Софико

Роль Софико, сестры Бенжамена, написана для Софико Чиаурели и с Софико Чиаурели. То есть сестре Бенжамена я дал характер своей сестрицы. Она и сыграла так, как я себе это представлял, по-моему, за всю картину я не сделал ей ни одного замечания или предложения. Единственное, что я запомнил: Софико привозила на съемки семечки и мало того, что сама их грызла, еще и угощала всех. А грызть семечки на съемочной площадке у киношников считается плохой приметой. Я и уговаривал ее по-хорошему, и ругал, и грозил – ничего не получалось. Софико всегда приезжала с семечками. Говорила:

– Я без них не могу.

И даже если съемка начиналась в пять утра, Софико все равно умудрялась приобрести семечки – она знала адрес продавщицы и ночью заезжала к ней домой.

Я понял, что бороться с ней бесполезно и плюнул. А к концу съемок заразился и сам стал грызть эти чертовы семечки.

По-западному мы не работаем

Роль русского Солдата была написана на Леонова, но я забыл его об этом предупредить. И оказалось, что Леонов, как и Петров, работать со мной не сможет: он снимался у Таланкина в фильме «Чайковский». Тогда на роль Солдата я пригласил Сергея Бондарчука. Я знал, что Бондарчук может быть и смешным и трогательным. Бондарчук согласился, ему было интересно – он никогда не снимался в эпизодической роли. И он предложил:

– Только давай работать по-западному. Заранее заключаем контракт, оговариваем сроки. И предусматриваем санкции в случае нарушения договора каждой из сторон.

(К тому времени Бондарчук уже снялся в Италии у Росселини.)

Я согласился, и мы подписали контракт. А когда начали снимать в Тбилиси – от Бондарчука вдруг приходит телеграмма (опять телеграмма): «Гия, эта роль не для меня. Я испорчу тебе весь фильм». (Потом он мне объяснил, что подумал и испугался: роль Солдата не укладывалась в его амплуа.)

И я позвонил Леонову.

– Женя, спасай!

– Не могу. Съемки.

– Скажи, что заболел! Пропадаю, спаси, будь другом!

И Женя прилетел. Вырвался всего на три дня – на дольше не смог: группа «Чайковского» улетала во Францию. Чтобы уложиться в этот срок, пришлось работать круглосуточно и значительно сократить роль Солдата. Вычеркнули его из сцены «Леван с больными мчится спасать Бенжамена». И из «Тризны». Тогда я очень переживал, что Солдата в этих сценах нет. А сейчас привык.

Когда съемки фильма кончились, я пошел к Бондарчуку и положил перед ним договор:

– Вот здесь написано про штрафные санкции. Что будем делать?

Бондарчук достал две трубки:

– Одну из них мне подарил Лоуренс Оливье. Она очень дорогая.

– А которую он подарил?

– А это ты сам решай.

Я долго думал, выбирал то одну трубку, то другую… В тот день так и не выбрал. На следующий день Бондарчук опять положил передо мной две трубки:

– Одну из них подарил мне Юл Бриннер (Бондарчук снимался с ним в югославском фильме).

Я опять выбирал-выбирал, так и не выбрал.

А на третий день Бондарчук достал всего одну трубку и дал мне.

– А эту кто подарил?

– Никто. Я ее сам купил. Это моя любимая трубка, и поэтому я дарю ее тебе.

Мальчик на мыло

Племянника Бенжамена Варлаама нашли так: выбирали натуру, ехали по Хлебной площади, и я увидел из окна машины рыжего носатого мальчишку. Говорю Дато Кобахидзе:

– Вон Варлаам. Познакомься с ним.

Дато пошел к мальчишке. Мальчишка убежал. Дато побежал за ним. Вернулся – держится за лоб: мальчишка засветил ему половой щеткой между глаз.

Мы запомнили, где наш Варлаам живет и вечером поехали разговаривать с родителями. Договорились.

Оказывается, мальчик так сурово обошелся с Дато потому, что родители строго-настрого запретили ему разговаривать с чужими людьми, припугнув, что чужие забирают доверчивых мальчиков и варят из них мыло.

В первый же съемочный день я забрал «Варлаама» с собой обедать. Обедать я ездил к Верико: после желтухи мне была прописана строгая диета, моя жена Люба даже приехала из Москвы, чтобы мне готовить.

^{“Не горюй”. Варлаам и Софико.}

^{“Не горюй”. Леонов, Софико и Варлаам.}

Пообедали мы в гостиной и вернулись на съемку. А вечером, когда за мальчиком пришел отец, «Варлаам» тут же похвастался, что обедал сегодня в шикарном ресторане.

Всю свою жизнь он провел в маленькой комнатке в коммуналке и даже представить себе не мог, что такие большие комнаты, как у Верико, могут быть в жилом доме.

Когда мы потом снимали «Варлаама», мальчишки, толпившиеся вокруг съемочной площадки, говорили:

– И чего взяли такого носатого? Красивее, что ли, не могли найти?

– Меня выбрали не по носу, – с достоинством отвечал «Варлаам», – а по уму и таланту.

Между прочим. Еще о носатых. В маленьком эпизоде в «Не горюй!» снялся Фрунзик Мкртчян (до этого он у меня играл итальянского ученого в фильме «Тридцать три»). Эпизод маленький, но зато неизменно вызывает в зале смех и аплодисменты. Однако про Фрунзика я расскажу, когда доберусь до «Мимино».

Князь Кобулов

В сцене тризны благородный старик говорит, обращаясь к Луке: «Прекрасные поминки, не правда ли»?

Старика сыграл князь Кобулов.

Он был настоящий князь. До революции служил в Преображенском полку, после революции его каким-то чудом не расстреляли и приютили на студии «Грузия-фильм». Он числился консультантом – по костюмам, по манерам, по упряжи, а иногда и снимался в массовке.

Когда Кобулов появился у нас на съемочной площадке, то первым делом взял меня под руку, отвел в сторонку и доверительно сообщил:

– Георгий Николаевич, вы не думайте, что Распутина убил Юсупов. Юсупов ни при чем. Распутина убил Пуришкевич. Клянусь честью!

И с этой фразой он подходил ко мне всякий раз, когда считал, что я свободен. Например, когда на съемочную площадку доставили омнибус, у которого не крутились колеса. Пока ассистенты пытались с омнибусом что-то сделать, я стоял и чуть не лопался от злости. Или когда Закариадзе отказался сниматься, а я сидел и думал, кем его заменить. И когда в горах выпал снег – что очень редко бывает – и надо было срочно снимать, а наш «лихтваген» забуксовал, застрял в снегу, ни туда, ни сюда. Машина тяжелая, мы стояли и решали, как ее вытаскивать – может, вездеход у военных попросить? А тут ко мне опять князь Кобулов со своей версией о невиновности Юсупова. И опять клянется честью. Я не выдержал и тоже поклялся честью, что никогда, ни при каких обстоятельствах больше не буду думать, что Юсупов убил Распутина. Никогда!

Князь поверил мне и больше с этим вопросом не возникал.

Из рассказов Чиаурели. Спиртное князю было противопоказано – выпив рюмочку-другую, он совершенно терял над собой контроль. Еще до революции он, позволив себе в буфете на балу две рюмки водочки, устроил страшный скандал. С тех пор он не пил.

После того как Кобулов проработал на киностудии несколько месяцев, жена ему сказала, что нужно пригласить в гости студийное начальство: «У них так положено. Когда они для тебя что-то делают, ты потом должен обязательно их угостить».

Кобулов занял денег, купил продукты, привез из деревни бочонок хорошего вина и позвал в гости директора студии, парторга и ведущих режиссеров. Поднимали тосты за Советскую власть, за советское кино, за Советскую Грузию, за дружбу между русским и грузинским народом…

Чтобы перелить вино из бочонка в кувшин, надо немного вина отсосать через трубочку. Кобулов на кухне отсосал вино через трубочку и наполнил большой кувшин вином. Когда его допили, снова пошел на кухню и опять отсосал вино. А в третий раз, когда Кабулов пошел на кухню за вином, вернулся уже без кувшина, но с маузером в руке. Остановился в дверях и скомандовал:

– Встать!

Все встали.

– В одну шеренгу становись!

Все выстроились.

– Нале-во! Большевистская сволочь, из моего дома к (такой-то) матери шагом марш! Считаю до трех! Раз! Два!

И все оказались на улице.

В этот же день на студии собрали партбюро. Начали с гневных речей, а потом подумали… жалко дурака! И решили: маузер считать не огнестрельным оружием, а реквизитом (поскольку в нем не было ни пружины, ни бойка), с киностудии князя не увольнять, но категорически запретить ему пить и перевести из консультантов в конюхи (временно).