Глава 17 Оно настоящее?
Сижу на кровати, хмуро рассматривая собачий ошейник и покусывая ноготь. К чему эта странная вещь?
Зачем утопленник дал мне его? Ерунда какая-то! Из головы никак не выходит «возможно», сказанное Редд в ответ на вопрос, могу ли я умереть.
На тумбочке жужжит телефон, я вздрагиваю.
Элис: «Не ужин, а катастрофа. Мы чем-то траванулись. У тебя как?»
Мэри: «Если хочешь, заходи. Предупреждаем: мы тут по очереди обнимаем унитаз».
Я проверяю время: 22:27. Вот засада, я так надеялась, что встреча с девчонками меня успокоит.
Я: «Ладно, в другой раз. Утопленник подождет. Отдыхайте и приходите в себя».
Сюзанна: «Напиши, если передумаешь. И лучше не спи сегодня».
Роняю телефон на одеяло. Отстой. Значит, мне самой придется шариться в старых семейных архивах. Или Элайджа поможет? Да ну его.
Соскальзываю с кровати, достаю из тумбочки фонарик и на цыпочках выхожу в коридор, прислушиваясь к каждому шороху. Интересно, где папа? На этаже горят только маленькие лампочки в бра. Наверное, он еще внизу, в кабинете. А это значит, что искать записи там – плохая идея. Начну с чердака.
Я бесшумно пробираюсь в конец коридора мимо спальни отца и включаю фонарик. Большая часть комнат простаивает без дела, превратившись в склады ненужной мебели, но за одной из этих дверей скрыта лестница. Я нашла ее, когда изучала дом после переезда. Останавливаюсь перед дверью с металлической щеколдой вместо ручки и отпираю ее.
В нос ударяет затхлый запах, характерный для чердаков. Я хватаюсь за деревянные перила и запираю за собой дверь. Чердачная комната больше потайного кабинета и гораздо чище. Составленные стопками коробки, скрипучие половицы. Из покатых стен под разными углами торчат гвозди, словно пыточные инструменты темных веков. Только бы не запнуться! Что странно: единственное, чего здесь нет – кроме приличного освещения, – паутины и ее обитателей. В таких местах пауки обычно и царствуют, так ведь? Клянусь, если вместо того, чтобы встретиться со мной, Элайджа сделал уборку на чердаке, то он рухнул на несколько пунктов моих глазах!
Освещаю фонариком кучу картонных коробок. На большей части из них имеются надписи, например «МАМИН ФАРФОР» или «ПОДСВЕЧНИКИ». И ни единой коробки, в которой могли бы храниться старые семейные документы. У дальней стены стоит огромный деревянный ящик, а в нем – десяток прямоугольников, завернутых в ткань. Картины? Сейчас узнаем. Освещая фонариком каждый уголок, чтобы не нарваться на паука, я подхожу к ящику и заглядываю внутрь. Точно, картины. Все аккуратно упакованы и перевязаны… кроме самой последней.
Тяну за уголок ткани, которая легко соскальзывает с рамы, и едва не роняю фонарик. Это та самая картина. Портрет со сбежавшим мужчиной, который висел в коридоре.
По спине пробегает холодок. Папа утащил портрет сюда? Значит, я не сумела скрыть, как сильно напугана? Тогда почему он ничего не сказал? Быстро оглядываюсь на пропахшее плесенью пространство. Ничего, только тени.
– Так я права? Ты Майра? – спрашиваю я, всматриваясь в портрет.
Наклоняю раму и направляю фонарик на обратную сторону полотна в поисках одной из карточек, которые бабушка использовала, составляя каталог вещей. Вместо этого я нахожу маленький конверт, заткнутый за нижний уголок рамы, и осторожно трогаю его одним пальцем. Ничего не происходит. Тогда я на секунду накрываю его ладонью.
Вроде все нормально. Я осторожно достаю конверт, зажимая фонарик под мышкой, раскрываю его и нахожу новый конвертик, только этот совсем старый. Он подписан бабушкиным почерком:
«Письмо бабушке Хэкстон
(Марии де Лонг Хэкстон)
от ее кузины Хелен Хопсон.
Касательно крушения «Титаника».
Сердце мое начинает биться быстрее. Разве подобные редкости не должны храниться в музее? Оно настоящее? Осторожно вытаскиваю сложенную бумагу.
«Понедельник
НЬЮ-ЙОРК, РИВЕРСАЙД-ДРАЙВ, 210
Дорогая кузина Мария.
Тетушка Майра и дядя Гарри дома, целы и невредимы, учитывая через что им пришлось пройти. Они морально истощены, но в остальном в порядке.
Когда корабль столкнулся с айсбергом, тетя Майра заметила, как за иллюминатором проплывает гигантская ледяная стена. Свет еще горел, и она поняла, что случилось, а потому разбудила дядю Гарри и слугу, чтобы помог ему одеться. Дядю одолел такой мандраж, что его пришлось поднимать из постели и практически тащить на себе. Они выбрались на шлюпочную палубу, где было мало людей, так что первыми покинули лайнер. Дядя с тетей тепло оделись, так что от холода не страдали, но лодка была переполнена, сидячих мест на всех не хватало. В таких условиях они ждали помощь, всматриваясь в горизонт. Ночь была столь ясной, что низко висящие в небе звезды казались людям огнями плывущих вдали кораблей. Когда забрезжил рассвет, лодку почти полностью окружал лед, но к ним пробивался маленький пароход. Команда его делала все возможное, чтобы спасенным было удобно: отдала свои постели и почти всю одежду. Они стремились убедиться, что сделали все, что в их силах, чтобы облегчить страдания людей. Лично я верю, что возвращение всей нашей семьи без потерь – пример настоящего чуда.
Мама знает, новость о крушении «Титаника» она приняла с присущей ей выдержкой, но все мы измотаны. Мы не получали от дяди с тетей ни единой весточки до вечера четверга, почти до самого их возвращения. И каким же облегчением стало их возвращение!
Виновата, что письмо вышло таким коротким и отрывочным. Может, позже удастся выкроить время, чтобы подробнее тебе обо всем рассказать. И желательно поскорей, чтобы твоей бедной больной голове не стало хуже.
Мама просит передать, что когда-нибудь обязательно отправит тебе портрет папы, а еще постарается раздобыть свой.
Мне стыдно отправлять это куцее письмо тебе – той, которая пишет прелестнейшие письма, – но я уже не в силах терпеть, так что готова отправить хоть маленькую записку, лишь бы сообщить хорошие новости.
С любовью, Хелен Т. Х.».
За спиной скрипит половица, и, быстро обернувшись, я вижу черного кота. Упитанный, он похож на грушу, сидя на полу в луче фонарика. Что за прикол? Со всех ног устремляюсь к лестнице, сжимая в руке письмо.
По крутым деревянным ступеням мчусь так быстро, что поскальзываюсь и пролетаю остаток пути на пятой точке, вываливаясь на пол в коридоре, как мешок картошки. Письмо я держу на вытянутых руках, чтобы случайно не помять его. От резкой боли фокусируется зрение. Запираю дверь на чердак, ощущая вину за то, что оставила там кота.
– Сэм! – зовет папа, кажется, с первого этажа. – Это ты шумишь?
– Все в порядке, я просто запнулась! Не волнуйся! – кричу в ответ, уставившись на чердачную дверь.
Ради всего святого… я просто заскочу наверх, заберу кота и сразу же вернусь. Когда я протягиваю руку к щеколде, то ощущаю какое-то движение у самых ног. Кот проходит прямо сквозь дверь, его пузо переваливается при каждом шаге.
– Да ты издеваешься!
