Я закрываю глаза и в очередной раз позволяю горячечному бреду прошить рассудок насквозь. Упираюсь затылком в стену и плавно перебираю пальцами гладкие бусины обсидиана. Проклятье, стук четок уже не помогает успокоиться. Еще немного ― и я сам сойду с ума.

На смертном одре Джейн Бернфилд сказала намного больше, чем я решился поведать ее семье, Адамсу, даже Винсу, и определенно больше, чем я смог осмыслить. И если поначалу я принял услышанное ― о краснокожем любовнике, о совершенных убийствах, тем более о том, что на дне Двух Озер скрывается что-то кроме ила и подводных трав, ― за бред подступающей агонии, то ныне сомневаюсь. И мне это не по душе.

Первой вехой сомнения были факты, которые я сам напомнил Редфоллу: чистое платье Джейн Бернфилд, ее побег, слова «все должно наладиться». Второй ― похищение тела, так похожее на темный обряд. И наконец, третьей ― поступки ее сестры. Да, Эмма Бернфилд ведет себя странно в последние дни, и рано или поздно нам придется поговорить. Я пойду за ней и устрою, чтобы она точно не избежала встречи. Девчонка словно намеренно выбирает время, когда я занят, но рано или поздно она попадется. Не сомневаюсь.

– Преподобный! Преподобный Ларсен!

От звонкого окрика четки падают из рук. Звук отдается в висках, стискиваю зубы, чтобы не прорвалось неуместное в стенах церкви ругательство. Медленно открываю глаза, так же медленно поднимаю четки. Когда я встаю и выпрямляюсь, гость ― вихрастый мальчишка Чип Блоссом, из сорви-голов, что вертятся близ рейнджеров и мечтают вырасти в таких же дуболомов, ― уже пробегает мимо пустых скамей и неловко замирает подле меня.

– Извините! ― Он глядит снизу вверх пугливо, но даже не дает мне времени на формальное «Все в порядке, сын мой». ― Меня послал мистер Редфолл, сэр, у него к вам дело! Он просит…

– О встрече? ― вяло угадываю я, убирая четки. ― Я необходим ему прямо сейчас?

Близится полдень. Еще пару минут назад моим планом было немедля отправиться в лес, потому что я знал: девчонка Бернфилдов может вернуться, или наоборот, как раз уйти, или…

– Дело срочное! ― выпаливает мальчик. ― Он очень ждет вас в участке.

– Даже так?..

Скверно: обычно Винсент старается встречаться где-то в городе либо в церкви. Он прекрасно понимает, что появление духовного лица близ лиц, прохлаждающихся за решеткой, уместно только в определенные числа, например, на религиозные праздники. Если я просто навещу Редфолла посреди дня, это кого-нибудь да заинтересует, поползут слухи о некоем происшествии, потребовавшем моего присутствия. Вариантов три: либо Винс спятил, что сомнительно, либо, если я не приду, слухи поползут еще хлеще, либо… слухи уже ползут. И судя по настороженному виду лохматого гонца, последнее вполне вероятно.

– Я скоро буду. Спасибо, беги с миром. И не так резво, нос расквасишь.

Чип, не слушая, уносится: торопится передать ответ, надеется на похвалу и новое поручение. Он особенно смотрит Винсу в рот, и порой за подобную липучесть хочется надрать сорванцу уши. Впрочем, не мое дело. Я опять ненадолго прикрываю глаза, сосредотачиваясь и выстраивая новый план. Сейчас к Редфоллу, там по обстоятельствам. А в лес… может, попаду туда до заката, и, может, мне даже повезет. Если же нет, Бернфилд все равно никуда не деться с молитвенного собрания.

А может, то, что я увижу и услышу совсем скоро, напрочь собьет меня с толку и заставит ненадолго забыть о живой сестре.

Винс меряет шагами открытую деревянную террасу. Участок и две лепящиеся к нему пристройки ― тюрьма и арсенал ― бросают вперед тяжелую насыщенную тень. В ней я не различаю выражение лица Редфолла, но едва тот вскидывается, понимаю: давно не видел его столь взвинченным. Очень давно.

– Ты пришел. ― Он останавливается на ступенях. ― А я уже не знаю, стоило ли тебя звать. Вообще ни в чем не уверен.

Бегло обернувшись, понимаю, что на нас смотрят: несколько скучающих лавочников, мальчик, чистящий клячу, и пара прохожих. Как я и полагал, мое появление их насторожило, впрочем, едва ли только оно. Здесь успело произойти еще что-то, но что?.. Звук ― тревожное ржание из-за угла участка ― заставляет взглянуть и туда. Там привязан серый в яблоках конь. Дорогой и ухоженный, рейнджерам такой не по карману.

– Идем. ― Винсент, явно стараясь выглядеть спокойным, поднимается на крыльцо, делает плавный приглашающий жест. ― Поговорим внутри.

Дверь за мной он закрывает быстро, занавешивает все окна. На полу остаются лишь узкие, косые полосы света, по сути, света не дающие. Я потираю глаза: из-за альбинизма мое сумеречное зрение далеко не так остро, как у этого дикаря в законе. Он ждет, что кто-то попытается заглянуть, подслушать? Да что, ради всех святых, настолько обострило любопытство и наглость горожан?

– Я могу не надеяться, что кто-то в тюрьме просит исповеди, верно?

Винс молча проходит мимо и опускается за заваленный бумагами стол.

– Равно как и на то, что она нужна тебе?

Он почти так же, как я, утомленно потирает веки.

– Ты позвал меня из-за Бернфилдов. Правильно?

– Два попадания, Нейт. ― Редфолл наконец глядит в упор. ― Целых два. У нас пополнение, это Сэм Андерсен. Он теперь главный подозреваемый в убийстве Джейн Бернфилд.

Он кидает взгляд на дверь в дальнем конце помещения ― тяжелую, надежную. Оттуда по коридору можно выйти во внутренний двор и попасть в тюрьму. Впрочем, то, что в Оровилле гордо зовут этим словом и у чего даже есть начальник, на деле ― допотопная дыра с парой дюжин камер: здесь, в основном, отдыхают мелкие нарушители спокойствия либо те, кого соседи переправляют через нас в крупные города. Собственных грабителей и убийц рейнджеры тоже нередко препровождают в Сакраменто, в более надежные стены, так что с постоянными заключенными у нас негусто. Тем более странно, если…

– Ты засадил его туда? ― спешу опровергнуть это нелепое подозрение. ― Чистенького мальчика из Нью-Йорка?

Усталый бесцветный кивок.

– Редфолл, ты рехнулся? С какого?!.

Он только опять потирает глаза.

– Если я верно помню, ты проработал эту версию. Ночевали они с отцом на лесопилке у Славного Тэда Джонсона, далеко-далеко к северо-востоку, и вернулись вместе. И это, опуская полное отсутствие у парня мотивов. Он обожал эту девчонку!

Обожал. А она?.. «Блудная дочь, беглянка…»

– Все это звучало бы здраво, Нэйт. ― Винсент не дает прокручивать в голове сбивчивые слова исповеди. ― Если бы он не признался сам. И если бы этого не слышала половина улицы.

Резким движением он выдвигает ящик стола и не глядя скидывает туда какие-то бумаги. Склоняет голову, запускает в волосы пальцы, ненадолго замирает. Кажется, в его рассудке хаос, примерно как и в моем. Может, эти хаосы ― абсурдную с теологической точки зрения ересь и нестыкующиеся следственные детали ― пора соединить?..

– Все началось с того, ― снова Винс обращается ко мне, ― что молодой Андерсен примчался сюда рано утром и барабанил в дверь. Ночь дежурил Дотс, а его не добудишься из пушки. Зато пока Андерсен взывал к правосудию, проснулись… ― взгляд устремляется к окнам, ― многие другие, например, те, кого ты только что видел. Когда я явился, их было еще больше. Намного больше. И… ― Винсент переводит глаза на меня, ― они отлично услышали, как, стоило мне появиться, Андерсен закричал: «Я ее убил, шериф, и она мстит!». Да, Нэйт. ― Смуглые пальцы сцепляются в замок. ― Закричал. Неплохое самоубийство для городка вроде нашего, правда?..

Самоубийство. Иначе и не скажешь.

– Потом он упал без чувств на крыльце. Знаешь… у него истощенный вид, к тому же вид полного безумца. Дэйв как раз проснулся и вышел на шум. Мы занесли Андерсена, и я постарался успокоить горожан, но, как ты догадываешься, не особо вышло. Так или иначе, я не стал более тратить время и вернулся к юноше. Я поговорил с ним. А потом я его запер, как он и просил, но сделал я это по своим причинам. Чтобы…

– Чтобы самоубийство не совершилось сразу, верно? При помощи доброго дядюшки Линча? Хм. Пожалуй, я погорячился. Ты не сумасшедший, ты спаситель младенцев.

Винсент кивает, но на поджатых губах нет и тени улыбки. Пальцы все еще сцеплены, и в сумраке комнаты блестят только белки глаз и начищенный шерифский значок. Редфолл явно готовится к еще менее приятным речам, я его не тороплю.

– Этот… младенец, ― Винс повторяет слово со странной интонацией, ― рассказал мне, что болен с детства. У него странная форма лунатизма, проявляющаяся не только во сне, но и наяву. Проще говоря, ему случается обнаруживать себя в местах, куда он вроде бы не ходил. Занимают эти провалы в памяти от пары минут до нескольких часов; в последний раз, например, он успел добраться от поместья родителей до… могилы мисс Бернфилд. Нет, тогда, ― Винс опережает мой вопрос, ― тело было на месте. Андерсен ходил туда на второй или третий день после похорон, сказал, что проснулся, лежа на могиле, плача. К слову, кто-то из горожан даже видел его, недавно я случайно об этом слышал, но не придал значения.

– Хм. И к чему это все? Он нашел дома лопату? Орудие? Труп?

– Он ничего не нашел. ― Винсент складывает пальцы шпилем и устало пристраивает на них подбородок. ― Но он сам считает, что… мог. Мог проснуться среди ночи и покинуть лесопилку. Проскакать до Оровилла. Встретить по пути мисс Джейн и ранить ее, а потом вернуться и ничего не помнить.

– Он решил так избежать женитьбы?

– Он признался, что был задет ее холодной реакцией на предложение, ее бегством. Что места себе не находил, думал всякое, ревновал ее к другим мужчинам…

– К тебе, например? Ха.

Или к тому, другому? Что если она рассказала, когда Андерсен пытался объясниться? Впрочем, чушь. Что рассказала? Не было у нее никого, не было, кроме этого младенца...

Винсент пропускает шутку мимо ушей, а я опять отбрасываю глупую мысль. Мы пристально смотрим друг на друга, и я членораздельно произношу:

– Он бы не ускользнул незаметно и не обернулся туда-обратно за ночь. Он не носил оружия. И в конце концов, умирая, Бернфилд бы выдала его, учитывая ее явное нежелание идти замуж. Он ее не убивал, просто напридумывал ерунды и поверил сам.

– Конечно, не убивал, ― ровно откликается Винс. ― Он не в ладах с собственной душой, а теперь его преследуют дурные сны. Они и привели его ко мне. Скорее даже загнали.

– Сны?..

Винс поднимается и подходит вплотную. Рука ложится на мое плечо, и я помню, отлично помню этот пытливый, лихорадочный блеск глаз человека, который уже на что-то решился.

– Ему нужна помощь, возможно, именно твоя. Я могу лишь на какое-то время спрятать его и обещать общественности скорый справедливый суд. Но клянусь, ― пальцы немного сжимаются, ― невиновного я судить не стану, во что бы ни верили горожане. Даже если невиновный сам просит суда. Не этому ли ты учил и учишь?

Я сам учусь этому с некоторым трудом. И все же я невольно улыбаюсь, прежде чем отцепить болезненно стиснутую руку от собственного плеча.

– Это патетично, Винс, и на молитвенном собрании я непременно похвалилю тебя за сознательность. Но сейчас только спрошу: какие, к чертовой матери, сны? Что он такое видит, что решил, будто убил собственную невесту? И чем могу помочь я?

Винсент молча отступает и указывает на дальнюю дверь.

– Я хочу, чтобы ты услышал это сам. И увидел. Идем.

За зашторенным окном, когда я оборачиваюсь, мелькает тень.

Камера просторная, там сносная койка, но юноша сидит на полу, привалившись к стене. Кажется, он дремлет: веки опущены, плечи расслаблены, и вряд ли Сэмюеля Андерсена беспокоит доносящийся откуда-то пьяный храп.

– Кольт при себе? ― шепотом уточняет Винс.

– Я тебя умоляю.

Редфолл молча скрещивает у груди руки, и я сдаюсь.

– С собой. Думаешь, он нападет? Ты сам выставил его сущим агнцем!

– Я всего лишь не хочу новых неприятностей. Ни для тебя, ни для него. В какие-то моменты он… не отвечает за себя.

– Значит, я буду отвечать за нас обоих.

Винс блекло, тревожно улыбается и качает головой.

– Отвечать придется мне, если мы не придумаем, как выпутаться.

Впечатление ошибочно: стоит лязгнуть ключу, и юноша вздрагивает, открывает совершенно не сонные глаза. Отворив решетчатую дверь, Винсент не заходит внутрь ― сразу отступает, потом делает несколько шагов вдоль других створок.

– Я пока обойду все и скажу пару слов старшему Дотсу. Скоро вернусь. Ты…

– Да-да, орать, если что. Непременно.

Редфолл, напоследок особенно хмуро на меня посмотрев, удаляется по коридору, а я вхожу в камеру. Андерсен ― помятый, нечесаный и с устрашающими кругами под глазами ― следит за мной, не меняя положения. Зрачки сужены, бледные губы беззвучно шевелятся. У юноши вправду загнанный вид, не просто испуганный. И что-то еще беспокоит меня, но я не могу этого объяснить.

– Преподобный, ― выдавливает Андерсен хрипло, ― я исповедуюсь позже…

– В глупости? Она не смертный грех.

Резко, но выпадом я надеюсь привести Андерсена в чувство. Тщетно: он продолжает смотреть пусто и, скорее всего, даже не понимает слов. Я опускаюсь против юноши на корточки, и он наконец реагирует: невольно подается назад. Мое лицо вызывает у него ожидаемое отвращение, как почти у любого человека, чьи кожа и глаза не напоминают снег и окровавленный лед. Я позволяю себе улыбнуться и обращаюсь к нему мягче:

– Брат мой. Что ты наделал? Зачем взял чужую вину?

Молчание. Расфокусированный взгляд замер где-то у меня на воротнике.

– Шериф прекрасно знает, что ты непричастен к смерти мисс Бернфилд. И мы оба очень сомневаемся, что ты врешь, защищая кого-то.

Андерсен по-прежнему бездумно разглядывает белую ткань, сдавливающую мне горло.

– Сэмюель. Что почувствует твоя мать, когда узнает?

Это заставляет губы болезненно скривиться, но больше он никак не выдает, что вообще слышит меня. Что ж.

Придется продолжить.

– В таком случае, ― я склоняюсь почти вплотную, ― давай-ка кое-что уточним. Чтобы было, что поведать беснующейся толпе, когда она выберет тебе крепкий сук.

Андерсен зажмуривается, его густые ресницы дрожат, но ответ снова ― безмолвие.

– Итак. Ты просыпаешься среди ночи в малознакомой глуши. Седлаешь лошадь и каким-то чудом быстро долетаешь до Оровилла через дикие леса и холмы, не заблудившись. Так? Хорошо, допустим, так.

Свой голос я слышу как со стороны и почти не сомневаюсь: где-то поблизости внимательно слушает Винсент. Из груди Андерсена раздается глухой вздох.

– Далее ты встречаешь Джейн Бернфилд и говоришь с ней о чем-то, чего… допустим, не помнишь, у тебя же провалы. Так? Так. Разговора не получается.

Он опять содрогается, сутулится, когда я произношу имя девушки. Под ресницами ― подступающие слезы. Он уже понял, к чему я веду. И что я непременно закончу.

– Тогда, ― я криво усмехаюсь, ― ты бьешь ее ножом. Раз. Второй. Третий. Удары яростные, глубокие, будто ты полосуешь жертвенную свинью. Наверное, она кричит. Цепляется за тебя. Спрашивает, за что ты так поступаешь. Действительно… за что, Сэмюель?

Андерсен открывает глаза, как от оплеухи. Трясутся губы, но ни слова в ответ; первая слеза срывается вниз. Это не все, он знает. Знает и упрямо склоняет голову, прячась за иссиня-черными кудрями.

– И наконец, ты оставляешь ее истекать кровью в траве. Быстро, незаметно возвращаешься на лесопилку. Ложишься в постель, чтобы встать одновременно с отцом, полюбезничать с Тэдом за завтраком и уехать. А мисс Бернфилд уже дома, умирает. ― Я стискиваю его подбородок, заставляю смотреть прямо. ― Ее внутренности превратились в месиво и вываливаются при каждом вздохе, она бредит и зовет кого-то, кого очень, очень любит… любила. ― Андерсен дергается, я хватаю его второй рукой за плечо, встряхиваю. ― Вот. Вот как ты совершил это преступление. Так? Тогда… кивни, брат мой. Кивни.

Я выпускаю его, отстраняюсь. Кажется, Андерсен пытается просто глотнуть воздуха, просто почувствовать его в легких, просто… проснуться? Не получается. Стон похож на вой. Не успеваю удержать юношу ― он валится вбок, наверняка расшибает голову. Сознание его не покидает, он закрывает лицо, затем запускает пальцы в волосы. Я не двигаюсь, наблюдаю сверху вниз, как он мечется, бьется, точно силясь выдрать собственную душу из тела. Наконец сдается ― жалко обмякает на полу. Вскрикивает, из груди вырываются захлебывающиеся рыдания. Плачь, дурак. Лучше пусть ты будешь плакать, чем смеяться. Люди верят слезам.

– Я не знаю… не знаю… не помню… ― я разбираю несколько фраз и торжествующе усмехаюсь. ― Как я мог… я… но…

Жаль, поздно. Мальчик испортил жизнь себе, а заодно очень, очень многим, начиная от собственных родителей и заканчивая горожанами, в душах которых прямо сейчас прорастают гнилостные семена гнева. Скоро из них распустятся цветы, и каждый стебель будет пеньковым. Сколько у нас времени, чтобы предъявить Оровиллу настоящего убийцу, а бедного сопляка выставить ненормальным, но невиновным? Получится ли вообще?..

– Послушай, мальчик. ― Склонившись снова, я беру его за плечи и укладываю на спину. Попутно убеждаюсь: голова разбита, моя рука уже в крови. ― Ты не делал этого. Даже если бы хотел, просто не мог, ты был слишком далеко и вряд ли умеешь летать, а тем более ― заметать следы настолько аккуратно. Ты…

– Но я вижу ее, преподобный. ― Он произносит это чисто, спокойно, только очень тихо. Серые глаза, затуманенные и влажные, прямо обращаются на меня. ― Она снится мне. Каждую ночь.

Вот о чем заикался Редфолл. Но я не понимаю сути.

– Ты скорбишь. Непросто принять смерть, мы часто вспоминаем любимых мертвых…

– Нет. ― Странная улыбка прорезает губы юноши, впрочем я быстро понимаю: это не улыбка, а гримаса возвращающейся истерики. ― Я не вижу Джейн живой. Она гниет. В… каменном гробу. Иногда она шепчет о том, как мучается. Я не слышу, не могу понять ни слова, но я знаю, только я… если это я, ведь у меня чужие глаза!

Он рвется сесть, но замирает, едва я кладу ладонь на его ледяной лоб. Подсознательно я ожидаю противоположного ― жара лихорадки. Может, поэтому холод пронзает до костей и возвращает иррациональное беспокойство, но связано оно уже не с неосторожным публичным признанием. Мальчика что-то терзает. И та часть меня, которая поняла это, ― священник.

– Чужие глаза?..

– Я… как стекло. Стекло, сквозь которое глядит дьявол. Но больно ― мне.

– Дьявол?..

– Я знаю, это он.

– Какие странные сны.

– Я убил ее, преподобный. Убил, иначе почему нечистый здесь? Во мне?

Все та же безумная гримаса, из глаз льются слезы, но он лежит бездвижно, как мертвец. Взгляд мечется теперь по моему лицу, по стенам и потолку.

– Не уходите. Он… он, наверное, испугается вас…

Дыхание тяжелое, и, поддерживая затылок юноши, я чувствую: на руку продолжает капать кровь. Ощущение заставляет вновь собой овладеть.

– Так. Поднимайся.

Он, видимо, совсем измотанный, подчиняется: позволяет помочь встать, опирается на мое плечо. Он худой, даже хрупкий, слово «стекло» кажется слишком, тревожно подходящим. На койку он падает, пачкая затертое покрывало кровью. Плевать: как только узнает отец, парня все равно переведут в камеру получше. Ах да, это Оровилл. Камеры получше здесь нет.

– Сейчас ты не будешь видеть ничего. Слышишь? Никакого дьявола, никаких мертвых.

– Я… не спал без снов четыре ночи.

Четыре ночи. Четыре ночи он видит мертвую девушку, и четыре ночи назад пропало с кладбища ее тело. Я глубоко вздыхаю и опять опускаю ладонь на его лоб.

– Да. Но сейчас ― белый день. И ты поспишь.

…Я шепчу над ним молитву, пока не выравнивается дыхание. Я вглядываюсь в застывающее лицо и ищу следы того, что многие церковники, ― включая и меня, ― старательно отрицают. Нет, лучше не задерживаться на глупой идее, что Андерсен одержим, скорее так же безумен, как была Бернфилд с ее странными предсмертными речами. Впечатлительные дети ― оба. Одна попалась какому-нибудь головорезу, другой не может это пережить. Вот. Вот как это должно быть. А все остальное я сам себе…

– Нэйт?

Винс стоит по ту сторону решетки, нервно за мной наблюдая. Наверное, у меня не жизнеутверждающий вид: я ссутулился, хмурюсь, кусаю губы не меньше несчастного парня. Я торопливо поднимаюсь и выхожу; Редфолл аккуратно, медленно поворачивая ключ, запирает камеру. Весь ― одно сплошное напряжение, и никак не реагирует, когда я касаюсь его плеча.

– Мы что-то придумаем. Он ее не убивал, я за это поручусь.

– Он… ― Редфолл запинается, подбирая слово, но в конце концов сдается. ― Послушай, мое племя верило в…

– Злых духов? ― заканчиваю за него. ― Почему я не удивлен, дикарь? Выброси это из головы, у тебя и так довольно проблем. Не будем добавлять к ним бесов, ладно? Мальчик потрясен случившимся, и у него бурное воображение, вот и все. А еще он разбил сейчас затылок, нужен медик.

Винсент кивает.

– Пока я послал за его отцом. Буду обсуждать случившееся, расспрошу об этих приступах беспамятства. Черт… ― он в который раз трет лоб, ― надо ведь поговорить и с Генри Бернфилдом. Боюсь его реакции, скоро до него дойдут слухи. Бедная Селестина…

А если пресечь слухи о пойманном убийце другими, об одержимости, ― начнется Салем. Что лучше прямо сейчас?.. Побольше трезвых голов, вот что. И я обеспечу хотя бы парочку.

– С ними могу поговорить я. Все-таки они мои прихожане, и лучше им узнать все от меня.

И девчонка. Девчонка тоже может быть там. Может, она и не важна, может, все, что я заподозрил, такая же глупость, как речи парня о дьяволе, но все же…

Винс недоверчиво и благодарно вглядывается в мое лицо.

– У тебя достаточно своих дел.

– Хм. Боюсь, если я не помогу тебе, дел только прибавится. Отпевание агнцев, усмирение разъяренной паствы, побиение грешников каменьями… в общем, по мелочи.

У меня получается улыбнуться, у него тоже.

– Спасибо. Знаешь… в сравнении со всем этим услышанное мной вчера, ― будто оружейную лавку Глухого Билла ограбила крылатая тварь с птичьей головой, ― кажется образцом здравых показаний. Я даже мог бы это расследовать.

– А это показания самого Глухого Билла? Он же заливает за ворот.

– У нас много кто за него заливает в последнее время…

– Значит, и тварей скоро будет видеть каждый третий. Пора привыкать.

Винс глухо смеется, качая головой, но тут же прижимает палец к губам.

– Ладно. Хватит. Пошли отсюда, тебе надо еще по-тихому убраться прочь.

Прежде чем мы покидаем тюрьму, я оборачиваюсь. Сэм Андерсен продолжает спать, но лицо его искажено страданием, сжаты кулаки. Чьими глазами он видит сейчас сны? И какие?