Глава 8

Благоприятную погоду наутро сменил косой дождь, который, как из пулемета, поливал улицы Пимлико. На свидание в Конюшне я прибыл с опозданием, и на ступеньках, стоя под зонтом, меня встретил Кролик.

— А мы уже задавались вопросом, не дали ли вы деру, — произнес он с улыбкой застенчивого подростка.

— А если бы дал?

— Скажем так, далеко вы бы не убежали. — Продолжая улыбаться, он протянул мне коричневый конверт с красным оттиском: Служба ее величества. — Поздравляю. Вас любезно приглашают предстать перед великими мира сего. Парламентский комитет по расследованию из представителей всех партий желает с вами поговорить. Дата встречи будет объявлена позже.

— И с вами тоже, насколько я понимаю.

— Попутно. Мы-то не звезды.

Тут подъехал черный «пежо». Кролик сел сзади. Машина уехала.

— Ну что, вы во всеоружии, Пит? — спрашивает меня Пепси. Она уже восседает на своем троне в библиотеке. — Сегодня нам предстоит тяжелый денек.

Она имеет в виду толстую папку из буйволовой кожи, которая ждет меня на столике, стоящем на распорках: мой неопубликованный шедевр на сорока страницах.

* * *

— Я предлагаю тебе написать официальный отчет о том, что произошло, Питер, — говорит мне Смайли.

Три часа ночи. Мы сидим лицом к лицу в гостиной муниципального дома в одном из жилых кварталов Нью-Фореста.

— По мне, ты идеальный кандидат для этой работы, — продолжает он намеренно обезличенным тоном. — Пусть это будет исчерпывающий отчет, пространный, изобилующий второстепенными деталями и ни слова не говорящий о том, о чем, с божьей помощью, я надеюсь, никогда не узнает никто на свете, кроме тебя, меня и еще четырех посвященных. Одним словом, отчет, который удовлетворит жгучие аппетиты Лондонского управления и послужит дымовой завесой для Головного офиса после вскрытия, фигурально выражаясь, а такой момент наверняка когда-нибудь наступит. Отчет, который потребует моего, и только моего, предварительного одобрения. Чтобы больше его никто не видел. Сделаешь это? Осилишь? И, конечно, Ильзе будет сидеть у тебя под боком.

Ильзе, лингвист номер один в Секретке, подтянутая, педантичная Ильзе, владеющая немецким, чешским, сербскохорватским и польским, проживающая с матерью в Хемпстеде, играющая на флейте субботними вечерами. Ильзе будет сидеть у меня под боком, исправлять мои расшифровки немецких записей. Мы будем вместе улыбаться моим мелким ошибкам, обсуждать выбор лучшего слова или фразы, вместе заказывать бутерброды. Мы будем склоняться над магнитофоном и, случайно столкнувшись лбами, извиняться. И ровно в пять тридцать Ильзе отправится домой к своей матери и своей флейте в Хемпстеде.

* * *

ДЕЗЕРТИРСТВО И ЭКСФИЛЬТРАЦИЯ ПЕРЕДАТОЧНОГО ИСТОЧНИКА ТЮЛЬПАН

Черновик отчета, составленный П. Гиллемом, помощником Г/Секрет. в Мэрилебоне для прочтения Г/Лондонского управления Биллом Хейдоном и Г/Казначейства Оливером Лейконом. После предварительного одобрения Г/Секрет.

ПЕРВЫЕ ПРИЗНАКИ, что передаточный источник Тюльпан может подвергнуться риску разоблачения, обозначились во время рутинного треффа между Мэйфлауэром и его куратором Лимасом (ПАУЛЬ) в западноберлинском конспиративном доме К2 (Фазаненштрассе) 16 января, примерно в 7.30.

Используя поддельный паспорт на имя Фридриха Либаха, Мэйфлауэр пересек границу Западного Берлина на велосипеде вместе с «утренней кавалерией» восточноберлинских рабочих. Хороший «английский завтрак» из жареной яичницы, бекона и запеченной фасоли, приготовленный Лимасом, стал уже традиционным для этих нерегулярных встреч, устраиваемых в зависимости от оперативной надобности и рабочего графика Мэйфлауэра. Как обычно, встреча началась с рутинного опроса и сетевых новостей.

Передаточный источник НАРЦИСС, несмотря на рецидив болезни, настаивает на продолжении сотрудничества, он получает и передает «редкие книги, брошюры и личную почту».

Передаточный источник ФИАЛКА. Ее сообщение об усилении советских войск на чешской границе вызвало большой интерес у клиентов в Уайтхолле, и ей будет выдан бонус, о котором она попросила.

Передаточный источник ЛЕПЕСТОК обзавелась очередным бойфрендом. Это 22-летний связист Красной армии, специалист-шифровальщик из Минска, недавно приписанный к ее воинской части. Он страстный филателист, и Лепесток ему сказала, что у ее пожилой тетки (вымышленной) есть коллекция дореволюционных русских марок, с которой она готова расстаться за хорошую цену. О цене она договорится с ним в постели, и это будет справочник шифров. С подачи Лимаса Мэйфлауэр заверил ее, что Лондон обеспечит необходимую коллекцию марок.

Только теперь разговор переходит к передаточному источнику Тюльпан. Дословно:

Лимас: А как обстоят дела у Дорис? Лучше, хуже?

Мэйфлауэр: Друг мой Пауль, ставить ей диагноз — дело бесполезное. У нее каждый день начинается с чистого листа.

Лимас: Вы ее спасательный круг, Карл.

Мэйфлауэр: Она считает, что ее муж, господин Квинц, стал проявлять к ней повышенный интерес.

Лимас: Давно пора, черт побери. И в чем это проявляется?

Мэйфлауэр: Он ее подозревает. В чем, она пока не знает. Постоянно спрашивает, куда идет, с кем встречается. Где была. Наблюдает за ней, когда она готовит, одевается. Во все сует свой нос.

Лимас: Может, просто наконец взыграла ревность?

Мэйфлауэр: Она так не думает. По ее словам, Квинц способен ревновать только к своей блестящей карьере и собственной персоне. Но это же Дорис, так что кто знает?

Лимас: А ее служебная жизнь?

Мэйфлауэр: Рапп, утверждает она, не станет ее подозревать, потому что сам постоянно нарушает дисциплину. Если бы СВБ ее в чем-то заподозрила, она бы уже сидела в клетке неподалеку.

Лимас: СВБ?

Мэйфлауэр: Служба внутренней безопасности Штази. Каждое утро по дороге в кабинет Раппа она проходит мимо их двери.

В тот же день Лимас в рабочем порядке велел де Йонгу уточнить план действий в чрезвычайных обстоятельствах на случай эксфильтрации Тюльпан. Де Йонг подтвердил, что все документы и ресурсы для эксфильтрации через Прагу имеются в наличии. Дождавшись вечернего потока рабочих, Мэйфлауэр вернулся на велосипеде в Восточный Берлин.

Пепси не сидится на месте, она то и дело слезает со своего трона, чтобы побродить по комнате или подсмотреть из-за моей спины, что я читаю. Я вижу Тюльпан в том же нервозном состоянии — то дома в Хоэншёнхаузене, то в кабинете рядом с Эммануэлем Раппом, в Доме № 3, принадлежащем Штази, на Магдалененштрассе.

ВТОРОЕ СООБЩЕНИЕ пришло в виде расшифровки телефонного разговора двух врачей. При участии западноберлинской полиции была подключена экстренная контактная сеть. Теперь, если Мэйфлауэр звонил в Клинику (Западный Берлин) из своей Шарите (Восточный Берлин) и просил соединить его с номинальным коллегой доктором Флейшманом, звонок автоматически переводился в берлинский Центр. В 9.20 21 янв. под медицинским прикрытием произошел следующий телефонный разговор между Мэйфлауэром и Лимасом.

Дословно:

Мэйфлауэр (звонит из Шарите, Восточный Берлин): Доктор Флейшман?

Лимас: Я слушаю.

Мэйфлауэр: Это доктор Римек. У вас есть пациент. Фрау Лиза Зоммер.

Лимас: И что же?

Мэйфлауэр: Вчера вечером фрау Зоммер поступила в наш блок срочной медицинской помощи с жалобами на галлюцинации. Мы дали ей успокоительное, но среди ночи она убежала.

Лимас: Галлюцинации какого рода?

Мэйфлауэр: Она себе вообразила, будто муж подозревает ее в том, что она выдает государственные секреты фашистским и антипартийным элементам.

Лимас: Благодарю. Я понял. К сожалению, меня ждут в анатомическом театре.

Мэйфлауэр: Ясно.

В последующие два часа Мэйфлауэр распаковал свой театральный реквизит, настроил его на рекомендуемую волну и наконец получил слабый сигнал. Звук прерывался. Суть:

В то утро Тюльпан сделала беспрецедентный кризисный звонок в хирургическое отделение Мэйфлауэра. Он состоял из условленной серии щелчков в телефонную трубку, а звонила она с нейтрального номера (из телефонной будки). В ответ Мэйфлауэр отстучал согласие: два щелчка, пауза, три щелчка.

Экстренная встреча состоялась в подлеске на окраине Кёпеника. По удачному совпадению тот же подлесок, где он ранее прятал театральный реквизит. Оба практически одновременно приехали на велосипедах. Изначальное состояние Тюльпан Мэйфлауэр описывает как «близкое к триумфу». Квинц «нейтрализован», «считайте, что он покойник». Мэйфлауэр должен радоваться вместе с ней. Бог ее услышал. Дальнейший разговор:

Вчера поздно вечером, вернувшись с работы, Квинц схватил домашнюю фотокамеру «Зенит», висевшую на ремешке за входной дверью, открыл ее, что-то пробормотал, захлопнул и снова повесил на крючок. После чего потребовал, чтобы Тюльпан показала ему содержимое своей сумочки. Она отказалась, тогда он ее отшвырнул и сам туда полез. Густав бросился на защиту матери, а Квинц ударил сына по лицу, вызвав кровотечение из носа и изо рта. Не найдя того, что искал, он обыскал на кухне буфет и выдвижные ящики, лихорадочно прощупал мягкую мебель, перевернул всю ее личную одежду и под конец обшарил шкафчик с детскими игрушками, но все безуспешно.

В присутствии Густава он громко требовал от Тюльпан, загибая пальцы, ответов на следующие вопросы: 1) почему в камере нет пленки? 2) почему в кармашке лежит только одна неиспользованная пленка, хотя неделю назад их было две? 3) куда делась пленка с двумя отснятыми кадрами?

Дальше последовали дополнительные вопросы: на что пошли остававшиеся восемь кадров, куда она отнесла пленку для проявки, где отпечатанные снимки и куда делась пропавшая пленка, а может — хотя уже сомневаться не приходится, — она фотографировала секретные документы, которые он принес домой, и продавала их западным шпионам?

Реальная же ситуация выглядела так. Тюльпан принципиально не держала миникамеру ни в сумочке, ни в прихожей, а спрятала ее в основании унитаза в женском туалете Дома № 3. Если Квинц приносил домой из Министерства иностранных дел ГДР документы, представлявшие интерес, она дожидалась, пока он уснет либо затеет посиделки с друзьями, и фотографировала бумаги с помощью домашней камеры «Зенит». В прошлое воскресенье она два раза сфотографировала Густава на детской площадке, где он качался на качелях. А вечером, пока Квинц пил с друзьями, она употребила оставшиеся кадры, чтобы переснять документы в его дипломате. После этого она вынула из камеры пленку и припрятала ее в цветочном горшке до следующей встречи с Мэйфлауром, однако забыла вставить в камеру новую пленку, не говоря уже о том, чтобы закрыть пальцем объектив и отснять пару якобы неудачных кадров с Густавом. Несмотря на все это, Тюльпан перешла в сокрушительную контратаку, как ей казалось. Она напомнила мужу, что в Штази давно вызывает подозрения его одиозный отец, а также его собственные гомосексуальные наклонности, что никого уже не убеждают его горячие заверения в преданности партии и что, да, она действительно перефотографировала документы из его дипломата, но не для того чтобы продать их на Запад, а чтобы этим шантажировать его в случае битвы за родительские права на Густава, которую она считает неизбежной. Тут ведь все ясно, сказала она: если выплывет наружу, что Лотар Квинц приносил домой секретные документы для изучения в нерабочее время, то на его мечте отправиться послом ГДР за границу можно будет поставить крест.

И снова запись:

Лимас Мэйфлауэру: И какова сейчас ситуация?

Мэйфлауэр Лимасу: Она убеждена, что заткнула ему рот. Сегодня он ушел на работу в нормальном состоянии. Был спокоен, даже ласков.

Лимас Мэйфлауэру: Где она сейчас?

Мэйфлауэр Лимасу: Дома, ждет Эммануэля Раппа. В полдень он должен за ней заехать, и они отправятся в Дрезден на заседание Службы внутренней безопасности в полном составе. Он ей пообещал, что на этот раз она там будет в качестве его официальной помощницы. Для нее это большая честь.

[Пятнадцатисекундная пауза.]

Лимас: Так. Ее действия. Прямо сейчас она звонит Раппу на работу и говорит, что всю ночь промаялась, у нее жуткая температура, она разбита и ехать не в состоянии. После чего она исчезает. Процедура ей известна. Ей назначат встречу. Остается только ждать.

После этого Лимас послал в Головной офис срочную телеграмму о том, что уровень опасности повышен с оранжевого до красного и что вся агентурная сеть Мэйфлауэра находится в зоне риска. Поскольку план побега требовал совместных усилий Центров в Праге и Париже, нужны были ресурсы Лондонского управления. Он также запросил немедленной отмашки на эксфильтрацию «собственноручно», прекрасно понимая, что по действующим правилам Цирка офицер, находящийся на действительной военной службе, обладающий информацией особой чувствительности и намеревающийся проникнуть на запрещенную территорию, при этом не обладая дипломатическим иммунитетом, должен заранее получить письменное одобрение Головного офиса — в данном случае Лондонского управления. Через десять минут он получил ответ: «Ваша просьба отклонена. Подтверждаю. ЛУ.». Личная подпись в ответной телеграмме отсутствовала в соответствии с политикой коллективного принятия решений, проводимой Г/У [Хейдоном]. Одновременно служба связи заявила о повышении трафика на всех радиоволнах Штази, а британская Военная миссия в Потсдаме обратила внимание на усиление режима безопасности на пропускных пунктах в Западном Берлине и вдоль всей границы между ГДР и Западной Германией. В 15.05 по восточногерманскому радио GMT сообщили, что объявлена в общенациональный розыск непоименованная женщина, лакей фашистского империализма, и дали словесный портрет. Это было описание Тюльпан.

Тем временем Лимас предпринял шаги вразрез с инструкциями Лондонского управления. Не извиняясь, он лишь заявлял, что не собирается «отсиживаться и наблюдать за тем, как Тюльпан и вся агентурная сеть превращаются в дым». Когда Лондон призвал незамедлительно эксфильтровать хотя бы Мэйфлауэра, Лимас ответил бескомпромиссно: «Он может при желании выйти из игры в любое время, но он этого не сделает. Скорее предстанет перед судом, как его отец». Менее ясна роль Ставроса де Йонга, недавно произведенного в помощники должностного лица берлинского Центра, и Бена Портера, охранника и шофера.

Бен Портер (охранник, берлинский Центр) — ПГ (Питеру Гиллему) дословно:

Алек сидит за своим столом и разговаривает по каналу секретной связи с Лондонским управлением. Я стою у дверей. Положив трубку, он говорит мне: «Бен, — говорит, — нам дана отмашка. Время пошло. Подгоняй «лендровер» и скажи Стасу, чтобы через пять минут стоял в полной экипировке во дворе». Не было такого, чтобы мистер Лимас сказал мне: «Бен, мы нарушаем прямые инструкции Головного офиса».

Ставрос де Йонг (стажер, приставленный к Г/Секрет., Берлин) — ПГ, дословно:

Я спросил у главы Секретки: «Алек, а Головной офис нас точно поддержит?» На что он ответил: «Стас, тебе мало моего слова?» Больше вопросов я не задавал.

Их утверждения о своей невиновности исходили от меня. Поскольку у меня не было сомнений в том, что Смайли лично поручил Лимасу осуществить эксфильтрацию Тюльпан, я постарался обеспечить Портера и де Йонга статьей о неподсудности на случай, если Перси Аллелайн или кто-то из его подручных заставит их давать показания.

* * *

Спустя три дня. Историю подхватывает сам Алек. В десять вечера его допрашивают за фанерным столом в безопасном помещении британского посольства в Праге, где он укрылся часом ранее. Разговор записывается на магнитофон. Напротив него сидит глава пражского Центра Джерри Ормонд, супруг грозной Салли, второго номера местного Центра, которым они управляют на пару. На столе, по крайней мере в моем хорошо информированном воображении, стоит бутылка шотландского виски и один стакан (для Алека), который Джерри беспрерывно наполняет. Угасший голос Алека свидетельствует о том, что он бесконечно устал, что, с точки зрения дознавателя Ормонда, даже хорошо, так как ему надо вытянуть из подопечного всю историю раньше, чем память начнет ее приукрашивать. Алек, опять же в моем воображении, небрит, и на нем халат, надетый после поспешного душа, который ему позволили принять. Ирландский акцент то и дело прорывается его рассказе.

А где нахожусь я, Питер Гиллем? Нет, не в Праге с Алеком, хотя мог бы. Я сижу в комнате на верхнем этаже штаба Секретки в Мэрилебоне и слушаю магнитофонную запись, спешно доставленную в Лондон самолетом ВВС, а про себя думаю: я следующий.

АЛ: Минус восемь и леденящий яйца восточный ветер со снегом на Олимпийском стадионе, на дорогах лед. Я полагаю, что скверная погода — это хорошо для бегства. «Лендровер» уже на месте, за рулем Бен. Стас де Йонг спускается по ступенькам в полной армейской экипировке и втискивает в углубление между сиденьями свои шесть футов и три дюйма вместе с ботинками, после чего мы с Беном накрываем его крышкой. Я сажусь впереди рядом с водителем. На мне офицерская фуражка и шинель с тремя звездочками на погонах, а под шинелью комбинезон восточногерманского рабочего. В ногах видавшая виды наплечная сумка для документов. Мое правило: документы держи отдельно на случай неприятностей. 9.20 утра, на официальном пропускном пункте Фридрихштрассе для военных мы показываем ФОПам документы через закрытое стекло. Так советуют дипломаты: не давать документы в руки этим придуркам. За пропускным пунктом нам на хвост ожидаемо садятся два ФОПа на «ситроене». Все как обычно. Пусть считают, будто имеют дело с очередным британским армейским автомобилем, что предусмотрено четырехсторонним соглашением, — мы, по крайней мере, старательно им на это намекаем. Мы проезжаем район Фридрихсхайн, и я молюсь богу, чтобы Тюльпан уже выехала, иначе ей хана, а заодно и всей нашей подпольной сети. Мы едем на север, в сторону Панкова, и перед советским военным периметром сворачиваем на восток. У нас на хвосте сидит все тот же «ситроен», ну и хорошо. Нам не нужна смена караула и новый соглядатай. Я затеваю с ними небольшую игру, для них вполне привычную: неправильный поворот с последующим задним ходом, переход на черепашью скорость, чтобы сориентироваться. Сворачиваем на юг и въезжаем в Марцан. Мы пока в пределах городской черты Берлина, но уже пошли перелески и проселочные дороги, и запорошил снег. Мы проезжаем старую нацистскую радиостанцию, наш первый маркер. «Ситроену», в сотне метров за нами, похоже, не нравятся обледенелые дороги. Мы уходим под уклон и набираем скорость. Впереди резкий поворот налево, а из-за деревьев выглядывает белая заводская труба — наш второй маркер, лесопилка. Мы быстро сворачиваем и притормаживаем возле лесопилки. Я мгновенно переодеваюсь: плюс наплечная сумка, минус шинель. Для Стаса это сигнал вылезти из укрытия и занять мое место и изображать меня. А сам я уже лежу в канаве, весь в снегу — видимо, прокатился пару метров. Подняв голову, вижу, что наш «лендровер» уже выбирается наверх, а «ситроен» устремляется за ним, наверстывая упущенное.

[В паузе слышен звон стекла и журчание наливаемой жидкости.]

АЛ (продолжает): За старой лесопилкой находился заброшенный грузовой автопарк и жестяной сарай с опилками, а за ним стоял коричнево-синий «трабант» с примотанными стальными трубами на крыше. На часах 19.00. Внутри попахивало крысиным пометом, зато бак полон, сзади валялись две дополнительные пустые канистры, и, судя по покрышкам, на «трабанте» успели поездить. Машину поддерживал в рабочем состоянии надежный пациент Мэйфлауэра, пожелавший остаться неизвестным. Одна проблема — «трабант» не любит холодов. Час уходит у меня на то, чтобы прогреть мотор, и все это время я думаю: «Где ты сейчас, Тюльпан? Может, они тебя сцапали и ты уже даешь показания? Если так, то мы в заднице».

ДжО [Джерри Ормонд]: Ваше прикрытие?

АЛ: Гюнтер Шмаус. Сварщик из Саксонии. Я неплохо говорю на саксонском диалекте. Мать родом из Хемница. Отец уроженец графства Корк.

ДжО: А Тюльпан? Она кто?

АЛ: Моя дорогая супруга Августина.

ДжО: И где она сейчас? Если все в порядке?

АЛ: На точке встречи, в глухомани, севернее Дрездена. Часть пути проехала на велосипеде, несмотря на погоду, а потом бросила — они ведь знают, что она велосипедистка. Села на местный поезд. Потом добралась то ли пешком, то ли на попутке до точки, где ей велено затаиться и ждать.

ДжО: А переход из Восточного Берлина в ГДР? Чего вы ждете?

АЛ: Там как получится. Пропускных пунктов нет, ездят патрули. Как кому повезет.

ДжО: Вам повезло?

АЛ: Все обошлось. Две патрульные машины. Тормознут, напугают до смерти, заставят выйти из автомобиля, пошантажируют. Но если у тебя документы в порядке, отпустят с миром.

ДжО: У вас они были в порядке?

АЛ: Вот, сижу перед вами.

[Меняют пленку, сорокапятисекундная заминка. Продолжение разговора. Лимас описывает свой переезд из Восточного Берлина в Котбус.]

АЛ: Чем хороша транспортная ситуация в ГДР — она практически отсутствует. Несколько гужевых лошадей с телегами. Велосипедисты, мопеды, мотоциклы с колясками, чудной разбитый грузовик. Проехал по автобану, потом свернул на проселочную дорогу. Все время меняешь. Если проселочную замело снегом, назад на автобан. Главное, держаться подальше от Вюнсдорфа. При нацистах это был хренов концлагерь, а теперь там совки: три танковые дивизии, серьезные ракеты и мощная станция прослушки. Мы много месяцев шпионили за ними. Из соображений безопасности я беру севернее, в объезд, не по автобану, а по ровной проселочной дороге. В ветровое стекло повалил снег. Ряды голых деревьев и кусты белой омелы уходят вдаль до упора, а я про себя думаю: когда-нибудь сюда вернусь, посрезаю их и толкну на хозяйственном рынке в Ковент-Гардене за хорошие бабки. Вдруг замечаю — или это мне снится? — что я еду в середине военной колонны советских войск. Не туда свернул! Грузовики с солдатами, танки Т-34 на низкорамной платформе, шесть или восемь артиллерийских орудий, — и я ползу между ними в своем пегом «трабанте», пытаясь как-нибудь съехать с этой хреновой дороги, а они ноль внимания, катят себе дальше. Я даже, блядь, не успел переписать их номера!

[Смеются, он и Ормонд. Пауза. Продолжает в более медленном темпе.]

АЛ: Четыре часа дня. В пяти километрах на запад от Котбуса. Я высматриваю точку встречи, заброшенную автомастерскую возле дороги. И детскую варежку на ограде — добрый знак, что Тюльпан находится внутри. Вот она, варежка. Розовая. Торчит, что твой флаг посреди просторов. Почему-то она меня пугает, эта варежка. Слишком уж заметная, черт бы ее побрал. А если в сарае сидит не Тюльпан, а Штази? Или Тюльпан и Штази? В общем, я съезжаю на обочину и обдумываю план действий. И тут открывается дверь, и на пороге стоит она собственной персоной, а у нее на руках улыбающийся шестилетний мальчишка.

[Двадцатисекундная пауза.]

АЛ: Я ведь ее никогда вот так не видел! Она работала с Мэйфлауэром. Такой расклад. Я знал ее только по фотографиям. Короче, я ей: «Привет, Дорис. Я Гюнтер, ваш муж на время этого путешествия, а это что еще за фрукт?» А то я не знаю. Она мне: «Это мой сын Густав, он едет со мной». Я ей на это: «Черта с два он с вами поедет. Мы бездетная пара, и на чешской границе под одеялом его не спрячешь. Что будем делать?» Она: «В таком случае я не еду». И он ей подпевает. Я приказываю Густаву зайти в сарай, отхожу с ней за задний бампер и говорю ей то, что она и так знает, но не желает лишний раз слышать: на него нет документов, и на пропускном пункте все выплывет наружу, так что если сейчас мы от него не избавимся, то вам песец, и мне песец, и доброму доктору Римеку, потому что через пять минут после того, как вы с Густавом попадете к ним в лапы, они выбьют из вас его имя. Она молчит, а уже начинает темнеть, и снова пошел снег. Мы с ней заходим в сарай, здоровенный, как самолетный ангар, и весь забитый сломанной техникой, а этот сучонок Густав уже разложил ужин прямо на земле, представляете? Всю еду, которую она взяла в дорогу: сосиски, хлеб, термос с горячим какао, поставил ящики вместо табуреток — прошу к столу! Мы садимся в кружок, и после нашего первого семейного ужина Густав исполняет патриотическую песню, а потом они вдвоем укладываются спать, накрывшись своими пальто и всем, чем можно, а я сажусь покурить в углу, а как только начинает светать, я усаживаю их в «трабант» и везу обратно в деревню, мимо которой проезжал вчера, потому что там, я запомнил, есть автобусная остановка. И, о радость, на остановке стоят две старушенции в черных клобуках и белых юбках, а за спиной у них корзинки с огурцами, и, слава Всевышнему, это венды.

ДжО: Какие такие венды…

АЛ [взрывается]: Вы что? Гребаные венды! Маленькая славянская группа, их осталось всего шестьдесят тысяч, поэтому их охраняют даже в ГДР. Они разбросаны по берегам Шпрее. Сотни лет проживают в этих местах и выращивают гребаные огурцы. Вот кого бы вам завербовать. Господи!

[Десятисекундная пауза. Он успокаивается.]

АЛ: Я останавливаюсь и велю Тюльпан и Густаву оставаться в машине. Не шевелиться. Сам выхожу. Одна старушенция на меня поглядывает, а вторая вообще не смотрит. Я включаю обаяние. Вы, спрашиваю, говорите по-немецки? Вежливо так. Да, отвечает, но по-вендски еще лучше. Это она так шутит. Я спрашиваю, куда они едут. Автобусом до Люббенау, а потом поездом до Восточного вокзала в Берлине, чтобы сбыть огурцы. Там выше цены. Я начинаю плести хрень про Густава: разбитая семья, мать тронулась рассудком, мальчику надо вернуться к отцу в Берлин, не отвезут ли они его? Она обсуждает это с подружкой на своем языке. А я про себя думаю: сейчас из-за холма вынырнет автобус, а они так и не придут к соглашению. Наконец она мне говорит, что они это сделают, если я у них куплю огурцы. Что, все? — спрашиваю. Да, отвечает, все. Если я у вас куплю все огурцы, говорю, то зачем вам тогда ехать в Берлин? Они от души смеются по-вендски. Я сую ей в руку пачку банкнот: это вам за огурцы, которые можете оставить при себе, а это мальчику на железнодорожный билет и еще, чтобы добраться до Хоэншёнхаузена. А вот и автобус, сейчас приведу мальчика. Я возвращаюсь в машину и велю Густаву выходить, но его мать сидит как изваяние, закрыв лицо рукой, поэтому он тоже не шелохнется. Тогда я ему приказываю, рычу на него, и он подчиняется. Я ему говорю: ты идешь со мной к автобусу, эти добрые женщины отвезут тебя на Восточный вокзал, а оттуда ты отправишься домой в Хоэншёнхаузен и будешь там ждать отца. Это приказ, товарищ. Он спрашивает, куда едет его мама и почему он не может ехать с ней, и я отвечаю, что его мать ждет важная секретная работа в Дрездене и его долг как настоящего солдата, защищающего коммунизм, вернуться к отцу и продолжить борьбу. Что он и делает. [Пятисекундная пауза.] А что, блин, ему еще оставалось? Он вырос в партийной семье, папаша партийный босс, и ему шесть лет от роду, вынь да положь!

ДжО: А что Тюльпан?

АЛ: Сидит в гребаном «трабанте» и тупо пялится в ветровое стекло. Я сажусь за руль, проезжаю километр, останавливаюсь и вытаскиваю ее из машины. В небе жужжит вертолет. Кто знает, о чем себе думает этот хер. И где он взял вертушку, одолжил у русских? Слушайте, говорю я ей. Включите, блядь, мозги, потому что мы сейчас одно целое. То, что я отправил вашего отпрыска в Берлин, это еще полбеды. Главная только начинается. Через пару часов в Штази будут знать, что Дорис Квинц, урожденную Гамп, засекли неподалеку от Котбуса и что она едет на восток вместе со своим дружком. У них будет описание машины и много чего еще. Тогда забудьте о том, чтобы на этой колымаге въехать в Чесло по поддельным документам. С этой секунды каждое подразделение Штази и КГБ, каждый пропускной пункт от Калининграда до Одессы высматривает пегий пластиковый «трабант» с парочкой шпионов-фашистов. Надо отдать ей должное, она встречает мои слова с высоко поднятой головой. Больше никаких спектаклей. Просто спрашивает, какой у нас запасной вариант, на что я отвечаю: устаревшая карта контрабандистов, которую я прихватил в последнюю минуту, если повезет, глядишь, поможет нам пересечь границу пешочком. Она задумывается и затем спрашивает (для нее это как бой в клинче): «Если я с вами, когда я снова увижу моего сына?» Из чего я заключаю, что она всерьез подумывает о том, чтобы сдаться врагу и тем спасти жизнь мальчику. Тогда я хватаю ее за плечи и клянусь ей всеми святыми, что ее мальчишку обменяют на какого-нибудь гэдээровского агента, даже если мне придется сложить голову. Ну, мы-то с вами знаем, каковы шансы на такую… [трехсекундная пауза] твою мать!

* * *

Интересно, только ли из соображений экономии в дальнейшей расшифровке, которую сейчас читаю, я ушел от прямых показаний Алека и предпочел изложить их своими словами для большей… гм… объективности? После того как Алек передал мальчишку на попечение двум вендкам, он держался проселочных дорог, насколько позволял снежный покров. Он «слишком хорошо знал», какие опасности таит в себе эта местность. Она была напичкана военной разведкой и гэбэшными станциями перехвата, известными ему как свои пять пальцев. Он рассказывал, как они ехали по совершенно пустынным рокадным дорогам со снежным покровом в добрых шесть дюймов, ориентируясь исключительно по лесопосадкам. Он вздохнул с облегчением, когда они въехали в лес, но тут Тюльпан в ужасе вскрикнула. Она увидела бывший нацистский охотничий домик, куда местная элита привозит именитых иностранцев пострелять оленя и дикого кабана, а заодно хорошо поддать. Он в спешке двинулся в объезд, заблудился, но наконец разглядел вдалеке огонек фермы. Подъехав, Лимас постучал кулаком в дверь. Ему открыла испуганная крестьянка, сжимающая в руке нож. Узнав, как ехать дальше, он уговорил ее продать ему хлеба, колбасы и бутылку сливовицы. Возвращаясь в «трабант», он споткнулся о свисающий телефонный кабель, служащий, вероятно, для сообщения об угрозе пожара. На всякий случай перерезал его.

Вечер сгущался, снегопад усиливался, пегий «трабант» разваливался на глазах: «ручник, коробка передач, радиатор — все вот-вот накроется медным тазом, из-под капота отрыгиваются клубы дыма». Алек прикинул, что они находятся километрах в десяти от Бад-Шандау и в пятнадцати от пропускного пункта, если верить карте контрабандистов. Подтвердив местоположение с помощью компаса, он выбрал идущую на восток колею для лесовозов и ехал по ней, пока не уткнулся в снежный занос. Прижавшись друг к другу и коченея от холода, они ели хлеб с Wurst, пили сливовицу и провожали взглядами оленя. Тюльпан, положив голову на плечо Алеку, в полусне томно описывала, как они с Густавом будут жить в Англии.

В Итон она его не отдаст. Она слышала, что английскими школами-пансионами руководят такие же педерасты, как его папаша. Она бы предпочла пролетарскую государственную школу со смешанным составом, мальчики и девочки, чтобы побольше спорта и без излишней строгости. Густав сразу по приезде начнет учить английский. Уж она проследит. На день рождения она ему купит английский велосипед. Она слышала, что в Шотландии очень красиво. Они будут там вдвоем кататься.

Она продолжала полусонно болтать в таком духе, когда Алек вдруг заметил, что «трабант» молча обступают четыре парня с калашниковыми. Они застыли, точно часовые. Приказав Тюльпан оставаться в машине, он открыл дверцу и медленно выбрался под их присмотром. На вид им всем не больше семнадцати, и они казались такими же оробевшими, как он. Перехватив инициативу, он напустился на них, дескать, какого черта они подкрались к влюбленной парочке? Сначала все молчали. Потом самый отважный объяснил, что они браконьеры, охотятся на дичь. На что Алек заметил: вы молчите, и я молчу. В знак согласия все обменялись рукопожатиями, и парни тихо слиняли.

Рассвет был чистым, бесснежным. Вскоре взошло бледное солнце. Общими усилиями они столкнули пегий «трабант» со склона и присыпали ветками и снегом. Дальше пешком. Тюльпан в легких кожаных сапожках до колен, без протекторов. Рабочие башмаки Алека не намного лучше. Поскальзываясь и спотыкаясь, они подхватывали друг дружку. «Саксонская Швейцария», чудесный край волнистых снежных равнин и перелесков. На склонах холмов старые разрушенные дома, некоторые из которых превратили в летние сиротские приюты. Если верить карте, они двигались параллельно границе. Держась за руки, они взяли крутой склон, обогнули обледенелый пруд, и перед ними выросла горная деревня с деревянными домишками.

АЛ: Если карта не врала, мы были в Чесло — или уже покойники.

[Звон стакана, звук наливаемой жидкости.]

Но это лишь начало истории. А есть еще сопроводительные телеграммы, ходившие внутри Цирка. И есть некая причина, почему, прослушав пленку, я сижу в таком напряжении на верхнем этаже Главного штаба Секретки в Мэрилебоне, далеко за полночь, в ожидании, что меня в любую минуту могут вызвать в Головной офис.

* * *

Салли Ормонд, супруга и заместитель главы пражского Центра Джерри, принадлежит к тому женскому типу — аристократичная, предприимчивая, — которым Цирк втайне восхищается. Частный женский колледж Челтенхем, отец во время Второй мировой служил в британской разведывательно-диверсионной службе, родные тетушки в Блетчли. А еще заявляет о загадочных родственных связях, по мужу, с Джорджем Смайли, а он на это реагирует, я бы сказал, с благородной рисовкой.

Отчет Салли Ормонд, ЗГ/пражского Центра — Г/Секрет. [Смайли]. Сугубо лично. Приоритет: КРИЗИС

Приказ из Секретки предписывал нам принять, поддержать и обеспечить безопасность переодетому офицеру Алеку Лимасу и совершившей побег женщине-агенту с документами гражданки ГДР, путешествующим на «трабанте» с восточногерманской регистрацией и ожидаемым в предрассветные часы.

Однако пражский Центр НЕ был предупрежден, что операция осуществляется вопреки инструкциям Лондонского управления. Мы могли только предполагать, что, после того как Лимас возьмет ситуацию под контроль, Головной офис согласится обеспечить оперативную поддержку.

Берлинский Центр (де Йонг) нас известил, что, оказавшись на чешской территории, Лимас доложит о благополучном прибытии: сделает анонимный звонок в визовый центр посольства и спросит, действует ли британская виза в Северной Ирландии. Автоответчик пражского Центра активирует записанное сообщение, что ему следует перезвонить в рабочие часы. Это станет подтверждением, что его сигнал получен.

После этого Лимас и Тюльпан любыми доступными способами доберутся до места между Прагой и аэропортом и припаркуются на подъездной дорожке, указанной на карте.

Согласно плану, подготовленному нашим Центром и одобренному Г/Секретки, пара покинет машину, а «шофер» из пражской сети ГОДИВА пригонит посольский микроавтобус (с дипломатическими номерами и затемненными боковыми стеклами), который регулярно возит посольский персонал в аэропорт и из аэропорта. Он и подберет их в условленном месте. На заднем сиденье будут лежать вечерние костюмы, приготовленные нашим Центром. Лимас и Тюльпан оденутся как официальные гости посла ее величества и под видом таковых проникнут в посольство, находящееся под круглосуточным наблюдением чешских охранников.

В 10.40 состоялось экстренное совещание в безопасном помещении посольства, на котором ее превосходительство посол [ЕП] любезно приняла этот план. Однако в 16.00 по лондонскому времени, после консультаций с Министерством иностранных дел, она без извинений изменила свое решение на том основании, что беглая гражданка объявлена всеми средствами массовой информации ГДР государственной преступницей и что потенциальная угроза для дипотношений перевешивает предыдущие соображения.

В свете занятой ЕП позиции ни посольская машина, ни личный персонал не могли использоваться в плане побега. В результате я отключила голосовую запись на автоответчике визового центра, тем самым давая Лимасу понять, что рассчитывать на нашу помощь не приходится.

Я снимаю наушники. Мысленно я с Алеком, но не в уютном по-имперски британском посольстве в Праге, а на продуваемой обочине, где он замерзает вместе с Тюльпан, — ни поддержки, ни дипломатической машины, ни хера с хером, как любил выражаться Алек. Я вспоминаю его слова на протяжении всего нашего знакомства: «Когда планируешь операцию, обмозгуй все варианты, как Служба может тебя подставить, и приди к тому единственному, о котором не подумал ты, зато подумала она». Я полагаю, что именно об этом он сейчас и размышляет.

АЛ [дословно, продолжение]: Не дождавшись микроавтобуса и не услышав радостной реакции визового отдела, я подумал: вот он, Лондон, еб…сь он рогом, остается только уповать на себя. Пара несчастных восточных немцев стоит на обочине дороги, моя жена валится с ног. Ау, кто-нибудь! Я говорю Дорис, чтобы она для пущей жалости села на землю, и у нее это отлично получается. Через какое-то время останавливается грузовик с кирпичом, и водитель высовывает голову. Бог нас услышал: немец из Лейпцига интересуется, не приторговываю ли я сидящей на дороге красавицей. Нет, дружище, говорю, извините, но это моя больная жена. Ладно, говорит он, садитесь. И подбрасывает нас до госпиталя в центре города. В подкладку наплечной сумки у меня зашит на всякий пожарный британский паспорт на имя Миллера. Я достаю его оттуда и сую в карман. Дорис, ты серьезно больна, говорю я ей. Ты беременна, и с каждой минутой тебе становится хуже. Так что сделай одолжение, выпяти живот и изобрази, насколько тебе худо. Чтобы они нас сразу впустили. Уж извини.

ДжО: А если поподробнее? [Звук наливаемой жидкости.]

АЛ: Господи. Хорошо. Мы идем по мощенной булыжником дорожке к воротам с красивым позолоченным гербом ее величества. У входа болтаются трое изнывающих от безделья чешских громил в серых костюмах. Возможно, вы их не заметили. Дорис разыгрывает перед ними спектакль, которому бы позавидовала Сара Бернар. Я машу перед их носом своим британским паспортом: скорей пустите нас! Эти пидоры требуют ее паспорт. Послушайте, говорю я им, включая свой лучший английский. Нажмите уже на блядскую кнопку звонка на стене и скажите им там, что у моей жены сейчас случится выкидыш, если врач не примет ее немедленно. А если она разродится прямо на улице, это будет, черт подери, на вашей совести. У вас родные матери есть или нет? В общем, несу что-то в таком духе. И вдруг — абракадабра! — ворота открываются, и мы оказываемся во дворе британского посольства. Тюльпан держится за живот и благодарит святого покровителя за то, что уберег нас от зла. А в это время вы и ваша дорогая супружница вовсю извиняетесь за очередную грандиозную подставу от Головного офиса. Спасибо вам обоим за красивые расшаркивания, извинения принимаются. А теперь, с вашего позволения, я завалюсь спать.

Дальше продолжает Салли Ормонд.

Отрывок из рукописного послания Салли Ормонд, ЗГ/пражского Центра, лично Г/Секрет. [Смайли], по внутренней почте. Приоритет: КРИЗИС

И вот бедная Тюльпан с Алеком оказались на территории посольства, тут-то и началось самое интересное. Я всерьез считаю, что посольство и Форин-офис были бы только рады, если бы ее передали в руки властей ГДР и дело было бы закрыто. Посольша с самого начала не собиралась ее пускать «к себе в дом», пусть это и не грозило никакими юридическими последствиями. Она специально переселила двух охранников в главное здание, чтобы запихнуть бедняжку Тюльпан в комнаты для прислуги, более надежные с точки зрения безопасности. Но на самом деле у нее были другие резоны, и она ясно дала нам это понять. В безопасном помещении нас было четверо: ее превосходительство, Артур Лансдаун, ее очень-очень личный секретарь, мой дорогой супруг и я. Алека ЕП категорически невзлюбила, о чем подробнее ниже, да и все равно он в это время утешал Тюльпан в служебке.

И в качестве P. S., Джордж, позвольте напеть вам в ухо.

Безопасное помещение в посольстве жутко душное и потенциально вредное для здоровья, о чем я без толку толкую админам ГО. Кондиционеру Микки-Мауса окончательно пришел капут. Он работает на вдох, а не на выдох, но, если верить Баркеру (главный вредитель Админа), вот уже два года как нет запчастей. А поскольку никто в ФО не считает нужным прислать нам новое оборудование, все поджариваются и задыхаются. На той неделе бедняга Джерри в самом деле чуть не задохнулся, но разве он признается! Я уже миллион раз предлагала сделать безопасное помещение зоной ответственности Цирка, но кое-кто считает, что это стало бы нарушением территориальных прав нашего ФО!!!

Если вы сможете, не называя имен, повлиять на Админ (только НЕ на Баркера!), буду вам премного благодарна. Джерри присоединяется к моим изъявлениям любви и вассальной преданности, вам и отдельно Энн.

С

Срочная сверхсекретная телеграмма от британского посла в Праге, лично сэру Элвину Уизерсу, Г/Восточно-европейского департамента ФО, копия в Цирк, Лондонское управление). Протокол кризисного совещания в безопасном помещении посольства, 21.00. Присутствовали: ЕП посол (Маргарет Ренфорд), Артур Лансдаун, личный секретарь ЕП, Джерри Ормонд (Г/Центра), Салли Ормонд (ЗГ/Центра)

Цель совещания: обеспечение и отправка временного резидента посольства. Приоритет: КРИЗИС

Дорогой Элвин,

в результате нашего утреннего телефонного разговора по безопасной линии мы пришли к общей договоренности о следующей процедуре касательно дальнейшего путешествия нашей незваной гостьи (ННГ):

1. ННГ отправится в пункт назначения, как нас заверили наши Друзья, по действующему небританскому паспорту. Это предвосхитит обвинения чешских властей, что наше посольство раздает паспорта случайным лицам любой национальности, желающим избежать правосудия в ГДР/ЧССР.

2. Во время отъезда ННГ не будет оказывать содействия и не будет сопровождать или транспортировать никто из дипломатического и недипломатического персонала посольства. Для ее эксфильтрации не будет использовано транспортное средство с дипломатическими номерами. Ей не станут выдавать подложные британские документы.

3. Если ННГ в какой-то момент заявит, что она находится под защитой британского посольства, это будет немедленно и во всеуслышание опровергнуто как нами, так и Лондоном.

4. ННГ покинет посольство в течение трех рабочих дней либо будут рассмотрены другие шаги по ее вывозу, включая передачу чешским властям.

Мой телефон звонит, красная лампочка мигает. Тоби-Сука-Эстерхейзи, подручный Перси Аллелайна и Билла Хейдона, орет на меня со своим сильным венгерским акцентом, чтобы я пошустрей доставил в Головной офис свою сладкую задницу. Посоветовав ему не распускать язык, я вскакиваю на мотоцикл, стоящий наготове перед парадным входом.

Протокол чрезвычайного совещания в безопасном помещении Лондонского управления на Кембридж-сёркус. Председательствует: Билл Хейдон (Г/ЛУ). Присутствуют: полковник Этьен Жаброш (военный атташе французского посольства в Лондоне, глава французского координационного отдела по вопросам разведки), Жюль Пюрди (французское направление ЛУ), Джим Придо (балканское направление ЛУ), Джордж Смайли (Г/Секрет.), Питер Гиллем (ЖАК).

Протокол ведет: Т. Эстерхейзи. Записано на магнитофон, выборочно расшифровано дословно. Копия немедленно доставлена Г/пражского Центра.

Пять утра. Вот меня и вызвали на ковер. Я приехал в Мэрилебон на мотоцикле. Джордж пришел прямиком из Казначейства. Он небрит и выглядит озабоченным больше обычного.

— Ты вправе сказать «нет» в любой момент, Питер, — заверил он меня дважды. Он уже описал операцию как «излишне усложненную», но главное, чем он озабочен, как ни старается это скрыть: план операции разработан совместными усилиями Лондонского управления. В безопасном помещении за длинным фанерным столом нас сидит шестеро.

Жаброш: Билл, мой дорогой друг. Мое начальство в Париже требует заверений, что твой месье Жак способен без помощи продержаться на своей маленькой французской ферме.

Хейдон: Скажи ему, Жак.

Гиллем: Полковник, я бы на вашем месте не волновался.

Жаброш: Даже в присутствии экспертов?

Гиллем: Я вырос на ферме в Бретани.

Хейдон: Разве Бретань находится во Франции? Жак, ты мне открыл глаза.

[Смех.]

Жаброш: Билл, с твоего позволения.

Перейдя на французский, полковник Жаброш оживленно обсуждает с Гиллемом сельскохозяйственную индустрию в стране с особым упором на северо-западный регион Франции.

Жаброш: Билл, я удовлетворен. Он прошел экзамен. Он даже говорит как бретонец, бедолага.

[Опять смех.]

Хейдон: Но сработает ли это, Этьен? Ты правда можешь взять его на борт?

Жаброш: На борт — да. А вот сойдут ли они на берег, будет зависеть от месье Жака и его спутницы. Времени у вас в обрез. Под списком французских делегатов уже подводили черту. Мы это дело приостановили на пару часов. Пускай месье Жак особенно не засвечивается на конференции. Мы включим его в список, он туда приедет по коллективной визе — и сразу заболеет, а появится уже в последний день. В толпе из трехсот иностранных делегатов он будет не слишком заметен. Вы говорите по-фински, месье Жак?

Гиллем: Слабовато, полковник.

Жаброш: Я думал, все бретонцы говорят по-фински. [Смех.] А наша дама по-французски?

Гиллем: Насколько нам известно, только немецкий и русский на школьном уровне.

Жаброш: Зато вы утверждаете, что она дама с размахом. Видная. Устремленная. Хорошо одевается.

Смайли: Жак, ты же ее видел?

Я ее видел одетой и раздетой. Выбираю первый вариант.

Гиллем: У нас была только передача из рук в руки. Но она производит впечатление. Хорошо конспирируется, быстро соображает. Творческая натура. Смелая.

Хейдон: Господи. Кому нужна ее творческая натура? Женщина должна исполнять, что ей приказали, и помалкивать, не так ли? Так да или нет? Жак?

Гиллем: Если Джордж за, то и я за.

Хейдон: А что думает Джордж?

Смайли: Если Лондон и полковник обеспечивают необходимую поддержку в поле, то Секретка готова пойти на риск.

Хейдон: Что ж, звучит сладкоречиво, я бы сказал. Значит, вперед. Этьен, я правильно понимаю, что вы обеспечите месье Жака французским паспортом и дорожными документами. Или вы предпочитаете, чтобы это сделали мы?

Жаброш: Наши лучше. [Смех.] Имейте в виду, Билл, что если все пойдет вразнос, мое правительство будет шокировано тем, что вероломная британская секретная служба поощряет своих агентов изображать из себя французских граждан.

Хейдон: Мы будем это категорически опровергать и принесем свои извинения. [Обращается к Придо.] А ты, Джим-бой, что скажешь? Ты что-то подозрительно молчишь. Чесло ведь твоя делянка. Ты рад, что мы ее хорошо потопчем?

Придо: Я не возражаю, если ты об этом.

Хейдон: Хочешь что-нибудь добавить или убавить?

Придо: Вот так, с ходу, нет.

Хейдон: О’кей, джентльмены. Всем спасибо. Операция состоится, так что за дело. Жак, мысленно мы с тобой. Этьен, задержитесь на пару слов?

Но Джордж от своих предубеждений так просто не отказывается, смотрите продолжение сериала. Время пошло. Через шесть часов я должен покинуть Прагу.

ПГ — Г/Секрет.

Джордж,

в личном разговоре ты меня попросил выложить мои наработки в качестве агента-полевика, временно перешедшего под командование Лондонского управления, в Хитроу, терминал № 3. На первый взгляд, ОРП — обычный убогий аэропортовский кабинет в конце не подметаемого коридора. На застекленной двери написано «Стыковка грузоперевозок», звонить в интерком. Внутри гнетущая атмосфера: задроченные курьеры играют в карты, женщина ругается по-испански в телефонную трубку, сортировщица отрабатывает вторую смену, потому что ее сменщица заболела, клубы сигаретного дыма, переполненные пепельницы и только одна кабинка для переодевания, так как во второй еще не повесили новую занавеску.

То, что мне устроили прием, явилось для меня полной неожиданностью. Аллелайн, Бланд, Эстерхейзи. Для полного комплекта не хватало лишь Билла Х. Все якобы пришли меня проводить и пожелать удачи. Аллелайн, как всегда, в первых рядах, с помпой вручил мне французский паспорт и визитку участника конференции с подачи Жаброша. Эстерхейзи с не меньшей торжественностью преподнес мне дорожный чемодан со всем реквизитом: приобретенная в Ренне одежда, сельскохозяйственные справочники, история о том, как Франция построила Суэцкий канал (для легкого чтения) и т. п. Рой Бланд решил сыграть роль старшего брата и с хитрой улыбочкой спросил меня, кого следует известить, если моя командировка на несколько лет затянется.

Но истинная причина такого внимания была очевидна. Они желали побольше узнать о Тюльпан: откуда она родом, давно ли на нас работает, кто ее «ведет»? И совсем удивительное случилось, когда я, отбившись от их вопросов, переодевался в кабинке, и тут из-за занавески просунулась голова Тоби, который передал мне персональное обращение Билла: «Если устанешь от дяди Джорджа, ты можешь стать Главой парижского Центра». Мой ответ был уклончивым.

Питер

А теперь познакомьтесь с Джорджем в роли самого большого педанта оперативной службы, озабоченного тем, чтобы закрыть все мыслимые прорехи в заведомо неряшливом планировании Лондонского управления:

Оповещение от Г/Секрет. [Смайли] — Г/пражского Центра [Ормонду]

Совершенно секретно, Мэйфлауэру. Приоритет: КРИЗИС

1. Финский паспорт для передаточного источника Тюльпан прибудет завтра нарочным на имя Вени Лессиф, родилась в Хельсинки, эксперт по питанию, замужем за Адрианом Лессифом. В паспорте проставлена чешская въездная виза, по датам совпадающая с коммунистической конференцией «Область мира», спонсируемой Францией.

2. Питер Гиллем прибывает в пражский аэропорт рейсом 412 «Эйр Франс» завтра утром в 10.40 по местному времени, гражданин Франции с паспортом на имя Адриана Лессифа, приглашенный лектор по аграрной экономике в Реннском университете. Его чешская въездная виза также совпадает по датам с конференцией, на которой он не появится под предлогом болезни. Оба Лессифа включены в список участников: активный участник (временно отсутствующий) и его супруга.

3. Тем же нарочным будут доставлены два авиабилета для Адриана и Вени Лессиф на рейс «Эйр Франс» Прага — Париж, Ле-Бурже, вылетающий в 6 утра 28 января. В базе данных «Эйр Франс» подтверждается, что супружеская чета прилетела в Прагу порознь и в разные даты, а возвращается в Париж в составе академической группы.

4. Номер для профессора и мадам Лессиф забронирован в отеле «Балканы», где проведет ночь вся французская делегация перед ранним утренним рейсом в парижский Ле-Бурже.

В ответ Салли Ормонд не упустила случая выразить свои восторги:

Отрывок из второго персонального письма Салли Ормонд Джорджу Смайли, с пометкой «Строго лично и приватно, не для официального оглашения»

После получения вашего на редкость ясного сигнала, что и подтверждаю настоящим письмом, мы с Джерри решили, что я должна пойти и подготовить Тюльпан к отъезду из посольства и предстоящим испытаниям. Я пересекла двор и вошла в пристройку, а затем в комнату, где ее поселили: двойные портьеры на окне, выходящем на улицу, походная кровать непосредственно перед спальней и дополнительный охранник из канцелярского отделения в прихожей на случай непрошеных гостей.

Тюльпан сидела на кровати, а Алек обнимал ее за плечи, но, кажется, она его не замечала, а только тихо всхлипывала, как будто икала.

Я сразу взяла ситуацию под контроль и, как и планировалось, послала мальчиков (Алека и Джерри) прогуляться вдоль реки и подышать свежим воздухом. Поначалу, с учетом моего немецкого, застрявшего на базовом уровне, я никак не могла к ней подступиться, хотя, думаю, язык тут ни при чем: она почти не говорила и тем более не слушала. То и дело она шептала «Густав», и, прибегнув к языку жестов, я поняла, что это не ее Mann, а ее Sohn.

Наконец мне удалось ей втолковать, что завтра она покинет посольство, а дальше ей предстоит непрямой перелет в Англию, и что она включена во французскую туристическую группу, состоящую из ученых и агрономов. Ее первая, и вполне ожидаемая, реакция: но ведь я не знаю ни слова по-французски! Я сказала, что это не важно, поскольку она будет финка, а по-фински вообще никто не говорит, не так ли? А вторая реакция: вот в этом? Тут я распаковала блестящий гардероб, который парижский Центр прислал нам, словно на ковре-самолете: великолепный костюм ячменной расцветки от фирмы Printemps, чудные туфельки точно по ноге, соблазнительные ночнушка и нижнее белье, умопомрачительная косметика — сколько же они в это вбухали денег! — все то, о чем последние двадцать лет она могла только мечтать, сама того не осознавая, и отличные дорожные бирки из Тура для завершения иллюзии. А еще очаровательное обручальное кольцо, от какого я бы тоже не отказалась, и впечатляющее золотое свадебное колечко, не сравнить с ее пошлым оловянным. Конечно, все это после приземления подлежит возврату, но я посчитала, что сейчас говорить ей об этом не время!

И вот тут она включилась. В ней проснулась профессионалка. Она внимательно изучила свой новый паспорт (на самом деле не такой уж новый) и вслух его одобрила. А когда я сказала, что ее будет сопровождать галантный француз под видом ее супруга, она нашла это разумным и поинтересовалась, как он выглядит.

Я, как было мне предписано, показала ей фотографию Питера Г., которую она разглядывала, я бы сказала, на удивление бесстрастно, притом что подставные мужья бывают гораздо хуже нашего ПГ. Наконец она поинтересовалась: «Он француз или англичанин?» На что я ответила: «В одном лице, так же как вы финка и француженка». И тут она, представляете, дико расхохоталась!

А вскоре мужчины вернулись с прогулки, и, так как лед тронулся, мы приступили к серьезному брифингу. Она слушала внимательно и спокойно.

К концу посиделок у меня сложилось ощущение, что вся эта затея ей нравится и в каком-то смысле даже забавляет. Опасность ее возбуждает, подумала я, и в этом она очень похожа на Алека!

Будьте здоровы, и, как всегда, мои самые теплые пожелания прекрасной Энн.

С

* * *

Не делай никаких резких или неуместных телодвижений. Держи руки и плечи в прежнем положении. Дыши ровно. Пепси снова воцарилась на троне и не сводит с тебя глаз, но влюбленностью это не назовешь.

* * *

Отчет Питера Гиллема о временном участии в операции Секретки по эксфильтрации передаточного источника ТЮЛЬПАН из Праги в парижский Ле-Бурже с последующей доставкой самолетом-истребителем ВВС в Лондон, аэропорт Нортхолт, 27 января 1960 г.

Я приземлился в аэропорту Праги в 11.25 по местному времени (рейс был задержан) как приглашенный лектор по вопросам аграрной экономики в Университете Ренна.

Как я понимаю, благодаря французскому каналу связи организаторы конференции были поставлены в известность о моем запоздалом приезде по причине болезни, и мое имя было включено в список участников в интересах чешских властей.

В подтверждение моих честных намерений я был встречен культурным атташе французского посольства, который воспользовался дипломатическими полномочиями для ускорения таможенной процедуры и выступил в качестве моего переводчика, так что все прошло сравнительно легко.

Затем он доставил меня на служебном автомобиле во французское посольство, где я расписался в книге посетителей, после чего на другой служебной машине меня отвезли на конференцию, а в зале за мной было зарезервировано место в заднем ряду.

Конференц-зал, весь в золоте, чем-то напоминал оперный зал, хотя был построен как Центральный дом железнодорожника и вмещает до четырехсот делегатов. Охрана довольно условная. Посередине величественной парадной лестницы две замученные женщины, говорящие только по-чешски, сидя за столиком, отмечали в списках фамилии делегатов из полутора десятка стран. Сама конференция проходила в форме семинара: выступления экспертов на сцене и дирижируемые реплики из зала. От меня ничего не требовалось. Я был впечатлен тем, как французский канал связи в такой короткий срок успел возвысить меня в глазах чешской охраны и делегатов: по крайней мере двое из них очевидно были наслышаны о моем вкладе, ибо специально разыскали меня, чтобы пожать мне руку.

В 17.00 конференцию закрыли и всех французских делегатов отвезли на автобусе в «Балканы», маленькую старомодную гостиницу, целиком отданную в наше распоряжение. На стойке регистрации я получил ключ от восьмого номера, обозначенного как «семейный», — для меня и моей номинальной супруги. Я сел за центральный стол в баре рядом со столовой в ожидании приезда «жены».

Я представлял себе общую картину следующим образом: из британского посольства на подставной неотложке ее вывезут за город, в конспиративный дом, а уже оттуда каким-то другим транспортным средством доставят в гостиницу.

Вот почему я был впечатлен, когда она приехала в автомобиле с французскими дипломатическими номерами в сопровождении того самого культурного атташе, который встречал меня в пражском аэропорту. Хочу лишний раз подчеркнуть сообразительность и сноровку французского канала связи.

Тюльпан под именем Вени Лессиф фигурирует в списке как супруга делегата, прибывшая на конференцию in absentia. Ее красота и модный вид вызвали в гостинице оживление среди французов, а два делегата, запросто поболтавшие со мной во время конференции, приветствовали ее и заключили в объятия, как старую подружку. Она принимала их комплименты с достоинством, на ломаном немецком, который позже стал нашим языком общения, хотя мой немецкий оставляет желать лучшего.

После ужина в компании двух французских делегатов, идеально сыгравших свои роли, мы не стали засиживаться в баре, а поднялись к себе в номер, где по молчаливому уговору свели беседу к банальностям, согласующимся с нашим статусом, так как нельзя было исключить прослушки и даже скрытых камер в гостинице для иностранцев.

К счастью, номер был большой, с несколькими кроватями и двумя умывальниками. Полночи нам пришлось слушать доносившуюся снизу громкую болтовню делегатов, которые потом еще и запели.

Мне кажется, что ни я, ни Тюльпан так и не сомкнули глаз. В 4 утра все снова собрались вместе, и нас отвезли на автобусе в аэропорт, где чудесным образом, как это видится мне задним числом, нас всех скопом провели в транзитный зал, а оттуда в самолет «Эйр Франс» и прямиком в Ле-Бурже. Еще раз рассыпаюсь в благодарностях французскому каналу связи.

Как следующая запись попала в мой отчет, на секунду меня озадачило, но потом я заключил, что, видимо, вставил ее для отвлечения внимания.

Личное, конфиденциальное, написанное от руки письмо Джорджу Смайли от Джерри Ормонда, Г/пражского Центра. НЕ для регистрации

Дорогой Джордж,

что ж, птичка улетела, к общему вздоху облегчения, как вы можете себе представить, и к настоящему моменту обрела безопасный, если не счастливый, приют в Замке Тюльпан, где-то в Англии. Ее отлет, он же побег, прошел достаточно гладко, если не считать того, что Йона, сучок такой, в последний момент запросил $ 500 в качестве прибавки к зарплате за то, чтобы увезти Тюльпан из посольства в своей неотложке. Но я вам пишу не по поводу Тюльпан и уж тем более Йоны. А по поводу Алека.

Вы часто говаривали в прошлом, что мы как профессионалы, связанные секретностью, должны проявлять бдительность в отношении друг друга. Что означает взаимную осмотрительность. И если один из нас под действием стресса начинает сдавать и этого не замечает, то наш долг защитить его от самого себя и тем самым защитить Службу.

Алек абсолютно лучший полевик из всех, кого мы с вами знаем. Смекалистый как черт, преданный делу, бывалый, умелый. Только что на моих глазах он ловко провернул рискованнейшую операцию, да еще за спиной Лондонского управления, нашего уважаемого посла и тетрархов из Уайтхолла. Поэтому когда он в один присест осушает три четверти бутылки виски, а потом устраивает разборку с охранником архива, который ему чем-то не приглянулся, мы делаем ему скидку, и еще парочку.

Но у нас с ним была двухчасовая прогулка вдоль реки, до замка и назад в посольство. На трезвую голову. И все это время он не слезал с одной темы: в Цирке сидит «крот». И не какой-то там мелкий клерк с долгами по закладной, а на самой вершине Лондонского управления, где принимаются решения. И это не просто пчелка завелась у него в голове, это целый улей. Вся картина искажена, никаких фактов, настоящая паранойя, да еще помноженная на животную ненависть ко всему американскому. Мне было трудно, мягко говоря, поддерживать этот разговор, меня охватывала сильнейшая тревога за него. И вот, следуя законам нашей профессии, сформулированным не кем-нибудь, а вами, со всей нежностью и уважением я должным образом докладываю о своей озабоченности.

Всегда ваш,

Джерри

P. S. Передайте Энн, как всегда, мои неизменные восхищение и любовь.

Дж

Тут розетка от Лоры — знак, что надо остановиться.

* * *

— Приятное чтение?

— Я бы сказал, терпимое, Кролик.

— Да вы же сами это и написали, а? Что, тряхануло? Столько лет прошло!

Сегодня с ним пришел дружок — элегантный блондин с застывшей улыбкой, ничего живого.

— Питер, это Леонард, — торжественно представляет его Кролик, как будто я обязан знать, с кем имею дело. — Леонард выступит адвокатом Службы в суде, если наше мелкое дельце дойдет до суда, но мы все очень надеемся, что этого не случится. Он также выступит от нас на предварительных слушаниях всепартийной парламентской группы на следующей неделе. Где и вам, как вы знаете, предписано появиться. — Гаденькая ухмылка. — Знакомьтесь. Леонард. Питер.

Мы пожали друг другу руки. Ладонь у адвоката оказалась нежная, как у ребенка.

— Если Леонард представляет Службу, то что он делает в моей компании? — осведомляюсь я.

— Поглядите друг другу в глаза, — успокаивает меня Кролик. — Леонард у нас адвокат-чернокнижник. — Увидев мои полезшие вверх брови, поясняет: — Он знает все правовые закорючки, даже те, которых вы не найдете ни в одном кодексе. Рядом с ним мы, рядовые юристы, бледная тень.

— Полно вам, — смущается Леонард.

— А если вам, Питер, интересно, почему сегодня отсутствует Лора, хотя почему-то вы не спрашиваете, то вот мой ответ. Мы с Леонардом решили, что для всех будет лучше, включая вас, если мы устроим мальчишник.

— Это как надо понимать?

— Такт в лучших старых традициях. Уважение к тайнам вашей личной жизни. Ну и надежда, что мы наконец услышим от вас правду. — Игривая улыбочка. — Что позволит Леонарду выработать правильную тактику. Я все правильно сказал, Леонард? Ничего лишнего?

— Все правильно.

— И, конечно, подробнее обсудим, не понадобится ли лично вам правовая защита, — продолжает Кролик. — Например, при неблагоприятном раскладе, если всепартийцы на цыпочках уйдут со сцены — что уже бывало, как мы знаем, — и оставят вас один на один со слепой Фемидой. И нас заодно.

— Как насчет черного пояса? — предлагаю я.

Моя острота проходит незамеченной. Или, возможно, ее отмечают про себя как свидетельство моей повышенной нервозности.

— На этот случай у Цирка есть короткий список достойных кандидатов — приемлемых кандидатов, я бы уточнил, — и Леонард, насколько я понимаю, готов сориентировать нашего Питера, если до этого дойдет дело, но мы очень надеемся и молимся, чтобы не дошло. — Тут он обменивается с Леонардом улыбкой из серии «мы-то с вами понимаем, о чем говорим».

— Истинно так, Кролик. Но беда в том, что мало кто из нас сейчас свободен. Мне кажется, Гарри отлично бы подошел, согласны? Он подал на мантию королевского адвоката, и судьи от него в восторге. Так что лично я — хотя выбор, естественно, за вами — порекомендовал бы Гарри. Он мужчина, а в суде любят, когда мужчину защищает мужчина. Даже если не отдают себе в этом отчета.

— Кто оплачивает его услуги? — спрашиваю я. — Или это она?

Леонард прячет улыбку в ладошки. За него отвечает Кролик:

— Я думаю, Питер, в конечном счете все будет зависеть от направления слушаний, ну и, скажем так, вашего поведения и вашей лояльности к старой доброй Службе.

Леонард делает вид, что всего этого не слышит, продолжая улыбаться собственным ладошкам.

— Короче, Питер. — Кролик произносит это так, словно сейчас нам предстоит самое простое. — Да или нет. — Его глаза превращаются в щелки. — Между нами, мужчинами. Вы трахали Тюльпан?

— Нет.

— Категорически?

— Категорически.

— Бесповоротное «нет», здесь и сейчас, в присутствии пятизвездного свидетеля?

— Кролик, вы меня простите. — Леонард поднял руку, вроде как протестующе, но по-дружески. — Мне кажется, вы упустили из виду букву закона. С учетом судебного долга и моих обязательств перед клиентом в качестве его поверенного я никак не могу быть свидетелем.

— Хорошо. Еще раз, Питер, если позволите. Я, Питер Гиллем, не трахал Тюльпан в пражской гостинице «Балканы» в ночь перед ее эксфильтрацией в Соединенное Королевство. Правда или ложь?

— Правда.

— Для нас это большое облегчение, сами понимаете. Особенно если иметь в виду, что вы, кажется, перетрахали все, что движется.

— Огромное облегчение, — соглашается с ним Леонард.

— Тем более что первое правило Службы, у которой не так-то много правил, гласит, что действующий офицер никогда, ни при каких обстоятельствах не должен трахать собственных пехотинцев, как вы их называете, даже из вежливости. Чужих пехотинцев, в интересах оперативной задачи, да, в любое время года. Но не собственных. Вам это правило известно?

— Да.

— А в ту ночь оно было вам известно?

— Да.

— Вы согласны с утверждением, что если бы вы ее трахнули, чего вы не сделали, как мы знаем, то это было бы не только вызывающим нарушением дисциплины, но еще и очевидным примером ваших дурных наклонностей и отсутствия самоконтроля, а также игнорированием уязвимости беглой матери в чрезвычайных обстоятельствах, которую только что лишили ее единственного сына? Вы согласны с таким утверждением?

— Да, согласен.

— Леонард, у вас есть вопросы?

Тот пощипывает красивую нижнюю губу кончиками пальцев и хмурится, не морща лба.

— Знаете, Кролик, это может показаться ужасно грубым, но у меня, похоже, нет вопросов, — признается он с задумчивой, недоумевающей улыбкой. — После всего сказанного. Мне кажется, pro tem мы продвинулись настолько, насколько это возможно. И даже дальше. — Тут он доверительно обращается ко мне. — Я вам пришлю этот краткий список, Питер. Только я вам про Гарри не говорил ни слова. Нет, пожалуй, я передам его Кролику. Тайный сговор, — пояснил он, наградив меня очередной ласковой улыбкой, и потянулся к черному дипломату, давая понять, что затяжное собеседование, которого я ждал, закончилось. — Я, правда, все равно считаю, что адвокат-мужчина предпочтительнее. — Эта реплика в сторону адресовалась Кролику. — Когда дело доходит до неприятных вопросов, у мужчины есть маленькое преимущество. Меньше пуританства. Увидимся на всепартийной гулянке, Питер. Tschüss.

* * *

Трахал ли я ее? Да нет же, черт бы их побрал. Мы любили друг друга, молча, страстно, в кромешной темноте, в течение шести часов, которые переворачивают жизнь, и это был взрыв накопившегося напряжения и вожделения двух тел, желавших друг друга со дня появления на свет и получивших на всё про всё одну-единственную ночь.

И я должен был им открыться? Я задаю себе этот вопрос в подсвеченных оранжевым бликом сумерках, лежа без сна на своей тюремной койке на Долфин-сквер.

Я, которого с пеленок учили отрицать, отрицать и снова отрицать — учила та самая Служба, которая теперь пытается вытянуть из меня признания?

* * *

— Ты хорошо спал, Пьер? Ты собой доволен? Произнес хорошую речь? Сегодня возвращаешься домой?

Видимо, я ей сам позвонил.

— Как Изабель? — спрашиваю я.

— Красавица. Скучает по тебе.

— Он приходил опять? Мой невежливый приятель?

— Нет, Пьер, твой друг-террорист больше не приходил. Вы с ним смотрели футбол?

— Это в прошлом.

Назад: Глава 7

Дальше: Глава 9