки сообщали солдатам, что в деревне делят землю, не приходится удивляться, что в 1917 г., когда этот процесс стал неудержимым, русская армия развалилась. Постфактум всегда рассуждать легко, но мне кажется, что хотя бы из чувства самосохранения элите российского общества, в буквальном смысле составляющей тонкую пленку на поверхности крестьянского моря, стоило бы пожертвовать помещичьим землевладением.

В том же 1915 г. в Тамбовской губернии зафиксирован слух о том, что «возвратившиеся с войны солдаты будут завоевывать крестьянам землю и без того не положат оружия». Департамент полиции счел этот слух «ложным». Однако через два года он оказался правдой.