Алиска вылетела из дому как бешеная. Едва сдерживая рыдания, неслась по улице, не глядя под ноги, не разбирая дороги. У неё и мысли не возникло пойти к Наде. Если честно, она пела соседке дифирамбы исключительно в пику матери. Новая знакомая успела её разочаровать, и дружить с грубой примитивной девицей у Алисы не было никакого желания.

Дело было не в манере краситься и одеваться и не в том, что та дымила без передышки. Алиска и сама могла покурить за компанию. Да и вино разок попробовала, за что была нещадно выпорота бабушкой Олей. «БабОлей», как её в одно слова звала внучка. Оказалось, что Алисе невыносимо скучно с Надей: та была девушкой без извилин и юмора, с убогим кругозором. Интересы её ограничивались парнями, дискотеками, шмотками и прочей лабудой. Она даже в компьютерные игры не умела играть по причине тупости. Могла разве что в социальных сетях перебрасываться полуграмотными сообщениями с такими же придурками, как и она сама. Просто больше Алиса никого здесь пока не знала, вот и приходилось довольствоваться малым. Она надеялась, что школе познакомится с нормальными ребятами, и тогда её общение с соседкой ограничится рамками «привет – пока».

В общем, мимо Надиного дома она промчалась, не оглянувшись. Неслась прочь из посёлка, в сторону моря. Она точно так же была влюблена в него, как и Маруся. Если бы они хоть раз поговорили с матерью по душам, та точно знала бы, где искать дочь. Но вот не поговорили. И пока Маруся пребывала в твёрдой уверенности, что Алиска ревёт на Надином татуированном плечике, та бежала туда, где ей всегда становилось легко и спокойно – на берег моря.

А если точнее, на мыс Каменный Клык.

Разумеется, она наведалась туда почти сразу же после приезда, заинтригованная рассказами риелтора. Это место очаровало её с первого взгляда. Во-первых, здесь никогда никого не было. Видимо, люди боялись обвала пород, и старались обходить обрыв стороной. Во-вторых, сверху открывался вид, от которого у Алиски выступали слёзы на глазах и перехватывало горло. Такое труднообъяснимое, пронзительное ощущение. От восторга хотелось одновременно орать во весь голос, смеяться и плакать. Бескрайняя – не получалось подобрать лучшего слова, как она ни пыталась! – водная гладь. Серовато-зелёные величавые воды. Казалось, будто пьёшь этот простор, эту ширь, но в то же время она поглощает тебя, захватывает. И ты растворяешься, таешь в её глубине.

Иногда вдали проплывают корабли, крошечные и бесшумные, словно игрушечные. А ты стоишь на самом краю обрыва, и шальной ветерок треплет волосы. Страшно, но это какой-то особый, весёлый, сладкий страх, пополам с хмельной радостью. Иногда девочке хотелось разбежаться и прыгнуть в бездну. В Алискиной душе жила иррациональная уверенность, что при этом не свалишься камнем в водную пучину, а взмоешь кверху, будешь парить, как птица…

Чтобы попасть на мыс, нужно было взять сильно влево от посёлка, перейти через большой луг, преодолеть неглубокий овраг и чахлый перелесок. Эта была короткая дорога, а имелась ещё и длинная, как в сказке про Красную Шапочку. Обычная просёлочная колея, пыльная и серая, вела от окраины Каменного Клыка, вилась параллельно береговой линии и внезапно обрывалась почти у самого мыса. Здесь же лежал необычной формы серый камень.

Он был похож на гриб с огромной, метра полтора шляпкой и короткой ножкой. Наверное, камень лежал здесь давно и намертво врос в землю. Может, из-за него мыс и назвали Каменным Клыком, предположила Алиса, впервые увидев странный «гриб». Может, раньше он был ещё больше. Девочка попробовала сесть на него, но почему-то это было неприятно. Тёплый на ощупь, камень, тем не менее, холодил, вымораживал всё внутри. Воздух над ним казался подвижным, наэлектризованным. Алиса вскочила и больше сидеть на камне не пробовала. Да и вообще обходила его стороной.

Сам мыс, сильно выдающийся в море, был совершенно лысым, лишённым растительности. Сухая, словно вытоптанная, растрескавшаяся земля без единой травинки или кустика. Чем ближе к краю обрыва, тем глубже были змеящиеся трещины. Гора постепенно, слой за слоем, обваливалась, сползала к морю. А оно настойчиво билось, ласково звало к себе там, внизу, у подножья утёса, год за годом подтачивало твердь. Рано или поздно и то место, на котором стояла сейчас Алиса, тоже обрушится вниз, но девочку это ничуть не пугало. Она попросту не думала об этом.

Особенно сейчас. В голове роились сердитые, мстительные и отчаянные мысли. Алиса всхлипывала, размазывая слёзы по щекам, и жалела себя. Эх, была бы жива бабОля! Она бы успокоила, поняла… И показала всем, как обижать любимую внучку! Алиска мысленно вела с бабОлей нескончаемый диалог. Выговаривала ей за ранний уход, за то, что бросила её одну. Жаловалась на мать и Руслана. Рассказывала, как ей нравится море. Делилась сомнениями и опасениями. БабОля слышала и вроде бы даже отвечала.

Постепенно Алиска немного успокоилась. Сквозь обиду и горечь стал пробиваться стыд. Не стоило ей говорить такое маме. Они с бабОлей часто разговаривали про неё. БабОля с ласковой усмешкой называла маму «рассомахой», что означало – непрактичная, доверчивая, тихоня безответная. Как ребёнок. Такую всякий обидеть может. И обижали, бывало. Мать не знала, что бабушка давно поведала внучке о её появлении на свет. О том, как внезапно впервые влюбилась погружённая в учёбу и домашние заботы Маруся. И о том, как возлюбленный предал её, а она ни на секунду не задумалась о том, чтобы избавиться от непрошенного младенца. Выходит, мама её, Алиску, не предала…

БабОля в красках расписывала, как тяжело вынашивать ребёнка, будучи незамужней и такой юной. Быть предметом обсуждений учителей, одноклассников и односельчан. Лишиться выпускного и перспектив. Подружки уехали в город поступать, а Маруся отправилась в роддом. Они бегали на свидания и вечеринки, а она ночами качала орущую Алиску. И много ещё рассказывала бабОля, втайне надеясь, что внучка ни в коем случае не повторит ошибок матери.

Алиса очень любила маму. Не так, как бабОлю, которую считала чем-то вроде части себя самой, и потому не могла без неё обходиться ни дня. БабОля была защитой, опорой и при этом – вторым «я». Пожалуй, любовь Алисы к Марусе была похожа на любовь к сестре. Причём не к старшей, а к младшей. Той, которую надо оберегать, лелеять и защищать.

Когда в жизни матери наконец-то появился мужчина, бабушка и внучка восприняли его совершенно одинаково: настороженно, опасливо, ревниво и в то же время с надеждой. Потом, когда познакомились поближе, опасения постепенно растаяли. Руслан был отличным парнем, который вроде бы не собирался бросать и обижать Марусю. Правда, бабОлю беспокоило, что он чересчур, по её мнению, умён и красив. Алиска не соглашалась, даже дулась: как и любой ребёнок, она была убеждена, что её мама – самая лучшая.

БабОля со смехом рассказывала случай, который произошёл с Алиской, когда той было лет пять. Маруся забрала малышку в город, и они отправились в зоопарк. В какой-то момент девочка отстала от матери, и они ненадолго потеряли друг друга из виду. Алиска принялась реветь, звать маму, вокруг немедленно начала собираться толпа, и кто-то спросил, мол, какая из себя твоя мама – чтобы легче её отыскать. И Алиска тут же выпалила: «Моя мама – это та, которая самая красивая!»

Девочка совершенно не возражала против того, что мать устроила-таки личную жизнь: у неё самой была бабОля, пусть бы и у матери кто-то тоже был. В большом городе одной плохо.

Всё изменилось, когда бабОли внезапно не стало. Алисе было так страшно остаться без человека, на котором замыкалось её существование, который стал осью всей жизни, что она готова была обвинить в этой потере весь мир. Теперь у Маруси был Руслан, а у Алисы – никого. Искать опору в лице матери казалось странным: она давно привыкла относиться к ней, как к маленькой и неразумной. Чаще всего Алиска, умная и проницательная девочка, сама понимала, что её нападки и издевательства над матерью и Русланом бессмысленны, но ничего не могла с собой поделать. Ей больше не хотелось оберегать маму от несовершенного мира. Хотелось уколоть побольнее, уязвить, задеть.

Правда, теперь, по прошествии какого-то времени, видя непрекращающиеся попытки матери примириться с ней, подружиться, Алиска немного успокоилась, стала оттаивать. Вид огорчённого очередной выходкой Марусиного лица перестал доставлять удовольствие. Девочка постепенно возвращалась к себе прежней, ещё немного – и их отношения пошли бы на лад, как мечтала Маруся.

Но сегодня она швырнула матери в лицо непростительные, несправедливые слова, которые отбросили их отношения назад, к исходным позициям.

Алиса стояла на краю обрыва и не знала, что делать. Ей больше не хотелось скандалить и ругаться. Но и возвращаться домой с поджатым хвостом тоже не вариант. Было бы здорово, если бы они увидели её стоящей здесь и решили, что она собирается спрыгнуть. Мама бы заплакала и закричала, а он начал уговаривать отойти от края. В итоге, после долгих препирательств она бы, разумеется, подошла к ним, мама обняла бы её и принялась целовать, а отчим был бы весь бледный, с поджатыми губами и дрожащими руками. А как иначе! Из-за его резкости чуть не погиб человек!

Потом они отправились бы домой, помирились, поговорили. Они с мамой поплакали, а Руслан выпил бы коньяка, чтобы прийти в себя. Алиса даже великодушно решила попросить у них обоих прощения…

Всё это было прекрасно, но, к сожалению, несбыточно. Ни одна живая душа не подозревала о её привычке приходить на мыс Каменный Клык. Матери и отчиму и в голову не придёт искать её здесь! Да и вообще – никому. Впервые безлюдность этого места показалась Алисе досадной, навевающей безнадёгу и меланхолию. Внезапно ей захотелось поскорее уйти отсюда. Морской пейзаж показался тревожным и тоскливым, заставляющим чувствовать себя потерянной и одинокой.

Алиса повернулась, чтобы уйти.

Вернее, хотела повернуться, но не успела.

Внизу, у своих ног, девочка заметила странное движение и слегка наклонилась рассмотреть, что это такое. Первой мыслью было: под землёй копошится крот. Красновато-коричневая почва вспучивалась, набухала, ходила ходуном, словно что-то ворочалось, силилось пробиться на поверхность. Алиса понимала, что надо отбежать подальше от края, да и рвануть отсюда куда подальше («А лучше было бы вовсе никогда, никогда, никогда сюда не приходить!»)

Но она ничего не могла поделать: стояла как пригвождённая. Словно в дешёвом фильме ужасов, когда героиня-идиотка спускается в подвал, кишащий зловещими тварями, или упорно лезет в дом с привидениями. Алиса смотрела на непонятное движение земли, на стремительно разбегающиеся во все стороны лучики-трещины и не могла пошевелиться.

На мгновение девочке показалось, что это корявые корни какого-то дерева, неизвестно откуда взявшиеся на абсолютно лысой земной поверхности. Но уже через секунду она осознала, что видит перед собой руки. Человеческие руки. Перепачканные в земле, костистые, с узловатыми толстыми пальцами и грязью под длинными острыми ногтями, они слепо шарили вокруг. Руки были похожи на толстых уродливых червей, и Алиска всё смотрела и смотрела на них. В голове испуганно вопил чей-то голос: беги отсюда, чего застыла, спасайся, не стой столбом! Налетел порыв ветра, бросив ей в лицо сухую пыль и крупицы разрытой земли. Алиса задохнулась, закашлялась, замахала руками и очнулась. Невозможность, чудовищность происходящего открылась ей вдруг с какой-то особенной ясностью. Девочка громко закричала и сделала шаг назад, приготовившись бежать.

Убежать не получилось. Одна из рук вдруг скользнула отвратительной змеёй, стремительно метнулась к Алисе и цепко ухватила девочку за хрупкую лодыжку. Пальцы (сквозь тонкую ткань она почувствовала, какие они холодные) жадно сомкнулись на её ноге. Девочка тоненько завизжала и в отчаянии затрясла свободной ногой, силясь освободиться из тисков, но ничего не получалось. Пальцы вцепились намертво.

– Помогите! Кто-нибудь! – верещала Алиса, но спасать её, конечно, было некому.

Внезапно рука резко дёрнула девочку на себя. От неожиданности Алиса потеряла равновесие и больно шлёпнулась. Падая, прикусила язык и взвыла от новой боли. Оглушённая, растерянная, она словно превратилась в кричащий, визжащий, ничего не соображающий комок боли и страха.

Вторая рука обхватила её левую ногу, и теперь обе руки вместе принялись с тупой, механической настырностью подтаскивать девочку к краю пропасти. Алиса вывернулась, и теперь лежала на животе. Она кричала, изо всех сил пытаясь зацепиться хоть за что-то, царапала ногтями сухую неподатливую землю, но всё равно неумолимо скользила в сторону обрыва.

Она разодрала щёку, переломала все ногти, но, не обращая внимания на укусы боли, яростно боролась за свою жизнь. Больше Алиса не тратила сил на крики о помощи: поняла, что рассчитывать придётся только на себя. В какой-то момент ей показалось, что хватка ослабла, и она вот-вот сумеет высвободить ноги из захвата. Алиса по-звериному зарычала и рванулась с силой, которой никогда в себе не подозревала. Напрасно. Мощный рывок выбросил её на самый край, и Алиса повисла над бездной, в последний момент уцепившись израненными руками за кромку, беспомощно болтая ногами в воздухе.

Неизвестно из каких глубин преисподней возникшие руки бесследно сгинули неведомо куда. Никто больше не пытался убить Алису, но она уже поняла, что ей не выжить. Сознание скорой смерти было абсолютно ясным. Алиса поняла, что её вот-вот не станет. Она медленно повернула голову и посмотрела через плечо. Там, далеко впереди, всё так же простиралась морская гладь. Прекрасная и равнодушная к тому, что Алискина жизнь, в буквальном смысле, висит на волоске. Девочка скосила глаза вниз, и увидела большие, выступающие из воды, камни; пенящуюся мутную воду; разбивающиеся о подножье скалы волны. Сейчас волны казались ей отвратительными, ждущими, жадными. Как она не замечала? Это же не гребни, это развёрстые в сладострастном голодном оскале пасти…

Зрелище бездны, которая терпеливо поджидала свою жертву, подстегнуло Алису предпринять новую попытку спастись. Она вскинула голову и попыталась покрепче ухватиться за край обрыва. Руки онемели от усилий, ныли и дрожали. Удерживать тело на весу было труднее с каждой минутой. Алиса со свистом дышала, лихорадочно выбрасывала вперёд ноги, стараясь упереться ими в склон горы, нащупать опору, чтобы ослабить напряжение. Собраться с силами и вскарабкаться наверх. Наконец ей это удалось, она коснулась правой ногой земли и перенесла на ногу тяжесть тела. Перевела дух. Так, теперь попробуем подтянуться повыше.

Жажда жизни вспыхнула в ней с новой силой. Ещё немного, уговаривала себя Алиса, ещё совсем чуть-чуть! Возникшую прямо над ней на обрыве фигуру она заметила не сразу. Точнее, увидеть-то увидела, но поначалу сознание, до краёв заполненное вопросом спасения жизни, проигнорировало негаданного посетителя. И только спустя несколько секунд в измученный мозг пробился сигнал.

– Ты?! – натужно прохрипела Алиса, едва не разжав руки от потрясения.

Потому что человека, который появился перед ней, быть здесь никак не могло. И тем не менее, он – точнее, она, стоял в двух шагах.

– Я, – сказала бабОля, опускаясь на колени.

Теперь её лицо оказалось почти вровень с Алискиным. Видна была каждая чёрточка, каждая складочка и морщинка. На бабОле было тёмно-бордовое трикотажное платье, которое она надевала в особо торжественных случаях, волосы уложены в гладкий пучок, на носу – очки «для улицы».

Сознание Алисы словно бы раздвоилось, расплавилось. Умом она прекрасно понимала, что бабОли тут быть не может, она давно умерла и похоронена за две тысячи километров от Каменного Клыка. Но жгучая надежда на избавление и неизбывная вера в чудо заставила её собрать остатки сил и отрывисто проговорить:

– Помоги! Вытащи меня!

БабОля ничего не ответила. Она улыбнулась. Точнее, растянула в стороны пластилиновые, накрашенные коралловой помадой губы. К радости эта безжизненная гримаса не имела ровно никакого отношения. Показались ровные белые зубы. Три года назад бабОля вставила протезы, долго к ним привыкала, заново училась говорить и есть. Существо, которое прикинулось бабОлей, продолжало всё шире и шире распахивать белозубый рот, разводя его в стороны, вверх и вниз, как пиранья. Из развёрстой глотки вырвался утробный, низкий хохот, ничуть не похожий на заливистый, заразительный бабОлин смех. Тело, затянутое в бордовую ткань, заходило ходуном. Нестерпимо запахло гнилью.

Алиса принялась надрывно кричать. И дальше уже кричала безостановочно. Тварь в облике её любимой бабОли, продолжая заходиться истерическим подвывающим хохотом, достала из кармана белый кружевной платок и принялась размахивать им перед Алискиным лицом. «Прощается! Оно прощается!» – ярко полыхнуло в голове. И, в подтверждение этой мысли, существо шустро поднялось на ноги и широкими квадратными каблуками бабОлиных новых туфель, купленных прошлой весной в Казани, стало топтать Алисины пальцы, вынуждая девочку отцепиться от края обрыва. Адская боль, в тысячи раз превосходящая всё то, что Алиске доводилось испытывать до сих пор, накрыла ослепительной жаркой волной.

Девочка разжала руки и полетела вниз. И больше уже ничего не было: ни боли, ни страха, ни надежды. Мёртвое изломанное Алискино тело осталось лежать на камнях у кромки воды.

Было уже три часа ночи, а Алиска так и не вернулась. Продолжать поиски было бессмысленно, и все разошлись до утра по домам. Руслан и Маруся, избегая смотреть друг другу в глаза, сидели в гостиной. Она сжимала в руках чашку с нетронутым остывшим чаем, он курил одну сигарету за другой, хотя обычно никогда не дымил дома. Слова не шли с языка, да и что тут скажешь? Ближе к шести утра Маруся то ли задремала, то ли погрузилась в полуобморочное состояние. Вывела её из этого транса пронзительная трель телефонного звонка.

Муж вскинулся, лихорадочным движением схватил со стола мобильник, ответил. Маруся слышала, как женский голос торопливо говорит что-то, видела, как бледнеет и вытягивается лицо Руслана. Никаких иных подтверждений не требовалось: она беззвучно сползла с кресла, на сей раз провалившись в настоящий глубокий обморок.

Звонила Варвара. Она рассказала, что Алиску нашли на берегу моря, у подножья мыса Каменный Клык. Видимо, бедняжка оказалась наверху, когда случился очередной обвал. Один из местных жителей, совершая утреннюю пробежку по пляжу, забрался дальше обычного и наткнулся на тело девочки, наполовину засыпанное землёй. Хорошо ещё, говорила Варя, что вода в тот день «ушла», отхлынула от берега, а то Алиску так никогда бы и не нашли. Волны утащили бы её в глубину, и море схоронило тело…

Следующие дни и недели Маруся не жила, а будто смотрела кино со своим участием. Перед глазами мелькали кадры: похороны, малиновый гроб, усыпанный цветами, Алискино лицо, маленькое и жёлтое.

Какие-то люди, смутно знакомые, говорят что-то тонкими голосами, но смысла разобрать невозможно. Она запоздало кивает, кривит губы, отвечает невпопад.

Очень красивая молодая женщина, кажется, местная начальница, которая распоряжается всем и всеми.

Тихое аккуратное кладбище, много крестов и надгробий.

Машины, тёмная одежда, поминки, столы с едой. Кутья, пироги, Руслан, опрокинувший в себя стакан водки.

Занавешенные зеркала, тихие голоса, чьи-то слёзы… А дальше – тишина. Темнота.

Это было даже не кино, а диафильм. Маленькая Маруся очень любила смотреть диафильмы зимними вечерами. Просмотр они устраивали вдвоём с мамой: старшие дети уже вышли из того возраста, когда такое времяпрепровождение кажется интересным. Темнело рано, Ольга Петровна вешала на стену белую простынку, доставала картонную коробку с диафильмами, снимала с полки старенький проектор. Они вместе выбирали, что смотреть, доставали нужную плёнку, и действо начиналось. Мама читала текст тихо и невыразительно, колёсико прокрутки скрипело, плёнки местами были рваные и истёртые, но почему-то всё это производило на Марусю куда более сильное впечатление, чем телевизионные фильмы.

«Серая Шейка», «Приключения Гулливера», «Барон Мюнгхаузен»… Но самым любимым, засмотренным до дыр диафильмом, был «Там Лин». Завораживающая, необычная история про девушку (кажется, её звали Дженет), которая, вопреки предупреждениям и запретам, отправилась гулять в запретный лес, сорвала там розу и встретила юношу из свиты Королевы эльфов. Они полюбили друг друга, но, узнав об этом, злая Королева заставила Дженет пройти через страшные испытания. Странно: не юноша должен был бороться за своё счастье, а девушка, бросившая вызов могущественной Королеве.

Когда Маруся была подростком, она написала стихотворение про Там Лина, Дженет и Королеву эльфов. Ни до этого, ни после стихов она не писала. Строки родились в мозгу легко и без усилий. Как будто кто-то диктовал их. Словно по ошибке, случайно, стихи попали в голову не к тому человеку. Она встала ночью с кровати, записала их на тетрадный листок в линеечку, и никому никогда не читала. Вскоре она забыла о своём странном поэтическом опыте, листочек потерялся.

Но после страшной гибели Алисы это всплыло и намертво застряло в её мозгу. В голове крутились забытые обрывки стихотворных строк и фраз из диафильма. Сюжет и нарисовано-прекрасные лица не оставляли в покое. В одну из ночей Маруся внезапно проснулась: ей приснился кошмар. Деталей сна она не помнила, лежала вся потная, дрожащая, ступни и кисти рук будто окунули в ледяную прорубь. Но благодаря этому ночному ужасу отчётливо поняла, почему в её сознание так настойчиво стучатся воспоминания из далёкого детства.

Всё дело было в том, что красивая женщина, которая помогала с похоронами, и имя которой она каждый раз забывала, была до странности похожа на прекрасную Королеву эльфов, какой изобразил её художник-мультипликатор.

…Пока Маруся смотрела свои «диафильмы», Руслан переживал самые странные в жизни дни. Жители Каменного Клыка и в самом деле оказались дружными и сплочёнными. Под руководством Ирины были организованы похороны и поминки. Все сочувствовали Руслану и Марусе, стремились помочь и словом, и делом. И если жена ничего вокруг не замечала, то сам он принимал эти заботы с удивлением и благодарностью.

Когда улеглась суета и отступили хлопоты, он обнаружил, что очутился в полном одиночестве. Жена, погружённая в собственные мысли и переживания, не воспринимала мужа, словно не помнила, кто он и зачем находится подле неё. Она механически занималась привычными делами, готовила еду, убиралась в доме, но делала всё в полном молчании, никак не реагируя на слова и действия Руслана.

Он понятия не имел, как вести себя с ней. Находиться рядом с каменномолчащей Марусей было невыносимо. За годы совместной жизни Руслан привык к тому, что жизнь жены сконцентрирована на нём, и теперь помимо воли злился, что выпал из поля её зрения. Он отлично понимал, что не вправе сейчас требовать от неё внимания к своей персоне; более того, правильнее было бы окружить лаской и заботой её саму. Но, как ни винил себя за чёрствость, преодолеть досаду не получалось. Куда проще оказалось держаться подальше от жены. Он называл это «оставить в покое» и «не лезть в душу».

Он целыми днями торчал на заднем дворе, занимаясь строительством летнего кафе, хотя и не был уверен, что оно когда-нибудь откроется. Можно было нанять рабочих, но Руслан подсознательно чувствовал, что это будет слишком жестоко по отношению к Марусе. Это значило бы дать ей понять: жизнь, несмотря на досадное недоразумение с Алиской, продолжается в прежнем режиме. И планы остаются прежними. Бизнес есть бизнес.

Поэтому он ковырялся в земле, пытаясь вручную вырыть котлован под фундамент. Физический труд, помимо всего прочего, позволял хотя бы какое-то время не думать о некоторых ужасных вещах. Например, о том, что несправедливая, ранняя смерть Алисы принесла ему не только (и даже не столько!) боль, сколько облегчение. Слишком непросто складывались их отношения, слишком много негатива выливала на него в последнее время эта ершистая, неуступчивая, колючая девочка, чтобы он мог испытывать искреннюю скорбь и горе потери. Вместе с тем Руслан понимал, что такие мысли недопустимы, и мучился постоянным чувством вины.

Мало того, имелся и ещё один повод казнить себя. Он знал, что предаёт Марусю.

Не только тем, что мало горюет о её дочери, но и навязчивыми, неотступными мыслями о другой женщине. Более неподходящего времени для романа на стороне невозможно представить, и Руслан из последних сил удерживался в рамках приличий. Но Ирина прочно поселилась в его снах и мыслях. Он бредил ею, постоянно опасаясь, что жена заметит его лихорадочно-возбуждённое состояние. Впрочем, опасения были напрасны, Маруся не видела рядом никого и ничего.

Не знал он, влюбленность это или просто физическое влечение. Сил анализировать свои чувства и желания не оставалось: нужно было их подавлять. А это получалось хуже и хуже. Его неодолимо влекло к Ирине, и если поначалу он худо-бедно маскировал свои визиты необходимостью, то вскоре оставил эти жалкие попытки. Они часами говорили обо всём на свете, не делая попыток к физическому сближению, однако прекрасно понимая, что день за днём приводит Руслана в здание поселковой администрации.

Его разрывало от переизбытка чувств и ощущений, а выхода из ситуации не было. Радость и упоение, которые переполняли Руслана, были круто замешаны на крови Алисы и слезах Маруси.

Гаже всего было то, что Руслан сам воспринимал эту ситуацию как неправильную. Он был твёрдо уверен, что нравственным мерилом в жизни является только одно: внутреннее приятие либо неприятие ситуации. Если ты сам, по своему убеждению, разрешаешь себе тот или иной поступок, если лично ты не видишь ничего предосудительного в своём поведении, то будешь продолжать так поступать. Роль общественного мнения сильно преувеличена. Толки, пересуды, осуждение окружающих неважны и второстепенны. Люди сколько угодно могут твердить: нельзя так унижаться! Или: нельзя столько пить! Пока человек сам не видит в происходящем ничего страшного, он будет продолжать жить по заведённому сценарию.

Маруся не знала про Ирину. Никто не осуждал Руслана и ничего ему не запрещал. Но сам-то он знал, что поступает вразрез со своими принципами. Да и шут с ними, с принципами! Ему не нравилось то, что творилось в его душе. Весь этот глупый щенячий восторг при виде хозяйки, непривычная крепкая зависимость от другого человека… Получается, его тянуло к Ирине помимо воли. Но тянуло с такой мощью, что он не мог сопротивляться. Изо всех сил балансируя на грани, не сдаваясь на милость победителя, воображал себя хозяином ситуации. И, конечно, отдавал себе отчёт, что это самообман.

Очередное утро началось для него с ощущения холода. Руслан открыл глаза и увидел, что окно спальни широко открыто и с улицы тянет сыростью: всю ночь лил дождь. Повернул голову и увидел, что Маруси рядом нет. Из кухни доносился звон посуды, стук ножа по разделочной доске, шум льющейся воды: жена уже встала и занимается завтраком. Он мог бы обойтись без творожников, булочек и омлетов, но понимал, что эти ритуальные действа – тот якорь, который позволяет ей удерживаться на плаву.

Зачем она всё-таки распахнула окно? Руслан решил не спрашивать. Встал с кровати, закрыл створки и натянул брюки с футболкой.

Телефонный звонок раздался, когда он выходил из ванны. Ирина. Даже не взглянув на экран, он уже точно знал, что это она. Научился отличать её звонки от всех прочих. Ему казалось, они звучат призывнее и вместе с тем настойчивей. Это и вправду оказалась она.

– Привет, – инстинктивно понижая голос и воровато глянув на дверь спальни, произнёс он. И тут же разозлился на себя: что он, школьник, который боится строгой матери? Ничего плохого не делает. Ну, позвонила ему глава администрации, что с того?! Оправдываться ни перед кем не требовалось, но он всё равно оправдывался. И ненавидел за это себя, свою слабость, глупую тягостную ситуацию, а больше всего – ни в чём не повинную, ничего не подозревающую Маруську.

– Доброе утро, – пропела Ирина, – не разбудила?

– Нет, – коротко рубанул он, не отвечая на приветствие. И в ту же секунду испугался, что (хозяйка) Ирина рассердится, обидится. Повесит трубку. Прекратит разговор.

Но ничего этого она и не подумала сделать. Не обращая внимания на его резкость, невозмутимо продолжила:

– Я ненадолго. Звоню напомнить: сегодня Осенний бал. На этот раз мы собираемся в кафе «Суперпицца». Начало в семь вечера.

– Сегодня что, уже тридцать первое? – растерялся Руслан.

– Уже, представь себе.

– Но мы не можем, – пробормотал он. Совершенно очевидно, что жена никуда не пойдёт. С момента гибели Алисы и сорока дней не минуло.

– Очень даже можешь, – твёрдо произнесла она, легко отмахнувшись от этого «мы».

– Но Маруся… – начал было возражать он.

– Ей и в самом деле лучше отдохнуть дома, – перебила Ирина, – а вот ты должен пойти. Развеяться немного. Тебе это пойдёт на пользу. А вреда никому не принесёт.

Руслан молчал.

– К тому же она вряд ли заметит, что тебя нет.

Он вздохнул.

– Это ненадолго, сможешь уйти, как только захочешь! Но игнорировать наши традиции неправильно: вам здесь жить. И потом, все откликнулись в тяжёлый для вас момент, помогли, кто чем мог, разве нет? Неужели хорошо будет наплевать на приглашение? – Она говорила тихо и мягко, голос её звучал успокаивающе, но тем не менее чувствовалось, что отступать Ирина не намерена.

И он быстро сдался. С радостной готовностью принял её аргументы. Наверное, ему слишком сильно хотелось пойти, чтобы он продолжал отнекиваться и сопротивляться. Требовалось отвлечься, вырваться из похоронной тишины унылого безмолвного дома. Он не мог больше натыкаться на потерянный, пустой Марусин взгляд. Невыносимо было видеть худое бескровное лицо, на котором застыло отсутствующее плаксивое выражение. Руслан устал от пригибающего к земле чувства вины, горестных мыслей, бесконечных сожалений, самоедства и изматывающей борьбы с самим собой.

Он вышел в гостиную, автоматически поздоровался, сел за стол. Маруся прошептала ответное приветствие, привычным движением наполнила чашку мужа горячим ароматным напитком, плеснула туда сливок, придвинула к нему блюда и тарелки с едой. Тихо примостилась напротив, обхватив тонкими пальцами чашку. Её кофе давно остыл, и пить его она не собиралась. Оба привычно погрузились каждый в свою тишину. Неожиданно для себя Руслан вдруг проговорил:

– Зачем ты открыла окно? Достаточно было и форточки. Сейчас ведь уже не лето. Холодно.

Она некоторое время смотрела на него тупым недвижным взглядом, словно не понимала смысла сказанного. Потом разомкнула губы, с заметным усилием ответила:

– Я не открывала. Думала, это ты. Проснулась, а оно нараспашку. И не стала закрывать. – Маруся вздохнула и повторила: – Думала, это ты.

– Ладно, забудь. – Руслану больше не хотелось продолжать этот псевдоразговор. Не беседа, а какое-то бессмысленное подобие. Ни смысла, ни интереса, ни необходимости. Не общение, а птичий клёкот. Или лягушачье кваканье: так же пусто, не важно, не нужно. Он точно знал, что не открывал окна, а жена, видимо, просто забыла. Она сейчас многое забывала, путала, не замечала. К чему об этом говорить?

Маруся раскрыла глаза в густой темноте и сразу поняла, что Руслана нет рядом. Она была одна в их огромной кровати. Повела глазами влево: на электронном циферблате зелёным огнем горели цифры, показывая половину второго ночи. В комнате снова было холодно: наверное, окно опять открыто. Руслан ушёл. Но куда? Почему без неё? Она привыкла, что в последнее время днём муж всегда старался уйти из дома: отправлялся на задний двор, занимался строительством, уезжал по делам. Маруся понимала его желание отвлечься, смутно сознавала, что он бежит от неё, от того, какой она стала, но не обижалась. И не могла сделать над собой усилие, чтобы попытаться вернуть их близость.

Однако ночами Руслан неизменно был здесь, в этой комнате. Она чувствовала его прикосновения, слышала сонное дыхание. Но только не теперь. Она резко села в кровати, отбросила в сторону согретое теплом её тела одеяло и спустила ноги на пол. Протянула руку, нашарила на стене клавишу выключателя и зажгла свет. Лёгкая тюлевая занавеска пузырилась и вздувалась: так и есть, окно распахнуто. Маруся подошла к нему, захлопнула створки, задёрнула плотные тёмные шторы и растерянно огляделась, словно видела эту комнату впервые.

Из головы не шёл неприятный сон, который она только что видела.

Ей снилось, будто у неё во рту крошатся зубы. Она вытаскивает их один за другим, по кусочкам. Выламывает из сведённых судорогой челюстей. Все руки в крови, солёная жидкость наполняет рот, стекает по пальцам, ручьём сочится по подбородку.

Потом картинка внезапно меняется. Рядом – мама. Но их словно разделяет толстое глухое стекло. Мать что-то говорит, даже кричит, нервно размахивает руками, тычет куда-то пальцем. Маруся силится расслышать мамины слова, но никак не может понять, чего от неё хотят. Ольга Петровна сердится, хмурится, она расстроена тем, что до дочери не доходит смысл её слов и жестов. Неожиданно за маминой спиной возникает Алиска. Девочка, наоборот, ничего не говорит Марусе. Молчит и смотрит. Укоризненно, грустно и почему-то жалостливо.

Обычно сны стирались из памяти сразу же, стоило ей открыть глаза. Однако недавние видения, чёткие, ярко прорисованные, и не думали таять и пропадать. Они были настолько реальны, что Маруся машинально пощупала языком зубы: проверила, все ли на месте. На самом деле она никогда не придавала сновидениям большого значения. Не пыталась толковать их в духе Фрейда, не прогнозировала по ним будущего, не читала сонников. Был, правда, в её жизни один случай, который можно считать исключением из этого правила.

Её бабушка, мамина мама, увидела во сне, что ей предстоит умереть. Евдокии Васильевне к тому моменту исполнилось восемьдесят девять, но она была на удивление крепкой и бодрой. Без устали возилась по хозяйству, окучивала картошку в огороде, ухаживала за своими любимыми пионами и флоксами.

Уникальная, кстати, была женщина. Решительная, хлёсткая, справедливая. Дочь, Ольга Петровна, уж на что нравная, с характером, но, по её собственным словам, против матери не тянула. Евдокия Васильевна говорила тихо, но так, что все её слышали и слушали. Одним-единственным словом могла припечатать – самые голосистые умолкали. Никогда в жизни ничем не болела, кроме тифа – после революции. Не выпила ни одной таблетки, ни разу не была в поликлинике.

Мужчины по ней в молодости с ума сходили, она и в восемьдесят с лишним оставалась красавицей. А как овдовела в тридцать лет, так больше замуж и не выходила, потому что «муж у честной женщины может быть только один», и точка. Королевская осанка, отличная память, светлый ум, великолепное для почтенных лет зрение: очки надевала, только чтобы почитать. Читала, кстати, весьма избирательно: Библию, Евангелие, жития святых и Есенина. Больше из «мирских» не признавала никого. А этого поэта считала «ясным», Божьим человеком и повесила его портрет возле кровати.

За три дня до смерти бабушка вышла к завтраку позже обычного. Она всегда вставала самая первая, в пять утра, но в тот раз восьмилетняя Маруся уже сидела за столом и завтракала перед тем, как уйти в школу. Рядом сидели Маша, Миша и Мотя, мама жарила что-то на большой чугунной сковородке.

Маруся не помнила подробностей, в память запало лишь то, как бабушка появилась в дверях и буднично произнесла: «Оля, сегодня надо будет смертное моё из шкафа достать. Посмотреть, всё ли на месте, чтоб попусту не суетиться. Уйду я к пятнице-то». Мама как стояла, так и рухнула на стул возле плиты, и лицо стало белое, как мука для пасхальных пирогов.

Позже бабушка рассказала, что видела сон. Будто бы за ней пришла её собственная мать, закутала в шаль, как маленькую, взяла за руку и повела за собой. Сказала, что теперь они вместе станут жить в другом доме. Там её и Коля давно ждёт, муж.

Как Евдокия Васильевна предсказала, так и вышло: умерла она тихо, легко, и в пятницу её тело лежало в гробу в большой комнате. А сама она, наверное, уже была в новом доме, радовалась встрече с мамой, Николаем и всеми, кто ушёл прежде…

Так что просто отмахнуться от сегодняшнего сна всё-таки не получалось – он гвоздём засел в сознании. Мама что-то хотела сказать ей. Предупредить о чём-то. Куда она всё время указывала? Может, пыталась показать, куда подевался Руслан?

Маруся помнила, что после ужина убрала со стола, вымыла посуду и пошла сюда, в спальню, прилегла на кровать. Хотела просто подремать полчасика, даже брюки с футболкой не сняла. Так и забралась под одеяло, не раздеваясь. Да видно, заснула. Получается, мужа нет дома уже несколько часов.

Она похолодела: страх, что с ним тоже может что-то случиться, на мгновение парализовал её.

Любовь к Руслану с первого дня была настолько всеобъемлющей, так прочно вошла в плоть и кровь, что остаться без него было равносильно тому, чтобы перестать дышать. Она всегда знала: если Руслан умрёт или оставит её, ей этого не вынести. Гибель единственной дочери подкосила Марусю. Смерть мужа стала бы концом всего. В голове всплыла мысль: если с ним что-то случится, она не станет жить. Есть много способов прекратить ненужное существование. Она просто воспользуется ими. И от этого стало чуть легче.

Женщина перевела дыхание и вышла из комнаты. Надо обойти дом: возможно, он просто заснул в гостиной, перед телевизором. Она поочерёдно заглянула во все комнаты, однако мужа нигде не было. Включила уличное освещение, вышла во двор, подошла к воротам и увидела, что машины тоже нет. Значит, всё-таки куда-то уехал. Эта мысль привела Марусю в чувство. Она внезапно поняла, что хотела сказать ей мать: вернуть Алису никому не под силу, но если она будет продолжать вести себя по-прежнему, замкнувшись, погрузившись в свои переживания, то потеряет ещё и мужа.

Нужно найти телефон и позвонить ему. Но вместо этого она почему-то направилась в гостевую часть здания. Заходила туда примерно раз в неделю: проветрить комнаты, проверить, всё ли в порядке, полить цветы. Не помнила, когда была там в последний раз: она многое в эти дни делала на автомате. Уже поворачивая ручку двери, подумала, что та должна быть заперта, придётся сходить за ключом. Но неожиданно дверь распахнулась от лёгкого прикосновения. «Неужели в прошлый раз я забыла запереть дом?» – подумала Маруся и шагнула за порог.

В большом холле было почти светло: помещение заливал жёлтый свет фонарей, проникающий сквозь огромные панорамные окна. Мебель, фонтан, телевизор, картины, зеркала, напольные вазы – всё казалось уснувшим, замершим. Напоминало интерьеры в сказочном замке спящей красавицы.

– Руслан! – позвала Маруся, отлично сознавая, что мужа здесь нет и быть не может. Голос прозвучал жалко и тоненько, провалился в пустоту. И, разумеется, никто ей не ответил. В этой части здания никого не могло быть, но женщина зачем-то двинулась вперёд, повинуясь неясному чувству, что должна это сделать. Она словно знала, что найдёт здесь нечто важное. Ей не нужно было идти в номера для постояльцев. Ничто не ждало её и в рабочих помещениях. Оно требовало внимания именно здесь, в пустынном вестибюле.

Маруся шла осторожно и медленно, ни на чём не задерживая взгляда. Что-то властно звало её, и она неуклонно двигалась дальше, пока не оказалась перед огромным, в полный рост, зеркалом в глубине холла. В этом помещении было четыре зеркала, три из них – не очень большие, овальной формы, забранные в одинаковые рамы современного дизайна.

Зеркало, перед которым стояла сейчас Маруся, было спрятано в неглубокую нишу и разительно отличалось от всех прочих и размерами, и массивной деревянной рамой. Освещённое призрачным уличным светом, оно казалось светящимся изнутри, хотя это, конечно, было лишь иллюзией. Она осторожно коснулась рукой рамы. Дерево было тёплым. Вырезанные на нём неведомые узоры казались глубокими ранами на гладком теле. Оторвав взгляд от рамы, она принялась изучать своё отражение. Тёмная безликая фигура в зеркале казалась странно чужой и потому пугающей.

Повинуясь какому-то неведомому чувству, она наклонилась близко к зеркалу, коснулась его лбом. Внезапно прохладная поверхность утратила твёрдость, легко прогнулась внутрь. Маруся вскрикнула от неожиданности, отпрянула, попятилась. С зеркалом творилось что-то непонятное. Оно двигалось, изгибалось и переливалось внутри рамы, словно хотело выплеснуться наружу, как тёмная глянцевая жидкость. Её отражение исчезло, растворилось в маслянистой жиже, как в кислоте. Сама она стояла, прижимая стиснутые в кулаки руки к груди, и смотрела: зрелище пугало, не укладывалось в голове, но в то же время чаровало, завораживало.

Маруся внезапно осознала, что именно видит перед собой, и содрогнулась от отвращения и ужаса, но, как ни старалась, не могла отвести взгляда. Между тем пульсация усилилась, толчки откуда-то из глубины зеркала стали более мощными. Мелко дрожа от страха и омерзения, она поняла, что происходит. Это было невообразимо и совершенно невероятно, но, судя по всему, она наблюдала процесс рождения. Безмолвный, беззвучный, и оттого ещё более пугающий. Нечто изо всех сил старалось прорваться сюда, к ней. Дотянуться до неё из запредельного мира.

– Нет, не надо, – бессвязно забормотала она, – что это…

Фонари во дворе неожиданно полыхнули ярче обычного и погасли. Маруся осталась в полной темноте и тишине. Она вдруг отчётливо представила себе, как что-то гадкое, скользкое, корчась, высовывается из зеркальных глубин и касается её лица в кромешной тьме. Ей даже показалось, что она ощутила на щеке горячее смрадное дыхание новорождённого монстра, и завопила так, как не кричала никогда в жизни.

Маруся не помнила, как выбежала из холла, оскальзываясь на гладком полу, как распахнула дверь и оказалась снаружи. Не слышала своих шагов, не понимала, что отчаянно зовёт на помощь попеременно то маму, то Руслана. Не знала, как оказалась на улице, окунувшись в благодатную прохладную свежесть ночи.

Дико оглядевшись по сторонам, она увидела, что фонари по-прежнему заливают двор ровным жёлтым светом. Кругом тихо и спокойно, никто её не преследует, угрожая отнять жизнь или рассудок. Мир вокруг опасно накренился, Маруся ощутила лёгкую дурноту, покачнулась и потеряла сознание.

Неизвестно, сколько она пролежала на каменных плитках, возможно, пару минут, а может, несколько часов. Первым ощущением был холод. Потом пришло понимание, что ей жёстко и неудобно лежать. Ныла поясница, болела левая рука, ушибленная при падении. Что с ней случилось? Почему она лежит ночью посреди двора, вместо того, чтобы мирно спать рядом с мужем? Блаженное неведение было недолгим: Маруся быстро вспомнила. Вместе с воспоминаниями вернулся страх.

Она торопливо поднялась с земли, стараясь не обращать внимания на боль в руке и спине. Оглянулась: машины нет. Он так и не вернулся. Дверь в гостевой дом плотно закрыта. Всё вокруг – здание, деревья, кусты, клумбы, фонари, скамейки, беседка – выглядело мирным и безобидным. Может, ей просто всё почудилось? Возможно, она вообще не заходила внутрь, а сразу упала в обморок, дойдя до калитки?

Маруся уже ни в чём не была уверена. Неуверенной пьяной походкой она двинулась ко входу в гостевой дом. Стараясь не думать, не обращать внимания на подползающий ужас, протянула руку и решительно взялась за дверную ручку. Повернула и осторожно потянула на себя. Дверь не поддалась. Осмелев, принялась изо всех сил дёргать дверь, пока не уверилась, что та заперта на ключ.

Женщина перевела дыхание и расслабилась.

– Просто привиделось, – вслух произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и спокойно. – Конечно, дверь закрыта.

Получается, она не входила внутрь. Не бродила тенью по холлу, не видела зеркала. Ей просто стало дурно во дворе. Учитывая её состояние в последнее время, это было не удивительно. Почти убедив себя, что ничего страшного не случилось, Маруся побрела домой. Зайдя внутрь, включила свет. Выпила успокоительного, поставила на плиту чайник. Достала чашку с блюдцем, мёд, молоко, вазочку с домашним печеньем.

Она твёрдо решила выкинуть из головы фантастические мерзости, дождаться мужа и спросить, где его носит. Звонить на сотовый не хотелось, это было бы слишком унизительно. Что-то подсказывало: с Русланом всё в порядке. Не случилось никакой беды. Банальный пошлый загул. А значит, решено: никаких звонков. Пусть придёт и увидит, что она не спит. И объяснит, почему является домой в такое время. Кстати, который час? Маруся бросила быстрый взгляд на микроволновку. Маленькие оранжевые циферки показывали половину второго ночи.

– Не может быть, – растерянно хмыкнула она.

Скорее всего, был какой-то сбой электроэнергии, и часы идут неправильно. Ведь в полвторого она только встала с кровати! Маруся метнулась в спальню, нашарила на тумбочке мобильник…

– Не может быть, – снова прошептала она, – что происходит?

Творилось что-то невероятное, немыслимое. Отбросив гордость, перепуганная женщина принялась звонить мужу. Но его сотовый был отключен. И в этот момент она услышала, что к дому подъехала машина. Никогда раньше ей так сильно не хотелось увидеть Руслана. От облегчения и радости, смешанной с гневом и обидой («Как он мог оставить меня здесь одну?»), закружилась голова. Маруся рухнула на стул, закрыла лицо руками и расплакалась.

Весь день тридцать первого октября Руслан думал, как он объявит Марусе, что собирается пойти на Осенний бал. Так и этак обкатывал, пробовал на вкус гладкие закруглённые фразы, мысленно прокручивал объяснения и оправдания, подбирал достойные аргументы. Мешали стыд и гаденькое чувство, что он подыскивает возможность обмануть единственного человека на свете, который его любит.

И которого, надо признать, всё ещё любит он сам.

Сознавать себя подлецом было очень неприятно. Неприятно и непривычно: он привык думать о себе иначе. Но – чего уж там! – прекрасно понимал, чем закончится сегодняшняя поездка. И, сознавая это, всеми силами стремился на этот чёртов бал! Не мог отказаться.

Слава Богу, хорошо хоть не пришлось ничего объяснять жене. После ужина она отправилась в спальню, прилегла на кровать и почти сразу заснула. Маруся принимала сильные успокоительные препараты: не могла теперь без них обходиться. Под действием лекарств обычно спала долго и крепко, и Руслан надеялся, что она проспит до утра, не заметив его отсутствия. Думать о том, что будет дальше, не хотелось. Ненавидя себя, он принял душ, надел джинсы песочного цвета, рубашку и светлый джемпер. Стараясь не шуметь, прокрался к выходу, тихо прикрыл за собой дверь и вышел на улицу.

Ему вдруг пришло в голову: что сказал бы сейчас отец? Человек в высшей степени порядочный, беспорочный, честный вопреки личному удобству и выгоде, обладающий обострённым чувством справедливости. Как он отнёсся бы к тому, что его сын воровато крадётся по комнатам, потихоньку убегая от жены к будущей любовнице? Какими глазами посмотрел бы?..

Вспомнилось, как они с отцом однажды смотрели телепередачу, в которой пожилой киноактёр, умильно закатывая глаза, рассуждал о своём новом браке, о внезапно вспыхнувшей любви к юной партнёрше по фильму. За плечами у изрядно потасканной звезды были несколько разводов, имелись брошенные и забытые во имя очередного великого чув-ства дети. Отец тогда брезгливо скривил губы и оборонил:

– И как не стыдно святое понятие «любовь» марать о банальную похоть? Называть женитьбой обычную случку? – Произнесённое грубое слово свидетельствовало о высшей степени неприятия. Бранился отец крайне редко.

Руслан постарался выкинуть из головы мысли об отце и забрался в салон «Опеля». Мог бы запросто добраться до пиццерии пешком, но, как и многие автомобилисты, недолюбливал пешие прогулки. Кроме того, в машине всегда чувствовал себя защищённым.

Отъезжая от дома, вдруг подумал, что отчаянно хочет, чтобы Маруся появилась на крыльце и позвала его обратно. Мучило непривычное ощущение собственной беспомощности: неодолимая сила увлекала, тащила за собой, а он не мог сопротивляться.

Но жена, конечно, безмятежно спала. И остановить его было некому.

Автомобиль медленно ехал по дремлющим пустынным улицам. Руслану вдруг показалось, что из-за заборов и оград за ним пристально наблюдают десятки хитрых внимательных глаз. Кто-то, укутанный темнотой, по-паучьи перебирая ногами, крадётся вдоль дороги. Он был готов поклясться, что чувствует на себе чьи-то взгляды, видит смутные очертания тел и лиц…

Руслан поёжился и крепче сжал руль. Чушь собачья! Что за паранойя? Кому придёт в голову следить за его передвижениями? Кое-кто из жителей посёлка наверняка занимается привычными домашними делами, укладывая детей спать, однако большинство тех, кому исполнилось восемнадцать, уже вовсю веселится на балу. Часы на приборной панели показывали двадцать минут восьмого. Он слегка опаздывал.

Пиццерия была ярко освещена, изнутри доносилась громкая танцевальная музыка. Вокруг были припаркованы автомобили, на крыльце оживлённо беседовали несколько человек. Кто-то из них приветливо помахал ему рукой.

Напряжение неожиданно отпустило Руслана. В самом деле, к чему эти нервы? Эти муки? Он всего лишь посетит обязательное мероприятие! И сможет покинуть его в любой момент. Неужели Алисе было бы легче, сиди он сейчас дома перед телевизором? Это чем-то помогло бы её несчастной душе? Или сделало его самого порядочней и чище? А Маруся так и вовсе мирно спит: разве ей повредит, если он немного отвлечётся?

Открывая двери «Суперпиццы», Руслан почти позабыл о недавних сомнениях и колебаниях. В кафе было шумно, жарко, многолюдно. Игриво подмигивала светомузыка. Пахло выпечкой, фруктами, пряной смесью женских духов. Всюду стояли вазы с яркими цветами, на стенах громоздились гирлянды разноцветных шаров. Столы плотно заставлены тарелками и блюдами с едой, бутылками, кувшинами с соком и морсом. Почти все женщины нарядились в некое подобие карнавальных костюмов. Головы украшены венками из цветов, осенних листьев и трав. Поверх платьев – широкие, лёгкие накидки-разлетайки всех цветов и фасонов.

Он замер на пороге, оглушённый и слегка растерянный пестротой и многоголосьем. Откуда-то сбоку вынырнула Варвара, радостно защебетала, потянула его к толпе гостей, повела к столам. Вечер покатился дальше. Обычная вечеринка – весёлая, слегка бестолковая, с розыгрышами и понятными завсегдатаям шутками. Он поискал глазами Ирину, но её нигде не было видно. Чуть позже Варвара пояснила, что она обычно появляется ближе к полуночи.

Руслан чувствовал себя на балу удивительно свободно и раскрепощённо, хотя и не слишком любил подобные гульбища. Он вместе со всеми поднимал бокалы с душистым южным вином, произносил остроумные тосты, охотно знакомился с новыми людьми и приветствовал тех, кого уже успел узнать, шутил сам и хохотал над чужими шутками, даже соглашался поучаствовать в конкурсах, которые выдумывала всё та же неугомонная Варя. Он много ел и пил, ему было хорошо, и люди вокруг казались необыкновенными, добрыми, милыми, искренне к нему расположенными.

Выйдя на крыльцо покурить, Руслан мельком глянул на часы, которые висели в вестибюле. Глянул и поразился: оказывается, он здесь уже больше трёх часов! Время летело легко и незаметно, он совершенно не устал от людей и кутерьмы бала. Домой не хотелось, и угрызений совести от того, что он здесь веселится, а Маруся дома, одна, не возникало. Выкурив сигарету в компании Валика и ещё одного мужчины, кажется, Станислава, он вернулся в зал.

Обстановка там изменилась. Музыка зазвучала тише, сделалась медленной, томной. Свет стал приглушённым. Разговоры и взрывы громкого хохота стихли, начались танцы. Танцующие пары двигались плавно, неспешно, тесно прильнув друг к другу. Руслан, который не собирался никого приглашать, счёл за благо отойти в угол и присесть на маленький диванчик, наблюдая за остальными.

Спустя некоторое время он с изумлением осознал, что движения людей были несколько странными. Можно сказать, не вполне приличными. Он на мгновение зажмурился, не веря тому, что видит, потом снова открыл глаза и больше уже не мог оторвать взгляда от танцующих.

Приходилось признать, что столь откровенного зрелища он не наблюдал и в самых отвязных ночных клубах: мужчины беззастенчиво гладили своих партнёрш, а женщины, сбросив пёстрые карнавальные накидки, извивались, скользили в их объятиях.

Его поразило обилие оголённой плоти: руки, ноги, шеи, спины, плечи, были выставлены на всеобщее обозрение. Никто не обращал на Руслана внимания, а ему было мучительно стыдно, хотя в то же время он против воли ощущал сладкую истому.

В большом зале стало душно. Руслан ощутил резкий, звериный запах возбуждения, источаемый десятками желёз. Внезапно его затошнило, и он встал, чтобы немедленно убраться отсюда.

В этот миг музыка замолчала, люди поспешно расступились, и в центре зала, будто бы из ниоткуда, возникла Ирина Шустовская. Его в который раз поразила красота этой женщины. На ней было длинное узкое золотистое платье, мягко обнимающее стройное совершенное тело. Платье было гораздо более закрытым и скромным, чем наряды остальных дам, но при этом Ирина вызывала куда большее вожделение. Длинные светлые волосы струились по плечам, широко раскрытые глаза сияли, чуть припухшие губы улыбались.

– Приветствую вас, мои дорогие друзья! – произнесла она звучным, грудным голосом.

Зал отозвался глухим почтительным ропотом, многие склонили головы. Руслану пришло в голову, что это верноподданные приветствуют свою королеву, но уж никак не сельчане – главу администрации.

В происходящем было что-то мистическое. «Может, я сплю?» – глупо подумал Руслан и украдкой ущипнул себя за руку. Ирина между тем продолжала свою речь. Она говорила вроде бы обычные вещи о том, что ещё один сезон остался позади, подводила какие-то итоги, упоминала о перспективах. Но каждое слово в её устах звучало по-особому, наполнялось иным, глубинным, совсем не понятным Руслану смыслом.

Потом Ирина внезапно указала на него и сказала:

– Я счастлива видеть сегодня среди нас нового жителя Каменного Клыка, Руслана Камалова. С радостью приветствую этого замечательного человека и говорю ему: добро пожаловать! – Она переждала взрыв аплодисментов и продолжила: – Он достойно перенёс утрату приёмной дочери, и я верю, что в дальнейшем его ждёт здесь только лучшее!

Небрежное, холодное упоминание страшной гибели Алисы покоробило Руслана. О Марусе она не упомянула ни словом – словно её и не существовало. А последние слова и вовсе прозвучали двусмысленно, тем более что на этом Ирина закончила свою речь и двинулась к нему через весь зал, улыбаясь и приглашающе раскинув тонкие руки.

Снова зазвучала музыка, пары после короткой передышки вновь слились в ненасытных объятиях. Руслан застыл, не в силах двинуться с места, и без слов смотрел на подошедшую женщину. Повеяло знакомым ароматом: её всегда сопровождал запах духов. По его мнению, она душилась чуть обильнее, чем следовало. Что ж, у всех свои слабости.

– Я тебя напугала? – тихо спросила Ирина.

Он покачал головой. В голове слегка шумело. Растерянность и смущение боролись в нём с восторгом и нетерпением. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы она придвинулась ещё ближе, сейчас же обняла его, прижалась своим гибким прекрасным телом. И пусть всё происходящее выглядит как бесстыдная, нездоровая фантазия озабоченного юнца, но Ирина была рядом, и она была желанна до боли.

– Хочешь потанцевать со мной? – проговорила она, заглядывая ему в глаза.

– Конечно, – отозвался Руслан. Он больше не помнил о Марусе, Алисе, отце, обязательствах, верности. Эта потрясающая женщина заслонила от него весь мир.

Ирина легко скользнула к нему, и это прикосновение вызвало новый приступ головокружения. Он с силой прижал её к себе, задохнувшись от страсти. Какое-то время они продолжали двигаться в унисон, а потом она прошептала ему на ухо:

– Может быть, уйдём отсюда?

– Куда?

Она улыбнулась и ничего не ответила, только потянула его за собой, увлекая куда-то в глубину помещения. Руслану было безразлично, что это происходило на виду у всех, тем более что краем сознания он понимал: остальным абсолютно не до них.

Они оказались в тесном полутёмном помещении. Все звуки стихли, откуда-то сбоку лился слабый красноватый свет. Оставшись наконец-то с ней наедине, он принялся, отбросив всякое смущение, целовать Ирину в шею и грудь, жадно изучая каждый изгиб её тела. Она с готовностью приникла к нему, отвечая на его ласки, стараясь освободиться от одежды. Закрыла глаза, задышала прерывисто и глубоко, он впился в её губы и… всё кончилось.

Потрясённый, испуганный, Руслан быстро отодвинулся от Ирины. Такое с ним случилось впервые. Секунду назад он хотел эту женщину, как, пожалуй, никого и никогда раньше, а теперь стоял и думал о том, как бы оказаться подальше отсюда. Он и сам не понял, что произошло, что оттолкнуло его, но желание исчезло бесследно.

Она продолжала смотреть затуманенным взором и тянуть к нему руки, но он уже ничего не мог с собой поделать. Что-то случилось – и Ирина, по-прежнему красивая, восхитительная женщина, – вдруг перестала казаться манящей и желанной.

– Извини, – кое-как выговорил он, всем своим существом ощущая стыд за собственную несостоятельность. – Извини, я не знаю… И… не могу. Мне пора, наверное.

Она уставилась на него, и ему почудилось, что её горящий взгляд проникает глубоко в его сознание. Ищет ответ. Через некоторое время она отвернулась и, как ни в чём не бывало, спокойно проговорила:

– Конечно, милый. Не сейчас. Это от нас никуда не уйдёт. Ты немного устал, тебе нужно отдохнуть.

Голос её журчал, обволакивал, успокаивал.

– Ты… не обиделась? – дрогнувшим голосом спросил он.

– Обиделась? На что я могла обидеться? – Её удивление казалось искренним. – Ничего страшного не случилось. Мы просто поторопились, верно?

– Верно, – с готовностью согласился он, – моя жена…

Руслан не знал, что ещё сказать, и замялся, при этом ясно сознавая: мысли о том, что он предаёт жену, тут совершенно ни при чём. По правде говоря, он вообще не помнил о Марусе, когда целовал Ирину. Просто нужно было как-то оправдаться.

Однако Ирине не нужны были его оправдания. Она задумчиво улыбнулась, как будто понимала его лучше, чем он сам.

– Думаю, ты прав. Лучше тебе пойти сейчас домой.

– Да, я… Это был прекрасный вечер.

«Лучше бы промолчал!»

Ему показалось, что он краснеет. Руслан отвернулся и почти выскочил из комнаты. Ирина шла следом.

Они снова оказались в большом зале.

Он ошарашено оглянулся по сторонам и замер, не в состоянии двинуться с места. Музыка продолжала играть, но никто уже не танцевал. Благообразные, чинные, вполне обычные жители Каменного Клыка, сбросив с себя одежду, предавались свальному греху.

Это зрелище было последним, что увидел Руслан. В следующее мгновение он потерял сознание, не догадываясь, что в ту самую минуту его жена Маруся тоже упала в обморок во дворе их нового дома.

Все следующие дни он почти не вылезал со своей стройки на заднем дворе. Копошился там, механически, бессмысленно продолжал копать котлован, не отдавая себе отчёта, что делает и зачем. В администрацию больше не ездил. Да и вообще за пределы дома старался не выбираться. В голове была дикая каша, и разобраться в происходящем никак не получалось. Впервые в жизни он не понимал, что с ним происходит. Возможно, он болен? Спросить было не у кого, посоветоваться не с кем.

С Марусей они практически не общались. Она занималась какими-то делами по дому. Смотрела, как ему казалось, выжидательно и тревожно. Да и как можно было поговорить с ней? Начни он разговор – и неизбежно возникнут вопросы.

Придётся признаться, что он отправился на Осенний бал. Преспокойно пошёл веселиться в столь страшное для их семьи время. К тому же один, без жены. Оставив её одну в доме, не предупредив, что уходит. Сейчас ему и самому такой поступок казался неприемлемым, что уж говорить о Марусе…

Когда он, смятенный и жалкий, вернулся домой, она встретила его истерикой. Не спала, как он надеялся, а почему-то сидела на кухне. Во дворе и их пристройке горел свет, на плите заливался бешеным свистом чайник, но жена словно ничего не видела и не понимала. Увидев Руслана, вскочила, бросилась к нему, заплакала, стала бессвязно кричать что-то, срываясь на визг. Он не разобрал, о чём она говорила, да вообще мало что понял из её слов. Принялся успокаивать, оправдываться, говорить, что ездил проветриться.

Никогда раньше она не устраивала ему скандалов, допросов, сцен ревности. Такое поведение было настолько необычным для Маруси, что он не знал, как себя вести. И не понимал, чем всё это вызвано, ведь она ничего не могла узнать про него и Ирину. Возможно, что-то случилось с женой в его отсутствие, но она так толком и не объяснила, что. Только смотрела ранеными глазами, рыдала и дрожала.

Руслан усадил жену на стул, бестолково суетился, пытался сунуть ей в рот какие-то капли. Разбил чашку, пролил валерьянку. Маруся билась, не давала себя обнять, давилась слезами…

Лишь к утру всё более или менее утряслось. Они пошли в спальню, уснули, не раздеваясь. Проснулись чужими людьми и с тех пор не разговаривали.

С одной стороны, это и к лучшему. Руслану нужно было как-то разобраться в себе, в своих чувствах, своей жизни, наконец. Всё разом стало так запутанно и странно, что это полностью выбило его из колеи. В ту ночь он пришёл в себя и обнаружил, что лежит на кушетке. Вокруг, тревожно перешёптываясь, толпились участники Осеннего бала. Ирина бережно поддерживала его голову, Варвара пыталась разжать сомкнутые губы и влить в рот пахучее лекарство. Все полностью одетые, даже венки на головах. Испуганные, изумлённые, в глазах – участие и беспокойство.

– Как ты нас напугал! – выдохнула Варя. – Давай-ка вот, выпей. Это сердечное.

– Что со мной случилось? – пытаясь приподняться на локте, спросил он.

Ему охотно рассказали, что они вышли с Ириной на крыльцо после её выступления, и он неожиданно свалился в обморок.

– Это точно из-за вина! – категорично заявила соседка, Света Сысоева, мать Нади. «Разве можно вообразить эту постную матрону с запрокинутой в экстазе головой?»

– Сливово-персиковое вино с травами делаем, оно только так дурманит! Мы-то уж привычные, а тебе в голову ударило, – пояснила Варя.

Сысоева добродушно засмеялась. Многие согласно закивали.

– Вино? – переспросил Руслан.

– Думаю, да! – ответила за всех Ирина.

Он высвободился из её рук и сел, оглядываясь по сторонам.

– Мне-то, дуре, предупредить тебя надо было, – сокрушённо покачала головой Варя. – Пьётся легко, но по мозгам здорово шарахает!

Руслан никак не мог прийти в себя. Выпил стакан воды, послушно проглотил лекарства и, бормоча извинения за испорченный праздник, направился к своей машине. Вместе с ним пиццерию покидали многие: кто-то рассаживался по автомобилям, большинство пошли пешком. Глядя на то, как они спокойно переговариваются, берут друг друга под руку, сердечно прощаются, прикладываясь к щёчке, улыбаются, благодарят Варю, невозможно было поверить в то, что он видел. Откровенные танцы, обжимания, а уж тем более… Могло ли такое быть?! Руслан уже не был в этом уверен. Вряд ли. Он и в самом деле немало выпил. А пьяный мозг способен выкидывать ещё и не такие фортели.

Ирина… Они едва не стали близки, страстно целовались – видимо, это произошло там, на крыльце. Уж в чём он точно был уверен, так это в их поцелуях. А потом ему стало плохо. Должно быть, это объясняет, почему у него ничего не получилось.

Однако он не испытывал сейчас ни досады на своё внезапное бессилие, ни желания вернуть, повторить те мгновения. Не искал встреч с этой женщиной – совсем наоборот. Теперь он испытывал к Ирине не слишком понятные даже ему самому чувства. Он по-прежнему восхищался её красотой, Шустовская казалась ему притягательной и прекрасной. Но почему-то сейчас это размывалось ощущением неоправданного, неясного, смутного омерзения.

Мысль о прикосновении к ней вызывала дурноту. Сознание раздваивалось. Он всё ещё желал эту женщину, но вместе с тем ему хотелось бежать от неё куда подальше.

В детстве его любимым блюдом были пельмени. Он мог есть их круглосуточно, питаться ими одними, поглощая в огромных количествах. Пока однажды мама по рассеянности не принялась нарезать мясо, позабыв помыть нож после того, как разделывала им рыбу. Руслан на дух не переносил запах сырой рыбы и, заметив мамин промах, стал кричать, чтобы она немедленно вымыла нож. Она переполошилась, сунула нож под струю воды, потом долго мыла мясо, но…

Но больше пельменей он не ел никогда. Отлично знал, что мясо никак не может пахнуть рыбой, что в дальнейшем, принимаясь готовить, мама ни в коем случае не допустила бы повторения досадной ситуации. Но поделать с собой ничего не мог. Подавить гадливость, побороть предубеждение не получалось. Он пробовал поесть, чтобы не расстраивать маму. Подносил ложку ко рту – и в нос бил воображаемый, несуществующий, фантомный рыбный запах.

Теперь ситуация повторялась. Только в этот раз он даже природы своего отвращения понять не мог. Но, собственно, это было к лучшему. Роман с Ириной был бы непростительной ошибкой. Наверное, и разбираться-то в своих воспоминаниях о том вечере не стоило. Нужно просто подавить их. Оставить как есть. И наладить отношения с Марусей. Он ведь собирался сделать ей предложение под Новый год. Всё ещё собирался.

…А она жила в те дни, как в бреду. Больше не плакала, не ревновала, не задумывалась, где был муж той ночью. Не до того было. Даже боль от потери Алисы немного отступила. Всё померкло перед постоянным, всепоглощающим страхом, который прочно, по-хозяйски обосновался в душе. Это был страх, что она неудержимо сходит с ума. Потому что ничем иным, кроме помешательства, объяснить происходящее не получалось.

С той самой ночи с ней рядом постоянно находилось нечто, родившееся в глубине тёмного зеркала. Она всё время слышала за спиной дыхание. Краем глаза замечала движение. Открывая глаза при пробуждении, успевала увидеть чью-то фигуру возле кровати. Впервые это случилось следующим утром, первого ноября.

Легли они поздно: Марусе было плохо, как никогда раньше. Она пыталась объясниться, рассказать, что с ней произошло, но ничего не получалось. Она лишь рыдала, икала, вопила и дрожала. Он с трудом успокоил её, и перед тем, как заснуть, она решила, что поговорит с мужем завтра.

Пробудившись, подумала, что уже поздно, давно пора вставать. Руслан спал рядом: она, не открывая глаз, чувствовала его тепло, слышала, как он дышит. Ей казалось, он смотрит на неё, и в этом взгляде – любовь и забота. Не помнилось ни о чём плохом – просто хотелось, чтобы это уютное, счастливое мгновение длилось вечно…

Спустя какое-то время Маруся улыбнулась и распахнула глаза, приготовившись встретить ответный взгляд. То, что она увидела, было началом долгого, невероятного кошмара, который неведомо почему вторгся в её жизнь. Уже сама по себе потеря дочери могла свести с ума, но, словно этого было мало, что-то продолжало испытывать её на прочность.

Руслана в комнате не было. Тепло, которое она ощущала, исходило не от него. Дыхание, которое только что слышала, было не его дыханием. Рядом с ней, положив голову на подушку, лежало сморщенное существо с коричневым лысым черепом – постаревший младенец с несоразмерно большой головой и кривыми ножками, замотанный в грязные тряпки. Мерзкий карлик, сверкая лукавыми чёрными глазками, хихикал, обнажая беззубый рот, извивался, тянул к ней иссохшие ручонки. Ластился, наподобие кошки, урчал и изгибался.

Она замерла от ужаса, внутри всё похолодело. Маруся подавилась вдохом, даже закричать не сумела, только накрепко зажмурилась, а когда открыла глаза, жуткое существо исчезло. Она принялась дико озираться по сторонам – никого. Ничего. Тишина, покой, солнечный свет. Уже привычно открытое кем-то окно. Окно! Может быть, карлик умудрился выскочить туда? Молнией подлетела к окошку, раздвинула занавески. Оно выходило во двор – и рядом никого не было. Из глубины двора, где они с Русланом собирались устроить летнее кафе, раздалось чьё-то покашливание.

– Руслан? – пискнула Маруся, ощущая в желудке холодный противный ком.

– С добрым утром, – сдержанно отозвался муж, – проснулась?

– Сейчас завтрак приготовлю.

Она старалась говорить спокойно и ровно, продолжая при этом бешено озираться по сторонам. Ничего подозрительного.

– Спасибо, я не очень хочу есть, – сказал он, появляясь в поле Марусиного зрения. – Поработаю немножко на воздухе. Что-то голова побаливает.

– Выпил таблетку?

– Сейчас выпью. Думал, может само пройдёт.

– Нельзя терпеть головную боль, – на автомате откликнулась Маруся. – Погоди, сейчас вынесу тебе лекарство. И водички, запить.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Руслан слабо улыбнулся, отвёл глаза и кивнул. Выглядит он и в самом деле неважно, отметила она, скрываясь в глубине комнаты. Стараясь не смотреть по сторонам, не заправив кровать, быстро пересекла спальню и вышла на кухню. Оставалась надежда, что жуткое существо ей просто померещилось, привиделось со сна.

Надежда испарилась, когда она услышала за спиной хихиканье. Маруся вздрогнула и резко обернулась, но никого не увидела. С тех пор она никогда не оставалась одна. Уродец больше не показывался ей на глаза, но она постоянно ощущала его присутствие. Он дышал ей в затылок, когда она сидела, двигался по пятам, куда бы ни направилась.

Она слышала его мелкие шаркающие шажочки, и руки её дрожали от ледяного ужаса. Карлик вздыхал, прихахатывал, что-то негромко бормотал. Смотрел ей в лицо, когда она закрывала глаза и пыталась заснуть. Тенью вырастал за спиной, невесомо прикасался, и прикосновения эти были отвратительны. Марусю передёргивало от омерзения, и она сжимала зубы, чтобы не заорать.

Иногда, чаще всего, когда они садились за стол, чтобы поесть, комнату вдруг начинало заливать волнами удушающей вони. Иногда это был запах гниющей плоти. Она хорошо его помнила.

Тем летом, когда умерла мама, было очень жарко. Температура доходила до тридцати шести градусов, и даже ночью становилось не намного прохладнее. Раздутое, вспученное тело Ольги Петровны лежало в плотно закрытой комнате. Казалось, вот-вот туго натянутая кожа лопнет, и потечёт густая зловонная жижа.

Тело мамы постоянно обкладывали льдом из погреба, но это не помогало. Поначалу чувствовался лишь тонкий сладковатый запах, но очень быстро он становился сильнее, пока не сделался невыносимым. Вскоре в комнату уже невозможно было зайти, не прижав к носу платок, смоченный духами. Голова кружилась, по лицу стекал пот, Маруся боялась сделать глубокий вздох, чтобы не потерять сознание, и дышала мелко и часто, как их собака Найда.

После похорон Мария, старшая сестра, которой достался дом, вынесла вместе с мужем и братьями из комнаты всё, что здесь было: занавески, ковёр, диван, стол… Даже обои со стен пришлось содрать и сжечь, как и всё остальное. Запах смерти и гниения въелся всюду – уничтожить, вывести его было невозможно.

А теперь он вернулся и преследовал Марусю. Она постоянно открывала окна, распахивала двери, отлично понимая, что это бесполезно. Запах жил лишь в её сознании.

Призрачное существо, как и сопровождающие его явления, не оставляло её в покое ни на секунду: даже когда Руслан был рядом, напоминало о себе. Но муж ничего не видел, не слышал, не чувствовал. Он не мог помочь ей, да она и не просила о помощи, потому что прекрасно понимала: не поймёт, не поверит, станет считать сумасшедшей.

Младенцеподобный карлик был её личным кошмаром. Избавиться от него могла только она сама. Вопрос – как?

И очень скоро ей дали понять, как именно. Это случилось в среду, через десять дней после Осеннего бала, о котором, впрочем, Маруся совершенно позабыла, не подозревая, что муж там всё-таки побывал.

Руслан сражался со своими чудовищами, целыми днями торчал на заднем дворе, заглядывая домой только наскоро перекусить и поспать, не замечал, что происходит с женой.

Маруся прибралась на кухне после обеда и привычно проглотила две капсулы лимонного цвета. Сильное успокоительное, которое она теперь пила в запредельно больших дозах, почти не действовало. Она сильно похудела: после смерти Алисы почти не ела, а теперь и вовсе смотреть не могла на еду. Как только она собиралась съесть что-то, появлялась противная вонь, и у неё не получалось впихнуть в себя ни кусочка. Готовила исключительно для Руслана. Он, погружённый в свои мысли, ел с неизменным аппетитом, не замечая, что жена каждый раз сидит за столом с нетронутой тарелкой. Ел, вставал, благодарил, выходил из кухни. А она опрокидывала свою порцию в помойное ведро и мыла посуду.

Так было и в этот раз. Она вышла из кухни и направилась в Алискину комнату. Дочь почти не успела обжить её, пропитать собой, и всё же это было место, где она бывала чаще всего. Казалось, что отсюда ближе всего до той точки, где её девочка находится сейчас. В этой комнате резче ощущались и боль от потери, и незримое присутствие Алисы, и Марусю частенько тянуло сюда. Она заходила, садилась на дочкину кровать, поглаживала покрывало, касалась книг, одежды, украшений.

Карлик, конечно, был поблизости.

Она опустилась на кровать и принялась перебирать вещи в Алискином рюкзачке, с которым девочка так и не сходила в новую школу. Рука нащупала толстую книжку в кожаном переплёте, и Маруся вытащила на свет ежедневник. Машинально раскрыла, принялась листать, хотя точно знала, что блокнот не может поведать ей ни об одном дне жизни дочери. Алиса не сделала ни единой записи. Нетронутые странички перелистывались с сухим печальным шорохом. Ежедневник был пуст, сух и скрипуч, как песок у реки.

Неожиданно блокнот едва заметно дёрнулся в Марусиных руках. И, прежде чем она успела что-либо сообразить, глянцевые страницы принялись перелистываться сами по себе, быстрее и быстрее, пока, наконец, ежедневник не раскрылся точно посередине. На развороте, прямо на глазах у перепуганной женщины, стали проступать слова. Почерк был Алискин.

«Привет, мамуля! – писала покойная дочь. – Наверное, винишь себя в моей смерти? И правильно делаешь. Ты, только ты одна во всём виновата! Всегда меня бросала. Отшвыривала, как котёнка. Сначала в деревне – оставила с бабулей и отправилась в город развлекаться. Потом здесь.

Притащила сюда, чтобы убить. Я тебе была не нужна, только мешала, я знаю. Ты меня никогда не любила так, как любишь своего драгоценного Русланчика. А он просто пользуется тобой, как домработницей. Попользуется и выбросит, как рваную тряпку. Вот увидишь, так и будет! У него уже есть, кем тебя заменить! И всё же ты выбрала его, а до меня тебе не было дела.

Знаешь, как я умирала? Я расскажу! Приходи – и узнаешь. Я давно жду тебя. Хотя бы раз в жизни поступи, как хорошая мать, не оставляй меня здесь одну! Всё просто, тебе надо только пойти за мной.

Я тебя жду. Я тебя жду. Я тебя жду».

Эти три слова упорно раз за разом появлялись и появлялись на странице. Невидимая рука не уставала прилежно выписывать их.

«Я тебя жду».

Маруся застонала и со слабым криком отбросила ежедневник на пол. По лицу текли слёзы, нос заложило, в голове шумело. Она обхватила себя руками, закусила губу и завыла. Потом медленно подняла голову, словно кто-то схватил её за подбородок и заставил взглянуть наверх.

Люстры на потолке не было. Вместо неё с крюка толстой змеёй свисала верёвка. На конце была завязана петля. А внизу, на полу, стоял заботливо подставленный стул.

«Я тебя жду».

Маруся завопила в голос и бросилась вон из комнаты.

В среду после обеда Руслан решил заняться электропроводкой во дворе. Прошлым вечером обратил внимание, что некоторые фонари не горят, а другие постоянно моргают, то и дело гаснут.

Нужно было сходить в кладовую за инструментами. Он встал из-за стола, взял с полки ключи от гостевого дома и оглянулся на жену. Маруся сидела с хмурым лицом, вроде бы прислушиваясь к чему-то, о чём-то напряжённо размышляя. Руслан заметил, что жена, и без того худенькая и хрупкая, стала почти прозрачной. Под глазами залегли тени, губы истончились. Она почти ничего не ела и, видимо, мало спала: каждый раз, когда он просыпался, её глаза оказывались открытыми.

Ему внезапно захотелось остаться рядом, спросить, как она себя чувствует, поговорить, рассказать обо всём, что так мучило его в последнее время…

Но он вовремя сдержался. Одна фраза потянет за собой другую. На свет неминуемо вылезет нелицеприятная правда: он собирался изменить ей с другой женщиной. И чего теперь от неё ждет? Участия? Помощи? Поддержки? Того, что она примется ковыряться вместе с ним в этом дерьме? Было бы слишком жестоко, убив Марусино безграничное доверие, ещё и злоупотреблять её любовью, вешать на неё свои проблемы. Ей и без того несладко.

Руслан поблагодарил жену за обед и быстро вышел из дома. Большой металлический ящик серо-стального цвета стоял в кладовой, на одном из стеллажей, на третьей полке сверху. Он поставил ящик на стол, раскрыл его и принялся рыться внутри, отыскивая нужные инструменты.

Вдруг что-то словно укусило его. Боль была резкая и острая. Он чертыхнулся и выдернул руку из недр ящика. Так и думал – порезался обо что-то. Из пальца сочилась кровь.

– Вот гадство! – Злясь на собственную неосторожность, он заглянул в ящик, посмотреть, обо что поранился. Оказалось, его «укусил» канцелярский нож, лежащий лезвием кверху.

Палец требовалось срочно заклеить пластырем: кровь не желала останавливаться, продолжала вытекать из ранки. Он принялся искать аптечку – вроде должна быть где-то здесь, на одной из полок. Обшаривая взглядом стеллажи, Руслан вспомнил, что аптечка в письменном столе, в кабинете.

Он по детской привычке сунул палец в рот, слизывая солоноватую жидкость, и направился в соседнюю комнату. Выдвигая один за другим полупустые ящики, наконец, обнаружил аккуратную коробочку с красным крестом на крышке. Пластырь нашёлся сразу, и Руслан быстро залепил порез.

Уже приготовившись закрыть аптечку и поставить на место, он обратил внимание на лежащий в углу коробки скомканный лист бумаги. Машинально, не думая, взял бумажный шарик в руки и развернул. Это оказался тетрадный листок с небрежно оборванными, лохматыми, как говорила мама, краями, густо исписанный с двух сторон шариковой ручкой. Убористый, угловатый почерк был Руслану не знаком.

Такого страха я не чувствовал никогда в жизни. А ведь повидал на своём веку немало: в шаге от смерти не раз оказывался, близких терял. Но этого первобытного, парализующего волю, тягучего ужаса испытывать не доводилось.

И за свою, уже, в сущности, прожитую жизнь до тошноты страшно, но больше всего боюсь за жену. Случись что со мной – и для неё тоже всё будет кончено. Она у крайней черты, за которую ступишь – не вернёшься.

Я-то ещё, возможно, смогу её вытащить, но без меня у неё никакой надежды.

Света в комнатах не зажигали. Пусть думают, что мы уже легли. Весь день старался вести себя, как обычно. Улыбался, говорил что-то, занимался делами, а сам каждую секунду думал: только бы не заметили, не заподозрили. Вроде повезло, никто ничего не увидел.

Если только они не умеют читать мысли…

Вещи собирать не стали: засекут, что чемоданы к машине носим – считай, пропали. Решили взять лишь документы и деньги. Я по привычке всё во множественном числе – «решили», «не стали»… Столько лет вместе. Но теперь я за нас двоих – один. И решения на мне, и ответственность моя. Потому что жена… Нет, не буду. Лишь бы до машины довести её без приключений, а там уж как-нибудь.

Пора. Почти одиннадцать вечера. Надо идти, хотя и страшно. Но оставаться ещё страшнее. Здесь они рано или поздно доберутся до нас. И тогда уже ничего не поможет: ни молитвы, ни неверие.

Я встал со стула и пошёл к двери, подхватил заранее приготовленную сумку. Ощупью крался в темноте, точно вор. Не видно даже очертаний мебели. Хоть и знаю, что где стоит, но пару раз всё равно споткнулся, чуть не полетел на пол. Знакомая комната кажется полной тайн и ловушек. Всё в ней движется, перебегает с места на место, живёт по своим неведомым законам.

За окном – тоже чернота. Я давно заметил, какие непроглядные здесь ночи. Уличные фонари и льющийся из окон свет никогда не могли рассеять этот мрак. Но сегодня это нам на руку. Сегодня темнота – наш союзник. Она поможет стать незаметными и улизнуть.

Если только они не умеют видеть в темноте…

Только бы добраться до машины! Залезть внутрь, заблокировать двери, ударить по газам и рвануть отсюда, выжимая все резервы двигателя. Джип у меня мощный, не подведёт, за это можно не беспокоиться. Остановить его даже им не удастся – раскатает в лепёшку.

Если только они не обладают ещё какой-то особенной силой…

Наконец удалось добраться до спальни. Пока шёл, взмок от напряжения. Открыл дверь, сделал несколько шагов и оказался возле кровати. Склонился ниже, пытаясь расслышать её дыхание. Внутри всё дрожало. На короткий миг показалось, будто ничего не слышу – всё кончено, опоздал! Но почти сразу же осознал, что ошибся. Жена дышала, легко и почти беззвучно. Жива! Но то ли спит, то ли пребывает в теперешнем странном состоянии. Лучше не думать, что сейчас творится в её голове. Главное – успеть забрать её отсюда. А после всё наладится. Мы сумеем забыть, вычеркнуть из жизни это страшное время.

Если только они не пойдут за нами по пятам…

Я заставил себя немного успокоиться, перевести дыхание. Излишняя нервозность в такой момент может только навредить. Протянул руку, чувствуя, как трясётся, ходит ходуном кисть, и тихонько потрогал жену за плечо. Важно не напугать её, осторожно разбудить, помочь одеться и вывести из дому. Я бережно гладил её, шептал: «Тише, тише, это я, не бойся. Просыпайся, нам нужно идти. Всё будет хорошо».

И в этот момент раздался сухой щелчок выключателя, похожий на выстрел. Так часто пишут в книгах, это уже затёртая фраза, но мне в ту минуту и в самом деле показалось, что кто-то стрелял в меня из темноты. Я почти ожидал вспышки боли, крови…

Вместо этого в комнате стало совсем светло, и я растерялся от неожиданности, завертел головой, сощурился – после густого мрака глазам было больно от яркого света.

Когда ко мне вернулась способность видеть, я в ужасе отпрянул от кровати. Моей жены не было, вместо неё там лежала одна из них!

– Далеко собрались, господин хороший? – издевательски прокаркала она, приподнимаясь на подушке, и расхохоталась.

У неё жёлтые кривые зубы, сухие губы грубо размалёваны вульгарной помадой. Или это вовсе не помада, а чья-то кровь? Чья?

– Где моя жена? – через силу прохрипел я, чувствуя, что почти ничего не соображаю от страха и слепящей, жаркой боли в груди. Только бы не инфаркт! Только не сейчас!

– Сдохла! Сдохла твоя старая жирная дура! – ликующе завопила мне в лицо гарпия, обдавая смрадным запахом своего дыхания. Облизнула губы и снова принялась выкрикивать: – Ты тоже скоро загнёшься! Недолго осталось!

Тварь проворно спрыгнула с кровати, двинулась ко мне…

На этом запись обрывалась. Руслан почувствовал, что вспотел. Он недоумённо вертел листок в руках и пытался сообразить, что перед ним такое. Отрывок из дневника? Письмо? Но кто его писал?

Он глянул в окно. Оно выходило на глухую стену, возле которой были высажены невысокие деревца. Кажется, персики.

Сунуть листок в ящик мог только один человек. Тот, кому раньше принадлежал дом вместе с мебелью, утварью и, разумеется, этим самым ящиком. Получается, это написал Андрей Давыдов.

Если верить написанному, они с женой не уехали из Каменного Клыка. Риелтор солгал. По крайней мере, жена Андрея, кажется, её звали Зоей, точно умерла здесь, в посёлке. Возможно, в этом доме. Да не просто умерла: с ней и её мужем случилось что-то очень нехорошее. Кто-то преследовал их, мучил.

Руслану стало нехорошо. С самого начала было нечто странное в той поспешности, с которой прежние хозяева бросили только что выстроенный и с такой любовью отделанный дом. Продали вместе с мебелью, техникой, бельём, коврами, шторами, посудой. Да ещё так подозрительно дёшево! Почему он не задумался об этом раньше?!

Получается, Давыдов-то и вовсе продал агентству дом за бесценок, если уж конечная цена была столь скромной! Не потому ли Андрей избавился от дома, что здесь умерла его жена? Причём умерла не от болезни или старости. Да и сам Давыдов чего-то смертельно боялся.

Знай он обо всём раньше, разве купил бы дом? Потащил сюда жену и Алиску? Несчастная Алиска… Она тоже умерла. Не слишком ли много смертей, к тому же трагичных, загадочных? Голова шла кругом. Вопросов становилось больше, они громоздились друг на друга, и было непонятно, где искать ответы.

Впрочем, один человек должен что-то знать. Вадим Дубцов. Риелтор. Руслан вытащил из кармана сотовый и нашёл в телефонной книжке нужный номер. В ухо понеслись долгие гудки. «Ну же, отвечай!»

– Слушаю! – отозвалась трубка, когда он уже решил, что дозвониться не получилось.

Голос риелтора звучал немного напряжённо – или ему только показалось?

– День добрый. Камалов беспокоит.

– Да, да, узнал вас, господин Камалов. С вашей дочерью произошло несчастье, примите, пожалуйста, мои соболезнования. Этот мыс…

– Спасибо за участие. – Слушать его излияния было некогда. – У меня к вам вопрос.

– Конечно, а что случилось? Какие-то проблемы с домом?

– Вадим, скажите, вы уверены, что Давыдовы, предыдущие хозяева, уехали из Каменного Клыка?

– Конечно, – ответил Дубцов после крохотной, почти не заметной заминки, – а почему вы спрашиваете?

Руслан решил сказать правду.

– Видите ли, я случайно нашёл один документ… То есть не документ, а некую запись. Что-то вроде письма или обрывка дневника. В общем, это не столь важно. Важно то, что автор текста – скорее всего, Андрей Давыдов. Он пишет, что его жена умерла.

Он чувствовал, что риелтор насторожённо, внимательно слушает его. Однако ответ прозвучал быстро и вполне непринуждённо.

– Выкиньте эту чушь из головы! – хохотнул Вадим. – Я уж думал, что-то действительно серьёзное. Я же вам говорил, Давыдов воображал себя писателем. Собирался писать роман. Думаю, точнее, я в этом уверен, вам на глаза просто попался отрывок из его творения. Только и всего.

Руслан опешил, обескураженный собственной глупостью. Он совершенно позабыл о писательских амбициях бывшего владельца дома. Надо же было свалять такого дурака! Они ещё немного поговорили, причём тон Вадима сделался снисходительно-добродушным, а Руслан теперь говорил слегка смущённо. Уже попрощавшись с Дубцовым, он вдруг спросил:

– А какая машина была у Давыдовых?

– Какой-то джип. Огромный такой, марку не помню. А что?

– Нет-нет, ничего. Просто интересно. Извините, что побеспокоил.

Конечно, Давыдов мог упомянуть в своём романе собственную машину. Ничто не мешало ему сделать это. Мог он и описать местечко Каменный Клык, с его и вправду удивительно непроглядными ночами. А вот остальное запросто может оказаться вымыслом. И всё же, всё же…

Слишком напрягся Дубцов в начале разговора, пока не разобрался, в чём дело. И слишком явно обрадовался, когда выяснилось, что ни до чего особенного въедливый клиент не докопался. «Я уж думал, что-то действительно серьёзное» – о чём это он? Чего испугался? Сделка совершена. Документы готовы. Даже если покупатель обнаружил бы неполадку, скажем, в водопроводе или трещину в кладке, это уже вряд ли что-то изменило бы. Нет, дело не в этом…

С кем можно поговорить? У кого выудить информацию? Разумеется, он мог побеседовать с соседями. Или с тем же Валиком, мужем Вари. Они всегда неплохо ладили, можно сказать, приятельствовали. Однако учитывая не вполне рядовые обстоятельства и подробности, при которых произошла их последняя встреча, общаться с этими людьми он был не готов. По крайней мере, до тех пор, пока не поймёт: а были ли на самом деле те самые подробности, или они родились в его затуманенном алкоголем сознании?

Внезапно телефон в его руке ожил. На экране высветилось имя абонента – Наумов. Звонил хозяин магазина «Книгочей».

– Добрый день, Сергей Сергеевич!

– Приветствую, Руслан! Не отвлекаю? – прогудел Наумов. У него был бархатный низкий голос, и оттого казалось, что всё сказанное им загадочно и значительно.

– Всё в порядке. Рад вас слышать, – честно ответил Руслан.

Наумов нравился ему, поскольку был умным человеком и отличным собеседником. А кроме того, он, вполне вероятно, был знаком с Давыдовым: начинающий писатель мог оказаться клиентом «Книгочея». Вот кому можно задать вопросы о бывшем владельце дома!

Сергей Сергеевич тем временем объяснял, зачем звонит: он получил интересные книжные новинки и приглашал постоянных покупателей заглянуть в магазин.

Это судьба, мелькнуло в голове у Руслана.

– Сергей Сергеевич, вы до какого часу работаете?

– Хотите прямо сегодня приехать? – Наумов слегка удивился столь жгучему интересу к литературе.

– Прямо сейчас, – уточнил Руслан.

– Мы закрываемся в семь вечера, а сейчас только четыре доходит…. Так что вы отлично успеваете.

– Тогда до встречи. Уже выезжаю.

До Ракушки добираться примерно час. На хорошей скорости – немного меньше. Он не стал мешкать и направился к машине, по дороге заскочив в пристрой за ключами и бумажником. В комнатах было тихо. Кухня, как обычно, сияла чистотой, в воздухе витал едва заметный аромат чистящего средства: жена предпочитала запах сирени. Видимо, она только что закончила уборку и решила прилечь.

Он заглянул в гостиную и спальню, но Маруси там не оказалось. Видимо, опять закрылась в комнате Алисы. Что ж, если там ей становится легче, пускай. Осторожно ступая, подошёл к двери и прислушался. Вроде бы раздался какой-то тихий звук. Кажется, шорох страниц. Должно быть, листает книги и тетрадки дочери. Может, Алиса вела дневник, и жена нашла его? Вполне возможно. Девочки-подростки любят доверять свои переживания бумаге. Наверное, там полно жалоб на злодейку-мамашу и лютого волка-отчима… Маруся читает, и это рвёт ей сердце. Хотя кто знает. Возможно, Алиска наоборот написала что-то утешительное, ласковое.

Руслан заколебался: стоит ли зайти и предупредить жену, что он ненадолго уезжает из посёлка? Он протянул руку, чтобы тихонько постучать в дверь, но в последний момент передумал. Решил, что это ни к чему. В последнее время им стало непросто общаться, ему было трудно смотреть в глаза Марусе, и он инстинктивно, под разными предлогами, сводил их контакты к минимуму. Ничего, успокаивал он себя, нужно просто во всём разобраться, а заодно дать ей время успокоиться.

Он тихонько притворил за собой входную дверь и заспешил к воротам.

Буквально несколько минут спустя Маруся, ничего не соображая от ужаса, тоже выскочила из дома во двор и заметалась в поисках мужа. Она бегала, кричала, звала его, но он уже не мог ничего услышать: его автомобиль приближался к окраине Каменного Клыка.

Маруся задыхалась, качалась, как пьяная. В боку кололо, перед глазами плыли разноцветные круги. Ноги подкашивались, она спотыкнулась на ровном месте и упала, разбив коленку о бордюр. Резкая боль в ушибленной ноге немного отрезвила, вернула способность соображать. Одно хорошо: гадкий карлик пропал.

Бегать вокруг дома было бесполезно. Мужа нет нигде – ни в пристройке, ни на заднем дворе. Она нашла в себе силы подняться на крыльцо гостевого дома (с той памятной ночи она и близко к нему не могла подойти). Обнаружилось, что он заперт. Бросилась к воротам и увидела, что их машины нет. Видимо, Руслан куда-то уехал. В последние дни он почти всегда был дома, и надо же, именно сейчас…

Она в растерянности стояла возле калитки, судорожно вцепившись в металлические прутья. Что делать? Куда бежать? На ней было апельсинового цвета домашнее платье в синюю клетку, на правой ноге – тапочка, левая – босая. Должно быть, тапка слетела, пока она металась по двору. Хорошо хоть ногу не поранила.

Возвращаться домой нельзя. Ни за что на свете Маруся не сумеет переступить порога. По крайней мере, одна. Подумать только, совсем недавно это место, этот огромный дом казались ей подарком судьбы! Теперь бы она, кажется, всё на свете отдала, лишь бы им никогда не уезжать из Казани. Не видеть, ничего не знать о посёлке под названием Каменный Клык.

– Маруся? – прозвучал за спиной знакомый голос.

Она громко вскрикнула от неожиданности и отшатнулась от калитки.

– Напугала? – Варвара стояла в двух шагах, отделённая от неё ажурной решёткой. Даже ошалев от потрясений, Маруся не могла не заметить, насколько хорошо выглядит хозяйка «Супер-пиццы». Дело было не в причёске или одежде – женщина словно светилась здоровьем. Густые волосы блестели, налитое тело казалось переполненным силой и энергией, на щеках цвёл румянец. Варвара улыбалась, демонстрируя ровный ряд крепких белых зубов. Сама она рядом с ней казалась особенно поблёкшей и измождённой.

– Немного, – прошелестела она, – извини, я…

– Да не извиняйся ты, – жизнерадостно ответила Варя. Она словно не замечала странного вида и поведения приятельницы. – Пирожки стряпала, с малиной, с луком и яйцом. Вкуснятина получилась! Дай, думаю, зайду, угощу вас с Русей. Заодно узнаю, как дела.

– Всё хорошо, – почему-то соврала Маруся. Хотя если она кому-то и могла рассказать о случившемся, то только Варе. Больше ни с кем в посёлке так и не сошлась.

– Да уж вижу, что хорошо, – усмехнулась Варвара. В руке она сжимала пакет. Видимо, с пирожками. Красная Шапочка пришла навестить больную бабушку. – Можно войти-то?

– Заходи, – спохватилась Маруся, открывая калитку.

Хорошо, что Варя заглянула. Совсем не обязательно что-то ей рассказывать, зато не придётся торчать здесь одной. Можно даже попросить подождать, пока вернётся Руслан. Посидеть вместе во дворе на скамейке. Отговориться тем, что сердце схватило, или что-то другое придумать.

Варвара быстро шла по двору, на ходу продолжая что-то громко говорить. Она, как обычно, была многословна. К тому же у неё, судя по всему, сегодня отличное настроение. Женщина уверенно направлялась прямиком к входу в пристрой. Видимо, рассчитывала, что сейчас они поставят чайник, заварят чайку, отведают хвалёных пирожков.

В любое другое время она и сама повела бы гостью в дом – куда же ещё? Но сейчас… Она хотела остановить Варю, окликнула по имени. Та остановилась, выжидательно глядя на неё смеющимися глазами.

Маруся смешалась. Что она скажет? Просто возьмёт и заявит, что боится заходить в собственный дом? Варвара решит, что она сумасшедшая. Только слухов по посёлку не хватало.

– Я просто хотела… хотела сказать… – Она соображала, пытаясь придумать что-нибудь подходящее. На ум ничего не приходило, и она неуклюже закончила: – Хотела сказать спасибо, что навестила нас.

Подруга понимающе кивнула, улыбнулась ещё шире и зашла в дом. Маруся поплелась следом. Пока она, всеми силами пытаясь преодолеть дрожь и унять сердцебиение, неуверенно поднималась на крыльцо, Варвара уже принялась возиться на кухне, мурлыча под нос незатейливый мотивчик. Как и предполагала Маруся, она шлёпнула на плиту чайник, нашарила в шкафчике заварку, полезла в холодильник за молоком. Достала большую глубокую тарелку и выложила выпечку.

После смерти Алисы Варя не раз бывала здесь, помогала по хозяйству и знала, что где лежит. Но сегодня её хлопоты казались неуместными, навязчивыми. Слишком по-хозяйски она распоряжалась на Марусиной кухне, словно не принимая её саму в расчёт. Будто она уже умерла, её нет, и спрашивать согласия незачем.

Маруся усилием воли отогнала неприятные мысли. Что за ерунда лезет в голову? Хочет – пусть помогает. Спасибо ей. Какое, в конце концов, это имеет значение? Она сбросила с ноги одинокий тапок (второй пока так и не нашёлся), пересекла небольшой коридор, покосившись на дверь в Алискину комнату, прошла на кухню и уселась возле стола.

Дверь в комнату дочери была плотно закрыта.

Она плохо помнила, как выбегала наружу. Точнее, совсем не помнила. Но подумала, что вряд ли её хватило бы на то, чтобы аккуратно притворить за собой дверь. Может, та захлопнулась сама?

Внезапно Маруся решила проверить кое-что. Боясь передумать, быстро проговорила:

– Варя, можно тебя попросить?

– Проси, – разрешила Варвара, наполняя кипятком круглобокий заварочный чайничек.

– Мне стало плохо, видно, что-то с сердцем. Вышла во двор, воздухом подышать, а тапочка с ноги слетела. Наверное, в Алисиной комнате, я там была. Ты не посмотришь? Просто так удобно уселась, вставать не хочется.

– Сиди, не вставай. Сейчас гляну.

Она с грохотом водрузила чайничек на стол и вышла. Маруся слышала, как Варя открыла дверь, зашла внутрь комнаты. С замиранием сердца ждала, когда соседка увидит свисающую с потолка петлю, истошно завопит и выскочит обратно. И в то же время была уверена, что этого не случится. Ничего и не случилось. Варвара спокойно вернулась на кухню.

– Там ничего нет, – улыбнулась она, сверкнув глазами.

Марусе показалось, что во взгляде промелькнула лукавая усмешка. Почудилось, что фраза прозвучала двусмысленно.

– Спасибо, – ответила она.

Пышные поджаристые пирожки, похожие на золотые слитки, уже лежали на тарелке. В чашках дымился свежезаваренный чай. Варвара пододвинула стул и села рядом.

– Молока налить? – спросила она.

– Нет, не надо. Так попью.

– А я не могу небелёный пить.

Варвара щедро плеснула себе молока. В чашке завертелся маленький водоворот. Соседка взяла чайную ложку и принялась энергично перемешивать жидкость, позвякивая ложкой о края. Чай расплескался, несколько капель пролилось на стол. Варвара с шумом и хлюпаньем отхлебнула из чашки и зачем-то подмигнула Марусе.

– А песочку-то я и забыла добавить! – возвестила она, придвинула к себе сахарницу и принялась накладывать сахар. Маруся насчитала шесть ложек. Варя подумала и плюхнула седьмую. Снова отхлебнула. Должно быть, жуткая гадость, приторная до зубной боли. Однако Варвара с наслаждением причмокнула:

– Сахару должно быть много! Чтоб ложка стояла.

Бред какой-то. Она никогда не вела себя так… с таким… Маруся никак не могла подобрать нужное слово. Происходящее казалось нелепым фарсом. Может, над ней просто подшучивают? Внезапно заломило виски. Она прижала к ним пальцы и сморщилась от боли. Мигрень. Этого только не хватало.

– Угощайся, вкусные пирожки! – пропела Варвара и, подавая пример, схватила один из них, впилась зубами в упругое тесто.

Пирожок оказался с малиной. По подбородку потёк густой красный сок. Соседка картинно закатила глаза – мол, небесный вкус, облизнулась и зачавкала с открытым ртом. Видны были куски пережёвываемой пищи. Марусю замутило, и она поспешно отвела глаза. «Никогда не обращала внимания, как она некрасиво ест. Да она так и не ела!»

– Попробуй тоже, бери, не обижай меня, – с набитым ртом проговорила Варвара.

Маруся заставила себя посмотреть на неё и выдавить улыбку. Соседка шумно глотнула, пальцем вытерла очередную алую струйку с подбородка и медленно, тщательно, со всех сторон облизнула палец, сильно высовывая розовый острый язык.

– Вкуснотища! Обожаю это дело, – промурлыкала Варвара. – А ты?

– Что? – Она разинула рот от изумления.

Видимо, не так поняла. Но Варя тут же рассеяла её сомнения.

– Ладно, не прикидывайся. То самое! – Она приблизила своё лицо вплотную к Марусиному и произнесла, смакуя каждое слово:

– Твой красавчик на балу сам видел. И ему понравилось.

– Что? – опять сказала Маруся.

Она не знала, что говорить, как реагировать, как вести себя. Происходящее было бессмысленно, неправильно: непривычное поведение Варвары, её вульгарные манеры, грязные, неприличные слова. Кто-то из них двоих был не в себе. Может, это лишь чудится, точно так же, как прежде мерещился всюду мерзкий карлик? Ей никак не удавалось сконцентрировать внимание, сосредоточиться, к тому же голова болела сильнее и сильнее.

– «Что-что», – глумливо передразнила Варвара, – расчтокалась! Не пугайся, с Русланом твоим у меня ничего не было и быть не могло. Он не мой.

– Не твой, – слабым эхом отозвалась Маруся.

– Да уж и не твой! – грубо бросила Варвара. – Только под ногами путаешься почём зря. Шла бы вон, и дело с концом.

Соседка выразительно мотнула головой в сторону комнаты Алисы и снова издевательски подмигнула. Маруся почувствовала, что волосы зашевелились у неё на затылке. Горло сжал спазм, и она еле слышно прошептала:

– Откуда ты… знаешь?

– Мне ли не знать, – со смешком проговорила Варя и шустро схватила очередной пирожок. Всё повторилось: хлюпанье, чавканье, алый ручеёк на подбородке, засунутые в рот пальцы. Вдобавок, расправившись с едой, Варвара громко рыгнула.

Маруся сидела, борясь с дурнотой и нарастающей головной болью. Нужно было указать Варваре на дверь или хотя бы встать и выйти самой, но она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, ни тем более повернуть голову или хотя бы прикрыть глаза, чтобы не видеть отвратительную трапезу.

Соседка же, покончив с пирожком, похвасталась:

– Я многое про тебя знаю, милочка. Например, как ты голову муженьку своему дуришь. Таблеточки-то заветные давно не пьёшь, почитай, три с половиной года. А мужу врёшь, будто пьёшь! Уж так хочется родить да привязать его покрепче! Всех врачей обежала, только без толку. Пустая ты, бесполезная деревяшка. Постарались докторишки-то колхозные, а? Выскребли досуха! – Она захихикала.

У Маруси уже не оставалось сил удивляться, возражать. Никто не мог знать того, о чём говорила сейчас эта ведьма. Она не рассказывала об этом ни единой живой душе, даже родной матери. Но это была правда, и Варваре она каким-то непостижимым образом была известна. Родить сына стало заветной мечтой, которая никак не желала сбываться.

– Зря стараешься. Даром ты своему Русланчику не нужна, а уж с прицепом – подавно. У него давно другая, – злорадно выплюнула Варвара.

– Неправда, – беззвучно, одними губами прошептала Маруся.

– Совершеннейшая правда, – широко осклабившись, закивала соседка. – Думаешь, где он той ночью был, когда ты в обмороке валялась? От кого под утро вернулся?

Она снова захохотала и потянулась за очередным пирожком. Откусила, принялась жевать. Резко запахло тухлятиной.

– Наконец-то с луком и яйцом попался! – заключила Варвара.

Маруся была уверена, что её сейчас вырвет. Головная боль выросла до гигантских размеров. В виски будто изо всех сил вкручивали шурупы. Она ничего вокруг не видела, не понимала, весь мир был – сплошная огненная боль.

– А ну бери, ешь, – приказала Варвара.

Неизвестно почему, против воли, она подчинилась. Как загипнотизированная, превозмогая боль, пронзающую от каждого движения, протянула руку к тарелке и послушно взяла лежащий с краю золотистый продолговатый пирожок. Откусила. Тупо посмотрела на красную начинку. Вместо аромата малины в нос ударил характерный металлический запах. Как она сразу не догадалась?

– Это же… кровь, – то ли сказала, то ли подумала Маруся.

– А как же! Вкушай плоть и кровь Христову, дочь моя. Не гнушайся!

Она содрогнулась от рвотного спазма, попыталась выплюнуть жуткую тошнотворную кашицу, но Варвара бешено заорала, срываясь на визг:

– Глотай! Глотай, мерзавка! Кому сказала!

Горло сжалось, она задыхалась, на глазах выступили слёзы. Череп изнутри взорвался новой ослепляющей болью, которая казалась во сто крат хуже, и она, уже в совершенном беспамятстве, не понимая, на каком свете находится, сделала мучительный глоток.

– Вот и славно, – совершенно другим, деловитым и спокойным, обычным своим голосом произнесла Варвара.

Спектакль закончился. Она как-то сразу подтянулась, перестала паясничать, стала собранной и серьёзной. Внимательно, изучающе, как врач на приёме, посмотрела Марусе в глаза. Видимо, увиденное её удовлетворило, и она повторила:

– Славно. Умница. А теперь – доброй ночи, дорогая.

Резко вскинула руку и почти неуловимым, молниеносным движением ткнула указательным пальцем куда-то в середину Марусиного лба. Точечное прикосновение отозвалось слабым гулом, головная боль достигла пика и бесследно пропала. В ту же секунду мир вокруг покачнулся, вспыхнул малиновым светом, потом потемнел и пропал. Маруся кулем свалилась со стула.