Глава 34

Физическое путешествие с планеты моих родителей до столицы ойкумены занимает менее двух часов. По причинам, объясненным мне не сразу, даже путешествие в сверхбыстром корабле Совета занимало три дня. Весь пространственно-временной континуум в этой части Галактики – а возможно, и во всей Галактике – находился в состоянии турбулентности. Более пятнадцати раз мы чувствовали неизбежные эффекты прыжка в гиперпространство и последующего сглаживания. Обычное путешествие могло бы потребовать одного, максимум двух переходов.

Облегчение, которое я испытал оттого, что избавлен от риска очутиться в когтях магистра строителей, казалось, открыло значительные части моего отпечатка. Возможно, моя вторая память стала тоже доверять мне. Я пребывал в одиночестве, используя дополнительное время, чтобы исследовать возможности самопознания и интеграции.

Моя каюта стала моей вселенной.

Наконец мне открылись некоторые направления воспоминаний Дидакта о Потопе – долгожданное, хотя и постепенное раскрытие знания. Я уже в достаточной степени научился понимать Дидакта, и его сочувствие исчезнувшим людям и сан’шайуумам перестало меня удивлять. А он и в самом деле сочувствовал им, даже сожалел об их судьбе. Эта война не была справедливой. Потоп истреблял заселенные людьми системы, и люди хлынули, спасаясь от опасности, на территории Предтеч; великая трагедия стала неизбежной. Дидакт остро чувствовал это.

Что же касается природы Потопа…

В любых естественных условиях живые существа конкурируют друг с другом. Вот основной принцип для тех, кто признает Мантию: уход от конкуренции, агрессивности, даже насильственных действий не приветствуется. Жизнь – это борьба и смерть, а не только радость и рождение. Но Предтечи в своей высокой мудрости знали также, что несправедливое преимущество, бессмысленное разрушение и несчастье – разбалансировка сил – могут замедлить рост и понизить приток живого времени. Живое время – радость от взаимодействия жизни и космоса – было фундаментом Мантии, источником ее обязательных правил.

И Потоп, казалось, демонстрировал огромную разбалансировку, жестокую избыточность безнравственности. Люди и сан’шайуумы определенно чувствовали это.

Явившись с одного из Магеллановых облаков, Потоп дрейфовал за пределами нашей Галактики. Его точное происхождение не было установлено. Его воздействие на человеческие системы в дальних пределах нашего галактического рукава было незначительным и даже казалось благотворным.

Люди подозревали, что его занесли на древних космических кораблях, которые имели неуклюжую конструкцию, но были полностью автоматизированы. На этих кораблях не было ни пассажиров, ни экипажа, и они сами не представляли никакого интереса, если не считать однородного груза – миллионов стеклянных цилиндров с мельчайшим обезвоженным порошком.

Люди находили обломки этих кораблей на обитаемых и необитаемых планетах. Цилиндры были тщательно обследованы с использованием самых строгих предосторожностей, их содержимое тоже подверглось изучению – оно представляло собой короткоцепочечную молекулу, относительно простую и явно инертную, органическую, но не живую и не способную к жизни.

Первые эксперименты продемонстрировали потенциальные возможности для психотропических эффектов у некоторых низших животных, но не у людей и не у сан’шайуумов. Первыми животными, подвергшимися действию порошка, как выяснилось, были популярные домашние любимцы в человеческих сообществах: феру, живые и ласковые существа родом с планеты Фаун-Хаккор. Очень небольшие количества этого порошка вызвали изменения у феру, у них наблюдалось улучшение домашнего поведения, они стали более привязчивыми, не столько покорными, сколько умно-обаятельными. Вскоре на развивающемся черном рынке, не контролируемом государственными органами, феру, получившие дозу порошка, заняли высокую стоимостную нишу. Сан’шайуумы к этому времени тоже полюбили феру, они охотно покупали зверьков.

На протяжении нескольких веков десятки сан’шайуумских и человеческих планет выращивали этих животных и воздействовали на них порошком без всяких отрицательных последствий. Ни один исследователь не подозревал о долгосрочном эффекте молекул, которые прикреплялись к ключевым точкам генов феру и начинали изменять их… одновременно улучшая поведение животных.

То, что вскоре стало Потопом, сначала проявляло себя как необычный нарост, обнаруживавшийся приблизительно на трети феру, получавших порошок. Между плеч у зверька вырастало что-то вроде мягкой аморфной шерсти. Заводчики феру решили, что это естественная мутация, даже некая удачная вариация породы.

Осязательные свойства этой шерсти в особенности впечатлили сан’шайуумов, которые стали скрещивать особи.

Вскоре другие феру стали нападать на этих своих собратьев, сгрызать с них шерсть, а иногда даже пожирать самих животных. От природы же феру были травоядными.

Очевидно, это привело в действие некий биологический таймер – сигнал к экспансии. За очень небольшой отрезок времени феру продемонстрировали гораздо менее приятную мутацию. Из их головы произрастали гибкие полосатые стержни, которые тоже пожирались другими феру, что приводило к выкидышам и неестественным родам.

Средства против этого не было. Но оказалось, что это только внешние проявления распространяющейся заразы.

Вскоре стало ясно, что излечение феру невозможно. Люди и сан’шайуумы принялись усыплять своих любимцев, делая это с жалостью и… недоумением, потому что первые этапы эпидемии лежали за пределами их знания биологии. Большинство исследователей считали, что это случай овербридинга, что в результате скрещиваний произошла чрезмерная специализация. Несколько экземпляров феру были даже возвращены на их прародину – планету Фаун-Хаккор.

Потом необычный рост стал наблюдаться у людей. Некоторые люди предпочитали употреблять феру в пищу. Эти люди стали распространителями инфекции. Все, к чему они прикасались, также заражалось, а спустя некоторое время распространителями инфекции стали отбросы – конечности, ткани.

Так начался Потоп.

Болезнь вскоре стала передаваться от людей к сан’шайуумам, от людей к людям, но от сан’шайуумов к людям она передавалась редко. Поведение заболевших изменялось, но внешность пока оставалась прежней. Зараженные люди соединяли свои усилия, чтобы принудительно заражать других; обычно это делалось посредством каннибализма – кого-нибудь приносили в жертву, а перед этим его рост искусственно стимулировался до громадных размеров, после чего несчастного съедали живьем.

К этому времени были уже полностью заражены десятки планет.

Люди и другие виды животных начали видоизменять себя, выбирая разнообразные злобные формы, приспособленные для калечения и убийства, а также для пожирания, поглощения, трансформирования.

Зараженные планеты и даже целые системы были помещены в карантин. Но многим инфицированным удалось бежать, и они распространили заразу на сотни планет в пятнадцати системах.

Люди первыми поняли, какая страшная опасность им грозит. И тут в истории появился древний пленник из тюрьмы Предвозвестников. Люди нашли способ контактировать с пленником, но только на протяжении нескольких секунд или минут зараз. Первые исследователи пытались использовать его в качестве оракула, ему задавали вопросы по многочисленным и трудноразрешимым проблемам физики и даже нравственности, и на все эти вопросы были получены путаные или бессмысленные ответы.

Но наконец исследователи составили особый список вопросов. Они интересовались Потопом.

И полученные этими людьми ответы настолько их потрясли, что многие покончили с собой. Так было легче, чем жить дальше с новообретенным знанием.

Спустя какое-то время в целях безопасности допуск к пленнику был ограничен, а потом и вообще прекращен. Люди поставили на входе замок с часовым механизмом. Всякие контакты прекратились.

Большинство людей решили, что пленник был какой-то древней аберрацией и Предвозвестники правильно сделали, изолировав его. А прогнозы этого «оракула», если их можно так назвать, – сплошное пустословие, даже бред безумца.

Люди в самый разгар опустошительной катастрофы достигли небывалых вершин.

Они нашли средство от Потопа. Здесь в документах я даже обнаружил восторженное замечание самого творца жизни.

И опять потребовалась жертва. Целая треть всего человечества должна была подвергнуться изменению и встать на пути распространения Потопа. Люди использовали огонь для борьбы с огнем, заражая сам Потоп разрушительным набором запрограммированных генов.

Потоп не имел защиты от такого оружия, и большая его часть отмерла. Несколько кораблей с остатками Потопа бежали в неизвестном направлении и оставили Галактику.

Во время этой своей героической борьбы люди сражались и с Предтечами. Они пребывали в отчаянии. И это отчаяние делало их жестокими. Им требовались новые планеты, незараженные планеты, и они их захватывали. Жестокость и иррациональные захваты вызвали решительную реакцию Предтеч.

Эта двойная война была источником стыда Дидакта, хотя… как бы он мог изменить свое поведение, если бы знал ее подоплеку, мне было совсем не ясно.

Военные силы человечества уничтожались, число планет, занятых людьми, уменьшалось, пока в сражении за Чарум-Хаккор не был подавлен последний очаг сопротивления. Сан’шайуумы к тому времени уже сдались. Среди них не обнаружилось ни одного, зараженного так называемой чумой. Все соприкасавшиеся с порошком особи феру были давно мертвы. Корабли, на которых когда-то были найдены стеклянные контейнеры, тоже подверглись уничтожению; возможно, причиной тому было подозрение, что люди желали неподготовленным Предтечам столкнуться с такой же эпидемией.

Многие Предтечи, однако, рассматривали всю историю с Потопом – потому что именно такое название люди дали этому распространению инфекции, этой межгалактической пандемии – как фабрикацию, имевшую целью снять вину с людей и сан’шайуумов.

Остальную часть истории я знал или вычислил, и мои знания совпадали со знаниями Дидакта. Библиотекарю позволили сохранить несколько экземпляров людей, а также следы памяти многих других, что было встречено с неприязнью и отвращением ортодоксальными блюстителями Мантии.

Но вероятность возвращения Потопа вызвала к жизни события, которые сформировали историю Предтеч вплоть до моего времени. И большей частью – почти вся – она хранилась в тайне магистром строителей и его гильдией, включая и моего отца.

В полной мере информацией поделились лишь с несколькими благожелательными членами Совета.

Так начался конфликт с прометейцами. Дидакт предлагал усилить бдительность и проводить исследования, а при возвращении Потопа, в самых разных его проявлениях, систематически изолировать зараженные планеты, в крайнем случае уничтожать их. Он предлагал создать планеты-крепости – планеты щита – в той части нашей Галактики, где господствовали Предтечи, отслеживать потенциальные вспышки и быть готовыми к их точечному подавлению с минимальными разрушениями.

Другие предлагали более амбициозные решения. Дидакт и прометейцы выступали против наиболее радикальной фракции строителей, которая теперь полностью доминировала в Совете. Эта фракция видела, с одной стороны, возможность создать тотальное оружие против такой угрозы, а с другой – максимизировать и закрепить навсегда свое политическое верховенство.

Так мой отец и Архитектор начали конструировать ряд сооружений, числом гораздо меньше, чем предлагаемые планеты-крепости, которые впоследствии превратились в Ореолы.

Эти сооружения были способны уничтожить всю жизнь в рамках той или иной системы излучением кросс-фазовых выбросов супермассивных нейтрино. Настроенные надлежащим образом и обеспеченные энергией, они были способны на гораздо большее – они могли уничтожить всю неврологически сложную жизнь на всем пространстве Галактики.

Победила радикальная фракция. В Совете воцарился страх, и Совет подчинился. Дидакт проиграл политическое сражение и был вынужден удалиться в ссылку.

За следующую тысячу лет было создано двенадцать таких сооружений. Их производство находилось далеко за пределами Галактики, на огромной платформе под названием Ковчег. Это название платформа получила по причине усиливающейся отрицательной реакции со стороны творцов жизни, а в особенности со стороны самой Создательницы – Библиотекаря.

Она настаивала на том, что, если не предусмотреть средства против тотального применения Ореолов, это будет преступлением против Мантии. Творцы жизни оказывали своеобразное влияние на политику. Если уж они опускали руки, то всякая медицина была бессильна. Архитектор понял, что лучше уступить ее требованиям – это обойдется дешевле, чем борьба с ней.

И потому Библиотекарю позволили собрать образцы разных видов и воссоздать их среду обитания на самом Ковчеге, хотя Ковчег в это время уже достраивал и отправлял первые Ореолы, используя порталы – мощную разновидность закрытого выхода в гиперпространство.

Ореолы доставили в разные места. Тот Ореол, что испытывали на Чарум-Хаккоре, действовал на очень низкой мощности, это было что-то вроде стендовых испытаний. Такое применение было разрешено.

Но потом применили второй Ореол – для наказания сан’шайуумов. Я с ужасом понял: то, чему я стал свидетелем, было только началом, и планеты сан’шайуумов после нашего короткого и жестокого визита превратились в биологические пустыни, какую мы видели на Фаун-Хаккоре.

Совет не санкционировал это применение Ореолов. Архитектор строителей превысил свои полномочия. Даже коллеги магистра обвинили его в профанации Мантии и преступлении против природы.

Вот чего не мог понять Дидакт в ходе наставничества и моей мутации: почему Библиотекарь именно в тот момент стала отбирать образцы сан’шайуумов, рискуя спровоцировать их восстание и возмущение магистра строителей. Ответ я нашел в архиве Совета с помощью моей усовершенствованной и освобожденной анциллы.

Три тысячи лет назад Потоп вернулся, он обнаружился в новых и неожиданных формах на планетах, освоенных Предтечами после войны.

Я застрял в неразрешимом клубке противоречий. Осознав угрожающие реалии Потопа, я не мог не думать о том, что безумие тех, кто сконструировал и изготовил Ореолы, возможно, имело верное направление. Ясная цель, ясный план! Радикальные меры против радикального врага. Борьба за выживание с врагом, не имеющим формы. И черт побери Мантию – на кону стоят выживание и наш образ жизни!

Все это казалось в высшей степени рациональным. Я чуть ли не начал верить, что сошел с ума Дидакт и, вероятно, молодые члены Совета, а не Архитектор или мой отец.

Наконец, в гневе и разочаровании, я облачился в свою броню, намеренно отключив связь с анциллой, которая, как я решил, предала меня прежде и теперь сбила с толку опять…

И я уснул.

Если я искал мира и определенности, то совершил ошибку. Фактические воспоминания Дидакта – их часть – наконец расцвели во мне.

Я ясно видел с точки зрения Дидакта, как он обходит мостки вокруг цельного запечатанного цилиндра внизу.

Дидакт обошел вокруг крышки в форме купола, решая, активировать ему или нет это сотворенное людьми устройство… Он держал в руке вещь, предназначенную для человеческой руки, а в его ладони казавшуюся игрушкой: аппарат для прямой коммуникации с существом в камере.

Нечто, изготовленное людьми… Нечто, превосходящее технологии Предвозвестников. Как такое возможно?..

Много мыслей мелькало в голове Дидакта, и я не без труда отделил их от моих собственных. Был ли это и в самом деле Предвозвестник, как поначалу верили люди, или это было нечто, созданное Предвозвестниками, – возможно, странный, изуродованный брат как Предтеч, так и (Дидакт с неохотой размышлял над этим) людей.

Предвозвестник, брат или предок… для кого?

Пальцы Дидакта принялись манипулировать устройством. Крышка на цилиндре стала прозрачной для его глаз, и он увидел, что находится внутри.

В камере находился в подвешенном состоянии настоящий монстр: огромное существо, общей своей анатомией сходное с человеком, только сильно изуродованным. Четыре верхние конечности, две недоразвитые ноги и почти неописуемо уродливая голова, у которой была форма как у древних артроподов, предположительно посеянных Предвозвестником в незапамятные времена на нескольких планетах и известных некоторым под названием эвриптерид. Морской скорпион.

Овальные фасеточные косые глаза выступали над низким плоским «лицом». Сзади, начиная от головы, длинный сегментированный хвост шел вдоль позвоночника и заканчивался двухметровой убийственной колючкой.

Меня разбудил резкий звон. Сбитый с толку, дрожащий, не уверенный в том, кто я и что я, я оглядел каюту, увидел мою броню в одном углу и корабельную анциллу, быстро мигающую в другом.

Наконец мы добрались до столицы. Хотя путешествие затянулось, времени, чтобы интегрироваться полностью, мне не хватило. Без домена интеграция, возможно, будет для меня всегда недоступна, и я внутри навечно останусь фрагментированным хаосом.

Я попытался вспомнить все, что видел. Большинство этих картин уже померкло. Осталось лишь смутное изображение пленника – смутное, но жуткое.

Очевидно, что разобраться в тех вопросах, которые Дидакт не смог удовлетворительно разрешить для себя, было труднее всего.

Но этот процесс каким-то образом выдвинул на передний план вопрос, на который ни у меня, ни у моей другой памяти не было ответа: зачем им понадобился я, если сам Дидакт освобожден и восстановлен в правах?

Почему не обратиться напрямую к нему?